Текст книги "Огни на равнине"

Глава 34
Род людской

Вечерело. Костер разгорался ярче и ярче. Ясуда и Нагамацу подогрели над огнем четыре куска вяленого мяса. Ясуда взял один, Нагамацу – два, последний достался мне.

– Эй, сколько у нас этого добра осталось? – спросил Ясуда.

– Не очень много, – ответил Нагамацу.

– Я спросил: сколько!

– Какая разница? Мы же решили больше трех в день не есть, так? Брось ворчать, лучше дай немного табаку!

– Ладно, дам я тебе табаку. Но за это тебе придется попотеть на охоте! У нас ведь появился прихлебатель, правда?

Нагамацу словно воды в рот набрал. Такого я еще не видел: молодой солдат не нашелся что ответить.

Ясуда прищелкнул языком и бросил на меня недовольный взгляд.

В котелке варился большой лист, похожий на болотный ревень. Оба моих приятеля оторвали по куску, пожевали и выплюнули бурую массу на землю. Я привык есть растения в сыром виде, поэтому спокойно проглотил свою порцию.

– Если хочешь получить колики, можешь продолжать в том же духе! – фыркнул Ясуда.

Отужинав, Нагамацу вытащил из кармана табачный лист, потом бережно извлек на свет клочок линованной бумаги и свернул самокрутку. Проделав эти манипуляции, он закурил. После каждой затяжки парень рассматривал «сигарету» с выражением благоговейного восторга. Ясуда с явным удовольствием поглядывал на него.

– Забавное это дело, Тамура, не правда ли? Я все никак не могу понять, что такого замечательного есть в табаке. Всем известно, что для организма это чистейший яд. Курильщики – глупый народ, да?

– Ну, наверное.

В горле у меня запершило. Я думал, Нагамацу даст мне затянуться, но он выкурил самокрутку, собрал грязные котелки и исчез в темноте – судя по всему, отправился к ручью, чтобы вымыть посуду.

Я остался один на один с Ясудой. Ужасное испытание для меня! Я выдержал его только потому, что ощущал незримое присутствие Бога.

– Не сердитесь на меня, – проговорил я. – Наберусь сил и тоже займусь поисками пропитания.

– Да ладно, брось, – буркнул Ясуда. – Все в порядке. Я так смотрю, прикидываю – недолго нам осталось мучиться, скитаться.

Вскоре вернулся Нагамацу, принес две фляжки с водой.

– На, возьми, – сказал он и положил одну возле Ясуды, оставив другую себе. – Ну что, Тамура, готов отправиться на боковую?

– Как, разве мы не здесь будем ночевать? – удивился я.

– Я поселился рядом, в тесном соседстве, – пояснил Нагамацу. – Пойдем со мной!

Я чувствовал себя вялым и готов был заснуть прямо у костра.

– А мне и тут хорошо, – признался я.

– Пойдем-пойдем, – настаивал Нагамацу, – здесь близко.

– Парень же сказал, что ему хорошо! – неожиданно вспылил Ясуда. – Почему он не может остаться здесь?!

– Знаешь, Тамура, лучше делай, как я тебе говорю, – усмехнулся Нагамацу. – По ночам у Ясуды совсем плохо с ногами. Он не даст тебе спать, будет все время стонать. Пойдем!

Он помог мне встать и потащил в темноту. Ясуда отвернулся.

Как только мы отошли на несколько шагов, я спросил:

– А в чем дело? Почему вы не спите рядом?

– Скоро сам все поймешь. Такие времена настали, что даже лучшему другу уже доверять нельзя. Послушай, я взял тебя с собой, так? Значит, я доверяю тебе больше, чем Ясуде.

Я молчал.

– Кстати, насчет твоей гранаты, – продолжал он. – Постарайся, чтобы Ясуда не захапал ее. Оружие и боеприпасы – вот о чем действительно надо беспокоиться!

– А ты, похоже, совершенно уверен в том, что граната все еще находится у меня?

Нагамацу рассмеялся:

– О, если бы я не умел разгадывать такие простые загадки, то даже не знаю, где бы я оказался! Ты заметил, чем занята моя рука? – Он игриво похлопал ладонью по моему ранцу.

«Жилище» себе Нагамацу устроил в небольшой впадине примерно в сорока метрах от того места, где у подножия холма лежал Ясуда. Молодой солдат соорудил тростниковый навес на бамбуковых подпорках. В углу высилась стопка аккуратно сложенных пустых котелков, рядом лежали части противогазов и другие причиндалы, среди барахла поблескивал тяжелый, весь в зазубринах, меч.

– Вот это оружие! – восхитился я.

– Я им разделываю пойманных мартышек. А вот мой точильный камень. – Парень указал на кусок натурального песчаника. – Прошу тебя, не рассказывай Ясуде о том, что здесь видел! Он носится со своей несчастной ногой, но я не верю, что он не в силах ходить. Если он обнаружит мое убежище, всякое может случиться, пока я сплю. Трудно представить, на что он способен. Именно поэтому я не ночую рядом с ним. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Нельзя позволить ему смыться с моей винтовкой или еще с чем-нибудь.

– Но зачем ему отнимать у тебя винтовку?

– Ох, скоро сам все поймешь.

И тут я подумал, что мне надо держаться настороже и с самим Нагамацу. Правда, не знал, чего именно следует опасаться.

Утомленный небольшой прогулкой, отяжелевший от горячей пищи, я заснул мгновенно.

Глава 35
Мартышки

На рассвете дождь застучал по листьям. Хорошо, что практичный Нагамацу установил тростниковую крышу под наклоном и вырыл вокруг жилища канаву. Под навесом было сухо.

– Дождь опять, да? – сказал Нагамацу и недовольно поцокал языком. – Пойдем, Тамура, пора по делам.

– А как же костер?

– Не беспокойся! Поддерживать огонь – это обязанность Ясуды.

Когда мы добрались до «лагеря», Ясуда суетился возле костра. Он собрал кучку тлевших угольков в котелок и накрыл его крышкой, оставив крошечную щелочку для доступа воздуха.

– Ну вот, опять полило, – проворчал старик, взглянув на Нагамацу.

– Как обычно, я во всем виноват!

– Ты ведь не сможешь теперь добыть мартышек, а?

– Надеюсь, пара штук отыщется, несмотря на дождь… Ну, я пошел. Тамура, ты останешься здесь.

– Я пойду с тобой, – промямлил я.

– Нет, я и сам справлюсь, – отрезал Нагамацу. – Ты еще слаб, плохо ходишь. Вот окрепнешь, начнешь сопровождать меня, помогать… Будь осторожен, – шепнул он мне чуть слышно и шагнул в дождь.

Вновь я остался один на один с Ясудой. В полном молчании мы сидели под навесом. Капли и брызги дождя попадали и под укрытие. Мне стало не по себе.

– Что-то в сон клонит, – сказал я. – Пожалуй, пойду прилягу в берлоге Нагамацу.

– Ой, а разве здесь тебе плохо? – проворковал Ясуда, ставший вдруг необычайно приветливым и милым. – Почему бы тебе не прикорнуть прямо тут? Смотри, вот хорошее сухое местечко для тебя! Ложись, устраивайся, чувствуй себя как дома! Знаешь, Тамура, в твоем присутствии мне как-то спокойнее. Этот Нагамацу в последнее время стал невероятно дерзким, возомнил о себе невесть что. Препирается со мной по любому поводу! Раньше он таким не был. Если бы я не присматривал за ним, он бы уже давно околел где-нибудь на обочине. Ведь даже мартышек ловить я его научил.

– А что, в этих местах много обезьян? – спросил я. – Мне ни одной не попалось.

– Нет, их, конечно, не так много, – протянул Ясуда. – Но нам хватает, чтобы не умереть с голоду. Боюсь, однако, из-за дождя они все попрячутся.

Наконец вернулся Нагамацу.

– Зря ходил, ничего не вышло, – сказал он. – Но сезон дождей должен вот-вот кончиться.

– Ты знаешь, какое сегодня число? – удивился я.

– Ага, – кивнул Ясуда. – Я делал пометки. Сегодня десятое февраля. Дожди прекратятся к концу месяца.

Его слова потрясли меня. Мы предприняли неудачную попытку прорваться через ормокский тракт в начале января. Значит, я целый месяц в одиночестве бродил по острову!

Вопреки предсказаниям Ясуды, дождь все шел и шел, не прекращаясь. Нагамацу больше не ходил на охоту, и наши порции мяса сокращались день ото дня. Мы перестали проводить время в обществе Ясуды. Притащив кучку тлеющих углей, развели костер в жилище Нагамацу. Там мы обычно устраивались друг напротив друга; я сидел, обняв колени руками, Нагамацу порой хмурился и мрачно посматривал на меня.

– Угораздило же меня притащить тебя сюда! – сказал он однажды. – Постарайся всегда помнить об этом.

Запасы мяса закончились.

Как-то утром дождь прекратился, и Нагамацу решил попытать счастья. Впервые за много недель я отправился навестить Ясуду.

– Если он сегодня опять вернется с пустыми руками, – заявил я, – то я сам попробую чего-нибудь наловить. Где, кстати, то озеро? Ну, помните, вы говорили, что там с помощью ручной гранаты можно добыть кучу рыбы?

– Мало ли что я говорил. Во-первых, озеро ужасно далеко отсюда. А во-вторых… я думал, ты потерял свою гранату.

– На самом деле она у меня в ранце.

– Да ну-у? – заинтересованно протянул Ясуда, широко раскрыв глаза. – Хотя… она наверняка отсырела за все это время. Давай ее сюда, посмотрим!

Проявив верх легкомыслия и беспечности, я вытащил гранату из ранца и передал Ясуде.

– Гм, какая славная, а? Дай-ка проверим, все ли с ней в порядке… Да, выглядит нормально.

После этих слов Ясуда сделал нечто поразительное: он как ни в чем не бывало засунул гранату в свой ранец и затянул ремень.

– Эй-эй! – воскликнул я. – Отдайте!

– Так-так, – задумчиво проговорил Ясуда, – я, конечно, мог бы тебе ее отдать, но какая разница, у кого она находится? У меня она будет в целости и сохранности. Тем более что я сижу здесь как привязанный, правда же? Все вещи следует отдавать на хранение мне, я лучше всего подхожу для этой цели. Если граната останется у тебя, то опять промокнет. А это уж точно ни в какие ворота не лезет.

Я пришел в смятение.

– Верните мне гранату, Ясуда-сан! Я сам позабочусь о том, чтобы она не отсырела. Нагамацу рассердится, узнав, что я отдал ее вам.

– Почему ты так думаешь? Он разве что-нибудь говорил об этом?

– Он сказал, чтобы я ни в коем случае не подпускал вас к гранате.

– Ах вот как! Почему же ты все-таки отдал ее мне?

– Я сделал это не подумав.

– Что ж, ты совершил большую ошибку, да? Однако слезами горю не поможешь. Слишком поздно. Что с возу упало, то пропало!

– Сейчас же отдайте!

Я протянул руку к ранцу Ясуды – он выхватил штык. Я отпрыгнул назад. У меня тоже был штык. Но, на мой взгляд, это выглядело страшно глупо: два солдата японской армии в филиппинских дебрях скрещивают клинки из-за ручной гранаты.

– Ладно, – пробормотал я, – можете ничего не возвращать. Если она вам так нужна, оставьте ее себе. Только немедленно уберите штык!

– Славненько. Приятно общаться с интеллигентным человеком, он все схватывает на лету! Знаешь, если ты действительно хочешь отдать мне гранату, я не буду возражать.

Кажется, настал мой черед отправиться на охоту. Некоторое время я, правда, колебался, разглядывая свои ладони. Я слышал голос: «Узри эти руки, что никогда не трудились».

Вдалеке раздался выстрел.

– Он кого-то подстрелил! – завопил Ясуда.

Я вскочил и через заросли бросился на звук. Вскоре лес расступился, и между деревьями я увидел речное русло. По высохшему песку и гальке бежал человек! Грязный, лохматый, босоногий. Японский солдат в зеленой военной форме… Это был не Нагамацу!

Снова грянул выстрел. Пуля пролетела мимо цели, солдат, сгорбившись, помчался дальше. Он бежал по руслу, изредка оглядываясь через плечо. Немного позже человек, видимо решив, что пуля его не достанет, перешел на шаг, расправил плечи. Вскоре он скрылся в лесу.

Итак, я увидел «мартышку». Мои подозрения подтвердились.

Я прошел вдоль речного русла к тому месту, где наткнулся на отрезанную ступню. Когда я приблизился к кустам, зловоние стало невыносимым. Потом я обнаружил много стоп. И не только стоп! Все части человеческого тела, непригодные для гастрономических целей, были ампутированы и выброшены. Они валялись бесформенной кучей: кисти, ступни, головы… Искореженные, изуродованные солнцем и дождем. То, что высилось передо мной, – огромная зловонная гниющая гора – не поддается никакому описанию.

Однако нельзя сказать, что я был шокирован увиденным. Нет, это было бы преувеличением. Люди обладают способностью к перцепции любой информации и любых образов, даже самых аномальных. В такие моменты человек воспринимает окружающую действительность как сторонний наблюдатель, объективный свидетель, у него включается процесс психологической защиты. По воле судьбы я оказался в таких условиях, в такой среде, где существовали подобные явления. Меня это больше не удивляло. Не пугала меня и перспектива жизни под гнетом новых убийственных познаний. Потому что был Бог.

У меня осталась одна насущная потребность: мне необходимо было преобразить свое тело.

Глава 36
Чудо преображения

– Эй, вернись, вернись! – раздался чей-то крик.

Я оглянулся: на опушке леса стоял Нагамацу. Он взял меня на прицел. Я улыбнулся. Теперь мне предстояло сыграть свою роль. Я сделал резкое движение, притворившись, что достаю несуществующую гранату и собираюсь ее бросить.

– Ладно, ладно! – завопил Нагамацу. – Я все понял!

Он загоготал и опустил винтовку. Мы осторожно двинулись навстречу друг другу. Подойдя к Нагамацу ближе, я заметил, как судорожно подергивается его щека.

– Что, видел, да? – спросил он.

– Да, я все видел.

– Ты тоже это жрал, имей в виду.

– Я так и знал.

– Кое-кому удалось смыться… Ну, этой обезьяне.

– Очень плохо! Не повезло!

– Даже не знаю, когда еще кто-нибудь попадется. В этом районе, видишь ли, мало мартышек встречается.

И тут Нагамацу заметил, что в руке у меня ничего нет.

– Эй, а куда подевалась твоя граната?

– У меня ее и не было.

– Не было?!

– Ну да, я только делал вид, что она у меня есть.

– А что с ней случилось?

– Ясуда отнял ее у меня.

– Отнял?! – гаркнул Нагамацу, и лицо его побагровело. – Ты идиот несчастный! Как ты мог допустить это?! Ведь я специально предупреждал тебя!

– Я в тот момент плохо соображал.

– Ну и осел! Ничего не поделаешь, теперь уже поздно локти кусать! Придется от Ясуды избавиться, вот и все. Не я – так он меня прикончит!

– А почему тебе от меня не избавиться?

– Если бы я хотел, то давно бы уже это сделал. Мне все опостылело. Этот мерзавец меня к ногтю прижал. Я и глазом моргнуть не успел, как оказался у него в лапах. А потом началось… пошла охота… Хватит, сыт по горло! Скажи, ты знаешь, как выйти на ормокский тракт?

– Я не помню.

– Ничего, мы вместе туда доберемся. Сначала прихлопну Ясуду, потом перекусим и отправимся на поиски америкашек. Идет?

– Не так-то легко в плен сдаться, – пробормотал я, неожиданно поняв, из чего будет состоять наша трапеза.

– Не могу больше, в зубах все навязло! Допек меня старый подонок! Я намерен покончить с этим! – не унимался Нагамацу.

– А почему бы просто не уйти отсюда? Прямо сейчас? – поинтересовался я.

– У меня нет с собой еды.

– Но пойми, я не намерен сдаваться в плен! Ты ступай ищи своих американцев. А мне что-то не хочется.

– Не будь дураком! Не ты один лопал мясо мартышек. Будешь держать язык за зубами – никто ничего не узнает.

Нагамацу изобрел такой хитроумный план избавления от своего бывшего приятеля, завладевшего гранатой, что я только диву дался. Несмотря на юный возраст, солдатик мыслил трезво и расчетливо. По его мнению, Ясуда намеревался убить нас при первой же возможности. Одержимый этой мыслью, старый негодяй, скорее всего, уже выполз из-под навеса и засел в засаду.

– Он привирает насчет своей ноги. Когда ему нужно – бегает как миленький! – сказал Нагамацу. – Старый хрыч лукавит, прикидывается беспомощным и больным, чтобы я горб гнул.

Двигаясь с осторожностью, мы вошли в лес.

– Нужно заставить его использовать гранату, – рассуждал Нагамацу. – Если я выстрелю, он швырнет ее в меня… Так, жди моей команды. Заору – почешем как угорелые. Понял?

Нагамацу сложил руки рупором у рта и крикнул во все горло:

– Эй, Ясуда! Я подстрелил его! Он развернулся на пятках и помчался вперед.

Я последовал за ним. Не пробежали мы и двадцати метров, как за нашими спинами прогремел оглушительный взрыв. На том месте, где мы стояли пару секунд назад, земля вздыбилась, высоко в воздух взметнулась купа молодых деревьев. Я немного отстал от своего резвого приятеля, и осколок гранаты чиркнул меня по плечу, оторвав кусок мяса. Я быстро поднял окровавленный комок, обтер с него грязь и сунул в рот. Думаю, нет ничего плохого в том, чтобы отведать собственного тела.

Мы принялись выслеживать Ясуду. Полдня провели в напряженных поисках, но нигде его не обнаружили.

– Проклятье! – раздраженно буркнул Нагамацу. – Куда он мог подеваться? – Без сомнения, солдатиком двигал не только голод, но и лютая ненависть. – Придумал! – внезапно воскликнул он. Я знаю одно подходящее местечко. – И повел меня к ручью. – Только тут есть вода. Старый хрыч скоро обязательно сюда притащится. А мы сядем в тенечке и подождем.

У подошвы холма ручеек вырывался из зарослей, бурлил, пенился в водоворотах и серебристой лентой убегал в лес, извиваясь между деревьями. Нагамацу нашел большой камень и запрудил им водный поток.

Мы спрятались за небольшим бугорком, возвышающимся над ручьем.

На третий день, вечером, мы услышали голос Ясуды. Он пробирался сквозь лесную чащу и жалобно выл:

– Нагамацу! Тамура! Эй, друзья, выходите! Я знаю, что был не прав, но давайте все забудем… Между прочим, мой костер хорошо горит!

– Подумаешь, костер! – крикнул Нагамацу. – У нас самих огонь есть. – Он раздул угольки, тлевшие в котелке.

– Выходите! – вопил Ясуда. – Можете забрать весь мой табак!

– Зря надрываешься! Сыт по горло твоей щедростью, спасибо! Вот прикончу тебя и заберу табак без твоего разрешения!

– Выходи! Если ты думаешь, что я держу табак при себе, то глубоко ошибаешься. Он у меня надежно спрятан. Идите сюда, давайте опять станем друзьями!

– Будь ты проклят, старая хитрая свинья! – выругался Нагамацу и злобно осклабился.

Крики затихли. Были слышны лишь шорохи и шелест: Ясуда медленно полз по густому кустарнику. Вскоре на вершине холма показалась голова. Долго из кустов торчала только эта часть тела, потом появилось все остальное. Ясуда съехал по склону к ручью.

Нагамацу поднял винтовку, прицелился и выстрелил. Ясуда дернулся и замертво свалился на землю.

Нагамацу бросился к неподвижному телу, штыком молниеносно отсек кисти и стопы. Но самое ужасное во всем этом было то, что я заранее знал, как станут развиваться события, и даже ждал кошмарного конца!

Я подошел к трупу. При виде вишнево-красной человеческой плоти меня вырвало: из пустого желудка наружу исторглась желтоватая слизь.

Ах, если бы в тот миг Бог преобразил мое тело, я бы вознес Ему хвалу!

Меня охватил гнев. Если под страхом голодной смерти люди вынуждены поедать себе подобных, тогда наш поднебесный мир есть плод Божьего гнева. И если я в тот критический миг тоже сумел изрыгнуть гнев, значит, я, переставший быть человеком, преобразился в ангела небесного, в орудие гнева Божьего.

Я вскочил на ноги и, словно подгоняемый сверхъестественной силой, взлетел на бугор над ручьем. Там валялась винтовка, из которой Нагамацу застрелил своего приятеля.

Позади раздался голос молодого солдата:

– Погоди, Тамура! Погоди! Я знаю, что ты собираешься сделать!

Казалось, ноги его налились небывалой мощью, он рванул за мной и почти догнал. Почти. Я первым подбежал к тому месту, где парень так неосмотрительно оставил свою винтовку.

Я прицелился.

Нагамацу, широко открыв красный рот и громко смеясь, подскочил ко мне, схватился обеими руками за ствол… Слишком поздно…

Не помню, убил ли я Нагамацу именно в тот миг. Но точно знаю, что не ел его мяса. Этого я бы никогда не забыл.

В памяти возникает очередная картина: лес, увиденный с большого расстояния, мрачный, темный, как японский кедровник, и безжизненный. Мертвый. Мне он был ненавистен.

Дождь подступил к лесу. Бесшумные струи тихо стекли с неба, словно вода по витражу.

Я посмотрел на винтовку, которую сжимал в руке. Точно такая же была прежде у меня самого: реквизированная, двадцать пятого калибра, шестнадцатилепестковая хризантема перечеркнута крест-накрест. Я достал из кармана тряпицу и вытер с затвора капли дождя.

После этого в памяти моей наступает провал.

Эпилог

Дневник сумасшедшего

Я пишу эти строки в палате психиатрической лечебницы, что расположена в предместье Токио. В окно мне видна лужайка, на ней сбились в кучку несколько менее тяжелых больных и греются на солнышке. Высокие красные сосны окружают территорию со всех сторон. Сверкая в полуденных лучах, они смотрят на бедолаг, изолированных от общества.

Шесть лет прошло с тех пор, как я покинул остров Лейте. Расстройство памяти, начавшееся у меня в тот момент, когда я обтирал тряпицей затвор винтовки, закончилось во время моего пребывания в американском полевом госпитале в городе Ормок. Я был тяжело контужен в голову и очнулся от острой боли после операции по поводу трещины в черепе. С того дня ко мне постепенно возвращается способность к перцепции, восстанавливается память.

Понятия не имею, как я получил удар по затылку и каким образом добрался до госпиталя. Американский санитар сказал, что меня поймали в горах филиппинские партизаны. Видимо, именно тогда я и был контужен.

Военный врач объяснил, что мое заболевание являлось классической формой ретроградной амнезии, возникшей вследствие черепно-мозговой травмы.

Помимо потери волос, никаких физических повреждений у меня не наблюдалось, зато начались проблемы с сердцем. Меня перевели в Таклобан в особый госпиталь для военнопленных. Более двух месяцев я был так слаб и немощен, что не мог дойти даже до туалета. Легочная инфильтрация, из-за которой меня вышвырнули из части, также обострилась. Вместе с другими чахоточными больными я лежал в отдельной палате. Меня не стали отправлять в центральный лагерь для военнопленных, а репатриировали на плавучем госпитале в мае 1946 года.

В Таклобане я сразу привлек внимание других пациентов – поразил соседей по палате тем, что, садясь за стол, всякий раз проводил своеобразный ритуал. В глазах посторонних я, должно быть, выглядел безумцем, но сам не нахожу ничего предосудительного в своей привычке, привычке, от которой до сих пор не избавился. Она внушена мне какой-то силой извне, поэтому я не несу ответственности за свои действия. Поглощая пищу органического происхождения, я понимаю, что ем для того, чтобы жить, и каждый раз начинаю извиняться перед тем представителем животного или растительного мира, который попал ко мне в тарелку.

Я ничуть не стесняюсь этой своей странности. Напротив, странными мне кажутся люди, которые витийствуют о любви к ближнему, о милосердии и великодушии – в общем, о гуманизме и одновременно уничтожают живую материю без малейших угрызений совести.

Лишь однажды я на время отказался от своего ритуала. Внезапно мне стало безразлично, выполняю я его или нет. В ту пору меня волновало другое: как можно лучше спрятать свои чувства от людей. Я не стал никому рассказывать, что пережил после того, как ушел из своей части. Не стал рассказывать, потому что боялся последствий. Если бы обнаружилось, что я убил филиппинскую женщину, меня бы обвинили в военном преступлении. Также меня беспокоило, что подумают обо мне другие пленные, узнав, что я застрелил товарища по оружию, пусть и ставшего каннибалом. Нет, я не цеплялся за жизнь. Просто судьба привела меня к тихой пристани: в госпитале я обрел покой и не видел смысла нарушать его. В конце концов, все люди живут только потому, что у них нет причин умирать. Но в будущем меня подстерегала одна проблема: оставшись в живых, я обязан был приспособиться к нелепым человеческим правилам. Дома меня ждала жена.

Она встретила меня с распростертыми объятиями. Увидев ее озаренное восторгом лицо, я тоже почувствовал радость. Однако отношения наши все-таки изменились. Могу с уверенностью сказать, что основной причиной разлада стали испытания, выпавшие на мою долю в филиппинских горах. Содеянное мною тут было ни при чем. Да, я убивал людей, но я же не ел их плоть! Зато у меня было прошлое, воспоминания, которые я не мог разделить с женой. Образно выражаясь, именно воспоминания встали между нами.

С первого дня возвращения меня преследует неодолимая тяга к одиночеству. Однажды жена рассказала мне, как во время очередного авиационного налета на Токио наш дом загорелся и ей чудом удалось спастись. В ответ я пробормотал обычные слова сочувствия. К своему изумлению, я поймал себя на мысли о том, что было бы гораздо лучше, если бы она погибла в тот день.

Мне не хотелось постоянно скрывать, подавлять подлинные мысли и эмоции. Через пять лет после возвращения я возобновил ритуал, предшествующий принятию пищи, опять стал отвешивать поклоны и просить прощения, часто вообще отказывался от еды, не находил в своем поведении ничего странного и не собирался что-либо менять. Моя левая рука, как и прежде, стала хватать правую – с этим я тоже не мог справиться. Неодолимая сила воздействовала на меня извне, возможно, это был Бог. В любом случае, если бы не внешнее принуждение, я бы никогда не возродил свои старые привычки.

Однажды в мае я посетил психиатрическую больницу. Передо мной стояло здание, окруженное японскими дубами. Нежные зеленые листочки напомнили мне сочную зелень филиппинских холмов. И я вдруг понял, что попал в нужное место, и пожалел, что не обнаружил его раньше. Потом я решил стать пациентом этого заведения. Через некоторое время тяжелые двери лечебницы распахнулись передо мной, и я переступил порог. Жена осталась снаружи. В ее глазах блестели слезы. Я знал, что разбил ей сердце. Но какое мне было дело до разбитого сердца, мне, человеку, который отнимал жизни?

Кроме того, я знал, что сердце жены – всего лишь часть ее существа. Мы распадаемся на множество частей. Я, сумасшедший, убедился в этом на собственном опыте. Каждый человек расщеплен на отдельные части и частицы. Как же тогда в действительности между людьми может существовать любовь, любовь между мужем и женой или родителем и ребенком?

Теперь мне хочется, чтобы все было по-моему. Чтобы заставить меня отказаться от своих желаний, надо действовать, как офицер в филиппинских горах: необходимо навязать мне что-то прежде, чем я сам этого захочу. Мои потребности чрезвычайно просты. Их следует предвосхищать, угадывать заранее, еще до того, как я осознаю их. С другой стороны, никто не сумеет заставить меня сделать что-то против моей воли.

Странно: в том существовании, что я влачил, вернувшись в Японию, мне постоянно приходилось делать только то, что мне делать вовсе не хотелось.

Газеты, которые по утрам и вечерам проникают даже в мою тайную обитель, пытаются втянуть меня туда, куда я стремлюсь меньше всего на свете, то есть в очередную войну. Боевые действия приносят выгоду лишь небольшой кучке людей, руководящих ими. Но не об этих благородных умах речь. Меня поражают другие мужчины и женщины, которые жаждут, чтобы их вновь одурачили, ввели в заблуждение. Возможно, понимание к ним придет только в том случае, если они сами, на своей шкуре испытают то, что пережил, например, я в филиппинских горах. Только тогда у них откроются глаза.

Я не должен давать волю своим страхам. В конце концов, газетные статьи и репортажи – это всего лишь предвестники грядущих событий. Отдельные внешние сигналы обычно производят на человека мимолетное впечатление и вскоре забываются. Закодированные послания внедряются в наше сознание только тогда, когда возникают постоянно или периодически. Почему я так боялся костров на острове Лейте? Меня пугала систематичность их появления и количество. Если сейчас воду мутят специалисты в области средств массовой информации, умеющие ловко манипулировать общественным мнением, то я их ненавижу!

Революционеры мечтают свергнуть существующий режим. Но они следуют какому-то бестолковому курсу и вместо того, чтобы сплотиться в борьбе за прекрасное будущее, занимаются пустыми спорами и мелочными склоками. Пусть не рассчитывают на то, что я, как жалкий винтик, буду на баррикадах рисковать жизнью во имя осуществления их планов! Ни один умник не заставит меня плясать под свою дудку и никогда не загонит на поле брани! Никто никогда не принудит меня делать то, что мне ненавистно!..

Я понимаю, что мои рассуждения – сплошное нагромождение глупостей. Я неохотно вернулся в сей мир, но с тех пор все течет плавно, без принуждения. До войны мое бытие основывалось на осознании значимости каждой человеческой жизни, а все, что происходило, казалось преисполненным смысла, по крайней мере имело видимую причину и следствие. Однако, столкнувшись с самодурством властей, я во всем стал обнаруживать волю случая. Мое возвращение в Японию было чистой случайностью. Совершенно случайно я был репатриирован, и это определило мое нынешнее существование, сплетенное из сплошных случайностей. Если бы мне не повезло и меня не отправили на родину, я бы не имел возможности созерцать вон тот деревянный стул в углу моей комнаты.

Людям, похоже, трудно принять принцип случайности. Наш ум не в состоянии постичь одну простую истину: наша жизнь – непрерывная цепь случайностей. Это и есть идея бесконечности. Каждый человек в своем индивидуальном существовании, определенном случайностью рождения и смерти, может выделить несколько событий, эпизодов, которые, как он полагает, произошли по его желанию. Человек называет это «своей волей», из которой последовательно вырастает то, что он величает «своим характером», «своей личностью» и даже «своей жизнью». Таким образом мы успешно достигаем благодушного самоуспокоения. К сожалению, мыслить по-другому мы не умеем.

Но возможно, эти рассуждения тоже сплошной вздор. Моя жизнь в психиатрической лечебнице протекает в созерцании движения небесных тел: Солнца, Луны, звезд, Земли. Изо дня в день мои обсервации прерываются только на сон. Лечащий врач дал мне задание: я ежедневно должен убираться, наводить порядок у себя в комнате. Такое времяпрепровождение идет мне на пользу. Пока занимаюсь уборкой, я забываю о принципе случайности…

Ирония в том, что большинство местных служителей были санитарами в не существующей более армии Японии. Порой я вижу, как они поднимают руку на пациентов, и нахожу какое-то странное удовольствие в размышлениях об их прежних «подвигах». Так устанавливается некая связь между моим нынешним существованием в больнице и прошлой жизнью на фронте.

Метод (если таковой, конечно, имеется) трансформации случая в необходимость, а именно случай доминирует в моем бытии, лежит в поиске связующего звена между настоящим и прошлым, в котором власть в лице командиров и чиновников самоуправно предопределяла случайности моей жизни.

Вот основная причина появления этих записей.