Текст книги "Легенды о Шагающем камне. Курс выживания для наблюдателя"

Здесь не ставилась цель выявлять достоверность сказанного. Это не только не мой профиль, мне это неинтересно и не нужно – у меня нет желания подвергать сомнению очевидные вещи. Как говорил Артур Кларк, подтверждения требуют только хорошие новости. Я лишь хотел показать собственно взгляд самих участников «Заседания Кенгуру» на мероприятие и практически полную невозможность разглядеть или хотя бы только заподозрить, что что-то могло бы быть совсем не так.

4.5

В пределах территориальной единицы, известной в настоящее время под названием «республика», на сегодняшний день насчитывается около двухсот пятидесяти деятелей, так или иначе, тем или иным образом имеющих отношение к власти самого реального, политического масштаба. Это те, кому, чтобы что-то реально изменить, нужно сказать два слова. Это те самые, кто получает деньги за то, что говорит.

Достоинствами и усилиями обычной оргтехники и известного излишка времени ряд тезисов рукописи, что сейчас перед вами, в свое время лежали у двухсот из того же числа. От традиционно благополучных наместников феодов и до самых вершин. Как кто-то сразу предскажет, ответа назад не было ни одного. Зачем они будут что-то делать, когда им проще не делать ничего.1818
  И только Соединенные Штаты, глядеть на которые при всей их бессовестности иногда можно лишь качая от восхищения головой, снова, опять и здесь успели оказаться впереди всех, введя как раз на такой случай жизни для официальных лиц впечатляющий штраф и лишение свободы сроком до пяти лет.


[Закрыть] Один из знакомых даже не поленился переслать некоему сытому дяде то же в электронной форме. Назад тот выслал вирус.

Другими словами обычной трезвой реакции не было, даже формальной. Помню, тогда мне впервые доступно показали, насколько там не Конгресс Соединенных Штатов. И еще помню, тогда же я не смог удержаться от одного циничного замечания, что со мной случается не так уж часто, в том ключе, что да, это, похоже, сумело вызвать нужное недоумение. Даже медленно думающий московский Ельцин в сравнении с ними выглядит кухонным миксером, готовый лишний раз выйти из-за стола и кому-нибудь пожать руку.

Ситуация вместе с тем не совсем обычная, потому как промолчали даже получающие деньги за то, что дают ответы на любые вопросы – даже самые дурацкие. Вроде бы знающим людям с профессионально подвешенным языком никогда не составило бы труда показать, что такой-то и такой-то автор кругом ошибается и делает это самым катастрофическим образом, между строк сдержанно желая ему пройти где-нибудь курс лечения. Пожалуй, ситуация сложнее, чем кажется. Положение лучше всего, пожалуй, передал бы лингвистический оборот, предусмотренный слоями населения для таких вот как раз случаев, вызывающих недоумение: туфта. Там несколько степеней защиты и еще больше терпения: вы можете побеспокоить передовые из них, но вам не дано познать их все. Я даже и не пытался пробовать. Всякое из таких межнациональных неторопливо-почтово-телефонных предприятий в финансовом отношении очень быстро становится обременительным. Мне неловко признаться, но до меня не сразу дошло, что известная череда одинаковых затылков просто морочила мне голову. Кормушка сделала вид, что не расслышала.

Я позднее только подумал, с чего я взял, что они заинтересованы, чтобы что-то стало меняться.

Я только когда по воле обстоятельств, абсолютно случайно, увидел, где они живут, одинаковый ряд одинаково строгих притаившихся вилл, понял, насколько же наивно было здесь что-то спрашивать. Мне на один только их забор вокруг дома не заработать за всю свою жизнь.

Посмотрите, как у нас интересно получается. Из самых общих соображений такой-то политический адресат, убежденный, что такой-то создатель такой-то возлеполитической рукописи кругом не прав, не станет ограничиваться одной лишь детской констатацией, что тот кругом не прав – ему как минимум показалось бы неловким не приложить еще к тому хотя бы и пару общих мнений, наглядно, на его взгляд, отражающих, в силу чего же конкретно создатель кругом не прав. Законодатель же все-таки подает голос, трибун, как ни поверните, тот, кто предположительно знает все лучше других. Но мнений таких общих нет. Нужно ли в таком случае понимать так, что такой-то создатель рукописи кругом прав?

Вместо этого назад в качестве ответа уходит вирус. Другими словами, гомологичная форма их возражений. В отношении бытовой психологии тут все более или менее понятно – здесь естественная реакция психологической защиты, когда активный запас словесных возражений фатально исчерпан. Так и до сих пор поступают милые моему сердцу мартышки, швыряющиеся банановыми шкурками и пометом. Ведь мало того, что нужно быть даже не наивным школьником – круглым ослом, чтобы надеяться сегодня даже хороший вирус переслать на защищенный сервер. Суть значительно глубже и интереснее.

Локоть к локтю и плечо к плечу – Кормушка внимательно оберегает ту интимную, заповедную зону пресловутого ограниченного доступа, где всегда едят самое вкусное. Начальство защищается.

Не было и, возможно, не будет вовсе другого, еще более убежденного противника, враждебного всяческим реальным неэволюционным преобразованиям, чем обладатель полного холодильника. Мы никогда не жаловались. Мы всегда принимали такое как данность. Скромно и со смирением. В конце концов, не в заборе счастье. Вопреки общепринятому мнению, презирать деньги совсем не трудно – равно как их имея, так их и не имея. Но, безусловно, делать это лучше, их имея. И этих всегда выдавало одно и то же, их пожелания. У всех у них, не важно, в республике или в какой-нибудь очень далекой столице п.н., у их Кошелька мог быть лишь один смысл жизни – на всех: «жить стабильно». То есть оберегая его покой.

Они просто боятся проснуться однажды утром не в этой стране, а в новой.

Так я говорил о стабильности, нашедшей на этих страницах столько предосудительных слов. Меня до сих пор выручало лишь то, что не было необходимости видеть их наетые лица. И еще не видя их, еще их не зная, я уже с уважением отношусь к любому из них, как только и можно относиться к чужому инстинкту, умеющему быть предусмотрительным: даже еще не зная меня, каждый из них уже где-то на уровне бессознательных восприятий животного безошибочно узнает во мне врага по генам. Питеки внимательны, и их никогда не бывает слишком мало. Слишком сыты, чтобы разговаривать, как сказал один ирландец о лошадях. Куда там лошадям до них – эти разговаривают, даже когда сыты. И никто не знает, что с этим делать.

А у него и так все хорошо – зачем ему еще что-то менять. И если где-то кому-то закрывают книги, вначале – по этническим причинам, а затем по собственным идеологическим-религиозным, – так в пересчете на остальной процент населения, целиком погруженного лишь в одну из оставшихся у него мыслей, как сделать деньги, получается настолько незаметно, что легче просто сделать вид, что такого не бывает, и это его трудности, а не системы.

На всех языках этого мира данное явление носит одно четкое понятие: этническая сегрегация. И на всех языках мира это было бы страшным обвинением, но только не в самобытной стране пн. Здесь никому не дадут его даже озвучить, не говоря уже о том, чтобы надеяться услышать грамотный ответ. Этническая или расовая сегрегация, как и любые иные ее формы, предполагает разделение по каким-то категориям и признакам. Оно нужно для определения границ – когда вступить запрету на контакт. Указанное разделение будет, скрыто или явно, выявляться символикой: одеждой, ритуалами, показательными знаками, табу, традициями, наличием акцента. Для вас сюда вносится дополнительный знак-признак, чего больше нет нигде: ваша фамилия. Для вас она будет недостаточно русской. Вы можете без опаски пользоваться общественным автобусом, столовой и что там еще п.н. гарантируют вам из ваших прав – но строго до того порога, пока вы не попытаетесь оказаться на запретной территории приоритетной нации и не сделать претензию на что-то фундаментальное, скажем, на издание своей книги. Дело в том, что, сами того не желая, вы тут прямо вторгаетесь в психоментальную зону их языка: срабатывает защитный механизм.1919
  Не испытывая желания вступать здесь в дискуссию о правомерности определений, лишь коротко обратим внимание на ментальность как надсознательную составляющую любой культуры с вектором протяженности влияния как в плоскости пространства, так и времени, и психику как компонент индивидуальный.


[Закрыть] И он должен будет срабатывать всегда, про какие бы подкомиссии ООН2020
  Framework Convention for the Protection of National Minorities – «Определение Основных Критериев Защиты Национальных Меньшинств»: Международное Соглашение ООН, под которым нация руссиян так же поставила свою подпись. Соглашение, о котором пн не упоминают нигде, никогда и ни при каких условиях – даже в форме случайных перечислений.


[Закрыть] кто-то ни вспоминал: это та зона, которую необходимо освобождать от всего лишнего, чуждого и постороннего, вам ничего с этим не сделать. Вы можете совсем ничего не иметь против их языка и рассматривать его не более лишь как еще одну из наиболее доступных на данный момент времени знаковых систем и средств коммуникации – но тут как раз то, о чем в их присутствии вам лучше будет держать язык за зубами.

И возникает неприятное положение логического провала. Они закрыли доступ в пространство своего языка всем чужим – но выйти из него они не дают никому: они запретили делать это в законодательном порядке.

Мероприятие напомнит вам попытку на ощупь определить в темноте масштабы стены из льда, которая была до вас и которая будет без вас, и в ситуацию которую как раз вам лучше не попадать, даже если вы точно знаете, что в запасе у вас еще масса времени размером в реинкарнацию. Потому что слой этот над вами не имеет ничего против конкретно вас, но он предназначен для таких, как вы. Вы и рады были бы увидеть свою книгу в знаковом пространстве совсем другого языка, никогда больше уже стараясь не беспокоить их, но прежде вам нужно ее издать на этом. Вселенная не уперлась в одну только их систему графических изображений. Вы можете владеть двумя европейскими языками, но они почти заведомо будут ниже того уровня, который бы мог представлять интерес для носителя разговорного иной страны (как ответил редактор одной известной издательской корпорации США, ему неизвестно, кто бы содействовал такой адаптации текста; не располагает он также информацией, кто бы делал это в частном либо ином порядке). Видимо, дальше рисовать ситуацию не нужно. Ведь это не называя еще самого главного. Ничто не способно в чужом посольстве у представителя с достаточной фамилией, произношением и превосходно натренированным языком вызвать настороженность большую, чем ваша попытка получить разрешение на въезд в совсем другую страну, скажем, по разряду «бизнес» с тем, чтобы представить вашу же книгу на рассмотрение там. Это практически означает стопроцентно гарантированный отказ в выезде с пожизненным сроком (отказ вам фиксируется). Вы даже не успеете еще открыть рот, вас уже будет ожидать настойчивое требование освидетельствованного предъявления приглашения издающей стороны, наперед зная, откуда бы вам его привезти, когда вы туда еще не выехали. «Мы решаем». Он, она и они могли не повторять одну фразу по нескольку раз, хорошо и без нее известно, кто все решает. Если слов получилось все-таки больше, чем хотелось, чтобы остаться понятным, скажу то же иначе.

Чтобы вы ни сделали, откуда бы пробраться ни попробовали и через какой бы потайной ход книгу свою пронести ни попытались – вы проиграете в любом случае. Если книга плохая, она не будет издана просто по понятным соображениям приемлемости изложения. Если книга будет расценена как «слишком умная», вы прямо нарушаете условие вашей дополнительности. Территория их языка – одно из не подлежащих обсуждению. Отношение иерархии-соподчинения возможных культур в пространстве психоментальной плоскости их измерений допустимого считается как бы само собой разумеющимся, почти естественным.

Но забираться в пространство чужих и чуждых им языков и выбирать, какая графика там быть должна, они могут – без тени смущения. Разумеется, такая графика у тех должна быть их. Так ими определены категории отношений приоритетов для «неприоритетных».

Надо ли говорить, что сама формула нигде обозначена не будет: формула, согласно которой считается, что в их стране так не бывает. То есть умным в их стране может быть лишь кто-то вполне определенной этнической принадлежности. Если ваша книга явно придет в противоречие с данным положением, то это могло бы оказаться настолько разрушительным в их системе всего здания исторических ожиданий, что их пришлось бы просто менять.

Им проще будет не дать вам этого сделать.

Вряд ли много из нас найдется таких, кто окажется способен сесть за создание книги заведомо серой.

Известный Грек Македонский, завоевавший все, что только можно, и, казалось бы, вплотную подошедший к насильственной интеграции собственных культурных ценностей и воззрений в пространства инородных ментальностей, на праздничном ужине по случаю удовлетворенности общим состоянием дел всадил кухонный нож в одного из своих наиболее близких коллег по оружию, отказавшегося соблюсти восточный обычай.

Я не одобряю такие методы. Но, в самом деле, иногда жизнь преподносит такие ужины, когда слов просто не хватает. Боги никогда не требуют от нас слишком многого. Правда, это не делает их менее требовательными.

Говорят, мы всегда умели быть чуть холоднее, чем нужно. Вечность нуждается в нашем понимании и поддержке. И решение обычно совсем где-то рядом, но даже логика вечности становится ближе, если понимание ложится мягкими сагами, готовое к первым заморозкам, сну на углях, истертым ветрами легким шатрам твоего легиона и длинным тропам за все допустимые горизонты обозримого, к ночным огням далеких военных переходов.

Чтобы определить границы применимости всякой вечности, достаточно познать размеры своего невежества. Смысл же всего сказанного лежал в следующем.

Вопреки общепринятому мнению, с этнической сегрегацией нельзя договориться. Потому что это было бы попыткой договориться с симптомами хронического осложнения. Если вы притом почувствуете себя озадаченным настолько, что по международным стандартам решите отослать кому-то повестку в суд, то давайте я попробую для вас предсказать, что вам ответит этот кто-то, не заглядывая в содержание вашей книги. Если вы хорошо попросите, вам даже подберут убедительный ряд, как и где-то вдали обладателями вполне политически корректных фамилий приходится несладко у своих процессорных систем и как они с нетерпением ожидают конца жизни, по завершении которой их напечатают. Он ничего такого и в мыслях против вашего генотипа не держал и не держит и вообще он не знает, что это такое, и он сам скрытый сторонник 14-ой статьи Европейской конвенции, он и рад бы издать абсолютно все, что вы только ему ни предложите, да не может себе такого позволить – он не сумеет это у себя продать.

Попытайтесь теперь сами за него сказать, почему. Именно по причине того явления, о котором здесь речь.

«А у него и так все хорошо» – стандартная формула начала больших неприятностей в истории. Уже без затруднений предсказывается и гробовая тишина, и угадывающаяся за той тишиной стандартная реакция досады и усталости, «если мне незачем тут еще что-то менять, то зачем тут еще какие-то тезисы»; у этих людей короткая память. И если только их не задеть по-настоящему, логика обычной цепи последовательностей подскажут, что предстояло бы покрывать поцелуями множество высоких ступеней, прежде чем до них дойдет, что что-то не так и нужно срочно уходить в отпуск. Хотя бы только по-человечески их тоже можно понять.

Есть у них в доме один большой холодильник и есть где-то рядом еще два таких же, с которыми они уже сейчас смутно представляют, что делать, – и это еще под очень большим вопросом, что в результате всех надвигаемых на них структурных эволюций и изменений в доме потом в полный рост встанет другой холодильник и другой «бенц»; а вот то, что потом какого-то из холодильников может не стать, – вот это выглядит менее неправдоподобным. Не из чего никогда и нигде не следовало, что за реальными переменами довольные обязательно бы становились еще довольнее. Один человек довольно близко к смыслу назвал систему ценностей вроде этой естественной системой ценностей жрущей и размножающейся протоплазмы. Я до сих пор не уверен, что с этим можно что-то сделать. Может быть, в самом деле просто еще очень рано.

Я еще помню то свое первое разочарование, тот пессимистичный настрой, когда при первом знакомстве с глобальной сетью интернета, предвкушая что-то действительно новое, какой-то невиданный и небывалый всплеск идей, философий и интересов, наплыв совершено новых незнакомых лиц, занятых трудоемкими поисками свежих мыслей и новых братьев по разуму, я вдруг обнаружил, что Америка, сделавшая наконец себе денег столько, сколько хотела, целиком и вся поглощена лишь одним: как посредством новейших, добытых научным знанием препаратов увеличить себе длину полового инструмента дополнительно еще на три дюйма. Может быть, и в самом деле мы просто торопим события, и нужно не иметь совсем ничего и оставаться пожизненным студентом в сердце, чтобы искренне верить в благотворность каких-то реальных изменений и еще пробовать убедить в том других. Впрочем, та страница давно закрыта и забыта. Выглядывая сегодня утром в окно, я не увидел над собой Дао. Но от этого его вряд ли стало меньше.

Мрачный, рваный, ломающийся под давлением собственной гравитации, претензий и ненасытности, с общепланетной известностью «русский кусок» и держался до сих пор на том, что приоритетная нация не уставала ставить многоточия на своих пожеланиях, на них многотонные памятные колонны «навечной дружбы наций», до потери вкуса навинчивать всем другим генотипам рекламные приоритетные сказки о героических московских богатырях, ущербных германских рыцарях и бдительно следить за тем, чтобы никто, ни один из древних наций башкир и прочих еврокочевников так никогда больше и не вспомнил, что под его ногами земля его предков, а не приоритетов. И они не оставили в живых никого, кто бы вернул вас к первоистокам. Хотя бы только лучших из вас.

Я хочу увидеть того, кто сам увидит меня другим взглядом, глазами новыми и открытыми, чтобы потом положить руку на сердце и сказать, что да, он чувствует и он помнит, что вот это неподатливое древнее основание под его ногами – и есть та самая земля его предков и он стоит на земле своих предков, людей диких, любивших быть свободными и ничего не ценивших так, как умение скакать на лошади без седла и метко стрелять из лука. Древними зороастрами к этим двум была бы добавлена еще одна добродетель. Говорить правду. Но в ней появится необходимость, только если рядом окажется кто-то, кто захочет ее услышать. Я даже расскажу вам, на что она похожа.

Она похожа на ночь. Я всегда любил ночь. И почему-то никогда не равнодушен к луне. Кто знал то же самое, тот уже не ошибется, о чем идет речь. Это когда прямо над тобой зависает лезвие твоей галактики с невидимым ядром, и ты видишь многое из того, чего здесь нет. Может быть, это только лишь умение хорошо видеть. У меня всегда было хорошее зрение, я без труда умею читать под полной луной, правда, приходится напрягаться, если буквы мелкие. Что может быть лучше честного поединка ума, укрытого ночью – от мира, по другую сторону утра, когда скромный ритуал тысячелетий выпадает из границ понимания противника и он еще не сознает, что в действительности все даже еще хуже, чем он думает, что ночь в свете далеких звезд, вечные и естественные враги таких, как он, и есть тот немногословный друг, готовый всегда почтительно поддержать твой локоть в нужную минуту, и что даже при свете далеких звезд ты бы чувствовал себя не так уютно, как совсем без них? И что может быть правильнее и мудрее ухода из жизни, достойного воина? Чтение при лунном свете портит глаза, говорил один умный человек – этот тоже ценил остроту зрения больше, чем чтение. И я люблю таких правдивцев. Потому при лунном свете не читают, а учатся. Быть тенью того, чего еще нет, – кем еще оставлено нам у них быть?

Но я хочу рассказать о другом, я хочу научить вас выживать: извлечь из памяти генов знание о непонятной ночи, что заставляет открывать глаза посреди нее с незнакомым, новым ощущением неудобства, когда совсем тихо и нет сна, как будто его не было вовсе. Это может застать теперь прямо в горах – прямо под низким сводом внимательной вселенной, или в неподвижном лесу, только сейчас к тому добавилось чувство злого покоя, неясное и не знакомое прежде. Оно поднимает твой корпус прямо к сияющей ночи, и ты не сумеешь объяснить, откуда такое ощущение, словно ты был сейчас не здесь, где-то совсем далеко и почему ударная поверхность руки чуть дальше локтя помнит то, чего не помнила никогда, – и откуда в фалангах крепких пальцев, чужих, не твоих, осталось знание верно выбранного горизонта, далекого, изломанного и чужого, где тебя не было никогда?..

Все четыре ударные, послушные, как уши молодого мустанга, боевые фаланги пальцев правой руки хранили только что потерянную память о неповторимой добродетели удачно выбранной цели – как упруго, аккуратно и все вместе обнимают они гудящую от тяжести тетиву и как все четыре моих упрямых фаланги неторопливо на ней смыкаются, от напряжения сделавшись каменными, внимательными. И я до сих пор не знаю, из чьих жил она сделана – но откуда я знаю, как впивается она мне в кожу и умеет гудеть от неповторимой ночной радости верно выбранного пути – и скромного знания своей правоты?

…Когда злые начинают морализировать, они вызывают страх, говорил один мудрец из клана воинов. Нас трудно еще отнести к категории злых в достаточной мере, и та область приложения сил относится у нас к числу любимых. Не одно уже новое начинание было похоронено под твердым убеждением, что ничего изменить нельзя. Со стороны это иногда напоминает содержание анекдотов из сфер этнопсихологии. У кого-то племянник уже наполовину маори – и он не знает, как увязать такое событие со своими убеждениями. У кого-то лучший друг из ирокезов, программист и специалист по части анекдотов в интеграционном исчислении, – и он тоже в сомнениях, как его наличие увязывается с интересами недалекого светлого будущего. Как раз здесь должно храниться то заветное, на чем с другого конца и держится президентский кусок. Почему-то до совсем немногих доходит и лишь совсем немногие в силах разглядеть, что есть плоскости измерений, которые не подлежат смешиванию, не говоря уже об интересах личных и интересах собственной республики, чтобы ее можно было завтра утром назвать своим домом. И друг пусть так и остается программистом и специалистом, если только нет оснований сомневаться, что он действительно друг.

Еще кто-то как возражение расскажет об аномальных экземплярах из той же среды – всегда единичных и ископаемых – что в силу неведомых всплесков способны на внятные акты межэтнического альтруизма к истории кочевников – они скромно демонстрируют даже поистине аномальное у них искусство как удержаться на тонкой грани. Можно от себя спросить: ну и что? Эти единичные случаи отвечают только за самих себя и больше ни за что не отвечают. Или даже еще проще: те усилия делают только свой общий фон законченным. Речь же здесь шла не о них и идти о них не могла по самой структуре сюжета рукописи. Книга может быть громоздкой и старой, но не старее, чем сама история. Говоря иначе, это уже другая история.

Когда в вашем присутствии кто-то из среды приоритетного примется захлебываться по поводу свободы политических убеждений в его стране – не просите его рассказать о том же чеченским бабушкам, не надо, а, напротив, встречайте со всем возможным в вашем положении теплом в лице и стручком в кармане, кивками и всем доброжеланием подтверждая, что сегодня вы сделаете все, что он скажет.

То, что это часто наиболее дальновидный, экономичный и оптимальный паттерн поведения во всяком общении с ними, легко доказывается. Попробуйте наугад, по памяти назвать число, на ваш взгляд отвечающее количеству существующих в стране партий. Число само по себе роли играть не будет, вы лишь вспомните, что их очень много. Так вот, ни одну из них нельзя в строгом смысле назвать политической, даже те с пакетом причитаний, что «так больше жить нельзя», – они ничего не будут менять, ничего не будут решать, и любое из следующих правительств с ними будет решительно «идти на диалог», потому что с точки зрения любого такого правительства они никто. Смысл этого мелкого политического мусора – обычная имитация. Добившись для «своего» Куска однопартийной системы (разумеется, с той самой своей партией в качестве руководящей и направляющей силы), маленький русский диктатор просто завершил программу возврата подконтрольной географии к прежнему состоянию: из опасения в конечном счете остаться без ничего.

Затем сделайте усилие нарисовать себе, что бы было, появись на общем фоне открыто в пределах пока только Доменов Каганата, уже вырвавшего себе правдами и неправдами бумажный суверенитет, партии, скажем, с названием «Новый Каганат» или «Сделай своему дому европейские границы», которой сразу же станет грозить успех беспрецедентный и повальный? Совершенно верно, ничего не будет. Ей попросту не дадут появиться. Почему такого рода образования где угодно и способны поддерживать жизнедеятельность лишь в формах стандартного подполья – с привлечением всего накопленного историей опыта конспиративной деятельности и автономности структурных составляющих, когда участник одного уровня не знает, кто участник следующего и где тот следующий уровень находится. Нет необходимости быть экспертом в психотомиметиках, чтобы представлять, что тут вам противостоит и что иначе подобного рода активность ваших убеждений не выживет в противостоянии тому, что принято называть русской формой политических свобод. Достаточно лишь напомнить себе, сколько десятилетий уникального опыта рабочих концлагерей у тех за плечами.

…Удивительное дело: настырная нация горцев, президент у которой был национальным героем и республика – географически независимой, уверенно смотрела в будущее, со стопроцентным единодушием видя в нем только свой собственный этно-экономический суверенитет.

После пришествия туда русских в том же самом населении не проявилось ни одной партии с ориентацией на независимость, со все тем же полным, стопроцентным единодушием от нее отказавшись, и никто не может сказать, почему.

4.6

Поэтому в исходной ситуации перед вами стоит один и тот же выбор. Либо ваша организация с вышеизложенной программой всплывает открыто и легально, по всем принятым пунктам гражданских уложений п.н. и протоколов, и тогда президент п.н. при торопливом содействии приоритетного населения уничтожит вас быстро, тихо и удобно; либо соглашается на неслышное подполье, легко и дружелюбно рассказывая при возможности всем приоритетным бабушкам о свободах политических убеждений, – и тогда он назовет вас террористами. Я это к тому, что и в том и в другом случае не найти вам уже прощения ни у врага, ни у президента.

Я поднял глаза на несколько абзацев выше и подумал, что слишком часто встречаются слова «Москва» и «московский президент» и я не знаю, чем их заменить. Незаменимые понятия. Вечные ценности. Меня почему-то не оставляет уверенность, что в конечном счете я буду понят правильно. Наверное, дело в неистребимом оптимизме, с ним всегда было трудно бороться. Хотя опыт общения с людьми должен бы подсказывать, что все, что может быть понято неверно, будет понято неверно. Если в написанном кому-то что-то не очень нравится, просто надо лишать повода само появление таких вещей. Здесь нет призывов создавать прототип restricted hotels, отели «только для нерусских». Хотя иногда, тихими темными ночами или взбираясь по самой высокой отвесной стене скалы или общаясь с иностранцами, мне кажется, что, не научившись думать, как думают этнические домены Прибалтики, нельзя уже сделать то, что сделали они. Я лишь предложил обратить предельно возможное на последний момент времени внимание на занимательную подвижность парадигм, претендующих на смещение пластов времен, и решиться переоценить кое-что из системы ценного. Этого должно хватить, чтобы перестать без конца спать. Или, по крайней мере, сделать свою попытку выйти за пределы чужого одинакового коридора. Если оглянуться назад, именно ошибка в выборе приоритетов обходилась носителям разума дороже всего.

Разуму индивидуальному, разуму коллективному – и сегодня уже со спокойной уверенностью можно продолжить – разуму планетарному. Им всем приходилось несладко как раз на дорогостоящих тропах школ опыта. Мне в общем-то никогда не было дела до чужих коридоров и еще меньше – до их еще более чуждых парадигм. Мне до сих пор интересна лишь сама природа редкой по происхождению и новой точки отсчета. Я даже честно признался, что, пробуя заглянуть чуть дальше за привычный горизонт, мной двигало своего рода предубеждение против нации, заявленной по отношении ко всем «приоритетной». Я даже буду открыт настолько, что возьмусь показать, откуда оно. Я оставлю это на десерт. Но предубеждения легко уходят, был бы хороший повод уйти. Они совершенно безопасны поодиночке. С ними даже можно пропустить чашечку хорошего чая с молоком, рассуждая на темы психологии животных, этологии человека и назревшего освоения околосолнечной системы. Но стоит им только на пять минут собраться вместе, стоит лишь почувствовать, что их больше, а кого-то, напротив, меньше и ему еще только предстоит окончить второй класс, как по их нервным волокнам пробегает животный импульс: «Мы вместе», – и они берутся за решительное осуществление своей всемирно-исторической миссии освобождения на суше, воде, в атмосфере и грунте, тщательно посвящая всех в свои пожелания, свои приоритеты, свои рефлексы, свои предрассудки, свои идеологии и свои тухлые ценности, вначале сдержанным, еще случайным упрекающим подъемом бровей, потом помогая себе двумя руками и затем только уже вгоняя их обеими ногами, стараясь разместить все как можно глубже. Они многое умеют и они немало знают наизусть.

Они торопятся жить, приятно массируя себе болеющее самолюбие одним и тем же историческим враньем о героических русских всемирно-ледовых миссиях и побитиях немцев и Золотой Орды, предпочитая из неприятной истории неслышно натягивать исключительно лишь приятные нити и растить на них собственную, уже чисто русскую уникальную альтернативу истории (отчего-то никто у них не вспоминает, что немецких рыцарей разбили не они, а литовцы, а какой-то русский Александр, сынок местного правителя, после одной из бесчисленных бытовых стычек на озере спустя 300 лет вдруг совершенно неожиданно оказавшийся в русских хрониках «Невским», по строгим нормам времени для осуществления административных операций обязывался в неукоснительном порядке совершить хадж к татарскому хану – за разрешением на президентскую деятельность. Вслед за чем не только принимал деятельное и заинтересованное участие в массовых зачистках в составе экспедиционных групп агрессора по усмирению вооруженного недовольства населения, но и сам же мочил своих с таким зверством, что даже у татар стал пропадать интерес к западным землям, поскольку там не на что было положить глаз; а полтора столетия спустя, в 1382 татарский хан Тохтамыш без особых затруднений берет и имеет Москву, не спеша, основательно, всю и целиком, – спустя лишь два года после их «самой последней, самой решительной, самой освободительной и самой исторической окончательной битвы», – с той почти германской основательностью, которая и до сих пор еще местами проглядывает в коренных этносах республик Каганата, и как же мало это похоже на их «ассимилянтов», которые ничего и никогда не могут делать в пределах сметы. И догадайтесь, что идет дальше? Ни самой даты: «1382», ни самого Хана Тохтамыша в русской истории нет – они стерты, оставлена лишь – совершенно верно – самая последняя, самая решительная и самая освободительная битва за 2 (два) года до. Правда, хорошо? Национальный герой коренного населения Тохтамыш-Хан больше не национальный герой коренного населения и вообще больше не историческое лицо: о нем нельзя слагать легенды, саги, притчи, научную фантастику – вообще ничего, его имя просто запрещено упоминать. Называется все это их мероприятие табу. Большое Нельзя.