Текст книги "Одержимый женщинами"
Автор книги: Себастьян Жапризо
Жанр: Зарубежные детективы, Зарубежная литература
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
Он оттолкнул меня. С вызовом и злостью смотрел на Чу-Янга. Глаза Чу-Янга были, как две непроницаемые щелочки. Тогда Шери-Чен наклонилась и прошептала несколько слов на ухо спутнику. Две щелочки стали еще уже, но Чу-Янг, откинувшись на спинку стула, спросил по-французски:
– Глубокоуважаемый союзник произнес слово наследство, я не ошибся?
Даже не понимая смысла сказанного, те, кто собирался уходить, вернулись и окружили стол.
Морис налил себе бокал и выпил его залпом. Зажег сигарету. И выпустил кольцо дыма. Он сказал с каким-то просветленным лицом:
– Когда я маленьким жил в Марселе, моя бабушка всегда одевалась только в черное, даже летом, потому что собиралась носить траур по дедушке до конца жизни…
Для моих соотечественников и двух британцев я перевела:
– Он был ребенком. Его бабушка была вдовой.
– И к тому же она бедствовала, – рассказывал этот молодой человек, оказавшийся так далеко от дома. – И чтобы немного заработать, она ходила по домам по всему кварталу ля-Бель-де-Мэ. Мужественно карабкалась вверх по лестницам, уцепившись за перила, в свободной руке держала кошелку и черный зонт, с которым никогда не расставалась.
Нажимала на звонок. Она едва могла перевести дух и унять сердцебиение, как дверь открывалась и на пороге появлялся мужчина в майке, за его спиной стояла женщина в пеньюаре. И мужчина, которого бабушка оторвала от газеты, говорил ей:
– Нам ничего не нужно!
– Тем лучше, – отвечала она, – потому что я ничем не торгую. Но если у вас все есть, может быть, у вас остались пустые тюбики от зубной пасты? Я собираю их для переработки вторсырья.
Иногда мужчина пытался заявить, что у них в семье никто не чистит зубы, но жена толкала его локтем в бок, и он нехотя шел поискать. И пока женщина в пеньюаре оставалась наедине с моей бабушкой, которая стояла, опираясь на стену и глядя прямо ей в глаза, та говорила:
– Если хотите, мы теперь не будем выбрасывать тюбики, а будем собирать их. Вам придется тогда заглядывать к нам время от времени.
Таким образом, бабушка несколько недель спустя уже наполняла свою кошелку доверху. А потом продавала свинец на переработку. Разумеется, это приносило жалкие гроши, но послушайте, что было дальше.
Она храбро взбиралась по другим лестницам, и перед ней открывались другие двери, и в одной из них показался пенсионер в халате, который уже держал приготовленные пустые тюбики. И пока она запихивала их в свою кошелку и отпускала ему комплименты за соблюдение правил гигиены, тот переминался с ноги на ногу, а потом робко произнес:
– Теперь мы оба остались одинокими, мадам Изола, у меня хорошая пенсия, я бывший железнодорожник. А почему бы нам не пожениться?
Тогда моя бабушка пронзила его взглядом и, покраснев, парировала:
– За кого вы меня принимаете? Я всю жизнь принадлежу одному мужчине! Никто никогда не посмеет сказать, что я даже смотрела на кого-то другого!
И она ринулась к лестнице, спасаясь бегством от этого гнусного типа, но пенсионер, который раскаивался, что задел ее гордость верной супруги, удержал ее.
– Прошу вас, не уходите вот так! Возможно, у меня есть для вас что-то интересное!
Он вытащил две пустые винные бутылки со свинцовыми оболочками на горлышках. Бабушка оторвала свинец и засунула в свою кошелку со словами:
– Мне все интересно. Я сдаю вторсырье на переработку.
Понемногу ее охотничьи угодья расширились до бульвара Лоншан, улицы Сен-Фереол, Прадо, а потом туда вошел весь Марсель. На границе солнца и тени, накинув на грудь лямку, в полном изнеможении, она двумя руками тащила теперь по мостовой тележку, полную металлолома. Она шла, не обращая ни на кого внимания, глядя прямо перед собой, ее черный зонт был прикреплен к тележке. Моя бабушка походила на трудолюбивого муравья.
– Когда я сбежал из того пансиона, куда меня вынуждены были поместить, поскольку нас бросил негодяй-отец, – продолжал молодой человек, прочистив горло, чтобы не выявить своих чувств, – то я спрятался у нее.
Тогда она жила на бульваре Насьональ, на втором этаже в крохотной квартирке, где раньше жила моя мать и где я родился. Там была кухня, одна комната и узкая комнатенка, где все еще стояла моя детская кроватка.
В кухне мы жили днем, над раковиной был сделан фильтр для воды, а окно выходило на бульвар. Перед тем как я попал в пансион, я поджигал бумажки и кидал их из этого окна на тротуар. Сам не знаю, для чего я это делал, вы же понимаете, иногда бывает трудно объяснить самому себе то, что так хотелось сделать, когда тебе было пять или шесть лет, а словами выразить вообще невозможно. Как раз в моем случае словами мне служили горящие бумажки, которые приводили в ярость прохожих.
Я помню, что в тот день, когда я явился к ней пешком из Труа-Люк, что было для меня большим испытанием, она сперва увидела только маленького грязного, голодного мальчугана. Она вымыла меня с ног до головы в тазу, завернула в большое полотенце и посадила за стол, покрытый клеенкой. Пока я с аппетитом поедал поленту, щедро политую соусом и посыпанную пармезаном, она сидела рядом и сказала, долго смотрев на меня с грустной нежностью:
– Бедненький мой, что же с тобой будет? Кем ты вырастешь?
Я ответил ей правду:
– Не знаю.
– Но кем бы тебе хотелось стать больше всего?
Я немного подумал и неуверенно предположил:
– Доктором?
Она растирала для меня банан с сахаром.
– Это не ремесло, – сказала она мне. – Тебя вызывают днем и ночью, ты становишься рабом всех и вся. Нет, ты должен заняться чем-то другим.
Еще добрую минуту мы молча смотрели друг на друга. На самом деле мне по душе была одна профессия – боксер. Тогда старшие мальчишки, которые дразнили меня макаронником, меня бы боялись, я бы разогнал их сам, без помощи бабушкиного зонта. Увы, я не мог сказать ей про боксера – одна-единственная моя царапина становилась поводом для обсуждения со всеми соседками на неделю. Я добавил:
– Ну тем хуже. Тогда я буду рассказывать разные истории!
Она уже была старенькая и не сразу понимала, о чем речь.
– Это что значит, рассказывать разные истории?
Я сказал, взяв тарелку с банановым пюре:
– Ну а что такого? Как в кино показывают. Ты же сама знаешь!
Последние фильмы, которые бабушка смотрела в кино, были с участием Перл Уайт[27]27
Перл Фэй Уайт (1889–1938) – американская актриса, звезда немого кино.
[Закрыть], но она читала афиши на улице и была отнюдь не глупа. Тогда она спросила меня в недоумении:
– А что, это приносит деньги?
Я честно ответил:
– Не знаю.
Вздох. Она встала и открыла стенной шкаф рядом с плитой. Вернулась с картонной коробкой из-под сахара рафинадного завода в Сен-Луи и открыла, поставив на клеенку.
Коробка была доверху наполнена банкнотами, аккуратно сложенными в пачки, перетянутые резинками. Столько денег я в жизни не видел. Я глубоко вдохнул и спросил:
– Скажи, а сколько у тебя таких коробок?
– Девять! – ответила она с гордостью. – А если я еще поживу, их станет вдвое больше! Это твое наследство!
Она наклонилась надо мной, от нее вкусно пахло ее обычными духами, названия которых я не знаю.
– И теперь, – сказала она шепотом, потому что это был наш общий секрет, – ты сможешь рассказывать любые истории и никогда не будешь ничьим рабом!
Я вижу ее очень отчетливо, в маленьком черном платье, которое она носила, не снимая, седые волосы собраны в пучок, и вид у нее очень довольный, ведь мы очень правильно решили, что нужно делать.
– А теперь я дам тебе совет, – добавила она, закрыв коробку. – Когда вырастешь и станешь, как все мужчины, бегать за женщинами, твой бедный дедушка тоже не был исключением, очень внимательно выбирай, пока не решишь окончательно. Твое наследство должно достаться только той, которая закроет тебе глаза.
Морис замолчал, грустно разглядывая свой стакан. Все, сидящие за столом, были растроганы его рассказом, даже те, кто услышал его в моем переводе.
А потом Шери-Чен нагнулась и прошептала несколько слов на ухо китайцу, и тот сказал сладким голосом:
– Может быть, мой глубокоуважаемый соперник потрудится указать мне, где сегодня находится содержимое коробок из-под сахара?
– В банке, – ответил Морис, – разумеется, швейцарском.
Чу-Янг поднял глаза-щелки на своего злого гения, а та опустила длиннющие ресницы в знак согласия.
– Хорошо! – сказал он. – Тогда мы сыграем на квит или на удвоенную ставку на наследство вашей бережливой и глубоко почитаемой бабушки.
И он положил на середину стола старый носок, набитый жемчужинами.
Морис снял карту первым. Я стояла у него за спиной, и мое сердце запрыгало в груди, когда я увидела ее: бубновый туз. Он швырнул его победоносным жестом Чу-Янгу. Раздался шепот, и Вирджиния Козентино, не сдержавшись, захлопала в ладоши и стала вслух выражать свою радость.
Только китаец и китаянка оставались невозмутимыми. Чу-Янг аккуратно положил свою карту поверх карты Мориса. Это был туз пик.
– На штурм! – впервые за всю игру произнес он.
Они снова взяли по карте. Я увидела карту Мориса, когда он посмотрел на нее, и все прочли на наших лицах, что ему не повезло. Он в отчаянии бросил семерку, а генерал – десятку.
Чу-Янг не стал напрасно тратить время на никчемные китайские утешения, а достал из кармана френча записную книжку и ручку. Уже рассвело и дождь перестал. Я увидела, как Морис в полном отчаянии начал писать первые слова о том, что признает долг. Я не смогла сдержаться и крикнула:
– Ну нет, постойте! У француза еще кое-что есть!
Я сорвала шапочку, глаза мои застилали слезы и ярость, и подошла к бритоголовому генералу:
– Ставьте на кон меня!
Нельзя описать словами, какой это произвело эффект на окружающих. Вирджиния Козентино вцепилась мне в руку, но не могла произнести ни слова. Морис поднялся, чтобы удержать меня. Я изо всех сил вырвалась и смотрела прямо в лицо китайцу. Он откинулся на спинку стула, положив ладони на стол, и сказал:
– Не интересует.
Я побежала к аптечке. Вернулась с семью прищепками для белья. Семь самых обычных деревянных прищепок, которые я сняла с веревки для сушки простыней, за кухней. Ну а что делать с этими семью прищепками, я рассказывать не буду, не просите.
Изумление наблюдавших за игрой сменилось испугом, один только Морис снова сел на стул, обхватив голову руками, а Шери-Чен снова склонилась к уху спутника. Пока она что-то ему говорила, глаза китайца, остановившиеся на мне, стали еще уже, превратившись в две черные черточки на мраморном лице.
Наконец Чу-Янг собрал прищепки обеими руками и молча бросил их на середину стола.
Я снова встала за спиной Мориса. Вцепилась в его плечи и почувствовала, как понемногу к нему возвращается храбрость и он выпрямляется. Было так тихо, что слышно было, как за рисовыми полями кричат птицы.
В колоде оставалось не так много карт. Всего четыре. Китаец хотел было собрать уже игравшие карты, но Морис, набычившись, жестом остановил его.
Затем внезапно мышцы на его плечах снова напряглись, и он сказал спокойно:
– Ты первый. Твоя очередь.
Китаец снял карту. Морис взял свою и взглянул на нее снизу, так что мне было не видно. Китаец показал десятку. Все затаили дыхание.
Тогда Морис, вместо того чтобы показать свою карту, положил ее лицом на стол. Не спуская глаз с противника, он тихо произнес с некоторой жестокостью в голосе:
– Моя карта выше твоей. Я уже отыграл свое наследство. Но если хочешь, бери вторую, и тогда мы ставим на кон все.
В колоде теперь остались только две карты. Чу-Янг послушал то, что шепчет ему Шери-Чен. Несколько раз дернул подбородком. Потом сказал:
– Я убежден, что мой соперник не станет так по-детски запугивать меня, не отдавая себе отчет в значении слов. Могу ли я спросить, действительно ли он сказал: «Ставим на кон все?»
– Ты правильно расслышал, – ответил ему Морис.
Тогда Чу-Янг вытащил из правого рукава длинный футляр из черного лака. Прежде чем положить его на стол между ними, он раскрыл футляр, и мы увидели, что это бритва.
На сей раз зрители инстинктивно отпрянули, кроме меня, я еще ничего не понимала и цеплялась за плечи Мориса.
– Все против всего, – медленно произнес Чу-Янг. – Деньги, плотские утехи, наша жалкая жизнь – все это ничто по сравнению с красотой игры.
Я взмолилась:
– Нет, Морис, нет!
Но меня от него оттащили. Он велел мне знаком сохранять спокойствие. Пригвоздив ногтем карту к столу, он сказал Чу-Янгу:
– Мне кажется, ты слишком разговорился, генерал. Почему ты не играешь, чего ждешь?
Китаец протянул руку, поколебался, взял полагавшуюся ему карту. Мгновение он смотрел на нее, но лицо его оставалось бесстрастным. Наконец он открыл валета пик.
Теперь все смотрели на Мориса, но он тоже ничем не выказал своих чувств. У него было лицо человека, который смотрит прямо в лицо своей судьбе. А если он блефовал? Мы все задавали себе этот вопрос, а Чу-Янг и Шери-Чен были в этом уверены.
Он щелчком перевернул карту. Это была дама червей!
От радости все бросились обниматься. Сержант Уилкинсон заиграл на своей гармонике буги-вуги. Вирджиния Козентино танцевала с одним из наших, я – с британцем.
Морис продолжал сидеть, подперев руками подбородок, его гавайская рубашка намокла от пота.
Генерал Чу-Янг молча поднялся. Надел кепи, взял со стола бритву и ушел своей привычной походкой. Он лишь две секунды помедлил у выхода из палатки, глубоко вдыхая утренний свежий воздух, а потом скрылся.
Никто так и не узнал, что стало с Китай-Наши-Деньги-Отбирай. Возможно, он покончил собой, а может быть, нет. Но в Бирме, в долине Иравади, говорили, что именно он выдал беглого француза.
Последнее, что сохранилось в памяти от этой ужасной ночи, это Шери-Чен – она неподвижно стоит у стола, как будто ей ни до чего нет дела. Держится очень прямо в своем шелковом платье с огромным декольте, а взгляд ее больших загадочных глаз устремлен на Мориса, и она невозмутимо курит сигарету в длинном мундштуке.
В следующие дни разговоры были только о возвращении домой. У каждого были свои источники информации, и ходили самые разные слухи, но прошла одна неделя, за ней другая, и не было никаких признаков, что кто-то интересуется нами, разве что медсестры, и я в их числе, получили анкеты для заполнения.
Только одна Падди решила остаться служить на флоте. У нее не было ни семьи, ни парня, и она мне сказала по секрету, что специально нанялась на минный тральщик после Гвадалканала, и все три недели ни одного члена экипажа не смутили такие нюансы, как габариты ее задницы или брекеты для исправления зубов. Позднее я получила от нее открытку со штемпелем оккупационной части в Токио. Она написала только несколько слов: «Погрязла в грехе».
Что касается меня, до того как мой грех принесли мне на носилках, я строила планы вернуться во Флориду и там вместе с Бесси Данкан, напарницей с «Пандоры», попытать новое коммерческое счастье. Под мои сбережения и выплаты по демобилизации мы могли взять кредит на покупку симпатичной яхты и катать туристов ловить крупную рыбу или могли бы открыть бар с кубинской музыкой, или издавать газету объявлений, или продавать на пляже хот-доги. Теперь я просто не знала, что мне делать.
Я не могла представить себе, что вернусь в Америку, бросив Мориса на произвол судьбы. Я обратилась за помощью к доктору Кирби, несмотря на то что он неоднократно заявлял, что не желает ничего слышать. Как поступить с французом в случае нашего экстренного отъезда?
Разве мы не обязаны о нем позаботиться, коль скоро он нам поручен, и забрать его с собой?
– Французы возвращаются в Индокитай, – сказал мне Кирби. – И если его должны куда-то репатриировать, то только в Сайгон.
А потом, заметив, что я с трудом сдерживаю слезы и опустила голову, он взорвался и смел со стола бумаги:
– Полный бардак! Разве я когда-нибудь что-нибудь вам запрещал во время этой идиотской войны? Усыпите его, мумифицируйте, разрежьте на кусочки, чтобы запихнуть в сумку, переоденьте младшим лейтенантом, медсестрой или шимпанзе, да делайте с ним, что угодно, когда мы отчалим отсюда! Только чтобы я ничего не знал!
Тем же вечером в палатке я разработала подробный план вывоза Мориса в Америку. Его шрамы на теле, увы, не похожи на военные раны, но никто не станет в них вглядываться. У него будет моя фамилия – Маккина, Джереми Маккина, поэтому подойдут все документы, на которых будет указан мой инициал. Он будет храбрым американским санитаром, которого ранили во время японского отступления. Могу даже наложить ему гипс на левую ногу, расписанный пожеланиями и подписями, как на настоящем.
– Ничего никогда не случается, как задумано, – повторял Морис. – Забудь про гипс. Я не умею бегать на одной ножке.
Забрали его в воскресенье в середине сентября, ближе к вечеру.
Уступив его капризу, несмотря на жару, я снова наделу свою летнюю морскую форму. Думаю, это всем понятно. Я принесла сумку с вещами в палатку. И пока я переодевалась, он все время сидел ко мне спиной. Впервые за год я пристегивала к поясу капроновые чулки и напялила дурацкую шапку. Даже галстук не забыла.
Осмотрев и ощупав меня, обцеловав и обласкав, он хорошенько помял меня, напрочь лишив белой блузы и самолюбия, пожелал меня стоя, я осталась в туфлях на каблуках, а грудью лежала на столе, который по случайности именно в этот день был заставлен флаконами со всевозможными лекарствами, которые позвякивали в ритме моих стонов. Я закрыла глаза и чувствовала, что вот-вот отключусь и телом, и душой, когда Морис вдруг резко прекратил наши игры. Это было жутко бесчеловечно, и уж не помню, как я взмолилась, но он закрыл мне рот рукой. И тут я услышала вслед за ним, как по лагерю на всей скорости несется машина.
Не знаю, как я сумела, но, одернув юбку, пошла к двери в ту секунду, когда машина с диким скрежетом тормозов остановилась возле палатки. Я, как попало, застегнула блузку, прежде чем открыть полог.
Это был джип с лотарингским крестом, оттуда выпрыгнул здоровенный французский полковник. Его сопровождали двое: шофер и капрал. Все трое были в полевой форме.
Полковник закинул в джип свою каску и двинулся ко мне. Седые волосы, резкие черты лица. Манерой он мог бы походить на Джона Вейна[28]28
Джон Вейн (1907–1979) – американский актер.
[Закрыть], если бы тот был злым. От его взгляда не ускользнуло, и я это заметила, что я занималась не своими прямыми обязанностями. Я была растрепана, галстук съехал набок, а щеки пылали.
– Полковник Мадиньо, – сказал он мне.
Голос у него был такой же грубый, как и манера врываться в чужие жизни.
– Простите, полковник, – я тут вздремнула.
Он с размаху ударил себя по щеке, чтобы убить комара. Мое времяпрепровождение интересовало его не больше, чем жизнь этого несчастного насекомого.
– Я приехал арестовать человека, который находится в этой палатке.
– Арестовать? – крикнула я. – Это невозможно!
В полном смятении я раскинула руки, преграждая ему вход. К счастью, брезентовая дверь за мной была закрыта. Я перешла на тон, более допустимый по субординации:
– Это абсолютно невозможно, полковник. Он в коме.
– Ну и что?
Он опустил мне одну руку, чтобы войти. Но я загородила дверь всем телом и не пускала.
– Полковник! Прошу вас! Мы изо всех сил пытаемся его спасти! Он слабеет изо дня в день! Дайте ему умереть спокойно!
Я снова подняла голос, но только чтобы Морис услышал меня. Оба солдата вышли из джипа и стояли чуть поодаль с безразличным видом.
– Я хочу увидеть его, – спокойно сказал полковник. – Отойдите, мисс. Это приказ.
– Я подчиняюсь приказам только доктора майора Кирби! Нужно найти его!
Но меня бесцеремонно оттолкнули, и он вошел.
Морис неподвижно лежал в постели под москитной сеткой, накрытый простыней под самый подбородок. Глаза у него были закрыты, и, казалось, над ним давно уже было совершено миропомазание. Вместо дыхания – надсадный хрип. Трубка капельницы, прикрепленной в изголовье, исчезала под простыней.
Я снова преградила ему путь, теперь уже по главному проходу.
– Вы же сами видите! – прошептала я ему. – У вас что, нет ни капли жалости? Прошу вас выйти отсюда.
Он еще несколько секунд наблюдал за умирающим с какой-то ненавистью, перемежавшейся, как мне показалась, невероятной радостью, потом повернул назад. Я шла за ним и поспешила закрыть дверь.
Полковник раздавил на щеке еще одного несчастного комара. И глухим голосом, не глядя на меня, наверное, обращаясь к себе самому, сказал:
– Да это он, чудовище! Наконец я его поймал. Я проехал тысячи километров и потерял пять лет жизни, чтобы найти его. Из-за него я даже стал сторонником де Голля, хотя принес клятву Маршалу. Теперь он от меня не уйдет!
И, повернувшись ко мне, добавил:
– Мы приедем за ним завтра на рассвете. Даже если придется волочить его к стенке, а он будет в полной отключке, все равно его расстреляю!
И он пошел к джипу. Хотя ноги подо мной подгибались, я нагнала его, растрепанная, испуганная, и сказала:
– Но за что? Почему вы так ожесточились против него, полковник?
Он знаком приказал двоим садиться. А мне ответил еле слышно, но голос дрожал от ярости:
– Хотите знать? Во Франции этот подонок изнасиловал и убил юную девушку в день праздника.
Он закрыл лицо руками, не в силах сдержать свое волнение.
– Ей было восемнадцать… Невинная девушка… А накануне вечером… накануне… она приняла мое предложение!
Он не мог больше говорить. Даже Джон Вейн способен плакать, и я видела, как по его щеке потекла слеза.
Молодой солдат, сидевший за рулем джипа, неожиданно заговорил тихим и сочувственным голосом:
– Прошу вас, полковник, – сказал он, – не надо так переживать!
Полковник Мадиньо вытер лицо рукавом. Сделав огромное усилие над собой, он сухо произнес тем же начальственным тоном, дернув при этом подбородком:
– Застегнитесь. Ненавижу, когда младшие лейтенанты неряшливо одеты.
С этими словами он сел в джип и уехал.
Я ошиблась на одну пуговицу, когда застегивала блузку. Пришлось застегивать заново. Я вернулась в палатку и заперла дверь, как сомнамбула. Еще не придя в себя от услышанного, я прошла мимо Мориса, не взглянув на него. Подойдя к столу, задрала юбку и машинально встала в ту же позицию, в которой находилась, когда этот страшный человек помешал нам.
Морис подошел сзади, поцеловал в шею, поласкал груди, но тоже оставался абсолютно безучастным.
– Ты слышал? – спросила я его.
– Он врет. Ты прекрасно знаешь, что я никого не насиловал и не убивал. Это дикая судебная ошибка.
– Я не об этом. Тебе больше нельзя здесь оставаться даже на ночь.
Мне еще казалось, будто он находится во мне. У меня вырвался стон.
– Там снаружи стоит санитарная машина. Ты можешь достать ключи? – спросил он меня.
– Конечно, могу.
Пузырьки на столе мало-помалу начали снова позвякивать. Он прошептал:
– Ты сможешь убежать со мной? Прямо сейчас?
– Ни за что не отпущу тебя одного.
– Я даже не знаю, куда бежать.
Я хотела было ему сказать, что мы сможем выехать на дорогу к Мандалаю и добраться в окружную до Китая, что в Шанхае есть знакомый – один сметливый американец, но не стала. Только прошептала:
– Я знаю.
– Отлично.
Когда я дошла до полного экстаза, ему пришлось поддержать меня, чтобы я не упала. Поскольку с ним это произошло в тот же момент, а поддержать его было некому, мы упали вместе, а за нами и все склянки, потому что мы опрокинули стол. Именно в таком бедламе мы достигли райского блаженства, я сверху, он снизу, и непонятно, каким образом, лицом к лицу. Блузка – в хлам. Юбка – на помойку. Нет, ни за что на свете я не могла отпустить его одного.
Я разделась догола после любви, а не до того. С меня градом лил пот. Я скатала комочком разодранные чулки и положила в мешочек, откуда взяла. Тогда он увидел марку: «Червонная дама». Ему это показалось странным, потому что он выиграл у Чу-Янга именно благодаря даме червей, а раньше он жил на вилле с таким названием.
Мы лежали на кровати, на самой близкой от того места, где закончили наши акробатические трюки. Он спросил меня:
– Вам чулки что, выдают во флоте?
– Господи, нет, конечно. Не заведено.
Я мотнула головой в сторону пирамиды из пяти или шести деревянных ящиков в углу палатки.
– Все эти ящики, – сказала я ему, – ими набиты. Предполагалось, что это сухое молоко.
Он выпрямился, чтобы лучше увидеть. Потом пошел потрогать. Наконец стал рыться в открытом ящике, чтобы удовлетворить свои фетишистские замашки.
Зная его так хорошо, как знала я, то есть глубже, чем кого-либо другого, мне достаточно было увидеть выражение его глаз, когда он взглянул на меня, чтобы понять, что я пропустила прекрасную возможность промолчать. Он сказал мне:
– Черт возьми! Ты знаешь, что это – на вес золота?
С наступлением ночи я вернулась из нашей казармы с сумкой. В ней было белье для него и для меня и штук двадцать всевозможных путевых листов со штампом нашей части.
Когда украдешь один раз, второй уже легко. Я перегнала скорую помощь, стоявшую у палатки «Дельмонико», к нашей. Мы загрузили коробки с капроновыми чулками сзади. Морис отнес много ящиков, но я тоже помогала. Мы были в полевой форме, от меня просто валил пар.
Я села за руль. Остановилась у задней двери кухни. Большому Генри, нашему черному шеф-повару, сказала, что мне нужна провизия на день или два, поскольку еду в Аракан за больным. Он показал мне коробки с дневным рационом питания и сказал:
– Берете, сколько угодно, красивая мисс Толедо, они теперь никому не нужны.
Когда я загрузила коробки в машину, я пошла в пристройку, служившую гаражом, и Морис помогал мне в темноте перенести несколько канистр с бензином. Потом он вернулся к себе в тайник за ящиками с капроновыми чулками, на которых было написано «Молоко».
На выезде из лагеря дежурил Барри Нолан, рыжий малый, как и я, ирландец; все думают, что я шотландка, но это неправда. Мой отец еще в двенадцать лет болтался по улицам Лемерика.
Барри зажег свой фонарь только на минуту, когда ему потребовалось опознать меня. Он сказал:
– Вы уезжаете? Вас будет дико не хватать сегодня вечером. Не хочу вас обидеть, но девушек у нас маловато!
Я повторила, что еду в Аракан за больным и вернусь, самое позднее, послезавтра. Я знала, что, расспросив его, майор Кирби не станет сообщать о моем исчезновении до этого срока. Он, наверное, подумает, что я отвезу француза в какое-то надежное место и потом вернусь.
Выехав за ограждение лагеря, я какое-то время двигалась по узкой дороге, шедшей вдоль моря. Остановилась, чтобы Морис сел рядом. В матросской пилотке и со значком Дж. Маккин на полевой форме он ничем не отличался от любого американца, родившегося в Бруклине в эмигрантской семье.
Мы выехали на дорогу из Маналау в Пегу на север от Рангуна. Нам часто приходилось снижать скорость из-за длинных британских транспортных колонн, но нас остановили всего один раз. Я показывала путевой лист собственного изготовления. В последний момент Морис чуть все не испортил. Когда солдаты из индийского полка отпустили нас, он не смог удержаться и сказал: «Синк ю», продемонстрировав при этом руку с растопыренными пальцами, чтобы его точно поняли.
Мы ехали всю ночь под проливным дождем, сменяя друг друга, в свете фар была видна только длинная полоса грязной дороги, растрескавшаяся во многих местах после боев.
После Мандалая в свете ясного и солнечного дня, каких не было со дня моего приезда в Бирму, мы поехали в направлении Лашо и китайской границы. Джунгли кончились. Мы поднимались на горизонтальных участках пути в горы. Останавливались, только чтобы поесть и залить бензин из канистр.
В конце дня мы проехали Куткаи, большую деревню, столб перед которой указывал, что мы находимся как раз в тропике Рака и меньше чем в ста километрах от Китая. Там располагался лагерь японских пленных, группа которых укрепляла мост. Морис спросил у них на своем условном английском, ведя машину на скорости шага, нет ли среди них кого-то из Якогамы? Они указали ему на молодого парня с повязкой на голове и в рваной одежде, который подошел к дверце машины. Пока он двигался рядом с нами, Морис дал ему коробку с едой и попросил его, когда тот вернется домой, отыскать там некую Йоко, дочь начальника порта.
– Я думаю, в городе есть много Йоко, – ответил японец, – но вы дали мне еду, и я постараюсь ее найти. А что я должен ей сказать?
– Скажите ей, что вы видели человека, который спас Жанну д’Арк, она поймет.
Японец знал, кто такая Жанна д’Арк, и я тоже, но все-таки я ничего не понимала. Пока мы ехали дальше, Морис рассказал мне на свой лад историю Жанны д’Арк, а также девушки-подростка, похожей на нее, которую он видел на качелях. Во мне взыграла ирландская придирчивость, а может быть, глубоко затаенная ревность:
– В мире нет двух совершенно одинаковых людей, ты это прекрасно знаешь.
– Вот именно, – сказал он. – И это доказывает, что я прав. И вообще это две совершенно разные исторические эпохи.
Тогда я вжалась в дверцу и пять минут, не меньше, с ним не говорила. Потом он с шиком положил правую руку, куда не положено, помог раскурить сигарету, пока я напрасно искала спички где-то в карманах формы, и сделал вид, будто собирается направить американскую машину скорой помощи в пропасть, чтобы покончить со всем раз и навсегда.
На плато неожиданно мы увидели сосны, а вдали – горы Китая и снежные вершины. Чуть позже мы спустились в долину, где росли виноградники, в глубине блестело озерцо и находилась деревня Калегау. Там расположился австралийский гарнизон численностью три десятка человек, и мы остановились попросить бензина. У нас его еще хватало на несколько сотен километров, но путь до Шанхая не близкий, и мы не знали, сможем ли раздобыть его у китайцев.
Воздух был свежим, одно удовольствие ходить по сухой земле среди виноградников. В конце концов мы задержались там почти на час. Солдаты по большей части прибыли сюда в последние дни войны и, к счастью, не участвовали в боевых действиях. Они построили площадку для волейбола и души, куда лучше наших. Мы с Морисом приняли душ. Он был очень недоверчив, носил на шее свой мешочек с жемчугом. Потом они вместе с хозяевами выпили местного вина. Разумеется, он не мог сдержаться, чтобы не сказать им, что он француз, самый умный на свете и великий знаток вин и вообще всего остального. Он цокал своим французским языком и говорил:
– Неплохо, неплохо. Немножко молодое, и одежда вина слегка обманчива, но пьется неплохо. А я переводила его просвещенное мнение.
Когда мы двинулись в путь с пятью наполненными канистрами, солнце уже скрылось за горами. Морис вел машину. Мы не проехали и двух километров, как он остановил скорую помощь на краю виноградника. Сказал, что лучше поспать здесь и пересечь границу днем, что, по крайней мере, если возникнут трудности, мы сможем обратиться к австралийским друзьям. Мы поели внутри фургона, сидя на полу, наблюдая, как одни за другими загораются огни в лежащей внизу деревне. Не знаю, возможно, бирманское вино навевает больше меланхолии, чем остальные, но в тот вечер он переживал из-за своей жены, оставшейся на другом краю света, и из-за дочери, потому что не увидит, как она будет расти. Я сказала ему с некоторым удивлением:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.