Текст книги "Иерусалим"

– Мне говорили, вы больны.

– Да. Больна. Уже полгода не могу ходить. – Карин постаралась, чтобы ответ ее прозвучал сухо и обыденно.

– А я все собирался прийти и помолиться за вас, – сказал необычный проповедник.

Карин промолчала. Опустила тяжелые веки и смутно подумала: прячусь в раковину, как улитка.

– Матушка Карин, возможно, слышала, что Бог наградил меня даром целителя?

Карин такое вступление не понравилось.

– Спасибо, что вы про меня подумали, – сказала она холодно. – Но, думаю, ничего из этого не получится. Я не меняю веру отцов.

– А вы считаете, что Богу так уж важно, в какие слова облечена вера? Для Господа нашего важно одно: праведная жизнь. А вы, как мне кажется, всегда пытались жить именно так. По справедливости.

– Вряд ли Господь захочет мне помочь. Зачем тогда наказывать?

Наступило неловкое молчание.

– А спрашивала ли себя матушка Карин, за какие грехи послано ей такое наказание?

Карин не ответила, только сжалась внутренне. И вправду, как улитка.

– А я думаю, не за грехи. Что-то подсказывает мне, что Господь так поступил, потому что хотел еще большего почитания.

Карин рассердилась так, что даже щеки покраснели. Не думает ли Хельгум, что Господь наслал на нее паралич только ради того, чтобы явился этот горе-проповедник и ее исцелил? Совершил чудо?

Проповедник новой религии встал, подошел к Карин и положил ей на голову тяжелую руку.

– Хочешь, я за тебя помолюсь?

От его руки по всем телу побежали горячие, радостные токи, но Карин была так раздражена его наглостью, что стряхнула руку и даже замахнулась, будто хотела его ударить. Собралась сказать что-то обидное, но слов не нашлось. Посмотрела так, будто он тяжко ее оскорбил.

А Хельгум не удивился. Пожал плечами.

– Не стоит отмахиваться от Господа, – сказал он и пошел к двери.

– Не стоит, – с вызовом сказала Карин. – Надо смиренно принимать его кару.

– Говорю тебе: сегодня, в этот день, в этом доме, случится чудо.

Карин угрюмо промолчала.

– Думай обо мне – и спасешься, – сказал Хельгум и вышел.

Карин выпрямилась в кресле. Щеки ее горели, будто плеснули кипятком.

Неужели нельзя оставить меня в покое в моем собственном доме? – ее обуревала ярость. Подумать только, сколько проходимцев мнят себя посланниками Господа!

Внезапно она заметила: внимание ее крошечной дочки привлекло ярко и весело разгоревшееся пламя. Ни с того ни с сего – никто дров не подбрасывал. Девчушка встала на ножки и пошла к печи.

– Назад! – крикнула Карин.

Но какое там!

Малышка пару раз упала, смеясь при этом тем неотразимым, булькающим смехом, которому не может противостоять ни один взрослый. Но каждый раз, забавно кряхтя, упрямо вставала и шла к огню.

– Господи, помоги мне, Господи, помоги мне… На помощь! – крикнула Карин во весь голос, хотя прекрасно знала: в доме никого нет. На помощь прийти некому.

Девчушка подошла совсем близко к огню – и случилось именно то, чего Карин боялась: от треснувшего березового полена отскочил уголек и упал на желтое платьице.

И в ту же секунду Карин обнаружила себя стоящей на ногах. Не успела даже удивиться: бросилась к печи и рванула к себе девочку. И только когда стряхнула и затоптала все искры, только когда убедилась, что девочка даже не обожглась, – только тогда до нее дошел смысл произошедшего.

Она встала на ноги! Мало того, она может ходить и даже бегать…

Наверняка в эти секунды Карин испытала самое сильное душевное потрясение в своей жизни. Самое сильное потрясение – и самое большое счастье. Куда больше, чем может представить себе человек.

До нее дошло: она под защитой Господа. Она – орудие и исполнитель Божьего промысла. Посланный Богом святой человек вошел в ее дом, чтобы вразумить ее и исцелить заблудшую душу.

* * *

В эти дни Хельгум довольно часто стоял на крыльце хижины Дюжего Ингмара. Стоял и ни о чем не думал, любовался на окружающий пейзаж – с каждым днем он становится все прекраснее и прекраснее. Луга, и поля, и лес примеряют осенние уборы – кто желтый, кто красный, кто темно-бордовый. Березовая роща чуть поодаль напоминает волнующееся море расплавленного золота. И что удивительно – даже в ельнике тут и там мелькают золотые медальоны: березы не унимаются, не забывают золотить погожие осенние дни, даже если их опавшие листья заблудились в густом хвойном лесу. Чуть не каждая елка щедро украшена позолоченными игрушками.

Всем известно: даже самая убогая серая лачуга выглядит празднично, когда вечером зажигают свечи. И бедный шведский ландшафт в такие дни словно примеряет не доставшиеся ему по географической прихоти королевские уборы. Все в золоте; должно быть, даже на поверхности солнца сияния ничуть не больше. А может, и поменьше: не зря же ученые говорят, что и на солнце есть пятна.

Но Хельгум, глядя на роскошную игру красок, думал совсем о другом. Он думал о наступающем времени, когда волей Господа весь приход засияет истинной святостью, когда дадут всходы семена слов, брошенных им этим летом в души прихожан, когда можно будет собирать урожай справедливости и добра.

И вот первая ласточка: пришел Тимс Хальвор и пригласил его с женой в Ингмарсгорден.

Когда гости появились на огромном хуторском дворе, все было прибрано и красиво, потрудились немало. Не видно обычного хуторского беспорядка – выметены и собраны в вороха медальоны опавших листьев, инструменты снесли в сараи, телеги откатили на задний двор.

«Должно быть, не мы одни приглашены», – не успела подумать Анна Лиза, как догадка ее подтвердилась: Хальвор открыл дверь в гостиную, где было полно людей. И странная тишина – большая редкость, когда собирается столько народа. Самые уважаемые люди прихода сидят на поставленных вдоль стен длинных скамьях и торжественно молчат. Хельгуму все они, или почти все, уже знакомы.

Первый, кого он заметил, – Юнг Бьорн Улофссон с женой Мертой Ингмарсдоттер. И Кольос Гуннар с Бритой. Кристер Ларссон и Исраель Тумассон с женами – все они так или иначе родня Ингмарссонов. Пришла и молодежь: сын Хёка Матса Эрикссона Габриель, дочка присяжного заседателя Гунхильд и многие другие. Человек двадцать, не меньше.

Хельгум и Анна Лиза обошли всех, поздоровались за руку. По окончании процедуры Тимс Хальвор сказал:

– Мы, члены общины, много и долго думали над тем, что говорил нам Хельгум этим летом. Многие здесь принадлежат старинным родам, чьи предки всегда старались жить по-божьи, соблюдать заповеди. И если Хельгум хочет нам помочь, мы готовы идти за ним.

На следующий же день по деревне поползли слухи: на хуторе Ингмарссонов учреждена некая община. Ее члены утверждают, что им якобы известен единственный путь к истинному христианству и спасению.

Новый путь

Прошла осень, прошла долгая зима. Начал таять снег, и как раз в это время оба Ингмара – Ингмар-младший и Дюжий Ингмар – вернулись из леса. Пора запускать новую лесопилку. Всю зиму они жгли уголь и валили лес. Ингмар-младший сказал, что чувствует себя медведем. Вылез из берлоги и никак не может привыкнуть к сияющему в открытом небе солнцу. Все время щурился. Его раздражал неумолчный шум порога и громкие голоса на хуторе – уши привыкли к тишине. И в то же время радовался как ребенок. Вот так действует на людей весна. Юноша чувствовал себя ничуть не старше весенних побегов на березах. К тому же любой может представить, как приятно спать в постели после нескольких месяцев в насквозь продуваемом шалаше. Или насладиться домашним обедом.

А жить у Карин, в Ингмарсгордене, – даже описать трудно, до чего ж хорошо. Она заботилась о нем совершенно как мать. Велела сшить младшему брату новую одежду, никогда не забывала подложить лакомый кусочек, будто он и правду маленький ребенок.

И сколько новостей, и какие необычные эти новости! Пока они с Ингмаром работали в лесу, до них, конечно, доходили слухи о проповеднике новой веры, некоем Хельгуме. А теперь Ингмар слушал рассказы Карин и Хальвора – как они счастливы, какое наслаждение доставляет помогать другим встать на истинный путь. Когда юноша сообразил, в чем суть нового учения, что любовь к ближнему – уже не произнесенная с кафедры заповедь, а имеет простой и понятный смысл для его близких, он сказал только одно слово:

– Красиво…

И подумал: не просто красиво. Прекрасно.

– Мы даже не сомневаемся – ты пойдешь за нами, – сказала Карин.

Ингмар сказал – да. Скорее всего, да, но мне нужно подумать.

Конечно, он должен подумать – иначе он не был бы Ингмарссоном.

– Я ждала тебя всю зиму, – сказала Карин. – Мне так хотелось, чтобы ты поскорее пришел и разделил с нами счастье. Мы уже не живем на нашей многогрешной земле, мы живем в Новом Иерусалиме, спустившемся к нам с Небес.

Оказывается, Хельгум еще здесь, не уехал. Тоже хорошая новость. Прошлой осенью Хельгум часто приходил на лесопилку поговорить с Ингмаром. Они, можно сказать, подружились. Ингмару очень нравился Хельгум – ему никогда не встречались такие люди. Мужественный, крепкий, внушает доверие. К тому же сам уверен в том, что говорит, – уж это-то каждому видно.

Иногда, когда было не до разговоров, Хельгум сбрасывал пальто и сам впрягался в работу. И тут был повод для одобрения: настолько ловко и споро работал чужеземец.

– Он сейчас в отъезде, – сообщила Карин. – Вернется через пару дней. Уверена – только поговоришь с ним, и сразу будешь с нами.

Ингмар и сам знал, что это так, хотя червячок сомнения все же грыз. Ему было страшновато.

– А что сказал бы отец? Ему бы это не понравилось.

– Еще как бы понравилось! – воскликнула Карин и привела доказательство: отец, мол, всегда учил нас как? А вот как: если что, выбирайте пути Господни. Помнишь, что он говорил? Прикиньте, что посоветовал бы Иисус, – так и поступайте.

Ингмар никогда не думал, что ему может быть так легко и хорошо среди людей. Единственное, что не давало ему покоя, – никто ни словом не обмолвился о школьном учителе Сторме и его дочери Гертруд. Он же не видел ее целый год! Прошлым летом учи`теля вспоминали чуть не в каждом разговоре.

Наверное, случайно так получилось – иначе как объяснить упорное молчание? Случайно, не случайно – все равно неприятно. А спрашивать Ингмар стеснялся – как-то неловко спрашивать, если никто не желает говорить о том, что его волнует больше всего.

Если бы не эта заноза, Ингмар мог бы легко и уверенно ответить на вопрос, счастлив ли он: конечно, да. А вот Дюжий Ингмар – совсем другое дело. Чуть ли не со дня приезда старик был мрачен как туча, легко раздражался, и угодить ему было непросто.

– Мне кажется, вы тоскуете по лесу, дядя Ингмар, – предположил Ингмар-младший.

Они присели перекусить на пеньках.

– Один Бог знает, как тоскую, – согласился Дюжий Ингмар. – Завтра бы вернулся. Хоть бы вообще домой не приходить.

– А что вам так не по душе?

– И ты еще спрашиваешь? Сам же знаешь не хуже моего… беда нам с этим Хельгумом.

Ингмар удивился.

– А все говорят – большой человек.

– Еще бы не большой – куда больше. Весь приход переворошил. С ног на голову поставил со своим учением.

Ингмар давно заметил: Дюжий Ингмар не особенно любит свою родню. То есть не то чтобы не любит, но гораздо больше его интересуют Ингмарссоны и все, что происходит на знаменитом хуторе. И вот, пожалуйста: Ингмару приходится защищать от старика его собственного зятя.

– А мне кажется, учение-то что ж… хорошее учение.

– Хорошее? Вот, значит, что тебе кажется… – Дюжий Ингмар наградил его таким взглядом, что юноша невольно вжал голову в плечи. – Учение… чему оно учит? Считать всех несогласных дьяволами и антихристами? Думаешь, Большой Ингмар согласился бы с этим? Не стал бы даже разговаривать со старыми друзьями? С теми, кто не хочет расставаться со своей верой?

Ингмар удивился.

– А к этому никто и не призывает. Никто и не думает отвергать старых друзей. Ни Хельгум, ни Хальвор, ни Карин – никто.

– А ты попробуй им возражать. Увидишь, что будет.

Ингмар отрезал большой кусок хлеба и целиком затолкал в рот. Жаль, что старик в таком настроении.

Дюжий Ингмар засмеялся, но в смехе его было столько горечи, что и смехом назвать трудно.

– Гляди-ка, что получается – умора, и только. Вот сидишь ты – сын, между прочим, Большого Ингмара, – а на тебя никто и не глядит. Все только и смотрят, разинув рты, на мою Анну Лизу и ее мужа. Они ж теперь главные в приходе. Лучшие люди кланяются им чуть не до земли, приглашают. Ходят из гостей в гости, вот и вся работа.

Ингмар сделал вид, что не может ответить по причине набитого рта. Даже пальцем показал – не могу, мол.

Но Дюжий Ингмар не унимался.

– Да… ничего не скажешь, учение красивое. Потому-то полприхода и идет за Хельгумом. Такой власти, как он, даже Большой Ингмар в лучшие годы не имел. Дети отворачиваются от родителей, не желают, видите ли, жить с грешниками. Ему только пальцем щелкнуть – жених бросает невесту, друг отворачивается от друга, брат от брата. Ссоры и распри чуть не на каждом хуторе. Представляю, как радовался бы Большой Ингмар. Просто прыгал бы от счастья.

Ингмар поглядывал то на рощу, то на бурлящий порог. Больше всего ему хотелось бы встать и уйти. Конечно же, Дюжий Ингмар преувеличивает. Но, во-первых, настроение испорчено, а во-вторых – надо признать: в его словах есть доля правды.

– Не стану отрицать, – продолжил старик. – Хельгум – человек необычный. Понять не могу, как ему это удается. Кто-то ссорится, да, а кто-то наоборот: вдруг начинает помогать тем, на кого раньше и глядеть не хотел. И ведь мало того: богатые делятся с бедными, смотрят, как кто живет, предупреждают – не согреши, мол. Но остальных-то жаль! Тех, кого зачислили в пособники дьявола. Им-то каково? Но ты, ясное дело, по-другому считаешь…

Дюжий Ингмар, разумеется, заметил гримасу недовольства на лице юноши. Ингмар был уверен: обвинения в адрес Хельгума незаслуженны.

– Как мы мирно жили до него… Прошли те времена. Во времена твоего отца старались держаться заодно, по всему уезду говорили – дружнее нет прихода, чем Далум. А теперь что? Тут ангелы – там черти, тут агнцы – там козлища.

Поскорее бы запустить пилораму, подумал Ингмар. Неужели не надоело ворчать?

– Скоро он и нас с тобой рассорит. Даже видеться не позволят.

Ингмар резко встал.

– Если будете продолжать в том же духе, дядя Ингмар, и до этого дойдет. Хотите верьте, хотите нет: Хельгум – самый выдающийся человек из всех, кого я в жизни встречал. А вы хотите поссорить меня с родней. Вы, а не он.

Дюжий Ингмар замолчал. Только плечами пожал – как хочешь. Посидел немного и встал.

– Пойду-ка я в деревню. Поболтаю со старым другом, капралом Фельтом. – И объяснил Ингмару свое решение: – Давненько не случалось беседовать с умными людьми.

У Ингмара, несмотря на язвительное замечание, сразу стало легче на душе. Так часто бывает: возвращаешься после долгого отсутствия – и не хочется слышать ничего неприятного. Хочется мира и покоя. Мы ведь именно так представляем родину, когда начинаем по ней тосковать. Мир, покой и любовь.

На следующий день в пять утра Ингмар пришел на лесопилку. Дюжий Ингмар был уже там.

– Нынче увидишь своего Хельгума. Они с Анной Лизой вчера вечером заявились домой. Думаю, хотят и тебя обратить поскорее в свою веру.

– Не начинайте опять, – поморщился Ингмар.

У него болела голова. Плохо спал – не выходили из головы доводы старика. Кто же из них прав?

Дюжий Ингмар помолчал и неожиданно рассмеялся – тихо и весело.

– Над чем смеетесь? – Ингмар взялся за щит шлюза – пора запускать пилораму.

– Вспомнил Гертруд. Учителеву дочку.

– И что в ней смешного?

– Говорят, только она и может повлиять на Хельгума.

– Что у нее общего с Хельгумом?

Ингмар помедлил – подними он заслонку, ни слова бы не услышал. Старик не торопился с ответом.

– Знаете, старый хитрец, как настоять на своем, – улыбнулся парень. – В чем дело-то?

– Да все эта балда Гунхильд, дочка присяжного заседателя.

– С чего бы она балда? Никакая она не балда.

– Называй как хочешь. Она, значит, была на первой встрече, когда те свою секту учредили. И что ты думаешь? Пришла домой и говорит: все, говорит, перехожу в истинную веру и оттого жить с вами больше не желаю. Ухожу на хутор Ингмарссонов. Родители, конечно, чуть не в обморок: как? почему? А она им – хочу жить праведной жизнью. Вот тебе и все. Они, конечно, мало что поняли. Доченька, доченька… что тебе дома-то не живется? У Ингмарссонов, значит, ты можешь жить этой самой праведной жизнью, а дома – нет? Нет, говорит, не могу. Ничего не выйдет. Жить праведной жизнью можно только среди единоверцев. Тут отец совсем оторопел. Что ж, говорит, весь приход теперь перейдет жить к Ингмарссонам? Хутор, конечно, богатый, но все не уместятся. Почему все, отвечает Гунхильд. Не все, только я. У остальных и дома есть истинные христиане.

Присяжный, сам знаешь, мужик не злой. Пытались уговорить добром – ни в какую. Но тут даже он рассвирепел. Надо же – родная дочь чуть не в антихристы зачислила! Запер ее в каморке рядом со спальней – оставайся тут, говорит, покуда в разум не войдешь.

– А Гертруд что? – напомнил Ингмар.

– Наберись терпения, доберусь и до Гертруд. На следующий же день, когда Гертруд с матушкой Стиной пряли в кухне, явилась жена присяжного. Они аж испугались – заседательша, сам знаешь, характера веселого, а тут бледная, заплаканная, лица на ней нет. Ну, ясное дело – все к ней: что случилось? Что за беда? А она говорит: ясное дело – беда. Разве не беда – потерять любимую дочь? Что до меня, я бы их убил, – неожиданно свирепо произнес Дюжий Ингмар.

– Кого?

– Кого-кого… Ясное дело кого. Хельгума и Анну Лизу. Проникли ночью в дом присяжного и похитили Гунхильд.

– Не может быть! – чуть не крикнул Ингмар.

– И я думал – не может быть. Как это может быть, чтобы Анна Лиза, моя дочь, вышла замуж за похитителя? Ан нет – явились посреди ночи. Постучали в окошко в комнатке – почему, дескать, ты к нам еще не переехала? Она, ясное дело, плачет. Мол, так и так, родители не пускают. Заперли меня тут и не пускают. А Хельгум – знаешь что сказал? А вот что: это их дьявол наущает. Так и сказал: дьявол. Это про родителей! Они сами слышали.

– Как это – слышали?

– Я же говорил – у них спальня дверь в дверь. А у Хельгума голос знаешь какой. Труба иерихонская.

– И что ж они его не выгнали?

– Вот именно! Понадеялись, Гунхильд сама выберет, девушка же понимает, что они в ней души не чают. Сейчас она ему скажет: ни за какие коврижки не оставлю любимых папу с мамой.

– А она? Ушла с Хельгумом?

– Да. Хельгум не сдавался. А присяжный понял – невтерпеж ей, да и сам сказал: иди. Насильно держать не буду. Сгоряча, конечно, ляпнул, уже утром пожалел. И мать тоже: иди, приведи дочку домой. Приведи да приведи. Тут в нем кровь взыграла: никуда, говорит, не пойду, пока сама не явится. Но все же пошел в школу, отыскал Гертруд. Сделай, говорит, такую милость, пойди и поговори с Гунхильд.

– И она пошла?

– Пошла, пошла… поговорила с Гунхильд, а та и слышать не хочет.

– Странно. – Ингмар нахмурился. – Я не видел Гунхильд на хуторе.

– А как ты ее мог видеть? Вернулась к родителям. Тут дело так было: поговорила Гертруд с Гунхильд, пошла домой несолоно хлебавши и – надо же! – наткнулась на Хельгума. Вот он, думает. Он всему виной. И как начнет отчитывать! Кто слышал, говорят – думали, всё. Сейчас ударит.

– Да уж… Гертруд говорить умеет.

– Ты, говорит, поступил не как проповедник учения Христова, а как последний язычник! Это же надо – явиться в дом и отнять дочь у родителей! Это, говорит, кто сказал – почитай отца твоего и мать твою? Забыл пятую заповедь? Или не знал никогда, проповедник хренов?

– Так и сказала?

Дюжий Ингмар немного смутился.

– Не знаю… меня там не было. Но смысл тот.

– А он что?

– А он слушал-слушал, молчал-молчал, а потом и говорит: ты права, говорит. Погорячился. И вечером сам отвел Гунхильд домой. Вот такая история.

Ингмар расплылся в улыбке.

– Гертруд… – сказал он почти мечтательно. – Что да, то да. Гертруд – умница. Но Хельгум все-таки большой человек. Сам же сказал – погорячился… Мало кто может признать: ошибся, мол, извините. Так уж вышло.

– Ага… ты вот как трактуешь. А я про другое думаю: с чего бы он так легко подчинился?

Ингмар не нашелся что ответить. И в самом деле странно. Хельгум так уверен в своей правоте, что переубедить его нелегко.

– Ты в селе не появляешься, – продолжил Дюжий Ингмар после паузы. – Хутор да лесопилка. А многие спрашивают: а где Ингмар? Он-то на чьей стороне?

– А им-то какая разница?

– Ну и вопрос… я тебе скажу, паренек, какая им разница. У нас в приходе люди привыкли вот к чему: за них кто-то должен решать. А теперь Большой Ингмар помер, вечная ему память. На учителя надежда слабая – учитель уже не проповедует. А прост и раньше… хороший человек, ничего не скажу, но его и раньше никто не слушал. Потому и пошли за Хельгумом. И будут идти, покуда ты вроде бы прячешься.

Ингмар понурился.

– Но я же не знаю, кто прав, а кто нет.

– Думаю, люди ждут, что ты освободишь их от Хельгума. Сами того не понимают, а ждут, ждут… Ты даже и не соображаешь, как нам повезло, что ушли из села на зиму. Вначале-то было хуже всего. А потом попривыкли… к болезни, понимаешь ли, привыкают. Вроде здоров, а на самом деле болен. А по мне, так все это, как они его называют, религиозное пробуждение – и есть главная зараза. – Дюжий Ингмар даже сплюнул в сердцах. – Разрази меня гром, если не зараза. Как же не зараза: вас называют пособниками дьявола, псами из преисподней, а вам хоть бы что. Привыкли уже, привыкли. А хуже всего, когда дети начинают проповедовать. Новообращенные детишки – и они туда же.

– Да ладно… – недоверчиво ухмыльнулся Ингмар. – Что вы такое говорите, дядюшка Ингмар… Какие еще дети?

– Дети, дети. Вот именно, что дети. Хельгум их убедил: нечего вам разной чепухой заниматься, в игрушки играть. Вы должны помочь обратить ваших родителей в истинную веру. И теперь они подкарауливают прохожих и начинают вопить: «А не пора ли тебе дать бой дьяволу? Не пора ли покончить с жизнью во грехе?»

Ингмар еле сдерживался. Никак не мог заставить себя поверить в эти россказни.

– Это все вам капрал Фельт наболтал? Вам-то откуда знать?

– А вот про это я и хотел с тобой поговорить. И Фельт туда же. С Фельтом покончено. Как подумаю, откуда идет эта зараза, аж холодею. С Ингмарсгордена! С хутора Ингмарссонов! Стыдно в глаза людям глядеть.

– А что с Фельтом? Как это – покончено?

– А вот так. Я же тебе говорил – дети. Как-то под вечер… делать им, что ли, было нечего. В игрушки они теперь у нас не играют. Пришло в голову – а не обратить ли нам Фельта в истинную веру? Они же слышали от взрослых – Фельт, мол, великий грешник.

– Но ведь дети всегда боялись Фельта! И я, маленький был, думал: уж не тролль ли он?

– Еще бы не боялись! Ясное дело. И эти боялись, но у них в головах засело: вот это будет да, если самого Фельта обратим. Подвиг! Вот и пошли вечером к капралу. А что капрал? Заходят они, а он тут как тут – лохматый, усы топорщатся, нос крючком. Уставился единственным глазом в огонь. Кашу на ужин варит. Испугались, конечно, кто-то из малышей сбежал, а остальные встали на колени вокруг бедняги Фельта и начали петь и молиться.

– А что ж он их не выгнал?

– И надо было! – с сердцем воскликнул Дюжий Ингмар. – И надо было выгнать! Не знаю, что за муха его укусила. Сидел, должно быть, грустил: что за жизнь? Торчу здесь один-одинешенек, как пень, не с кем словом перемолвиться на старости лет. А тут дети являются. Подумал, должно быть, – а ведь они боятся меня как огня. А тут не испугались. Глазенки к небу подняты, слезки блестят… не каждый устоит. Еще бы не слезки – дети-то и вправду боялись до смерти: вот сейчас как вскочит старый тролль да как начнет их колошматить! Поют, молитвы читают, а сами небось в случае чего врассыпную…

Потом сами детишки рассказывали: поют они, поют – а сами на Фельта поглядывают: с чего бы это у него лицо задергалось? Сейчас вскочит и бросится на них. Уже деру дать изготовились. А потом глядят – слеза у старика выкатилась. Тут они как грянут: «Аллилуйя»… вот и конец пришел старику Фельту. Теперь бегает на все собрания, постится и молится. А иногда, говорит, даже глас Божий слышит.

– И что в этом плохого? Фельт ведь пил, как не знаю кто… спивался, в общем. Каждая собака знала. А теперь не пьет. Что за беда?

– Ну да… у тебя-то столько друзей, что и беды никакой. Одного потерял, другой тут как тут. Пусть детишки и учи`теля обратят в новую веру.

– Не решатся, – покачал головой Ингмар. – Дети? Учителя Сторма? Ни за какие коврижки.

Но задумался. Возможно, Дюжий Ингмар в чем-то прав. Весь приход перевернут с ног на голову.

– Не решатся? Как это – не решатся? Уже решились. В воскресный вечер явились штук двадцать. Сторм записывал что-то в своих книгах, а они начали читать ему проповедь.

– И что сделал Сторм? – Ингмар попытался удержаться от смеха, но не сумел.

– Он так удивился, что слова не мог сказать. Но тут зашел Хельгум. С Гертруд поговорить.

– Хельгум? Поговорить с Гертруд?

– Ну да. Они очень подружились после той истории, когда она его проучила, помнишь? Что можно делать, а чего нельзя. Она услышала, что происходит в классе, и говорит – ты как раз вовремя пришел, Хельгум. Полюбуйся: с этого дня все меняется. Теперь не учитель будет учить детей, а дети учителя. Засмеялся Хельгум, все же сообразил, какую нелепицу дети затеяли. Прогнал новоявленных проповедников, на том и дело кончилось.

Ингмару показалось, что старик во время рассказа как-то странно на него поглядывает. Как охотник – завалил медведя и раздумывает, добить или не добить.

– Не пойму: от меня-то вы чего ожидаете?

– От тебя? Что я могу от тебя ожидать – ты еще молод. И у тебя ничего нет. Руки есть, это да. Но больше ничего.

– Уж не хотите ли вы, чтобы я прикончил Хельгума?

– Ну нет. Еще чего… в деревне знаешь что говорят? Говорят, хорошо бы ты уговорил Хельгума убраться.

– Но ведь каждому понятно: новое учение никогда не побеждает без борьбы.

Дюжий Ингмар будто и не слышал его слов.

– Вот тогда-то всем будет ясно, кто ты есть и на что годишься.

Ингмар отвернулся и вытащил заслонку шлюза. В помещение ворвался оглушительный грохот порога. Ему очень хотелось спросить – а Гертруд? Она тоже примкнула к хельгумианам? Но не спросил. Гордость не позволила выдать свой интерес.

В восемь часов Ингмар вновь опустил заслонку, дождался, пока остановится колесо, и пошел на хутор завтракать. Завтрак, как и всегда в последнее время, замечательный, именно то, что он любит. И Карин, и Хальвор ласковы и приветливы. Как только Ингмар их увидел, сразу понял – ни слову из того, что нес Дюжий Ингмар, верить нельзя. Стало легче на душе – старик преувеличивает.

Но что с Гертруд? Беспокойство все росло, даже аппетит пропал.

– Карин… а ты давно навещала учителя? – внезапно спросил он.

– Не навещала вообще. Не хочу встречаться с безбожниками.

Ингмар долго молчал. Такие слова следует хорошенько обдумать. Мало того – и выбор нелегкий. Отвечать или промолчать? Заговоришь – начнется ссора с домашними, а ссориться не хочется. А промолчишь – решат, что и ты того же мнения.

– Никогда не замечал в нем никакого безбожия, – сказал он наконец. – Все же четыре года у них прожил.

Сказал – и поставил Карин перед тем же выбором: молчать или высказаться? Можно, конечно, не отвечать, но она же должна говорить правду, даже если правда неприятна. Лжи в новой вере места нет, а молчание в иных случаях – та же ложь.

– Если люди не хотят слушать зов Божий, кто же они еще, как не безбожники?

– Это же так важно, – вставил Хальвор. – Правильное воспитание с самого рождения.

– Сторм, между прочим, воспитал весь приход, Хальвор. И тебя в том числе.

– Может быть. Но он не научил нас главному: как жить правильно, по-божьи.

– А мне казалось, Карин, ты всегда так и жила. Не припомню случая, чтобы ты поступила несправедливо, или не по-божьи, как вы это называете.

– Я попробую тебе объяснить, Ингмар. Старая вера – как идти по круглому бревну в реке. То ли пройдешь, то ли свалишься – неизвестно. Но когда твои братья-христиане рядом, обязательно подадут руку и поддержат. И ты сможешь пройти узкой дорожкой справедливости, ни разу не упав и даже не поскользнувшись. К тому же несколько бревен – уже плот.

– Это верно, – сказал Ингмар задумчиво. – Может, и поддержат. Но тогда от тебя никаких усилий не требуется. Шагай хоть туда, хоть сюда – все равно поддержат.

– Еще как требуется. Дорога трудна, но не невозможна. А без поддержки – конец один.

– И все же: что с учителем?

– Мы все… нет, не все, только те, кто присоединился к Хельгуму. Мы забрали детей из школы. Не хотим, чтобы их воспитывали в старой, неправильной вере.

– А что сказал учитель?

– Сказал, что есть закон. Дети должны ходить в школу.

– И я так думаю, – кивнул Ингмар. – Должны.

– И что он сделал? Представляешь, что он сделал? Послал констебля к Исраелю Тумассону и к Кристеру Ларссону. Детей забрали насильно.

– И теперь, значит, вы со Стормом во врагах? Та-ак…

– Мы ищем поддержку друг у друга.

– А всех остальных зачислили во враги?

– Почему – во враги? Нет, конечно. Мы просто держимся от них подальше. Не хотим, чтобы нас вовлекали во грех.

С каждой минутой они говорили тише и тише – и Ингмар, и Карин с Хальвором. Довольно необычно, но понять можно: разговор принял опасное направление, боялись обронить неосторожное слово

– А вот от Гертруд могу передать привет, – сказала Карин. Постаралась, чтобы прозвучало шутливо и примирительно. – Хельгум много с ней разговаривал зимой, и она решила присоединиться к нам.

У Ингмара задрожала губа. Весь день он словно ждал выстрела – и вот выстрел грянул. Теперь пулю не вынуть.

– Вот как… – хотел сказать равнодушно, а получился сиплый шепот. – Да… много чего происходит, пока ты в лесу.

Ингмар внезапно понял: Хельгум все это время упорно ставил силки. Ставил и ставил – и вот теперь в них попалась и Гертруд. И Гертруд тоже.

– А что будет со мной? – И опять голос подвел. Вышло жалобно и беспомощно.

– Как это что? – Хальвор пожал плечами. – Ты будешь с нами. Сейчас придет Хельгум. Поговори с ним, и вопрос решен. Сам увидишь.

– А если я не захочу принимать новую веру?

Наступило тягостное молчание.

– Разве не может так случиться? Не захочу – и все тут?

– Ингмар… не говори ничего. Подожди. – Карин смотрела на него умоляюще. – Поговори сначала с Хельгумом.

– Сначала ответь на вопрос: если я все же не захочу? Вы меня выгоните? Не захотите жить со мной под одной крышей? – Ингмар резко встал.

Ни Карин, ни Хальвор не произнесли ни слова. Ингмар оцепенел, но быстро взял себя в руки.

– Тогда, по крайней мере, скажите, как быть с лесопилкой.

Хальвор и Карин уставились друг на друга, не решаясь произнести ни слова.