Текст книги "Евангелие от режиссёра"

Глава 4
Кто ангел Завета?

Материалы сценария.

Надписано карандашом:

Вопрос, кто назван в Евангелии ангелом (посланником) завета: Иисус или Иоанн Креститель? Посланник заключает завет… Кто ещё? Значит, Иисус! Почему говорят про Иоанна?

Эпизод. Ангел (άννελος греч. – посланик, вестник) Завета. В синодальном переводе Евангелия стоит «ангел», а у Малахии на иврите – «посланник».

Начало Евангелия (благой вести) Иисуса Христа, сына Божия, как написано у пророков: вот, я посылаю ангела (посланника) моего пред лицем твоим, который приготовит путь твой пред тобою (Марк).

Вот, я посылаю посланника моего, и он приготовит путь предо мною, и внезапно придёт в храм Свой Господь, которого вы ищете, и посланник завета, которого вы желаете; вот, он идёт, говорит Господь Саваоф (пророк Малахия).

Капернаум. Во дворе синагоги в субботу после молитвы. Беседуют Наум и Миха.

– Шалом, брат Наум. О-о, сегодня даже калеки приползли. Давно не видел такого рвения к молитве.

– Шалом, Миха. Здорова ли невестка твоя? Жена моя справлялась о ней.

– Да, слава Всемогущему, горячка прошла у неё. Смотри-ка, сколько народу на Иисуса пришли посмотреть и послушать. Но больше всего-за исцелением.

– A-а. А о чём спорят?

– Назар, главный из фарисеев, речь держал. Выражал сомнения об Иисусе. Ну, они – мужи учёные, знают поболее нас.

– И что сказал?

– Говорит, странно всё. Исцеляет, а субботу нарушает. С мытарями и эллинистами трапезничает. А они на праздники не ходят в Иерусалим и жертвы не приносят. Грешники, одним словом. А ещё паралитика исцелил, но притом заявил: прощаются тебе грехи. Много на себя берёт.

– А что ещё говорят?

– Говорят, выглядит всё так, будто бы Бог с ним, но при том он нарушает закон, так что наши мудрецы никак не разберутся. Вот, пришли посмотреть, не исцелит ли в субботу. В прошлый раз калеки все к темноте только собрались к дому Симона, по окончании субботы, а теперь уже и не дожидаются. При свете приходят. Так дело пойдёт, о законе скоро и не вспомнят. Старейшины волнуются.

– Ну так, если исцеляет, значит, и Боге ним?

– Вроде так. А закон нарушает. В том и вопрос.

К говорившим присоединился Анания:

– Люди говорят, что он из одной блудницы семь раз изгонял бесов. Изгонит, а она опять к нему: «Я знаю, кто ты. Ты сын бога». Он ей запрещает, она падает с пеной, а на следующий день всё снова.

– Да, знаю её. С ней ещё несколько человек пришли, родственники.

– Она блудница, с эллинами жила. Они богатые, дарили ей много чего и божков своих. Она назорея одним из них почитала, пока он не выгнал из неё эту мерзость эллинскую. Теперь вот присмирела, ходит за ним везде.

Еремия подошёл позже других и пока стоял молча. Это была его любимая тема последнее время-обсуждать дела назорея. Поняв, о чём речь, он присоединился к разговору:

– Таких к нему часто приводят. Это они у эллинов научились.

– Говорят, они едят что-то, чтобы дух в них входил, потом падают на землю и трясутся. А некоторые скачут с бубнами и потом лежат как мёртвые. Получают, будто бы, откровения от своих богов. И на могилах спят, чтобы мёртвые им открыли будущее.

– Ага. Я тут видел одного, – поддержал Еремию ещё один местный, вышедший из синагоги. – Его привели аж из Кесарии. Он часто впадает в трясучку. Его подвели к Иисусу, так он задергался так, будто назорей его главное божество. Пока Иисус не приказал ему умолкнуть, всё кричал: «Сын божий, сын божий».

– Для них всё, кто творит чудеса, либо боги, сошедшие с небес на землю, либо сыны божии.

Кружок беседовавших увеличился, но говорили больше Анания с Еремией, остальные вставляли реплики. Солнце припекало, начали расходиться. Анания и Еремия жили рядом и пошли вместе, продолжая разговор:

– Вот и говорят, что он силой дьявола исцеляет. А нет разве? – Анании хотелось подзадорить собеседника.

– Ты что? Знаешь, что он бесноватым отвечает, когда они падают перед ним?

Еремия изогнулся и проблеял мерзким голосом, подражая бесноватым: святый божий, святый божий.

– Ну?

– Я, говорит, сын человеческий. Это чтобы никто не подумал, что он согласен с ними. Его фарисеи обвиняли: мол, ты заодно с одержимыми. Но потом замолкли. Все уж знают, что для Иисуса нет Бога, кроме Бога Авраама. Он называет его Отцом нашим небесным.

Анания остановился:

– А почему так называет? Мы – рабы Божии, а не дети. Сыны Божии – это ангелы.

– А ещё Соломон или Давид… Про них сказано, что Бог им Отец. И… кажется, до потопа потомков Сифа звали сыновьями Божьими, – Еремей явно помнил Писание лучше соседа.

– Э-э, – только и смог сказать Анания.

– А ты помнишь, у нас книжник был из Иерусалима. Он приходил послушать Иисуса. Как же его звали, забыл…

– Иосиф, кажется. А что?

– Да, Иосиф. Я спрашивал у него про это. Он всю Тору и пророков знает. И знаешь, что он мне ответил?

– И что?

– Он мне из пророка Малахии прочёл. Сейчас вспомню… я специально заучил, слушай: Не один ли у всех нас Отец? Не один ли Бог сотворил нас? Почему же мы вероломно поступаем друг против друга, нарушая тем завет отцов наших? Так вот, Анания: Бог – Отец всем нам.

– Значит, Иисус говорит как пророк? Так он пророк?

– Ну, да. Напоминает то, что мы стали забывать. Бог – Отец наш.

Помолчали. Еремия покряхтел и остановился. Дышалось тяжело.

– Мне Иосиф ещё кое-что растолковал из Малахии. У него есть про Машиаха пророчество. И там то же, что и про Моисея в Торе сказано: Вот, я посылаю посланника моего, и он приготовит путь предо мною, и внезапно придёт в храм свой Господь, которого вы ищете, и посланник завета, которого вы желаете; вот, он идёт, говорит Господь Саваоф.

– Ты и это запомнил?

– Запомнил, и что?

– А разве это не про Иоанна Крестителя? Про него так все говорят.

– Про него тоже. И Иисус так говорил о нём.

– Я знаю, что Бог обещал через Моисея воздвигнуть из нас пророка, подобного ему, который заключит новый завет. Про такого пророка говорит Малахия? Про ангела завета?

– Да, про него, посланника и помазанника. Но Иоанн отказался, сказал, что не он машиах, что посланник завета не он. Он только послан крестить водой. Ещё говорил, что идёт за ним тот, кто будет крестить духом святым и огнём. У Малахии дальше про ангела завета знаешь, что сказано?

– Что?

– И кто выдержит день пришествия его, и кто устоит, когда он явится? Ибо он – как огонь расплавляющий и как щелок очищающий.

– Так что, Иисус больше подходит, как посланник завета, чем Иоанн? Он будет крестить огнём расплавляющим? Не водой?

– Спроси, что полегче. Он пророк и исцеляет, и Бог чудеса через него творит. Такие чудеса, что, узнав о них, Иоанн посылал к нему учеников спрашивать, он ли тот, кого все ждут?

– Ну?

– Он не сказал прямо. Но и так ясно, что у нас здесь всё закаменело, нет жизни. Иосиф красиво растолковал мне, что перст Божий расплавил камни и написал на них заповеди. Но они застыли, и мы не можем их менять, и держимся буквы. А Иисус словно опять их расплавляет своим учением, как огнём, и пишет на сердце. Мы по-новому понимаем слова Божьи, как будто они другие. Они те же, но понимаются лучше, сердцем.

– Когда ты от него всё это слышал? Почему я это не знаю?

– Иисус часто говорит: имеющие уши, да слышат.

Анания и Ефрем беседовали до перекрестка в конце улицы. Дальше была развилка: Ефрему вверх, а Анании вниз, к морю. Они попрощались и пошли каждый своей дорогой.

IV
Я помогу тебе родиться, моя прекрасная жар-птица

Из записок. Израиль.

Я заново открываю для себя Библию. Библия оказалась интересной книгой. Очень интересной! Её легко читать, в ней всё просто, а с другой стороны, она состоит как бы из множества зеркал, в которых отражается всё во всём. Истории иногда совсем разные, а если присмотреться, то случившееся с человеком повторяется с народом, простые события и образы служат притчей, объяснением и часто пророчеством для великих исторических перемен.

Вот, хотя бы, пример: Иаков возвращается в дом к отцу Исааку после службы Лавану за дочерей, которых взял себе в жёны. Лаван был несправедлив и нещадно использовал Иакова. Бог, благословивший отца и деда Иакова, помог ему разбогатеть и уйти от Лавана. На берегу реки Иавок, за которой его ждали опасности, Иаков ночью боролся то ли с Богом, то ли с ангелом, говорившим от имени Бога, и повредил в борьбе ногу и стал хромать. Бог дал ему имя Израиль, что значит «тот, кто боролся с Богом». Спустя много лет народ, названный его именем, также оказался в рабстве и, выходя из Египта, получил от бывших господ золото во множестве. Но потом народ стал противиться Богу, как их праотец, и также не перешёл Иордан после египетского рабства и многих чудес, испугавшись опасностей. Бог за это водил народ сорок лет в пустыне, а они хромали на обе ноги, поклоняясь другим богам. События с Иаковом оказались пророчеством о народе Израиля. Находить эти отражения, образы одного в другом – увлекательное, надо сказать, занятие, это своего рода интеллектуальная игра. Я думаю, у неё есть фанаты. Но об этом как-нибудь потом.

От Марка – наиболее простое и цельное Евангелие, и первые слова в нём, как в книгах пророков: Начало благой вести Иисуса Христа, сына Божия, и дальше там про крещение Иисуса. У Матфея и Луки крещению предшествуют обстоятельства рождения Иисуса. Но от Марка – лежит в основе этих двух. Так говорят библеисты. От Иоанна – стоит отдельно, оно, как считается, самое мистическое и возвышенное. Так что первые три, в отличие от Евангелия Иоанна, назову «рыбацкими» Евангелиями – реальными их авторами, кроме Матфея, были рыбаки, ставшие апостолами. Марк и Лука только собрали и записали их свидетельства.

Читаю Евангелия глазами режиссёра – профессиональная привычка. Чем дальше, тем интереснее. У Иоанна вообще нет ничего о крещении Иисуса и о его искушении в пустыне. Принципиально! Это не потому, что Иоанну, писавшему позже всех, не было смысла повторяться. Здесь другое – Иоанн спорит с рыбаками о чём-то важном, более важном…

Продолжение.

Зашёл в храм Космы и Дамиана на Покровке. Что меня цепляет, так это пение. Я даже не говорю о византийском, где есть четверть-тона. Это вершина и действует на подкорку. Но и наше многоголосье – как оно берёт за душу! А когда поют верующие, да ещё консерваторские! Не люблю профессиональный церковный хор – лучше, когда поют профессионалы, но по зову сердца.

Ещё раз к Иоанну. Иоанн Богослов считает каждый день от встречи Крестителя с Иисусом. Вот как у него всё описано в первой главе. Приходят фарисеи спрашивать Иоанна Крестителя, почему он крестит. На следующий день Иоанн впервые видит Иисуса и указывает на него: вот тот, которого я не знал, но над которым увидел духа, как голубя. Ещё через день Иоанн стоит с учениками, опять видит приходящего Иисуса и указывает на него ученикам, называя его сыном Божьим. Иисус в этот же день приводит учеников домой, на следующий находит Филиппа и Нафанаила и собирается в Галилею, а на третий день после своего появления перед Иоанном и учениками он уже в Кане Галилейской.

Где его дом? Рядом с местом, где крестил Иоанн? Странно… И как он потом добрался до Каны за пару дней? Вопросы, вопросы…

Вот что важно. Важно! Можно спорить, почему Иоанн Богослов не упомянул про крещение Иисуса. Я-то уверен, что он сделал это намеренно: из контекста совершенно ясно, что крещения не было! Но об этом можно спорить. А вот сорок дней, которые Иисус провёл в пустыне после крещения до прихода в Галилею, не просто выпадают из повествования Иоанна – их некуда вставить. Некуда! Невозможно!

Я уверен, что этот пересчёт дней приведён им в Евангелии специально, чтобы исключить саму возможность искушения Иисуса в пустыне. Иоанн не просто дополняет остальных евангелистов – он нарочито и рьяно спорит с ними. Он уверен, что искушения Иисуса в пустыне не было и быть не могло! Так же, как в его дискурсе невозможно крещение Иисуса от Иоанна. Иоанн крестил в покаяние! Но в чём каяться Слову, которое у Бога?

Иисус говорил истину: Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным. Желание устранить искушение Иисуса привело Иоанна Богослова к географической ошибке: расстояние между переправой (Вифавара), где крестил Иоанн, и Каной Галилейской не преодолеть и за неделю, а он выделил на это меньше трёх дней. Вряд ли это казалось Иоанну важным. Он не мог предположить, что через сотни и даже тысячи лет кто-то будет копаться в развалинах, оставленных римлянами после Иудейской войны, и составит карту. В те времена более вероятным казался скорый конец мира.

Продолжение.

Подозреваю, дело в том, что главная идея Евангелия от Иоанна – воплощение Слова. А для воплощённого Слова искушение от дьявола и крещение во оставление грехов – это нонсенс. Это пока гипотеза. В рыбацких Евангелиях идея воплощения совсем не просматривается. Неужели в этом всё дело? Они что же, по-разному понимали пришествие Христа? Мне нужен консультант по Библии. И читать, как можно больше читать.

Продолжение.

Звонила Марочка. Кажется, подозревает, что я завёл здесь роман с какой-то горячей, чернявой и богатой еврейкой. Верит, что у меня зов крови. Я считаю, что у русских, в том числе у русских евреев, его почти нет. Русские могут объединяться вокруг какой-то идеи, поэтому за границей они не кучкуются по крови, а легко ассимилируются. Считают, что такая разобщённость – недостаток. Наоборот. Это свидетельство, что хоть в этом удалось оторваться от животных. Россия – одна из немногих стран, где евреи почти растворились в русской культуре и этносе.

К делу.

Евангелие Иоанна слишком похоже на философский трактат. Первые слова – откровение о Боге: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Это совсем нехарактерно для Писания.

В Библии любое откровение начинается с преамбулы: в лето такое-то было откровение пророку такому-то. Или ещё проще: Так говорит Господь. Известный всем апокалипсис так и начинается: Откровение Иисуса Христа, которое дал ему Бог… Получатель откровения должен быть безупречен, чтобы ему поверили, и ясно излагать, откуда и как он получил слово. Иоанн не такой, и он не рыбак, это совершенно ясно. Назову его Евангелие философским.

Продолжение.

Нужно покопать в этом направлении. Философия рано или поздно изгоняет дух из любой веры. Не задушил ли Иоанн, кто бы он ни был, в своих философских объятиях благую весть? Мне что-то прозревается здесь, как в предутреннем тумане, какая-то неузнанная или давно забытая драма.

Чувствую, что идея фильма уже стучится где-то в подсознании, нужно помочь ей проклюнуться. Эй, я здесь!

 
Я помогу тебе родиться,
Моя прекрасная жар-птица.
 

V
Остановившийся ветер

Из записок. На злобу дня.

Мне вредно читать газеты перед сном. Желчь вбрасывается в желудок, и он начинает раздражаться и ныть. Экономика на полном ходу врезалась в либеральную стену, заботливо построенную правительством и ЦБ. Они так хотели затормозить инфляцию! Теперь мы попали в замкнутый круг рецессии с падающими доходами населения.

Кто в курсе, меня поймёт. Экономика – наука простая: как кормить коня, ухаживать за ним, чтобы ездить на нём. А нынче режиссер лучше понимает этого зверя, чем те, кому положено! Тащите сюда конюха – его нужно пороть.

Впрочем, для горожан у меня другой образ. Экономика разогналась, как хороший паровоз, и тащила за собой кучу вагонов. А машиниста испугала хулиганская вывеска: санкции. И он дал по тормозам. А, может, это «спящие» проснулись? На нас, на творческом классе, их активность скажется сразу, мы будем снимать низкобюджетное кино для умников – в который раз.

Новости – это как сахар. Уму приятно, но от них развивается информационный диабет, если много читать. Потому я занят чтением Писания, философией, историей, погружаюсь в контекст того времени.

Догматы мешают пониманию смыслов больше всего. Они напоминают мне остановившийся ветер. Когда-то он дул в паруса. Теперь Ноев ковчег церкви без паруса плывёт по водам времени, из его окон-икон выглядывают бородатые мужики, иногда женщины в платочках, и всматриваются в нас и в нашу жизнь. В него иногда подсаживают новых пассажиров. Вопрос: куда они плывут, и есть ли там новое небо и новая земля?

Меня всегда интересовал вопрос об источниках откровений. А если эти ребята, авторы Библии, всё выдумали? Кто они, писатели-фантасты или есть всё же реальность невидимая, которая им открылась? А может, они собиратели мифов, которые шлифовались умами и вылизывались языками поколений до блеска? Уж больно красиво у них получилось.

Теперь о том из четырёх Евангелий, которым все восхищаются. У Моисея первые слова такие: В начале сотворил Бог небо и землю. Это откровение о материи, о твари, а не о Творце. А что у Иоанна? В начале было Слово, и Слово было у Бога и Слово было Бог…. Но, простите. Воспевать качества Бога и его дела – это одно, и совсем другое – разбирать, как он «устроен».

Человеческий ум способен исследовать всё, что не выше его: материю и себя. А Бога он призван славословить, радоваться Ему, подражать, смотреть в небо и мечтать, надеяться. Но если ум крепко не держать, он попробует лезть со своим скальпелем на самые небеса. Он будет подпрыгивать, но всё напрасно – нет крыльев.

У Иоанна Бог стал объектом рассмотрения, словно он сам – творение. Философское Евангелие проникло не просто на кухню к Богу, а к нему под одежду, высматривая, какой он там, за покрывалом мрака непостижимости. Это хуже богохульства. Немыслимое для еврея преступление. Скорее всего, Иоанн Богослов был или эллином, или сильно эллинизированным евреем, живущим в рассеянии.

Библия построена на иных основаниях, нежели Евангелие Иоанна. Моисей был научен всей премудрости египетской. И Бог, как сказано, беседовал с Моисеем лицом к лицу – что жрецы не знали, он ему открыл. Как это было, описано в его Пятикнижии. Но ответьте мне, кто, когда и при каких обстоятельствах дал откровение Иоанну? Сам он молчит об этом.

Кто открыл Иоанну Богослову тайну о Логосе? Апостолы о Логосе не сказали ни слова. И даже мудрый Павел не ведал, что Иисус – Логос. А Иоанн умолчал, где, когда и как получил откровение. Зато Филон Александрийский, хоть и не апостол и не видел Христа, но поведал нам о некоем сыне Бога – Логосе. Написал раньше Иоанна.

Евангелия рыбаков – это свидетельства. Что слышали и видели, то рассказали. Что же Иоанн? Его Евангелие начинается с открытия непостижимых тайн из неизвестного источника. Вернее, источник более-менее прослеживается – Филон Александрийский. Так что иоанновские духовные тексты – не откровения от Бога, а философские «открытия» Филона, встроенные в повествование о Христе.

Но нельзя же так писать, как писал Филон! Кто это прочтёт? Только умники? Нахожу, что Иоанн без преувеличения был гений, один из величайших. Он понял, что нужен не философский трактат, а сакральный текст, которому бы поверили, не рассуждая, и который приняли бы те, кто уже знаком с другими Евангелиями. И Иоанн создал такой текст. Он гений, но… выходит, он – злой гений! Или нет?

Нужно встряхнуть университетские архивы в моей головушке. Запылились.

Продолжение.

Иоанн Богослов был невероятно умным человеком. Он не мог игнорировать вопрос об источнике своих «откровений» о Логосе и Боге и оставил намёк сразу после первых строк: Иоанн пришёл свидетельствовать о Свете, дабы все уверовали через него. Итак, всё, что сказано о Логосе, да и вся первая глава подается автором как свидетельство Иоанна Крестителя. Не прямо, конечно. Нет, нет! За язык не схватишь. Ну что же, хитро. И умно, ничего не скажешь – всё приписать такому авторитету. С Крестителем не поспоришь. И поди, докажи, что он такого не говорил.

Продолжение.

Встал очень рано. Возникло желание почитать псалмы. Сердце тосковало без молитвы – что-то новое для меня.

У Маргариты всегда лампада перед иконой. Но у меня внутренний барьер – не могу молиться перед крашеным деревом. Никому, кроме Бога, образ которого не написать ни красками, ни даже воображением.

Вспомнил, как однажды вместе с Маргаритой читали Демона Лермонтова. Она изумлялась:

– Как же это? Тамара, невеста Христова, отреклась от мира, одела власяницу и молилась ночами перед иконой спасителя, проливая слезы и… не устояла, пала. Отдалась инкубу! Кто же устоит?

– Точно не ты! Проверено…

– Ах ты. Ну ка, попробуй… – Маргарита выпятила губку и упёрлась кулаком в свою осиную талию, полупривстав с постели.

– Остынь, остынь. Сама заметила, что Тамара молилась перед иконой.

– Опять ты. Ну при чём здесь икона? – Маргарита начала закипать.

– Ну, хорошо – перед образом человека, писанный он или воображаемый. Порочная любовь всегда примешается к чистой, если женщина молится мужчине… Даже если он – сам Иисус.

– Ах ты богохульник!

– Спокойно, спокойно, Марочка. Вспомни хотя бы католических монашек, до чего они доходили в своём воображении. Истории эти, знаешь ли… раньше восемнадцати я бы не рекомендовал читать. Да и ваши… невесты Христовы.

– «К моей любви, к моей святыне Не пролагай преступный след». Вот как за неё ответил ангел такому же демону, как ты, когда он вошёл в её келью. А ещё: «Дух беспокойный, дух порочный, Кто звал тебя во тьме полночной? Твоих поклонников здесь нет…»

Маргарита раскраснелась и говорила пафосно, как с амвона. Передо мной была лермонтовская грузинка молодая. Я с вожделением посмотрел на неё… наверное, как тот демон. Да-а, Маргарита моя вдохновила бы, пожалуй, поэта – красивая, стройная и пылкая. Как же такой не возмечтать в одиночестве о плотской любви к небесному жениху? И она уж не дева, ей ещё труднее устоять.

Ну что ж, мне есть чем ей ответить:

– С образом на иконе уже давно слился демон и стал им: «Она моя! – сказал он грозно, – Оставь её, она моя! Явился ты, защитник, поздно, И ей, как мне, ты не судья. На сердце, полное гордыни, Я наложил печать мою; Здесь больше нет твоей святыни, Здесь я владею и люблю!» Ангел-хранитель не ведал о её тайной страсти. Он защищал невесту Христову, как ему казалось, когда в келью вошёл демон. Но вдруг ангел увидел, что демон прав, и улетел, как побитая ворона.

– Ты что! Как ты мог так подумать? Ты думаешь, она молилась не Христу? Или… Я запуталась.

– А ты, стоя перед образом, знаешь, кому молишься? Литературному герою из жития? Ты их не знаешь, не видела… только читала о них. Это придуманные образы, не имеющие духа жизни, за которыми рано или поздно встанет демон. Ты не удержишься… как и она.

– Кому же она молилась?

– Тому, кто неясно являлся во сне: Святым захочет ли молиться – А сердце молится ему.

– А если она в порыве безумной любви молилась погибшему жениху?

– Точно не ему. Всех земных женихов она отвергла, а о первом не вспоминала. Женихом стал для Тамары Иисус – такой, как она его представляла. Он казался ей небесным женихом.

– В том, кто потом явился Тамаре… в нём был и свет и тень! Это не мог быть Христос! Как она могла спутать? – Маргарита так яростно возражала, что я невольно представил, как она вскочила с кровати и начала бить посуду.

– Спо-кой-но, Марочка… Конечно, явился не Христос! Я о том и говорю тебе. Но молилась она Христу перед образом. Хотя и чувствовала, что её любовь к нему нечиста. Но, полно думою преступной, Тамары сердце недоступно Восторгам чистым. Она, если ты поняла, что смутило сторожа перед келью девы юной, ночами отдавалась демону. А когда этот некто явился, Тамара не узнала его и спрашивала, кто он. И, раскрываясь перед ней, вдохновлённый любовью и надеждой демон сбрасывает с себя образ Христа, под которым пробрался к её сердцу: «Зачем, красавица? Увы, Не знаю!.. Полон жизни новой, С моей преступной головы Я гордо снял венец терновый».

– Венец терновый…

– В терновом-то венце на иконах и картинах кто изображён? А, Марочка? Вот демон-преступник и снял венец – гордо, без вины за лицедейство. Открылся Тамаре, какой он есть, прямо говоря ей о своей злой стороне: «Я тот, чей взор надежду губит; Я тот, кого никто не любит…»

Я взглянул на Маргариту. Гнев прошёл, она была готова слушать, и я продолжил:

– Поэтому он и принял образ того, которого любят. Встал за иконой Иисуса, чтобы не быть отринутым сразу. А теперь от этой своей тьмы он, как ему кажется, отказывается навсегда и искренне, с клятвой, ради любви… «Клянусь любовию моей: Я отрекся от старой мести, Я отрекся от гордых дум; Отныне яд коварной лести Ничей уж не встревожит ум; Хочу я с небом примириться, Хочу любить, хочу молиться, Хочу я веровать добру». Но демон есть демон.

– Неужели Лермонтов мальчиком… это пережил? О чём писал? Я про Тамару…

– Ты имеешь в виду любовь к демону?

– Да. Он метался от Бога к… Впрочем, он сам искал пули.

Я молчал. Маргарита забыла про икону, её больше потряс сам Лермонтов.

Маргарита успокоилась. После выброшенной вовне порции пафоса она казалась неприступной и холодной, как айсберг. Мне захотелось проверить, сколько времени потребуется на то, чтобы его растопить. Оказалось, недолго.