Текст книги "Одержимый женщинами"

Это конец моей истории на острове.

Когда приходит сезон без дождей, я рада и иду на песке и вся без одежды, под солнцем и мою тело в большом океане. Я беру рыбы, крабы и ракушки для еды, делаю бамбук пустой, как Кимура, убрать следы драки и дать воду, чтобы пить, в дом. Везде много воды, чтобы пить, я делаю дороги для воды в месте для риса Кимура, и делаю два запаса в парашюте австралийцев.

Так я работаю, чтобы не думать, что я одна много недель, солнце жжет и птицы кричат в джунглях. Иногда я иду в джунгли с автоматом, но мне страшно, что духи недовольные от шума, и я делаю ловушки для зверей. Я мою каждый день бунгало очень сильно, хочу ждать, чтобы мои японцы идут здесь и сильно благодарят за мою работу. И я рисую их куском дерева из огня на белой бумаге, как видит моя память, я плачу, как дура, и вода на бумаге. И я вяжу цветы в короны, иду на конец желтых камней и бросаю их в большой океан прославить моих мертвых любовников.

И вот приходит день, большой океан выбирает его дать мою новую судьбу. Я стою на желтых камнях в рубашке Дика, закрываю глаза и клоню лицо, вызываю духи, и вот слышу шум и поворачиваю голову. Я вижу своими глазами вещи двигаются в воде к пляжу, они далеко, и я не знаю, что это. Через скоро я внизу камней и вижу плывут двое, один впереди и более лучше плывет. Тогда я думаю, что автомат на террасе в доме и надо бежать его брать, пока я вижу – двое свои или враги.

Так я делаю. Скажу правду, я бегаю быстро, как японка, я высокая. Несчастливо, что до бунгало много шагов и первый плывун более быстро и близко. Он усталый, но встает, и я вижу своими глазами, это женщина из Запада, и она идет в дом. Я думаю, как дура. Я бегу не прямо брать ружье на террасе, иду в сторону к краю джунглей, пусть видят меня своими глазами. Я всегда себя ругаю за эту дурость. Я потом бегу еще, и женщина идет смело, падает на пляже, потом встает и идет к лестнице. Другой плавун – мужчина, он без силы и идет на песке коленями и руками. И я бегу и смотрю его, а женщина берет автомат и падает на кресло Иоширо, и я вижу, для меня нет ружья, и я бросаю мое тело в траву прятаться.

Вот как вещи случаются, и не долго: не больше две минуты. Я, Иоко, живу на острове многие и многие месяцы с товарищами-австралийцами и потом меньше долго одна, и в две минуты теряю дом над головой и куртку из меха американца, и еду, и воду, и папку для рисования, и ружье, и все мои вещи, я как клошарка, из-за медленного бега, мыслей дуры и кусо, кусо, кусо.

Женщина, я скажу какая. Я вижу ее своими глазами каждый день и долго: очень высокий, лицо строгое, много волос до плеч, красивое тело, очень умный, очень сильный, плавает быстро, как я, бегает быстро, хорошо делает еду, хорошо моет дом, очень чистый телом и французский.

Мужчина, тоже французский, я говорю очень быстро, какой он: вы уже раньше меня видите его своими глазами: он больше упрямый, чем осел.

Конечно, я тут смотрю на двух чужих: я злая и мне страшно в траве, они очень грязные и плохие. Женщина в ночной одежде с дырками, длинной до ног, мокрая в океане, и грудь, и живот, и все тело я вижу, как она голая. И волосы везде. А он в одежде из кусков, идет на песке на коленях и руках, как большой кот, который падает в суп. Тогда она быстро говорит и смотрит автоматом на него:

– Стойте на месте.

А потом говорит еще:

– Если нужно тут жить какое-то время, эта штука моя!

Не могу точно найти ее слова, но потом автомат делает «так-так-так», я вижу песок прыгает рядом с мужчиной. А он в кошмаре, смотрит наш флаг на дереве и кричит:

– Дерьмо! Вы видите? На острове япошки!

Она поднимает свои плечи и говорит ему как червяку:

– Не удивлена, если так. Когда рядом мужчина, женщина чувствует по запаху.

И говорит ему зло:

– Вы воняете!

Бедный плавун трет руки о одежду, смотрит, как маленький, когда он плохо делает, но нет слов ответить ей. Тогда она смотрит везде, сидит в кресле Иоширо и говорит:

– Тут слишком чисто. Думаю, тут живет женщина, в этом доме, и в эта минута она прячется и смотрит на нас. Смотрит, значит, у нее нет ружья.

Она стучит по так-так и говорит, она довольная, что такой умная:

– Другого у нее нет.

В этот день уже нет наш флаг на острове, а я, Иоко, иду в джунгли. Я бросаю совсем бунгало и все хорошие вещи, полезные там. Я имею только рубашку Дика и штаны из парашюта, и еще полоску держать волосы. Я на голых ногах и смотрю, куда иду, тут змеи. Тогда я иду на другую сторону, где домик австралийцев, и кладу новые листья, как кровать. Первую ночь я долго думаю и понимаю: не надо атаковать без ружья два французских человека вместе. Думаю, надо ждать и верить – духи острова добрые ко мне, я живу здесь уже долго.

Я не знаю, французские – враги моей страны или нет. Когда я плыву из Австралии на бедном корабле, я не думаю о войне в Европе, я только думаю, американцы и английские – наши враги. Но сегодня ночью я думаю, французские тоже, раз мужчина так плохо говорит о японцах. Я грустная, что эти два такие, из-за Школы искусств в Париже и всех товарищей, и красивых дам из общежития иностранных студенток, улица Суфло. Тогда я даю слов, если духи острова дают мне победу над ворами моего дома, я не делаю их мертвые, я делаю им плохо по-другому.

День потом я иду на пляже австралийцев и думаю, что плыву в самолет искать там другое ружье.

Но мне страшно от мертвых, их едят рыбы, я вижу их кости и головы, и что так я делаю очень плохо для духов океана. Не знаю, я про это не умная. Тогда я говорю большому океану, если он злой, что я иду в него глубоко и не даю спать мертвым, надо мне показать. Я говорю, что я плыву недалеко и беру ракушку, и вдруг там перла, тогда он не хочет мне плыть к самолету, а вдруг нет перлы – тогда хочет. Я так делаю, немного плаваю, беру ракушку. Потом открываю, бью камнем, и вижу там красивая перла. Тогда я благодарю большой океан, что мне показывает, и бросаю эту мысль.

Этот день, когда говорю, и многие другие, когда солнце низко, я иду на край джунгли на другой стороне острова, и долго смотрю французских, я в траве и молчу, слушаю их говорить, делаю знакомой с вашим языком. Я немного учу, они говорят одну вещь. Мужчина, имя Фредерик, его руки и ноги связаны веревкой из парашюта, его шаги на песке очень маленькие для бега, но он говорит, будто что связан – не страшно, он шутит:

– Вот мерзавка!

А женщина, имя Эсмеральда, стоит в маленькой воде, низ рубашки завязан между ногами как штаны, и автоматом делает так-так-так везде – хочет поймать рыбу. Потом идет на песок и несет три мертвые рыбы и говорит, она идет далеко от бедного мужчины:

– Вот мерзавец!

Ночью в доме я смотрю, как она с ним делает, но думаю, он связан спать. Один раз смотрю, у него на ноге большой кусок бедного корабля, и теперь он тащит ноги, когда хочет идти по пляжу. Второй раз она кладет кусок парашюта на глаза мужчины и говорит:

– Это вас научит смотреть на меня не так.

Потом она кладет автомат на песке и рубашку и долго плавает и говорит:

– Как приятно, дорогой Фредерик, плавать голой!

Но другие дни он связан только, как раньше, и она его ругает, но не злая. Она говорит:

– Я тоже грустная, что надо так вас держать. Если вы тихий и не хотите брать мое ружье, и даете мне слово, может быть, вы свободны когда-нибудь.

Но он плюет из рта на песок показать, какой он гордый, и говорит:

– Я свободен сам один день. И вас надо связать тогда. И делаю сто раз, как вы делаете мне один.

Правда, думаю, нельзя никогда два французских жить вместе и быть согласны.

Все эти длинные дни злая женщина не идет далеко от дома – только сто шагов – она плавает на одной стороне и на другой, но не в большом океане. Часто смотрит на край джунгли, быстро крутит голову, хочет увидеть меня своими глазами. Делает еду только из рыбы и ракушки, один раз из зверя, когда он неосторожно выходит из джунгли. И всегда ее еда имеет хороший запах, и я очень хочу есть.

Потом Фредерик работает на рисовом огороде Кимура, на другой стороне дома, он не умеет руками, они связаны впереди, но он берет рис и осторожно делает маленькие дороги для воды. Теперь на его руки и ноги – браслеты, умная женщина делает из железной веревки бедного корабля. Один раз Фредерик держит руки с веревкой парашюта в огне, и он уже чуть-чуть убегает.

Часто мужчина сидит на песке с чашками, бамбуком и лампами, из чего Кимура делает спирт, и я смотрю, он знает, как Кимура делает эти вещи, и говорит себе:

– Чертова машина! Я теряю дни и ночи, но найду секрет!

Правда, он находит через много времени и делает спирт, чтобы пить, из дерева для ламп и маленьких кусков риса. Он потом чуть-чуть пьет, горячий, и я шучу внутри себя, лицо его говорит, это очень плохо, но женщине интересно, она идет не больше десять шагов. Очень гордая, и тогда он делает звук ртом и говорит:

– Очень вкусно! Лучше не знаю!

И вот один день я иду в траву смотреть французских и вижу своими глазами: женщина уже смелая и стоит вся на желтых камнях, и я говорю внутри себя:

– А, дорогая! Тогда ты идешь больше быстро меня, на камнях, смотрим теперь, у кого победа.

Мужчина сидит на песке, я смотрю его спину, я иду за домом, как змея. Потом они меня не могут смотреть, и я поднимаюсь руками и ногами на бамбук, и иду в окно из джунглей. И тогда знаю, я дура – эта мерзавка-женщина ставит в доме маленькие вещи из железных коробок, они висят на тонких веревках и дают звук. Вы внутри ловушке, нельзя ходить без большого шума.

Я теряю все из рук раньше, как французская бежит и кричит, и хочет меня делать мертвой. Я беру куртку из меха американца и его железную бутылку с буквами US, и инструменты я сама делаю, когда мы падаем на остров. И быстро-быстро смотрю везде, где ножи солдата и топор, но ничего нет или она умеет прятать хорошо. Я чуть-чуть не мертвая, женщина бежит в бунгало, а я бегу в окно и падаю сверху, она кричит:

– Стоп! Стоп! Или убью!

Я кидаю тело и вещи в высокую траву, а она много раз делает так-так-так везде, в листья джунгли. Сердце мое сходит с ума, и я говорю, что никогда не иду в дом, только когда зовут. Потом, далеко и тихо, мне еще страшно и тело дрожит.

Но в день, про который говорю, я другой раз опять чуть-чуть не мертвая, пока солнце не садится. Злая женщина недовольна, я беру из дома вещи, и идет в джунгли, и больше два часа смотрит следы, и идет на пляж австралийцев. Я вижу не своими глазами, и вы тоже, но это правда. Она стоит прямо – автомат в руке и пояс с патронами на теле – я лежу, закрытая листьями, и очень счастливо она меня не видит и не идет в мою сторону. Она видит пляж впереди и песок, где мои ноги, и кричит:

– Зачем продолжать? Мы, французы, не убиваем женщин! Руки на голову, и идите ко мне. Я дам хорошую еду и много воды, и буду с вами хорошо относиться как с пленной!

Так она говорит мягкими словами, но я знаю, она увидит мой короткий японский нос, я мертвая в крови от сто патронов, наверно, тело мое едят звери, а она плюет. Мне так страшно, но я лежу, как камень, зову духи острова – пусть французская не идет в мою сторону.

Она стоит долго и смотрит везде на пляже и на джунгли, и она говорит в разные стороны и на французском, и на английском:

– Вы здесь? Ответьте! Вы здесь?

Потом она не может терпеть и говорит:

– Японская осел, я покажу. Что я делаю тебе, когда ловлю!

И она делает злые так-так-так везде в листья. Счастливо, я не мертвая, и она поднимает плечи, и опять идет в джунгли, и идет домой. Ой-ой-ой, плохой характер этой женщины!

Потом сезон жаркого солнца, два французские сидят дома почти весь день. Они идут из дома, я своими глазами вижу, этот мужчина так несчастливый, как собака на улице. Он в бороде и волосы длинные, одежда – только штаны до колен, он темный от солнца, а волосы желтые. Он сидит на песке, пленный, смотрит на океан и поет себе музыку, тихо-тихо, я не слышу слова. Я думаю, он хороший, мне страшно, он теряет ум, как Иоширо, но один раз он показывает, что есть ум.

Он на пляже, ноги связаны для маленьких шагов, руки связаны впереди, он работает на песке. Я из травы вижу, а женщина на лестнице нет, она говорит:

– Фредерик, что вы делаете?

А он говорит:

– Если вас спросят, говорите, вы не знаете.

И пока солнце не садится, и она не кричит ему домой, он много и хорошо работает, и он идет и ищет камни и ветку делать песок чистый и ровный, я думаю, я чуть-чуть понимаю, и сердце мое стучит быстро, мне страшно, вдруг женщина тоже понимает.

Потом они двое в доме и лампы светят, я иду, как змея, на пляж. Я вижу своими глазами и думаю, он делает маленький сад, как в моей стране. Если японцы увидят этот сад, они хохочат, но я нет. Я думаю, этот бедный мужчина говорит мне: «Я знаю, вы смотрите меня из джунгли и я делаю сад для вас».

Я пишу на песке «ЙОКО» пальцем, рядом с маленьким садом, и кладу хороший фрукт из моей рубашки и быстро бегу.

День потом я иду в травы, когда нет солнца, Фредерик в браслетах идет из дома, он не знает, что делать, и видит скоро сад. Он видит мое имя и берет фрукт. Он гладит ровно песок, где мое имя, показывает спину злой женщине, потом, он далеко от нее, ест фрукт, а она говорит:

– Интересно, где вы нашли фрукт, который едите?

Он не смотрит в ее сторону и тихо говорит:

– Это не фрукт, я это отрезал между ног.

Другой день, когда они в тени дома долгие жаркие часы, мне не страшно, я иду, как змея, слушать их слова. Потом тихо встаю и смотрю в дыру в бамбуке. У них две циновки, матрасы, как на Западе, из парашюта и сухой травы. Кресло Йоширо теперь в доме. Часто женщина сидит в кресле, так-так висит сзади, он лежит на матрасе и связан. Они говорят, чтобы не быть скучно, я много не понимаю, но это больше мне удовольствие, а не одна в джунгли. Дни потом и другие дни я всегда иду слушать.

Я не говорю, я несчастливая. Я строю дом больше и полезный в глубоком месте джунгли, там много воды прямо из земли, чтобы пить, я ем фрукты, рыбы и ракушки, но не звери и крабы, дым показывает злой женщине мое место. Пока я не беру в доме куртку авиатора, женщина носит ее, и я вижу в кармане гребень: Нагиса, самый молодой, его делает для моих волос, и красивый колье, он делает из ракушек. Теперь гребень всегда мой, а колье – на шее. У меня тоже острый инструмент Тадаши, но не такой хороший – он не может делать мертвой французскую, но полезный для еды, и можно делать пику из бамбука – поймать рыбы. Я знаю все пляжи на острове, все места, где вкусные рыбы, один раз я спорю с рыбой акула, она хочет мою рыбу, но он сам и братья его, не очень быстрые рядом с пляжем, им страшно от шума. Самые опасные – змеи. Но им тоже страшно, когда они не имеют свой дом, они легко уходят. Когда имеют, можно тоже жить рядом, но только когда у вас грустная жизнь и вы ничего не хотите.

Когда я, Йоко, ничего не хочу, когда всегда один, я иду смотреть французские в доме под бамбуком. Около четыре часа я, как в театре, тихо сижу, только дышу. Через немного дней я понимаю, почему женщина вяжет Фредерика на острове. Правда, они раньше не знают друг друга. Он криминал, бежит, прячется на корабле, она видит его своими глазами первый раз, когда огонь на корабле и идет под воду, она и он держатся за один кусок корабля. Потом они три дня плывут в большом океане, видят остров, плывут, и Эсмеральда берет ружье японской идиотки.

Много раз, я это понимаю, Фредерик говорит, он не криминал, он сидит за то, что не делает, но она поднимет плечи. Она говорит, что больше готова просить пардон за неправду, когда идет к ним помощь, а не быть мертвой, как крестьянка двадцати годов на юге Франции. Если я понимаю хорошо, крестьянка сама делает себя мертвой, когда Фредерик ее берет, а ей стыдно. Фредерик говорит:

– Никогда в жизни!

Я, Йоко, я никто, и не понимаю такие вещи, но, думаю, Фредерик говорит правда, эта история не имеет хорошего смысла. Я много раз даю австралийцам, чтобы хранить свою жизнь. Мне стыдно, что получаю удовольствие у них, никогда я не думаю делать себя мертвой. Если я должна делать людей мертвым, то только те два австралийца, и главное – Билла Красные волосы, но они всегда прячут от меня так-так и ножи. И потом я даже плачу, Билл умирает скоро, и я себе говорю, что это моя вина, когда они делают мертвые друг друга, я должна дать ему тогда, и он не станет злой на Дика. Но, наверно, французская крестьянка – ей столько годов, как мне, – глупая еще в знании несчастья и войны. Или надо думать, Билл говорит правду, и я японская блядь.

Счастливо, что двое французские говорят другие разумные вещи. Эсмеральда мало, и я потом вам специально рассказываю, что она говорит, но Фредерик говорит про время, когда он маленький, и его жизнь до ареста, и красивые женщины он любит. Он говорит, своя бабушка очень добрая, своя мать остается нечестно одна, а ему только шесть годов, и говорит о своей жене Констанс, она очень хорошая и очень красивая, и она его помнит всегда. И еще про момент, когда он дерется за Жанна д’Арк, а мне, Иоко, страшно, что злые англичане делают его мертвый. Я не говорю громко мою большую радость, когда Фредерик хранит жизнь. Я не «бака», это у нас в Японии – «дура», и понимаю, эта история, наверно, неправда, но откуда знаешь? Один день я спрашиваю большой океан, и он говорит – никто не знает. Я понимаю умом, английские кладут в огонь другую девушку, это первый раз, но не последний, когда они говорят неправду.

Часто в моем домике, когда сон не идет, я вижу в памяти моменты, о которые говорит Фредерик, и моменты шуток. Когда он студент университета в Париже и любит студентку, она учит закон, наверно, вы знаете ее. Когда я в памяти меняю имя студентки – такое, как у вас, Мари-Мартина, на мое, Иоко – и думаю, будто я живу в Париже, я расскажу вам историю.

Один раз, когда я хочу идти с любимым Фредериком, уже ночь, дверь в общежитии девушек закрыта, я думаю идти в окно, но несчастливо, это очень высоко и я не могу, и мой любимый зовет на улицу Суфло большую красную машину и пожарные с большой лестницей. И главный пожарный говорит:

– Но мальчик, я не вижу огонь.

А Фредерик говорит вежливо:

– Вы не можете видеть. Моя любимая японка, и мы держим его в секрете, огонь очень сильный внутри нас, надо гасить.

Тогда главный пожарный понимает и говорит:

– Бедная Франция! Хорошо этот раз делаем, но завтра вы покупаете лестницу на свои деньги и говорите вашей любимой японке жить в первом этаже!

Потом все в общежитии знают, что у меня огонь под платьем, и директриса не пишет родителям, страшно за сердце отца, оно слабое.

Я хочу снова спросить большой океан, правда ли эта история, как другая, огонь в них неодинаковой пропорции, но если вы читаете судьбу и сегодня дадите мне ответ, я очень благодарна и с уважением.

Нетрудно было бы обойти молчанием этот вопрос, ведь, наверное, на факультете права в Париже, где я сама была студенткой, в те годы училось много Мари-Мартин, но тогда я не воздам должное откровенности моей японской корреспондентки. Я бы сказала, что история правдоподобна, если не полностью достоверна. Я жила в общежитии на улице Гренель, никто туда не вызывал пожарную машину, но она проезжала мимо, а я стояла в такой немыслимой позе на карнизе четвертого этажа, что они не могли не вмешаться. Что касается отца, его ввели в курс дела, и он, разумеется, не лишился ни сна, ни аппетита, поскольку в то время был занят собственными приключениями. Конечно, все это не отнимает заслуг по тушению огня у того, кто воспламенил свою любимую француженку на такие безумства. (Примечания Мари-Мартины Лепаж, адвоката суда.)

Еще много интересное в рассказах Фредерика, самое интересное – когда он бежит из тюрьмы с новой женой другого мужчины и когда играет на рояле в шикарном доме для женщин, они все в духах и красивых платьях, и когда он страшит учительницу из школы для ее наказания. Один момент я всегда помню, прячусь в домике из листьев с лампой – я ее делаю своими руками, но нельзя видеть со стороны, когда он живет около целый год с две сестры, день рождения их в один день, они продают лед для еды или «ice-cream», так я живу с два австралийца, но мужчине больше трудно делать удовольствие сразу для две женщины, все относительно, конечно. А еще я часто думаю, когда даже не хочу, про актрису, имя Шу-Шу, больше всех красивая, она ест в большой комнате на корабле, все сидят рядом в красивой одежде, Фредерик тихо трогает ее под столом, а ей страшно, вдруг увидят все ее удовольствие. Но я ни с кем на острове уже много месяцев. Тогда я думаю и меняю женщину на Йоко, и ласкаю себя, и мысль делает мне больно – очень хочу любить с кем-то. Я бегу от этой мысли, когда могу, говорю о себе плохо или шучу.

Правда, истории Фредерика для меня красивые, для Эсмеральды мерзкие. Ей двадцать семь годов. До корабля с товарищами он помогала уму людей и очень гордая, раз умеет, как доктор. Пока она – вид злой – качает тело в кресле, Фредерик лежит на матрасе и рассказывает свое детство с товарищами в Марсель, Франция. Он идет с ними на крышу дома и смотрит в окно в большую комнату, где матери берут маленьких своих детей. Матери тут все сидят, и когда дитя плачет и кричит, мать открывает платье и дает еду. Тогда другие дети тоже хотят, и все матери открывают свои красивые груди с молоком, и товарищи, и Фредерик много смотрят, даже маленькие девочки с ними. Я хорошо понимаю Фредерика, я тоже раньше была маленькая, люблю смотреть, когда дитя сосет красивую грудь матери. Тогда Фредерик говорит и не помнит, что видит это много лет давно:

– И они сосут, мерзавцы, сосут, будто без этого кончается их жизнь!

И через дыру в бамбуке любая японская идиотка может смотреть его лицо, он рад этой мыслью.

Несчастливо, Эсмеральда встает в плохой рубашке для ночи из много кусков, она ходит в одну сторону и другую сторону дома, лицо злое и очень-очень недовольное. Она говорит:

– Так я и думала сначала. Вы, как много мужчин, ребенок с опоздавшим развитием, подсмотритель и мизоген, слово, которое потом я знаю: женонелюбитель!

Тогда Фредерик быстро садится на матрас, как прыгает, и шутит:

– Я? Мизоген?

А она говорит:

– Да-да! Вы! Все подсмотрители – мизогены! Они интересуют телом женщины, они голодные, а женщины – только еда. Даже когда еще маленькие мальчики.

Фредерик громко кричит, больше ее:

– Девочки-дети не сосут молоко? О чем вы?

Она стоит высоко над ним и говорит:

– Мерзавец! Я не говорю голод молока! Мерзкий, грязный голод, его женщины всегда видят в ваших глазах!

Фредерик кричит совсем громко:

– Неправда! Знаете, что пишет Шекспир? «В глазах – безумство сердца!» А он знает, что говорит!

Я, Иоко, не люблю споры и тоже быть как подсмотритель в тени жаркого солнца, я думаю, Шекспир прав, даже английский, но женщина грустно берет так-так и идет на циновку или матрас, и когда вся лежит, говорит:

– Ненавижу подсмотрителей, понимаете? Мне страшно от них.

Долго она не говорит, а Фредерик уважает, что она лежит и молчит. Потом она говорит:

– Слушайте, когда я молодая, моя большая мечта – быть чемпионка по теннису.

Потом она опять момент молчит. Фредерик встает и идет маленьким шагом из-за железных браслетов, и не хочет пугать мысли Эсмеральды. Тогда она говорит:

– Один день закончил мою мечту. Я играю в турнире в дворце на Ривьера…

Несчастливо, я совсем не могу говорить историю, как она, не знаю слова вашего языка, говорю, как могу, но она говорит не гордо и тихо.

Ей восемнадцать годов, хорошо играет, часто имеет приз, она в белой одежде для тенниса, до высоты колен, она играет с врагом из Швеции или Норвегии или другой. До игры они кидают мячи и хотят делать тело теплым, Эсмеральда клонит свое тело брать мяч на земле и слушает хохот. Много человек в отеле с большим шиком Ривьеры идут смотреть игру прямо здесь. Очень разумный судья сидит в высоком кресле. Эсмеральда бьет мячи своей, как ее, ложкой, и каждый раз она прыгает и клонит тело, все хохочут и даже бьют руками, чтобы показать свое удовольствие. Тогда она спрашивает почему, и безумная мысль приходит в ее голову. Тогда она трогает свое тело рукой, и это не безумная мысль: под платьем ее зад голый! Это потому, что она не одевает штаны и она не знает почему. Это трудно понять. Конечно, это сильный шок для ее ума. Она хочет играть опять, она гордая и сильный характер, она плохо прячет свое открытое место рукой, люди хохочут громко и все время, и даже ее враг, тогда она бежит прятаться в отель, очень стыдно, она плачет и больше никогда не играет в теннис.

Вот несчастливая история Эсмеральды, когда она лежит на матрасе. Она молчит, рука на глаза, Фредерик много думает и понимает, ей грустно, он громко идет маленьким шагом по полу, руки связаны на спине, и потом говорит:

– Ну и что! Зачем оставлять грустной с этим моментом в памяти? Вы делаете блокировку навсегда. Жизнь длинная и помогает. Ну показываете один раз свой зад публично, и что? Вы забываете? И что?

Эсмеральда еще плачет и делает своим нос вдох, как в шутку, и говорит:

– Вы говорите – забываю! Надеть штаны!

И начинает громко хохотать с Фредериком, а я, Йоко, я тоже хохотаю, прятаю свой рот. Потом они долго молчат, Фредерик в кресле и качает, очень жарко. Потом она сушит глаза, сидит прямо и говорит не гордо:

– Спасибо, Фредерик. Я чувствую больше легко теперь, когда рассказываю все вам, а вы мне говорите.

Вечером, о ком я говорю, и еще потом они вместе мирно и хорошие товарищи. Она снимает бороду Фредерика с американским ножом, трет его о камень, и он больше молодой и красивый теперь. Ему тридцать два годов. Когда солнце садится и они не дома, она снимает иногда браслеты с рук и ног плавать в океане и бросать воду наверх для шутки. Она смотрит на него с пляжа с автоматом, но он ее не атакует и не бежит везде, а когда она говорит: «Домой» и повернуть, чтобы его вязать, он поднимает плечи и делает так, и не злой. Она его тоже вяжет, когда идет джунгли поймать зверя или брать фрукты. Она ставит в песок два большие палки, вяжет туда его браслеты, когда он лежит, но тоже ставит палки и стену из парашюта против солнца.

Несчастливо, мне надо бежать мой домик, когда она идет джунгли, она теперь смело умеет с так-так, и увидит меня своими глазами, я мертвая, надо только один патрон. Один раз она делает мертвая большую дикую свинью – еда на много дней, я слушаю только один так-так. Я думаю, она хочет оставить Фредерике на пляже с браслетом у палки, пусть он думает, она идет надолго в джунгли и быстро идет назад, когда я иду дать ему свободу. Я больше не «бака» этой женщины.

Одно утро я в траве чувствую вкусный запах ее еды – яйца, жареные на мясо дикой свиньи. Потом я долго смотрю, где она ходит в джунгли, я знаю, где яйца птиц на острове. И где она идет, я делаю ловушки – дыры, бамбук, веревки и деревья, которые легко клонить. Надо много дней делать веревки и ловушки. С ножом Билла или Дика надо менее время, наверно, я говорю неправду, когда говорю – не хочу делать никого мертвым. Я хочу прыгать на спину французской и резать ее шею. Конечно, я шучу так, правда, не смешно. Правда, я не хочу делать женщину мертвой или чтобы она делать мертвой меня. Я хочу ее ловить и брать ружье и мужчина.

Так дни начинают и кончают, и каждый день – работа, чтобы не быть скучно одной, или я смотрю жизнь двух французских. Но каждый день больше близко сезон дождя и мне страшно жить в бедном домике из листьев и без еды, и Эсмеральда находит меня мертвая в грязи и едой для зверей.

Тогда один раз я плаваю возле пляжа австралийцев, солнце еще у воды, и идет мне мысль – птицы много над джунгли и кричат, как когда их ловит, но нет тик-так раньше, я в воде, Фредерик точно привязан. Тогда я беру рубашку Дика и бегу в джунгли. Уже долго я слушаю шум в листьях дерев и злые крики и иду там. Я дрожу от радости, я вижу своими глазами и кричу от победы: Эсмеральда висит за ноги наверху молодого дерева, я его клоню три дня раньше, наверно. Она зря трясет свое тело, чтобы убегать от моей ловушки. Тут веревка из сильной травы рядом с домом птиц, конечно, женщина хочет брать яйца, и вот она висит с криками и в ловушке.

Тогда я мирно иду к ней, мне не страшно ее так-так, он не в ее руке. Лицо ее красное вниз, и очень большие глаза смотрят вниз, она уже не трясет свое тело. Она говорит:

– Черт возьми, кто вы?

Я говорю с радостью:

– Иоко.

И быстро беру в траве так-так. Потом я говорю:

– Если вы мирно, я никто не делаю мертвый. Никто!

Я иду и беру на ее спине патроны, и иду, пусть гордая женщина думает, как менять свой характер.

Я бегу в джунгли и иду на пляж, где дом. Фредерик лежит на песке, руки и ноги вязаны к дереву, стена из парашюта закрывает его для жаркого солнца, но ему горячо. Я стою перед ним, и он смотрит и удивлен, потом закрывает глаза и говорит:

– Черт! Это неправда!

Тогда я говорю:

– Злая женщина в ловушку.

Он открывает глаза, больше удивлен, что я говорю его языком, пусть мало, и он говорит:

– Будьте любезны, Иоко, снимите быстро эти браслеты.

Я сильно думаю, когда бегу в джунгли. И я даю ответ:

– Я не думаю, мне надо их снять. Вы французский, как она, потом вы ее берете из ловушки, и я буду в тюрьме. Мне надо держать вас и ее.

Тогда он говорит тихо, он говорит, что ничего не делает против меня, и часто просит снять браслеты. Никогда всю жизнь я не вижу такие красивые глаза мужчины и лицо тоже, но я не даю себе думать другое. Иду в дом, беру воду в чашке, даю ему пить, потом мажу водой шею и грудь от жары. И не могу не целовать его рот. Я долго целую, потом он целует мой тоже, конечно, не просто, а с мыслью, я его делаю свободный, но потом я уже не дышу, мне жарко и мысли бегут от меня. Тогда я говорю, смотрю вниз глазами:

– Простите, но я живу без это с сезона дождя и я очень хочу мужчина.

Тогда я открываю рубашку впереди и иду голая на него, он между мои колени. Я тоже открываю его короткие штаны, а он тянет себя на браслетах и говорит:

– Что вы делаете? Вы с ума сошли?

Я не слушаю его слова потом. Он хочет убегать и меня злить шутками, и не дать себе стать большим, но я умею делать его большим, тс-с-с! Тогда я делаю дыры в песке под колена и чувствовать мужчину глубоко во мне, и я прыгаю, как на коне, и много раз имею удовольствие. Конечно, в удовольствии я говорю много идиотских слов, но он не понимает японский. Он уже тихий, я еще долго радуюсь и сильно его беру. Потом я без силы и лежу на песке на его теле, мое тело мокрое, даже волосы на лице. Ой-ой-ой, раньше не имела, чтобы мужчина связан, это очень хорошо!

В тот день я даю свободу Эсмеральда из ловушки, она без духа и почти мертвая, от долго висит за ноги. Я недовольна, что забываю про ее, но тащу ее на пляж и в дом, и после одна ночь она совсем живая и всегда плохой характер.