Текст книги "Иерусалим"

А через месяц и я узнала: откладывается свадьба. Думаю, далеко ли до беды. Пошла к депутатше в Бергскуг. Нехорошо там, у Ингмарссонов, говорю. Беда может случиться. А она мне: «Какая еще беда? Мы Бога благодарим, что дочку так хорошо пристроили».

И с чего это мать так всполошилась? – подумал Ингмар Ингмарссон. Никто и не собирается ехать в город встречать Бриту. Понятно, за честь хутора беспокоится. А я-то что? Я, как говорится, сделал все, что мог. И перед лицом Господа скажу: хотел как лучше.

– А последний раз видела я Бриту зимой. Снегу тогда нападало, ужас. Помню, по тропинке шла в лесу. Тяжело – не приведи Господь. Оттепель как раз началась, скользь неимоверная, того и гляди в мокрую кашу свалишься. Присела отдохнуть – гляжу: не одна я в лесу. Еще кто-то сидит, прямо в сугробе. Встала, подошла поближе – Брита. «Что же ты, – говорю, – одна в лес-то собралась в такую погоду?» – «Собралась, как видите…» Вроде ответила – и не ответила; а я гляжу на нее и думаю: что ж ее и вправду в лес-то понесло? А она мне: «Присматриваю горку покруче». – «Золотце мое, что ты надумала? С горы, что ли, решила броситься?» Так и спросила, потому что вид у нее такой… короче, по всему видно: собралась бедняжка с жизнью расстаться. «Да, говорит. Надумала. Вот только найду горку повыше и покруче».

Я прямо обомлела, матушка Мерта. «Как тебе, – говорю, – не стыдно! У тебя все так устроилось, а ты вон что…» – «Злая я стала, Кайса». Что да, то да. И вправду злая. А она продолжает: «Того и гляди кого в грех введу, так уж лучше сама». – «Болтаешь, девочка, сама не знаешь что». – «Нет, нет… злая. А как переехала к ним, так что ни день, то злее и злее».

И поглядела на меня… а глаза дикие, совсем безумные.

«Они, – говорит, – только и думают, как бы меня мучить, а я только и думаю, как бы отомстить». – «Брита, опомнись! Хорошие, достойные люди!» – «Нет, они хотят меня опозорить». Я прямо обомлела. «Ты им так и сказала?» – «Я с ними вообще не разговариваю. Только и прикидываю, как бы им насолить. Дом поджечь? Он же души не чает в этом хуторе. Или коров отравить? Они все безобразные, будто родня ему». – «Говори, говори, Брита. Собака коли лает, не кусается». – «Не успокоюсь, пока что-то с ним не сделаю». – «Сама не знаешь, что несешь. Пока, вижу, не с ними, а с собой ты собралась что-то сделать».

Старушка взяла кренделек, пожевала и одобрительно кивнула.

– И знаете, матушка Мерта, из нее будто воздух выпустили. Обмякла вся и давай рыдать. Говорит, сама не знаю, что мне с этими мыслями делать. Проводила я ее домой. Обещала образумиться, только просила никому не рассказывать.

Просила и просила… а мне-то не по себе. Неладно с девушкой. С кем же, думаю, поговорить-то? С вами, Ингмарссонами? Вроде неудобно тревожить таких уважаемых людей по пустякам, а я…

Зазвонил колокольчик на крыше конюшни: дневной отдых кончился, пора за работу. Матушка Мерта воспользовалась случаем остановить разговорившуюся старушку и вставить слово:

– Послушайте, Кайса… как вам кажется, может у них когда-нибудь наладиться? У Ингмара с Бритой?

– Как это? – удивилась разносчица.

– Ну, я имею в виду… если она не уедет в Америку, захочет она с ним жить?

– А что я думаю? Ничего я не думаю. Вряд ли.

– Она же уже ему отказала.

– Да. Было такое. Отказала.

Ингмар сел в кровати, опустил ноги на пол и обратился сам к себе:

– Вот так, Ингмар. – Подумал немного и повторил, стукнув кулаком по краю кровати: – Вот так, Ингмар. Теперь ты знаешь все, что тебе нужно знать. И мамаша, значит, думает – послушаю эту болтовню и никуда завтра не поеду? Нашла простака. Услышит, мол, Ингмар, что он Брите не нравится, – и останется дома? Как же…

Он все сильнее колотил по краю кровати, будто гвозди забивал в непослушное дерево.

– А я хочу проверить. Проверить хочу! Еще раз! Мы, Ингмарссоны, если что не получается, начинаем сначала. Вот как мы делаем! Подумаешь – какая-то девка так его ненавидит, что чуть с ума не сошла.

Никогда раньше не испытывал Ингмар-младший такого унижения. Теперь он просто горел от желания поставить все на свои места.

– Быть такого не может, чтобы я не заставил Бриту полюбить наш хутор.

Стукнул в последний раз по кровати, подул на кулак и решительно встал. Пора за работу.

Наверняка эту Кайсу послал Большой Ингмар. Чтобы Ингмар-младший перестал сомневаться.

– Вопрос решен. Завтра еду в город.

IV

Ингмар Ингмарссон направлялся к внушительному зданию тюрьмы, гордо расположившемуся на холме на самом краю города. Шел, не оглядываясь и полузакрыв глаза. Медленно, как старик, и с таким трудом, будто тащил на спине колесную пару. Яркий крестьянский наряд оставил дома. Черный сюртук и белая крахмальная рубашка – ну, рубашка-то, само собой, успела измяться. Под стать рубашке и настроение: почти торжественное поначалу, но по мере приближения к цели все более подавленное. Проще говоря, страшновато было ему, Ингмару Ингмарссону.

Пересек усыпанный гравием двор и подошел к констеблю.

– Брита Эриксдоттер. Ведь у нее нынче заканчивается срок? Я не перепутал?

– Кого-то сегодня выпускаем. Вроде бы.

– Детоубийца.

– А, точно! Есть такая. До полудня выйдет.

Ингмар подошел к дереву, оперся спиной и стал ждать, не спуская глаз с тюремной проходной.

– По доброй воле мало кто сюда пойдет. Беда привела. Но тут, конечно, вот что, – продолжал он размышлять. – Тут еще, думаю, другое. Может, ей и не так тяжко, как мне. Отсидела – вышла, да и забыла помаленьку. А я-то что здесь делаю? Нечего и спрашивать. Большой Ингмар, кто ж еще? Это он приволок меня в город. Невесту забирать, надо же! И не откуда-нибудь – из тюрьмы… Из тюрьмы!

Поворчав, он представил, как мать Бриты выходит рядом с ней и передает ее руку ему, Ингмару. И они едут в церковь, а за ними еще десяток колясок. А вот еще картинка: Брита в свадебном платье, красивая и гордая, улыбается ему из-под венца.

Двери тюрьмы открывались и закрывались. Сначала вышел священник, потом начальник тюрьмы с женой; поглядели по сторонам и двинулись в город.

Когда двери открылись в очередной раз, он уже знал: это она. Зажмурился, не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой. Но все же собрался, поднял голову – так и есть. Брита стоит на крыльце. Сорвала головной платок и широко открытыми глазами смотрит по сторонам, поворачивая голову то направо, то налево. Тюрьма, если вы помните, на холме, с крыльца открывается вид на весь город, на пригороды, а если приглядеться, непременно различишь похожие на тучи тени родных гор на горизонте.

Постояв немного, она словно потеряла силы. Опустилась на ступеньку и закрыла лицо руками. Всхлипы были слышны даже с того места, где он стоял.

Ингмар Ингмарссон отлепил спину от дерева, подошел поближе и опять остановился.

– Не плачь, Брита.

Она вздрогнула и подняла на него глаза.

– О Боже… ты здесь!

Ее словно молния ударила. Как много зла ему причинила! И чего стоило ему прийти ее встречать… Бросилась на шею и опять разрыдалась.

– Господи, как я мечтала, чтобы ты пришел…

У Ингмара заколотилось сердце и защипало глаза. Неужели она и в самом деле так рада?

– Что ты такое говоришь, Брита? Ты мечтала, чтобы я…

– Хотела вымолить прощение.

Ингмар устроил на лице серьезную гримасу и словно стал выше ростом.

– Про это потом, – сказал он важно. – Пошли отсюда.

– Да, – покорно согласилась она. – Место неподходящее.

Они начали спускаться с холма.

– Я заходил к купцу Лёвбергу, – сообщил он.

– Там мой сундук.

– Видел я твой сундук. В коляске не поместится, телегу пришлем.

Брита остановилась как вкопанная – ведь он в первый раз намекнул, что собирается везти ее в свой дом.

– Как это? Нынче письмо от отца пришло. Пишет, ты не против, чтобы я плыла в Америку.

– Я вот что думаю: должен быть выбор. Не повредит. Откуда мне знать – согласишься ехать на хутор, не согласишься. Может, тебе как раз в Америку охота. Твое дело, но предложить-то можно.

Брита отметила: ни словом не намекнул, хочет он этого или нет. С другой стороны – может, просто боится, что не удержится и опять на нее полезет. Как в тот раз.

Ее одолевали сомнения. Мало кто в приходе одобрит, что такая преступница, как она, опять поселилась на хуторе Ингмарссонов.

Еду в Америку. Единственное, что могу для него сделать, – исчезнуть. Так скажи же ему – нет! Еду в Америку, и все тут. Скажи, не тяни!

И пока она обдумывала, в какие слова облечь отказ, услышала чей-то голос:

– Боюсь, у меня сил не хватит жить в Америке. Там, говорят, работать надо день и ночь.

Неужели она сама произнесла эти жалкие слова?

– Да, и я слышал, – спокойно подтвердил Ингмар. – День и ночь.

Брите стало очень стыдно. Она же сама сказала пастору нынче утром: еду в Новый Свет, хочу стать новым человеком. Свет новый – и человек новый, лучше, чем прежняя Брита. Долго шла молча и обдумывала: как бы ей взять свои слова назад? Можно, конечно, попробовать, но ее останавливало вот что: а вдруг она ему все еще нравится? Тогда было бы черной неблагодарностью не согласиться с его предложением.

Если бы удалось прочитать его мысли…

– У меня голова кружится от этого шума, – пожаловался Ингмар. – И народу как на ярмарке.

И протянул ей руку. Вот так, взявшись за руки, они двинулись к дому купца Лёвберга. Как дети, подумал Ингмар. Или как жених с невестой. Но тут же выбросил из головы – глупости какие! Жених с невестой, надо же. Важнее другое. Что будет дома, когда он явится на хутор? Что скажет матери и всем остальным?

Они дошли до лавки Лёвберга, где Ингмар оставил коляску. Лошадь наверняка отдохнула, корм он задал еще с утра. Приветливо покосилась черным блестящим глазом.

– Если ты не против, первый прогон за сегодня успеем.

Вот тут-то самое время сказать: я против. Не хочу. Поблагодарить и сказать: я не хочу.

Господи, дай мне знать, зачем он приехал, взмолилась Брита. Наверняка только из сострадания.

Ингмар тем временем выкатил коляску из каретного сарая. Только что покрасил, отметила Брита. Кожаная полость для ног блестит, будто ее маслом смазали, на подушках – новые наволочки. А на козырьке – подувядший букетик полевых цветов.

Пока она размышляла, что бы это могло значить, Ингмар начал запрягать. И сбруя начищена, и удила, и подпруга – ни пятнышка. А на хомуте еще один букетик.

Неужели я ему все еще нравлюсь? И он вправду рад меня видеть? Тогда лучше молчать. А то подумает, что я свинья неблагодарная и не понимаю, чего ему стоило за мной приехать.

Они отъехали уже довольно далеко от города. Ни он, ни она не произнесли ни слова. Это показалось Брите невыносимым. Она начала задавать вопросы – как там на хуторе, что соседи поделывают. И каждый раз, когда она называла новое имя, Ингмар чуть не вздрагивал. А что скажет Юнг Бьорн? А Кольос Гуннар – не начнет ли насмехаться?

Брита заметила: спутник с каждой минутой мрачнеет, односложно и чуть ли не с неприязнью отвечает на ее вопросы, – и ушла в себя. И опять – миля за милей в глубоком молчании. И так до постоялого двора, где вновь пришел черед удивляться: не успели сесть за стол, им тут же принесли кофе и свежий хлеб. Только что из печи. А на подносе – букет полевых цветов. Опять букет. Нетрудно догадаться – заказал еще накануне, по дороге в город. И что это с ним? Милосердие? Сострадание? Или просто вчера было хорошее настроение, а как увидел ее на крыльце тюрьмы, сразу испортилось? К завтрему, может, повеселеет?

Надо быть очень осторожной. Она и так принесла ему немало страданий. А может, он все-таки… Бывают же чудеса.

Заночевали на постоялом дворе. Встали рано и в скором времени уже увидели знакомый шпиль приходской церкви. Подъехали поближе – полно народу, звонят колокола.

– Господи, нынче же воскресенье! – воскликнула Брита и привычно сдвинула ладони.

Ей вдруг страстно захотелось поблагодарить Господа. Всем известно: начинаешь новую жизнь, начинай с молитвы.

– Как я хочу в церковь… – тихо сказала она Ингмару.

И, представьте, даже не подумала, как трудно и страшно ему появиться с ней на людях, да еще в церкви: настолько душа ее была полна просветленного восторга и благодарности.

Ингмар уже рот открыл, чтобы твердо сказать «нет!». Только этого не хватало. Откуда набраться храбрости, чтобы выдержать осуждающие взгляды и ядовитые реплики? И ведь сказал уже было, но прикусил язык – все равно не избежать. Не сегодня, так в другой день. И решительно свернул к церкви.

Въехали на церковный холм. На мощеном дворе тут и там сидели люди в ожидании службы и оценивали каждого вновь прибывшего прихожанина. Как только появилась коляска, обычный гомон стих и начались перешептывания и подталкивания – гляди-ка, кто явился! Ингмар покосился на Бриту – так и сидит с молитвенно сложенными руками, будто ничего не замечает, что творится вокруг. Она-то, может, и не замечает, но он-то, Ингмар, замечает, и еще как. Кое-кто даже делал короткую пробежку за коляской – не обознался ли? Уж кто-кто, а Ингмар точно знал: никто и не думал, что обознался. Соседи попросту не могли поверить, что он решился и привел ее в храм Господен – ее, задушившую невинного и беспомощного младенца.

И как выдержать? Это чересчур.

– Тебе лучше сразу пройти в церковь, Брита, – спрыгнул с коляски и помог ей сойти.

– Да, да, конечно. В церковь!

Она и собиралась в церковь, ей вовсе не хотелось встречаться с людьми.

Ингмар тем времени разнуздал лошадь и повесил на шею торбу с овсом. На него поглядывали, но разговор начать никто не решился. Он, стараясь казаться равнодушным, окинул взглядом собравшихся и неторопливой походкой направился в церковь. Все уже расселись по местам, начали петь первый псалом. Он прошел по главному проходу, поглядывая на женскую половину. Все скамейки заняты до последнего места – все, кроме одной: той, где сидела Брита. С ней никто не хотел садиться. Ингмар сделал еще пару шагов, крякнул, резко повернул на женскую сторону и сел рядом с Бритой.

Она вздрогнула, посмотрела вокруг расширенными от ужаса глазами – и все поняла. Куда девался ее восторженный порыв! Брита мгновенно впала в уныние. Даже не уныние – отчаянье. Не надо ей было с ним ехать, ох, не надо…

На глаза навернулись слезы. Чтобы никто не заметил, схватила с пюпитра сборник псалмов и сделала вид, что читает. Листала, не различая из-за слез ни единого слова, и вдруг ей попалась на глаза маленькая ярко-красная закладка в виде сердечка. Брита вынула ее и, не поворачивая головы, протянула Ингмару. Краем глаза заметила: положил закладку на широкую, грубую ладонь, повертел, пожал плечами и уронил на пол.

Что с нами будет, Господи… что с нами будет?

Они вышли из церкви первыми, как только проповедник сошел с кафедры, не дожидаясь последнего псалма. Ингмар торопливо надел узду. Брита пыталась ему помочь, но он не обратил внимания.

Когда прихожане начали расходиться, они были уже далеко. Думали и он и она примерно об одном: тот, кто совершил такое ужасное преступление, не имеет права жить среди людей. В церкви оба чувствовали себя как преступники у позорного столба. Одна и та же назойливая же мысль что у Бриты, что у Ингмара: из этой затеи ничего не выйдет.

Внезапно в глазах погруженной в грустные размышления Бриты что-то полыхнуло. Она подняла голову и обомлела. Весь хутор – и большой дом, и флигели, и коровник, и стойло, и даже собачья будка – все свежевыкрашено знаменитой фалунской красной краской в сочный, уютный цвет. Она сразу вспомнила, как на хуторе без конца повторяли – вот женится Ингмар-младший, так и дом перекрасим. И даже свадьбу поэтому отложили – не было денег на такую большую работу. Бедняга Ингмар… хотел все сделать как лучше. Но теперь и сам понял: взвалил на себя слишком тяжкий, а может, и неподъемный груз.

Все обитатели хутора сидели за обеденным столом.

– Гляди-ка, хозяин приехал, – сказал конюх в пространство.

Матушка Мерта не пошевелилась, так и сидела с полуопущенными веками.

– Все остаются на месте, – сказала она тихо, но весомо. – Из-за стола не вставать.

Помедлила немного и тяжело двинулась к двери. Только сейчас все обратили внимание, что хозяйка вырядилась весьма торжественно: шелковая шаль на плечах и шелковая же косынка. Должно быть, хотела придать себе уверенности.

Когда коляска остановилась, она уже стояла в дверях.

Ингмар тут же спрыгнул с козел, а Брита осталась сидеть. Он перешел на ее сторону и расстегнул полость.

– Ты что, так и будешь сидеть? Выходи!

– Нет… я не выйду. – Зарыдала, закрыла ладонями лицо и еле слышно прошептала: – Не надо было приезжать.

– О Господи… да выходи же!

– Отпусти меня в город! Я тебе не гожусь.

Кто знает, может, она и права, подумал Ингмар. Может, так и есть.

Подумал, но промолчал. Стоял с полостью в руках и ждал.

– Что она там говорит? – крикнула мать.

– Говорит, недостаточно хороша для нас. Не годится, – ответил Ингмар, поскольку Брита не могла вымолвить ни слова из-за слез.

– А почему плачет?

– Потому что я жалкая грешница, – прошептала Брита и прижала руки к сердцу: показалось, сейчас разорвется.

– Что? – не расслышала старушка.

– Жалкая грешница, говорит, – крикнул матери Ингмар. – Я, говорит, жалкая грешница.

Брита вздрогнула. Ингмар повторил ее слова так холодно и равнодушно, что она внезапно осознала весь ужас происходящего. Если бы он хоть чуточку ее любил, не стоял бы так, уперев руки в бока, не повторял бы эти страшные слова, будто не понимая их смысла. Теперь она знает все, что ей надо знать.

– А почему она не выходит? – не унималась старуха.

На этот раз Брита взяла себя в руки, проглотила слезы и твердо ответила сама:

– Потому что не хочу сделать Ингмара несчастным.

– Смотри-ка, – удивилась мать. – Все верно говорит. Пусть уезжает, Ингмар-младший! И чтоб ты знал: она не уедет, уеду я. Ночи не проведу под одной крышей с такой…

– Увези меня! Ради Бога, увези! – взмолилась Брита.

– Черт бы вас всех побрал! – рявкнул Ингмар и полез на козлы.

С меня хватит, решил он. Хотел как лучше.

Они выехали на дорогу. Расходящиеся после службы прихожане останавливались и глядели им вслед. Ингмару это быстро надоело, и он собрался было свернуть на узкую даже для одноконной коляски лесную дорогу. Дорогу эту и проселком-то назвать – польстить; сплошные ямы и пересекающие заросшую колею толстые извилистые корни.

Но как раз в этот момент его окликнули:

– Ингмар!

Он оглянулся. Почтальон обрадованно ему помахал, подбежал и вручил письмо. Ингмар кивнул и тронул вожжи. И только когда они въехали в лес, где их никто не мог видеть, достал из-за пазухи конверт. Брита положила руку ему на предплечье.

– Не читай.

– Не читать? Это еще почему?

– Нечего там читать.

– А ты-то откуда знаешь?

– Потому что от меня оно, это письмо.

– Тогда расскажи, что там написано.

– Не могу.

Брита залилась краской. Даже уши покраснели, а в глазах метался ужас.

– Не… все равно прочитаю. Письмо-то мне! – убедительно произнес Ингмар и начал вскрывать конверт. Она сделала попытку вырвать письмо, но он увернулся.

– О Боже… – простонала Брита. – Ингмар, я тебя умоляю! Прочитаешь, обязательно прочитаешь. Через пару дней, когда я уже буду в море.

Он, не слушая, развернул лист.

– Послушай, Ингмар… это тюремный пастор уговорил меня написать. Но он же обещал дождаться, пока я взойду на борт парохода! И не дождался – поспешил отправить. Ты не имеешь права его читать. Дождись, пока я уеду.

И опять попыталась выхватить письмо, но он довольно грубо оттолкнул ее руку. Наградил злым взглядом, спрыгнул с козел и отошел в сторону. Она тоже разозлилась. По-настоящему, как и раньше, когда ей не удавалось настоять на своем.

– Там нет ни слова правды. Меня пастор заставил. Все вранье. Ты мне совершенно не нравишься, Ингмар.

Он оторвался от чтения и посмотрел на нее взглядом, которому трудно подобрать определение. Удивленным? Просительным? Каким бы он ни был, этот взгляд, он заставил Бриту замолчать. Она осеклась на полуслове. Если чему-то тюрьма ее и научила, так это смирению.

Унизительно, конечно. Вопрос – заслуженно ли? Наверное, да.

И она приказала себе терпеть.

Ингмар тем временем дочитал письмо, смял в кулаке и издал странный хриплый звук.

– Ничего не понимаю, – сообщил он и топнул так, что над землей поднялось облачко сухой хвои. – Буквы вижу, а слов не понимаю.

Подошел к Брите и неуклюже ухватил ее за руку.

– Это правда – то, что там написано? Что я тебе нравлюсь? Говори – правда?

На него было страшно смотреть. И голос, голос… наверное, таким голосом зачитывают собственный смертный приговор.

Брита молча пожала плечами.

– Говори! Правда или нет? – спросил он с отчаяньем.

– Ну, правда, – произнесла она без выражения.

Он дернул ее за руку и сразу отбросил, как ядовитую змею.

– Значит, ты врешь, врешь! – выкрикнул он с улыбкой, которая больше напоминала оскал – ни унции веселья.

– Бог свидетель… как я молила Его, чтобы Он дал мне увидеться с тобой до отъезда.

– Какого еще отъезда?

– В Америку.

– Черта с два – в Америку! – рявкнул Ингмар.

Сделал несколько шагов. Встал на колени, прижался щекой к бронзовой кольчуге огромной сосны, а потом и вовсе сполз на землю и разрыдался. Брита соскочила с коляски, подбежала и присела рядом.

– Ингмар! Милый Ингмар!

Погладила по плечу. Никогда раньше она так его не называла.

– Я же безобразен! Ты сама говорила! – просипел он, захлебываясь от рыданий.

– И что? Говорила. Я и сейчас так думаю. – Ингмар, дернув плечом, сбросил ее руку, но рука тут же вернулась на место. – Дай договорить!

– Говори.

Он перестал всхлипывать и поднял голову.

– Помнишь, что ты сказал в суде три года назад?

– Помню.

– «Если бы она меня так не ненавидела, я бы на ней женился».

– Помню, помню…

– После того, что я сделала… Никогда не думала, что человек может… Меня как ударило, когда ты такое сказал. И, главное, где!

– Где-где… в суде, – проворчал Ингмар.

– После того, что я сделала! Я смотрела на тебя и думала – да он же самый красивый в зале! Самый красивый и самый мудрый. Единственный, с кем я смогла бы прожить жизнь и ни разу не пожалеть. Что там говорить, я попросту влюбилась! Была уверена, что ты и я созданы друг для друга. Даже не сомневалась, что ты приедешь меня забрать из тюрьмы. Ну как… долго не сомневалась, а потом начала, а потом вообще… даже не решалась надеяться…

Ингмар поднял голову.

– А почему не писала?

– Как это – не писала? Я тебе писала!

– Писала! Х-ха! Прошу меня простить, я виновата и все такое. О чем тут писать?

– А про что я должна была писать?

– Про другое.

– И как я могла решиться? Про другое! Скажешь тоже… Не хочешь ли, мол, на мне жениться, Ингмар? Так, что ли? После всего, что я натворила? Да ладно, что я… ты же уже знаешь. Написала, написала… В последний день в тюрьме. Исповедовалась, а пастор и говорит: ты должна ему написать. Взял письмо под честное слово: отправить только после моего отъезда. А он поторопился. Думал, я уже далеко.

Ингмар взял ее руку, прижал к земле и довольно сильно хлопнул ладонью.

– Я мог бы тебя ударить.

– Ты можешь делать со мной все, что хочешь, Ингмар, – спокойно и серьезно сказала Брита.

Он посмотрел ей в глаза. Душевная боль и муки совести придали ей особую, совершенно новую для него красоту. Он встал и навис над ней всем своим громоздким, неуклюжим телом.

– Чуть не дал тебе уплыть в Америку.

– Ты просто не мог за мной не приехать.

– Как это не мог? Еще как мог. Больше скажу: ты мне разонравилась. Вот, думаю, уедет в свою Америку – и гора с плеч.

– Я знаю. Отец так и написал – Ингмар очень рад.

– А мать моя? Смотрел на нее и думал: могу ли я ей такую сноху привести? Такую, как ты?

– Нет, конечно. Не можешь.

– И в приходе на меня тоже косо глядят. Судят-рядят, только не тебе, а мне кости перемывают: как он мог так с девушкой обойтись? Это я то есть. Как я мог с тобой так обойтись?

– Правы соседи. Плохо ты со мной обходишься. Вот – по руке треснул.

– Это прямо удивительно, как я был на тебя зол, как зол!

Брита промолчала.

– Каково мне было, тебе не понять. Где тебе понять.

– Ингмар… кончай.

– Мог бы и дать тебе уехать. Уехала – и с глаз долой.

– То есть ты так и продолжал на меня злиться? Даже когда мы ехали из города?

– Еще как! Смотреть не мог.

– А цветы?

– А что цветы? Соскучилась, думаю, три года цветов не видела.

– Так что же изменилось?

– Письмо. Прочитал письмо – вот и изменилось.

– Я же видела… видела и чувствовала: я тебе не нужна. Ты на меня злишься. И мне было очень стыдно, что к тебе попало это письмо… Ты меня разлюбил, а я наоборот – полюбила.

Ингмар внезапно тихо рассмеялся.

– Почему ты смеешься?

– Вспомнил, как мы, поджав хвосты, удрали из церкви. И как нас выпроводили с хутора. Пинком под зад, по-другому не скажешь.

– И что тут смешного?

– Будем бродить по дорогам, как нищие. Увидел бы нас отец!

– Сейчас тебе смешно. Но Ингмар… у нас ничего не получится. И во всем моя вина, только моя… – Глаза Бриты вновь налились слезами.

– Почему это не получится? Еще как получится. И знаешь почему? А вот почему. Потому что вот хоть сейчас спроси – ни до кого, кроме тебя, мне и дела нет.

Произнес он эту важную фразу довольно буднично – и надолго замолчал. Слушал ее сбивчивый, то и дело прерываемый слезами рассказ – как она по нему тосковала, как ждала – и постепенно успокаивался, как ребенок при звуках колыбельной.

Все произошло совсем по-иному, чем она себе навоображала. В последние месяцы в заключении Брита готовила нечто вроде исповеди. Вот выйдет на свободу, он ее встретит, и она, не давая ему рта открыть, начнет рассказывать, как мучит ее совершенный ею грех, как постепенно, месяц за месяцем, осознавала, сколько зла она ему причинила. Как пришло понимание, что она недостойна жить среди этих людей. И обязательно скажет: пусть никто не думает, что она в своей нелепой гордыне считает себя равной.

Но он ей даже возможности не дал произнести сто раз отрепетированный монолог. Прервал на полуслове.

– Ты хотела сказать что-то другое.

– Да. Ты прав.

– О чем ты все время думаешь. Что тебя давит.

– Ночью и днем давит…

– Так и скажи. Вдвоем-то легче тащить.

Ингмар посмотрел ей в глаза – испуганные и дикие, как у попавшей в капкан лисы. Она начала говорить, путано и бессвязно, и постепенно успокаивалась.

– Ну вот. Теперь полегче стало, – одобрительно кивнул Ингмар Ингмарссон.

– Да. Легче. Вроде бы и не было ничего.

– И знаешь почему?

– Почему?

– Потому что нас теперь двое. Теперь, может, ты не так рвешься в Америку?

Брита судорожно сцепила руки в замок.

– Ничего так не хочу, как остаться.

– Вот и хорошо.

Он тяжело встал и потоптался на месте, разгоняя кровь в затекших ногах.

– Поехали домой.

– Нет. Не решаюсь.

– Матери не бойся. Она не такая страшная. Сообразит, думаю: хозяин знает, что делает.

– Нет! Нет! Она же сказала: уйду из дома! Из-за меня! Разве я могу такое допустить? Нет у меня другого выхода. Придется ехать в Америку.

– Я тебе скажу кое-что. – Ингмар загадочно ухмыльнулся. – Нечего бояться. Есть кое-кто. Он нам поможет.

– Это кто же?

– Отец. Замолвит словечко, обязательно, он… – Ингмар запнулся: по дороге кто-то идет, прямо на них.

Кайса. Он даже не сразу узнал старушку – если и видел ее без коромысла с хлебными корзинами на плечах, то очень давно.

– Добрый день, Кайса.

Кайса подошла поближе и церемонно пожала руки: сначала Ингмару, потом Брите.

– Вот вы где. Надо же. А на хуторе с ног сбились, вас ищут. – Кайса перевела дыхание и продолжила: – Из церкви-то вы спешили куда-то, я хотела было Бриту, бедняжку, обнять – а вас и след простыл. Где ж, думаю, ее искать? Пошла к Ингмарссонам на хутор. Пришла, а пробст уже там. Зовет хозяйку, хватает за руку и чуть не кричит: дождались, матушка Мерта! Наконец-то! Какая радость! Теперь все видят, что и Ингмар-младший из той же славной породы Ингмарссонов! Теперь, думаю, пора называть его Большой Ингмар. А матушка Мерта, сами знаете, за словом в карман не полезет – а тут стоит, крутит концы платка и мало что понимает. «Что это такое господин пробст говорит, ума не приложу». – «Как это что? Он же Бриту домой привез! И уж поверьте, матушка Мерта, честь ему и хвала. Такое не забывают». – «О, нет, нет…» – Матушка-то твоя совсем растерялась. «Как я возрадовался, когда увидел их в церкви! Это, скажу я вам, лучше любой проповеди: Ингмар нам всем показал пример. Как его отец бы гордился!» Тут матушка Мерта выпрямилась и бросила платок теребить. «Серьезная новость». – «А разве они еще не дома?» – «Пока нет. Должно быть, сначала в Бергскуг поехали».

– Так и сказала? – Ингмар вытаращил глаза.

– А как же еще? Матушка-то твоя уже гонцов послала. На хуторе никого не осталось. Разбежались в разные стороны, вас ищут.

Кайса продолжала рассказывать все новые подробности, но Ингмар уже не слушал, потому что в воображении ему нарисовалась совсем другая картина.

Опять входит он в большой дом, где собрались все поколения Ингмарссонов.

– Здравствуй, Большой Ингмар, – встает отец ему навстречу.

– Спасибо, отец. Очень ты мне помог.

– Главное – хорошую жену найти. Остальное приложится.

– Никогда, если б не ты, не решился.

– Большое дело, – тут отец улыбнулся. – Мы, Ингмары, так и поступали, покуда род наш тянется. Господь попустит – и дальше так будет. Иди путями Божьими, делай, как Бог подскажет. Остальное, как сказано, приложится.