Текст книги "Легенды о Шагающем камне. Курс выживания для наблюдателя"

Каганат не может выделиться.

Приоритеты руссиян не допускают варианта, чтобы Каганат стал Данией.

Нужно заметить, с этой идеей того, что они легко и непринужденно называют «референдумами» в пределах известных ареалов не просто что-то неясно, а скорее за пределами доступного логике. Посторонний смотрит и, как ни пытается, видит все в довольно однообразном свете. Вы сами определите для себя, где тут остается место для дипломатии. Кому приходят в голову такие дорогостоящие мероприятия, на мой взгляд, тот либо не в силах разглядеть, что участвует в сценарии с заранее заданным финалом, либо создает его сам. Причем, то, в какую сторону ему шагать дальше, решает не сам коренной состав этнического домена, как, скажем, в Эстонии – далеко нет, а те, кто старается ее не допустить. Кое-кто уже и сам уловил запах сценической постановки. Разве не стоит сюжет быть сохраненным для потомков? Положим, есть некая чисто виртуальная республика. Хорошо. Вот есть другая, прямо там же. Это тоже можно понять. И в той и в другой найден сегмент населения, уверенно причисляющий себя и собственное происхождение к конкретной, не вызывающей никаких сомнений в себе и своих желаниях, единой нации: русский конкордат. Другими словами, к тому, что находится за пределами республик той и другой.

Но говорят они и, как можно догадаться, будут говорить не на языках республик той и другой – все они говорят исключительно на своем, и больше того: требуют того же от всех других, делая это всей логикой и всеми средствами. Есть мнение, что так им проще. Иначе сказать, прямо и откровенно не только представляют то, что за пределами республик той или другой, а и сами интересы того, что за их пределами. Говоря еще короче: свои интересы. Пока все правильно? Поправьте меня, если где-то соврал.

Теперь, тому же сегменту русси вы предлагаете какой-то очередной исторический выбор: делать еще одну Прибалтику из исторически до крайности чуждых ему двух доменов Каганата – тех самых, которые, согласно самим московским опросникам не вызывали у них ничего, помимо исторической ненависти – или нет, не делать. Но ведь это даже не Прибалтика. И тут в воображении конкретного сегмента приоритетных интересов во всем своем спектре немедленно предстает панорама вполне конкретного будущего.

Совсем несложный расклад открыт его обеспокоенному взору: пока там все говорят на их языке – языке пн. Любой из них, даже кому от природы нечем понимать, моментально понимает, что будет и чем примерно может закончиться. Ну с какой стати, объясните кому-нибудь, он возьмет вдруг на себя титанический труд учить языки этнических доменов, которые в его известном представлении даже не прибалтийские, – когда ему проще сделать элементарный, единственно возможный для него выбор – и их не учить? И все будут говорить на его языке.

Но и это еще не все – если бы только тем все ограничивалось. Конкордат пойдет на любой шаг, чтобы подобную перспективу исключить как вероятность. Попытайтесь над административным зданием вывесить один национальный флаг своей независимой республики – и вам скоро шумно разъяснят, чья вы собственность.

Чтобы из референдума в пределах чуждого этнического домена сделать Судебное Заседание Кенгуру, достаточно решения, которое всегда оказывается лишь решением одной стороны. Приоритетной нации.

Чтобы выдержать жизнь в предложенной форме, чтобы вынести русский образ жизни и не сразу сломаться, любому рабочему человеку нужно поспешно бежать за новой бутылкой водки. Я боюсь даже представить, во что обойдется Москве и п.н., если в обоих этноареалах трезвый образ жизни станет хоть сколько-нибудь массовым.

Под занавес остался еще один более чем деликатный момент, который, как всегда, делая вид, что его нет, как раз в такого рода делах хоронить сразу было бы неразумно (его еще и подать надо суметь достаточно деликатно). Речь идет о столетиями способных тлеть аспектах доисторической психологии. Точнее всего смысл дела передала бы брошенная кем-то насмешливая фраза по тому поводу, что «Золотая Орда возвращается». Этнический фонд ареала может этого хотеть, этнический фонд ареала может этого не хотеть – но, в массе бедствующий, в массе нищенствующий, по любым реальным критериям современного мира полуграмотный, со спившимся лицом, с одним и тем же небритым образом, с не своим шрифтом, с чужим паспортом и русским отчеством, в «отсидевшей» телогрейке или отечественной демисезонной куртке вывозимый на очередной трудодень в стандартных неизменно воняющих авто, которые даже в самих русских КБ-разработчиках называют «скотовозами»; незримо и тихо сидя по русским хрущ-этажкам и обшарпанным жилым панелям, растягивая на редком досуге русские гласные под русскую гармошку на фоне домашних скудных книжных полок, аккуратно заставленных одними и теми же скудными, но достаточно русскими фамилиями, – хочет он или не хочет, но его нечеткий образ даже и по настоящий день, стоит лишь дернуть чуть посильнее, невзирая на все закономерности ассимиляции, в глазах любого русси несет на себе одну и ту же впитавшуюся в его генотип ассоциацию (смысл здесь буквальный). Не уверен, что получилось деликатно, но по крайней мере все поняли, о чем речь.

Рассказывали, по Москве и вотчинам, беспокойство которых именно по данному поводу грозило уже перерасти в рамки целого этносоциального явления, было даже проведено специальное обследование населения со всем необходимым привлечением маркеров X и Y, их процентного содержания, микросателлитных повторов, Ц-аллеля и прочего. Ну, понятно, с каким результатом. Развеселый период железной, но на редкость веротерпимой бесстыдной татарской эры – и нигде никаких следов.

А какой-то осел-думок, депутатик от республики доходчиво пускается в лингвистические разъяснения перед широко зевающими руссиянами касательно особенностей в созвучиях имени «Гузель», мягко округляя губы и надеясь тем проложить дорогу для новой латинской графики. Можно только догадываться, что для его республики изменилось к лучшему, оттого что он там сенаторствует, мягко округляя губы.

Оба еврокочевых этноса несут, говорят, генотип настолько древний, что в отличие от других их исходный первоэтнос не поддается установлению: 13000 лет теряются в слоях времен уже где-то за пределами возникновения письменности. Даже зарождение цивилизации и древние тюрки моложе его, и если о других знают еще по следам письменности, то тут не помогает даже ДНК-диагностика.

И они имеют право не только выжить (а теперь они могут сделать это, если всё явление тотальной принудительной русификации в пределах половины континента смогли пережить с относительными потерями), но и на собственное усмотрение выбирать краски, в которых рисовать себе свое собственное будущее.

Я не знаю, загибает ли кто-то пальцы в кулак, отмечая для себя, как уходят, валятся одно за другим, в порядке очередности и все вместе, бетонные крепления прежних утративших ценность убеждений; как выбираются из-под одинаковых завалов покойники и, не оглядываясь, спотыкаясь и никого не видя, уходят все по своим делам. Только и с расстояния в несколько парсеков я узнал бы то выражение единственно верного пути на осунувшемся лице времени, принимая как данность это и воспринимая как неизбежность другое. И чем больше там выбирается одних, тем сильнее понимание приближающегося итога в лицах других, и никто толком не знает, сколько еще нужно этих, чтобы совсем хорошо стало всем остальным, а если кто-то и знает, то почему-то молчит.

И я назову вам конкретное имя – чтобы не ушло просто так в бездну темных времен и чтобы в самой дикой корчме его вспоминали, плюясь, и крестясь проклинали, за каждым столом, – оно виновником будет по самым нехорошим пунктам всех обвинений. И имя то, никто не догадается, кто: Северная Ирландия.

Ее английский протестантизм. Но чтобы благополучно пройти все барьеры исторических обвинений и сохранить о себе еще хоть какое-то подобие доброго имени, героической саге предстоит преодолеть требующую мужества и терпения тропу мрачных предысторий и возленаучных наблюдений. Преодолеем ее тоже – если больше не оставлено ничего: скромно и со смирением.

Если бы мне задали вопрос, согласился бы я на космос, возведенный на костях рабочих лагерей смерти, я бы ответил, что из всех возможных решений это было бы самым странным.

Этот мир бежит, все наращивая какие-то несусветные темпы, он стремительно несется, хотя до сих пор так толком и не выяснив, куда, день ото дня он вроде бы развивает и одерживает верх над неслыханными скоростями, грозя уже сорваться на космические ускорения, гудя всеми своими этажами, гремя, убегая, но так никуда никогда и не уходя. Историю человека пронизывает цепь сменявших одна другую империй, культур и цивилизаций – разных, сходных и совсем непохожих. Все они несли индивидуальные, чисто свои отличия, но у всех империй был один и тот же отличительный признак. Каждая из них спала и видела, как бы только расширить себя настолько, насколько это вообще возможно за чужой счет. Что-то около 2-х с половиной тысячелетий назад Персидская империя (почему именно Персидская, потому что на общем фоне она выглядит достаточно нейтральной, были, понятно, и другие, нейтральные менее), удивлявшая современников своими аппетитами. Короче говоря, в колониях-сатрапиях своих она осуществляла контроль посредством так называемых «Глаз Правителя» с довольно широким спектром возможностей управления – как бы сегодня сказали, полномочных представителей президента на местах. Была их тогда масса, этих «глаз», и вся их трудовая активность заключалась лишь в одном, ничего по возможности не делать и поддерживать стабильность по региону и империи в целом. Ездили они, понятно, и жили не за свой счет, комплектовали просьбы трудящегося населения в адрес конкретного Правителя и смотрели, насколько велика вероятность вооруженного недовольства именно здесь, прикидывая сразу же, на какой процент обычный налог получилось бы взгромоздить еще, так чтобы вероятность такого недовольства все же не превысила допустимой отметки. Умирали они богатыми.

Не может не доставлять удовольствия наблюдать, как уже в наши дни те же функции персонального доверенного «Глаза президента» в меру отпущенного природой здоровья Кириенко выполняет в городе Túban Kama и непосредственно по региону всех сабантуев. Сам же президент, никому по обычаю не доверяя и во всем желая удостовериться лично, отбыл как будто вполне удовлетворенным, рука об руку, широким шагом с президентом татарским пройдясь и напоследок улегшись лицом в ставший уже широко известным за Хребтом таз с татарской сметаной. Зачем он в нее улегся – сейчас трудно сказать. Мнения ходили разные, одни говорили, что на то была воля аллаха; другие – что так было задумано. Задумано, надо сказать, неплохо, по-деловому и без долгих вступлений. Придя к мнению, что для 54% поработал тут уже вполне достаточно и что в ханстве «будут сидеть тихо», гость уже со спокойным сердцем отправился домачивать Хребет горцев, предусмотрительно оставив лишь после себя датчик-детектор на случай непредвиденной взрывоопасной ситуации. Кириенко (или как там его), так сказать, уже на подходе был в курсе, где лежать можно, и был только вопрос времени, когда вместе с ним уляжется весь руководящий состав. По крайней мере, так выглядело. Видя все это, я даже подумать не решаюсь, во что бы руководство, не долго раздумывая и все вместе, в полном составе с обычной прислугой, телохранителями, секретаршами и домашними питомцами, улеглось бы еще, гарантируй им кто-то, что «сидеть тихо» там будут столько, сколько скажут. Со стороны остается тихо про себя удивляться, насколько же несложно бывает купить целиком народ – достаточно лишь на ломанном языке не очень уверенно произнести с русским акцентом: «Isanme sez!..» И можно не оборачиваясь забирать с собой всю половину национальных денег домой. А народу, судя по довольным визгам, ничего другого было и не нужно.

Беспечный народ, по всему, согласился бы заплатить и не 54%, а еще больше, только бы уложить Москву в таз со своей сметаной и посмотреть, что она будет делать потом. У Кириенко, конечно, другой профиль и другой уровень контактов. Мягкость его сердца не простирает себя до таких пределов, как сказал бы Сенека. На сегодняшний день по Москве это, наверное, самый большой эксперт по сабантуям. Если выключить звук, то на голубом мониторе остается только обшарпанный навес беседки и под ней лишь одно ухоженное категорично дергающееся лицо с достаточно круглым умным выражением.

Голова по традиции аккуратно причесана и решительно меняет эклиптику смещений по всему доступному периметру кадра, так чтобы не забыт остался ни один из слушателей притихшего сабантуя. Сабантуй большой и леса там много, но даже не слыша, каждый догадывается, что теплая, любящая рука Москвы возлежит на всех, кто трудится, кто своим трудом строит ей новую страну, новый мир и Новую Нацию, послушно внемля и празднуя. Она все видит и она все помнит. Она все знает о всех даже еще до того, как они сумеют узнать об этом сами – не надо ненужных движений. Не стоит делать так, что ей могло бы показаться ненужным и не понравиться. Чтобы она не перестала быть теплой и не перестала быть любящей… лишь вместе… Только с Руссией. Снизойдет на всех одно большое хорошо… вас не забыла… Она слышит вас и ждет вас… Восславим будущее большое хорошо и возьмемся сегодня за руки…

Там как будто не осталось уже ни одной администрации, с кем бы он ни снялся, ни пожал крепко руку и чего-нибудь ни пообещал. По тому, как липли в кадр местные мурзилки и корольки с наетыми лицами, стараясь сохранить себя для места в исторической пленке, по всем пунктам выигрывающие уже только от одного факта вашего существования (вы будете платить им просто потому что вы есть; даже на свои выборы они будут загонять вас на ваши деньги, со все той же сотни долларов в месяц – против их $3,000. Это, пожалуй, единственная прослойка, которая будет держаться за дверные косяки своих кабинетов до последнего патрона: зачем они будут у вас что-то менять, у них и так все хорошо.), и как добросовестно внимал крепко отдохнувший народ, слегка покачиваясь от старания не пропустить ничего из сказанного, задерживаясь в процессе поднятия и опускания на глаза век. Он явно успел вовремя сообразить, когда нужно не упустить момент поддернуть тариф. Я редко пускаюсь на заведомо рискованные прогнозы, когда их можно проверить, но здесь я бы с высокой вероятностью успешного исхода предсказал, что инициатива тех самых исторических 54% выплат исходила именно от него. Вот уж воистину, как дошли еще и до нас со времен Золотой Орды разумные слова: «Никогда не верь русскому, сующему тебе подарки».

То, что зачастую наблюдаешь на устланных батистом открытых площадках политических подмостков и что делается в их глубокой тени, почему-то всегда удобнее всего описывалось в терминах спортивного рукоприкладства и его прикладных аспектов на свежем воздухе. А то, что было предложено татарскому президенту, весь комплекс мероприятий с сеансом петтинга, мытья и катания уже вовсе высчитывалось по нормативам поединка. Один почти открыто навязывает свою в основе примитивную, но как нельзя более подходящую именно здесь и сейчас тактику, другой пробует в ответ рассчитать стратегию – и в результате мудрость легко подменяется осторожностью. Был некогда один опытный мастер мордобоя, в рамках ринга, Хемингуэй, он говорил, что такое происходит едва ли не со всеми – ближе к старости.

И произошло то, что на языке спортивных поединков и уличных «мирных урегулирований» хорошо известно под названием «не выдержать взгляда». Пенсионер республиканского значения элементарно не выдержал взгляда – не счел это дальновидным. И сделал то, чего не простили в свое время даже Акелле. Он тоже решил достать их на измор, еще один эволюционист. Как будто у других по десять жизней и они не знают, что с ними делать. Это уже не были движения человека, который обычным распоряжением приостанавливает набор в армию и вводит на дорожных указателях надписи на родном языке – перед языком пн. В нужную минуту национальный дедушка забыл, что он у себя дома, и когда нельзя было молчать, надо было отвечать на своем языке, отложив на край стола тысячелетние обычаи гостеприимства. Если бы далекий гость, как того требуют древние обычаи, хотел бы проявить уважение в дипломатии, он бы пришел со своим переводчиком. Как бы в скромный знак того, что в республике государственными и равноправными языками принято считать два.

Но московский президент не сомневался, что татарский президент будет говорить на его языке. Жаль, там не было меня (не в качестве переводчика, а как штатного авгура), у меня богатый опыт игры «в гляделки», вряд ли московский президент ушел бы оттуда блестя ботинками, с тем же тихо светящимся лицом и чемоданами, набитыми 54% национальных денег. Это то, что на их языке называется успехами дипломатии.

Он не только ничего не платил за возможность, не оборачиваясь, мочить и домачивать, но ему еще и доплатили половину своего.

Гостю больше ничего не оставалось, как наносить деловые визиты, ложиться в таз со сметаной и демонстрировать сдобное лицо и твердую руку. Ни на какие бы эксцессы ни конкордат, ни кто-то другой не решились – на каком бы из нескольких тысяч языков планеты татарский президент вдруг ни заговорил и как бы непредсказуемо себя бы ни повел.

Москва в таком положении, когда неосторожное движение именно здесь может задействовать цепную реакцию, чтобы тогда досталось уже всем, и там это еще помнят. В непростых условиях и до тех пор, пока ООН все еще дышит без перерыва в затылок, пока московский президент не заговорит ее насмерть, вся Большая Кормушка сама заплатит широкой русской рукой, лишь бы Каганат во время кампаний против горцев вел себя хорошо и дал бы их доломать. Чтобы потом – уже с совсем другими глазами и совсем другим выражением – обратить внимание на сам Каганат. То, что ни на какие два фронта и два центра «международного зла», берущих отчего-то пример со стран Прибалтики, терпения у ООН не хватит, читалось даже по обрывкам доходивших с запада мнений. Время детских вопросов, вроде почему войны должна оплачивать республика, которой они нужны, как Австралии их победоносное завершение, ушло: она уже оплатила, что разрушить было запланировано не ею. Но еще не успело уйти время для вопроса, почему теперь она должна оплачивать восстановление того, что разрушено не ею, – и компенсации пострадавшим. Почему бы это с тем же размахом не осуществить тому, кто это сделал?

Попробуйте сесть удобнее в кресле, прикрыть глаза рукой и вдуматься: на убийство одного только Дудаева московский Ельцин, не задумываясь, подписал бумажку на $1,200,000.00 (и это без учета общего числа заходов самолето-вылетов, из которых в несколько десятков миллионов рублей каждый, всю конечную сумму которых не скажет теперь уже никто). Но ведь президентская зарплата не тянет столько нулей.

Поправьте меня, если я был далеко и не так расслышал: это не после этого ли приоритетный идиот всем ста сорока этносам половины континента, менее всего о том обеспокоенным, соболезнующим, похоронным голосом пообещал, что «теперь будет поспокойнее»? Причем, с какой стати должно вдруг стать «поспокойнее», так и осталось непонятным. Если бы меня подняли среди ночи и спросили, кошельками какой страны я пожелал бы в данную минуту воспользоваться для посильного уничтожения своих личных религиозных врагов, на выбор, я бы сразу ответил, той, у подойного вида популяции которой от рождения будут зашнурованы рты. Мне просто как человеку тогда неприятно было знать, что по свидетельству едва ли не всех, имевших с этим его врагом дело, то был на редкость сообразительный, интеллигентный и начитанный человек, сравнение с которым не выдерживал ни один из русских правителей. Воспринимается тем более странно, что сам известный образ врага русского народа строился всеми московскими информ– и ТВ-системами по одному и тому же многовековому чисто русскому принципу: «врагу полагается быть дураком».

Давайте немного поговорим о проблематике морали п.н. и ее нелегкой судьбе.1717
  Не нужно слать возражений насчет купающихся в крови интеллигентных вождей Индокитая и что аномальная начитанность не исключает генетических мерзавцев, ненавижу, когда мне возражают, когда я прав. Здесь разговор на разные темы и о само собой разумеющихся вещах. Категории интеллигентности вообще лучше оставить интеллигентам, вас они встретят обвалом аплодисментов. Насколько я понимаю в интеллигентности, она мало что понимает в предмете. Не говоря о том, что нельзя на меня взваливать ответственность еще и за индокитайские критерии интеллигентности. Как и за скользкие критерии начитанного сознания тоже; я вспоминаю даже брезгливые вполне компетентные мнения исторических масштабов, относивших начитанность к безусловно негативным приобретениям. Чтобы быть совсем точным, речь шла о гипертрофии незрелой образованности: о молодых научных работниках с условным рефлексом продуцирования мыслей при перелистывании книг. Но это мало тут кому интересно. Компетентным мнениям самим, правда, это не мешало надо и не надо демонстрировать до конца жизни начитанность самую широкую. Тут уж как водится, когда речь заходит о недостатках, они всегда чужие. Вот, скажем, опыт мой собственный: по роду своей деятельности мне несколько раз в жизни приходилось сталкиваться с людьми (до крайности, надо сказать, редкий в своем роде подвид гуманоидов), которые, во всех других отношениях будучи вполне нормальными, трезвыми и разумными, уже по причине какой-то организации биологии не были способны побыть какое-то время мерзавцами. Говорю это, насколько сам я разбираюсь в организациях биологии. Мне против воли первым делом тут приходит на ум зависимость от неких генетических параметров. К сожалению, сам я не отношу себя к этому безусловно достойному, заслуживающему всяческих аплодисментов типу людей, будучи как раз из тех, кто, глядя вокруг, вот так с ходу не будет желать счастья направо и налево всем и каждому. – Нет, не сейчас, совсем не для этого времени. Когда-нибудь – очень может быть, чего не бывает. Напротив: без особых усилий и даже легко такие, как мы, находили в окружающем повод другим желать больших неприятностей, более того: мы всегда готовы помочь им почувствовать себя глубоко несчастными. Но вернемся к редким представителям. В русле какой-то непредсказуемой логики эволюции именно такие при оптимуме условий легче других выявляют наклонность к искусству оставаться холодным, когда нужно, жестоким, а так же к исключительной аккуратности в действиях, расчетах и ненависти. Иногда, когда вокруг темно, уютно и тихо, я закрываю глаза и вижу именно таких вот, оставшихся без предрассудков, непредсказуемых в последствиях и восприимчивых к каждой новой фазе луны – и где-то там за ними дальше молча ждущие в ночи огни твоего легиона. И у каждого впереди – горизонт. Почти вечность. Это немыслимо.


[Закрыть] Попробуйте, все так же не покидая удобного кресла, ответить для себя на несложный в общем-то вопрос, в чем ценность жизни. Чем отличается одна от другой, почему один живет до настоящего времени, всем бы так жить, как он живет, а другой нет, и в чем может состоять разница между тем и другим? (Есть же где-то здесь несомненная разница, раз одно есть, а другого нет, так ведь?) Кто-то из непредвзятых и достаточно посторонних, досмотрев сюжет рукописи до конца, возможно, даже помолчит и под общим впечатлением еще вынесет свой вердикт, что в некоем конкретном государстве, в некоем конкретном контексте и исторической ситуации кто-то не сподобился вовремя обналичить себе достаточно русской фамилии. И еще скажет, что разница в том, что он не мог подписать той же равноценной по нулям бумажки, которую смог подписать другой. И будет не прав.

Разница в том, что он не стал бы этого делать.

«Злой тотем» получился слишком умным, чтобы справиться со своей ролью. Кого же ты, дружок, закажешь следующим?

Еще легче самому, без участливого содействия п.н. понять, чем же конкретно он им пришелся не по вкусу. Для и без того на редкость упрямых горцев он был тем же, что для горного ударного врубового инструмента – крохотный кончик сверхпрочной грани. Понятно, как русские должны были воспринимать открытый президентский кортеж, в котором плечо к плечу татарский президент и президент горцев стоя машут руками жителям, и улицу в прибалтийской столице, названную его именем. Я хотел бы сказать это как-то так, чтобы хотя бы краем уха быть услышанным каждой из обитающих тут еще сотни разных этнических культур, потому что то же самое касается и всякой другой. Здесь хорошо показано, кого они будут заказывать и убирать прежде всего – если кто-то будет.

Вы лучше стали жить оттого, что не стало его – и с ним многих других?

Совок все тот же, что ему сделается. В своей наиболее интимной части он оказался несколько крепче, чем рассчитывали во всех цитатниках международных конвенций насчет достояний разумов, и несравнимо много крепче, чем предпочитают говорить в среде самих его обитателей. Совковый механизм всюду и всегда может быть лишь одним и тем же, как его ни перестраивай и что в нем ни реформируй; как ни разверни и ни встань, он все так же останется наиболее оптимальным инженерным решением складирования трупов в штабеля и траншеи «братьев». И что бы где кто ни делал и как бы ни суггестировал, все, что можно еще тем механизмам собрать и построить, это лишь все то же нетускнеющее светлое будущее с русским лицом.

В этом месте я совсем было решил, что время уже понемногу выезжать из темы и заняться более приятными делами, для одной случайной рукописи будет достаточно, а потом как-то неожиданно вдруг поймал себя на мысли: а с чего я вдруг взял, что они претендуют на что-то другое?

В следующем пункте я приложу усилия быть кратким и понятным, как нигде, сознавая, насколько неудобны такие вещи для усвоения. Ход мыслей русси один и тот же, он до предела прост. Где-то там далеко если что-то и рвется и падает, так это лишь потому, что близко какие-то шахиды. А от Каганата, напротив, далеко. И как всюду у п.н., насколько я разглядел, – ни слова о том, в чем же причина и почему на это идут. Ни один из п.н. не допустит мысли, что дело может лежать в нем самом. «Так происходит потому, что те просто еще не достаточно русские». И далее в пределы круга света, из темноты и удобной одинаковости начинает проступать Каганат – со своим бумажным «суверенитетом», но упорно пробирающийся к автономии. И тогда поступают так.

Свое проклятье стараются сделать проклятьем его.

По моим наблюдениям, в республике предпочитают хранить гробовое молчание, и это может окончиться очень плохо. Никого не устроило бы еще что-то больше, чем п.н. – всякий инцидент в пределах республик, который удалось бы подвести под графу терроризма: чтобы именно там, коренное население где исторически той же самой неудобной веры, что и добывающие себе автономию оружием. Выгоды тут для москвы настолько откровенны и они настолько лежат на поверхности, что нет необходимости занимать дополнительное место их перечислением.

То есть я вот к чему клоню. Мне очень не хотелось бы заработать себе еще титул черного провозвестника, но такой терракт на территории республики можно считать уже как бы состоявшимся. Выглядит так, что это вопрос времени, вероятность похожего события стремится к единице. Хотел бы я, чтобы мне доказал кто-то обратное.

Те, кто относит себя к конфессии православных, словно томим войной двух взаимоисключающих желаний, с одной стороны подзуживать, с другой прикусить себе язык, чтобы не разбудить зверя. Кажется, сдвиг в нужном направлении именно их усилиями уже сделан. Дело тут вот в чем. Знание одного того, что такое возможно, часто в корне меняет ход прежних событий. Убедив молчаливое коренное население, что яма руссиян – это небом предназначенная яма для него, ему ничего не остается, как закопать собственные пожелания о независимости. Что от него и требуется. Никто, повторю еще раз, не будет заинтересован в принятии на себя проклятья русских в этническом ареале данном и любом ином больше, чем сами русские.

И, наверное, никто не дал бы за него дороже.

(Разумеется, исключая пределы их собственного жилого подъезда). На их языке такая страна называется «единой». Первыми из первых сразу выиграют они. Сегодня даже татарские бабушки в продуктовом обычном магазинчике, принимая от меня под прилавок тяжелый кейс, полуиспуганно интересуются, нет ли там бомбы. В терминах п.н. это носит название высокого уровня бдительности.

То есть я хочу показать, они усилиями своих печатных-вещающих сверхмощностей уже своего добились. Дома падают в Москве, а бомбу ищут в Уфе. Их заинтересованность в повальной неврастении на территории «Нового Каганата» теперь готова перейти в свою логично выдержанную, следующую стадию тотальной пандемии. Осталось только сделать последний толчок.

Сейчас я уже не думаю, что данному этническому домену кто-то сумеет помочь, если только тот не разглядит у себя по крайней мере уверенных национальных пределов. Я видел сам, «приоритетная нация» там совсем неплохо устроилась. Все говорят на их языке, все печатают их буквами, у них самые широкие виды на вещание – и теперь все уже и думают на их языке тоже.

Если называть вещи своими именами (что очень экономично, но чего делать часто не рекомендуется), Хребет горцев может выделить целые сцены и периоды, когда именно неуверенность перед Каганатом заставляла московского президента быть миролюбивым до жестокости. Временами Москве изменяло чувство меры, и там почти не прикрываясь выставляли Ичкерию так, чтобы далеко было хорошо видно. Смысл всякий раз был простым, доступными и неоднократно уже опробованным на практике: «…и так будет с каждым, кто сделает попытку бежать за пределы лагеря». Отдельные эпизоды – сколько их на самом деле, не скажет теперь никто, – вроде «московских зачисток», любой непредвзятый человек определит прямым геноцидом. Критерий генетической селекции был каждый раз одним и срабатывал безотказно: не достаточно приоритетная фамилия и отсутствие под одеждой крестика пн.

До настоящего дня считалось, что о русском режиме сказано если не все, то почти все. Так вот, если больше некому, я попробую взять на себя труд показать обратное. Есть даже вполне валидный, проверенный метод оценки качества сделанного. Они не склонны из доказательств такого рода делать неброскую книгу в формате легенд. Отчего-то они не спешат немедленно и решительно объявлять их достижениями своей демократии.

Рассказывали, для глаз и ушей ООН, несговорчивых и ничему не верящих на слово, произнесенному с жутким русским акцентом, была практика отбора ничтожной части процента сопротивленцев из захваченных к показательному в меру внятному судебному разбирательству – «по одной голове на аул». А все оставшееся убиралось в рабочем порядке. Хотя бы на минуту сделать над собой усилие и обернуться назад. Целый этнос, пущенный на функцию злого тотема. Я не знаю, как все будет дальше и на что то самое будущее не будет похоже, но даже сегодня я без усилий могу расслышать молчание тех, «кто приходит следом», и их холодное внимание медика, исключающего контакт с инфекцией. И я больше не спрашиваю себя, неужели там дальше без меня не разберутся. Без меня, может, и разберутся, но как всегда опуская детали.

Глядя на корректную тактику поведения татарского президента, свойственную скорее западным странам, а совсем не конкордату и далеко не всегда здесь уместную, невольно просыпается к жизни один и тот же бестактный вопрос. Насколько справедливым будет приписать те отдаваемые «приоритетным» 20 своих миллиардов из 30 и его ухоженный вид практике долго ожидавшейся москвой «твердой» руки?

Рассказывавшие это люди, умные, образованные, тренированные и веселые, любившие на каждый из жизненных случаев иметь свое собственное сепаратное мнение, особенно, когда их не просили, доходя до этого места, становились как-то удивительно немногословными, невнятными и молчаливыми, словно готовы были потерять нормальное дыхание, стоило делу коснуться практических переложений понятия «мера личной свободы». И поначалу я легко пропускал это мимо внимания, но потом попробовал и не мог подобрать тому хорошего объяснения, более или менее приемлемое объяснение подбирая обычно всему. Я не мог думать, что так элементарный страх поднимается со дна и подминает течение их обычного внимания под себя. Люди, умевшие крепко спать в альпинистской подвеске на бесконечных голых отвесах, где не видно даже птиц, потому что там не на что сесть, и знавшие, как выглядит в раздвинутом настежь бортовом люке клеточка своего поля, которую нельзя отличить от сотен таких же других, – те люди всегда очень по-своему понимали то, что другие называли страхом. И тогда мне казалось, что дело в самой основе своей уже не в одном «Новом Ханстве», которому предстояло быть покладистым и тихим, не в пресловутой чеченской нефти, позволившей в свое время распухнуть индустрии русси, и даже не в опасении остаться в памяти «сдавшимся». Цепь лежала много глубже и была много важнее и о ней вряд ли даже честно старались думать сами ее администраторы, как не думает и не оборачивается на последствия предусмотрительный «паханок», высоко оценивающий приоритеты равновесия в непростом коллективе урок и превентивно пускающий под нож все, чего сам не может понять.