Текст книги "Легенды о Шагающем камне. Курс выживания для наблюдателя"

…а развеселые вторжения уже просто катастрофического характера после того одно за другим продолжались через них вплоть до 1459. Чем и объяснялся тот загадочный синдром непомерных стен городищ руссиян, делать что не пришло бы в голову ни одному самому терпеливому хану лесов на востоке. И это еще только по их же, официальным данным русси. И кто уже сможет узнать, как там было все на самом деле?). Это та самая фантастика, которую уже сегодня их распертые от сытости издательства требуют от меня, и та фантастика, на которой потом воспитывались потомки самих диких завоевателей. «КАК НАДА ПРАВИЛЬНА ДУМАТЬ», – это не прихоть русской диктатуры, а фундаментальный принцип их восприятия мира, способ мышления.

А за всем этим идет явление, подобрать по уникальности эквивалент которому просто даже затруднительно, этническое воровство. Это когда берется некое сумчатое кенгуру и выводится в национальное русское животное. В то время как реальным, безусловно подлинным национальным русским животным всегда была Селедка. Ни что иное нация генетических алкоголиков не видела на своем Куске газеты более охотно. Скажем, пяти континентам планеты давно и с почтением нравится что-то в древней культуре, скажем, японцев, пусть это будет древнее искусство отнимать жизнь не прибегая к оружию – русси, естественно, оно моментально начинает нравиться тоже. Тогда что они делают. Натягивают лапти и национальную рубаху, крепко подпоясываются бечевой и с хорошо поставленным мужественным выражением перед рядом работающих камер делают прыжки вперед, стараясь поширше размахивать руками и понепонятнее разводить коленями. Все вместе это будет называться «прием русская мельница», а само мероприятие в целом: «древнерусским искусством ведения рукопашного боя» под каким-нибудь странным, но обязательно достаточно русским названием «Трам-пам-пам-звон». И это притом, что единственным действительно национальным оружием у них всегда оставалось одно устройство, оглобля. В конкордате п.н., надо думать, успех оглушительный.

От одного поколения к другому передавая древние традиции самодисциплины и бережно охраняя от прикосновения времени каждый из элементов в цепи систем самопреодоления, предполагая, что лишь так можно уберечь то, что уберечь трудно, представители искусств защиты через нападение только одним этим давали повод своей культуре и своей земле осязаемо чувствовать свое единство в шумном потоке времен. Потом туда все вместе приходят русси, и всем остальным остается отправляться на поиски новой среды обитания.

Абитуриентам п. н., которым передавать тут из поколения в поколение нечего и нечего бережно сохранять, с недоумением глядят по сторонам, не понимая, чего тут передавать и зачем сохранять. Им это неинтересно. Но их терпение по традиции длится совсем недолго. Им нужно другое. Как всегда, им и здесь предстоит миссия поправить все лучше других. Достаточно только свое топтание в чужих водах определить «творческим подходом», а себя «свободными от оков». Они и здесь спокойным движением берут, что им нравится, и что не нравится бросают под ноги, уверенно наступая и снова оглядываясь по сторонам в поисках интересного. Потом то, что останется, они назовут своим именем.

Я бы даже предсказал, что «творческий подход» их всегда нужно ожидать там, где только что-то обещает какое-нибудь новое величие: так этот вечно болеющий чем-нибудь не тем штамм экземпляров то и дело трудится, притирая себя к тому, что их не имело в виду. И зная особенность их поведенческих реакций, здесь всем есть повод подумать, как ими управлять.

Говорят, несколько японских мастеров почтили присутствием их спортивные занятия. И пока сопровождение от репортеров с восхищением следило за своими отечественными широкими «учителями» с отсидевшим сознанием и как те, потея под кинокамерой от восторга к самим себе, уверенными голосами советовали абитуриентам «не жалеть», воспитывая в себе новый дух несгибаемых русских воинов, старцы не произнесли ни слова. «…И не важно, что вы сейчас друг другу сломаете». Вот это японским мастерам понравилось больше всего. «Это разумно, – улыбались они, покидая страну вечно серого солнца. – Когда природная скудость ума за всю жизнь не научила строить, остается только ломать».

Мне кажется, я в чем-то смог бы понять русскую истероидность проще, чем те старцы. Она не имеет границ во времени и еще меньше знает она пределы чужих традиций. Там, где они принимаются рассуждать, все пропало. Когда у них появляется возможность взойти на ближайший костер, всем лучше встать в сторону. Когда они начинают ломать, всем лучше оставить их совсем.

…Когда они снова и снова принимаются в голос причитать, что вот в начале ноября кто-то там давным-давно в большом количестве опять стоял у их многострадальных стен, не решаясь перейти по «скованной льдами реке», а потом вдруг снялся и куда-то ушел, испугавшись грозно насупленных бровей на мужественных русских лицах, – у меня каждый раз просыпается желание внимательно послушать версию другой стороны: как бы то же самое выглядело там. Две сотни лет он, значит, грозно насупленных бровей не боялся. А вот теперь испугался. Вряд ли кто-нибудь из этих счастливо причитающих делал попытку переправиться по льду через реку в начале ноября. Где, казалось бы, логика: один случайный победитель, вряд ли даже достойный упоминания вскользь на страницах всемирной истории, в сознании п.н. каким-то парадоксальным образом удостаивается слез благодарности и премиальных «Освободителя». Вроде бы даже кочевнику понятно, что один случайный победитель хотя бы только в силу всего остального беспрерывного фона набегов не смог бы диктовать условия «этим бандитам», не говоря уже об истории.

А потому он и удостоился, что больше некому. Ответ тут лучше поискать, обратившись к другим координатам измерений и попытавшись увидеть все, не деля на составные. Это можно было бы назвать агонией их подсознания. Когда то, чего хочется, начинает менять не только восприятие его носителя, но и сами законы его логики. Насколько я знаю, подобного явления нет больше нигде – оно в самом деле самобытное, сугубо присущее, чисто русское изобретение. Я как услышу об очередных достижениях их «татароведов», посиневших от затраченных усилий, так даже не знаю, чем им можно помочь. Эпоха оккупации кочевниками, действительно, доставившая русси столько неприятностей, подошла к своему естественному – видимо, лучше будет повторить еще один раз: естественному – историческому завершению не в силу известной блистательности русской исторической мысли, как они говорят, и всемирной миссии и не «знаменитого русского терпения», «которое не беспредельно», а, вновь говоря в целом и общем, в силу того, что необратимые, самые обычные процессы сделали свое дело сами: Золотой Орде, прибегая к упрощению, просто «надоело туда все время ездить». Ну сколько можно. Легко предположить, что такое подведение итогов, как задачи их историографии, так и коллективное бессознательное москвы, устроило бы значительно меньше. Надо ли говорить, что как раз на тех страницах они будут как бы между прочим пытаться притянуть неудобную реальность за уши, задействовав все неслыханные мощности своего искусства селекции и блокирования информации.

Дальше еще интереснее. С той же выносливостью, достойной лучшего применения, в разнообразных версиях их историки не устают цитировать своего классика в смысле того, что Золотая Орда – «не мавры»: оказывается, те, «завоевав Руссию, не подарили ей ни алгебры, ни Аристотеля». Причем сугубо смысл п.н., как все поняли, был ни в коем случае не в том, что означенная многострадальная Руссия все столетия с учащенным сердцебиением, заламывая в тоске руки, сидела и с напряженным вниманием, в непередаваемой муке ожидала, когда же ей кочевники доставят на дом перекинутыми через седло так жизненно необходимые алгебру с Аристотелем, а что… Да, кочевники – даже «не мавры». Когда я смотрю на них с их классиками, так перестаю понимать в русской исторической логике даже то немногое, что еще стоило понимания. Да кому вы на фиг нужны – вам что-то дарить. У всех мысли только о вас. Чтобы вплотную подойти к научному открытию, что кочевники – «не мавры», стоило так долго страдать.

Чтобы еще раз проиллюстрировать, почему я так настаиваю на невозможности того, чего так хочется п.н., – я про кочевников, у которых будто бы записанное на небе такое предназначение, из поколения в поколение на них трудиться, – достаточно только привести одно сочетание, неимоверно понравившееся их историкам и русскому самосознанию, насчет Руссии с «ее предшественницей, европейской Русью». Русь, которая, как выяснилось, была европейской. А потом быть перестала. Понятно, из-за кого.

«Европейская Русь».

Уверен, в этом месте их сердце теперь каждый раз сладко останавливается, обливаясь европейским теплом. В рамках их бессознательного то, чего очень хочется, неизменно становится жертвой их миссий.

«Чтоб сгнить тебе в вере латинской…» Это даже не их национальное проклятие того времени из категории наиболее страшных – нечто, граничившее уже с оскорблением, устойчивый лексический оборот, на всех социальных уровнях той самой «европейской Руси», приводимый в действие поголовно всеми ее пластами, где только вставала необходимость обозначить себе границу, где «наши». Консолидация же этих «наших», как уже говорилось, – причем в мере, не соизмеримой с современной – шла именно в плоскости и координатах очень жестких религиозных установок, принятых в конкретной среде. Чужим в них не предусматривалось места.

В действительности, в какую сторону удариться и почему не могло существовать такой одиозности местных изобретений вроде «европейских русей», объяснялось в истории на редкость просто. Не знающая стыда и терпимости к чужому мнению, при малейшем расхождении во взглядах и мировоззрениях хватавшаяся за лук Золотая Орда с подчеркнутым и равным почтением относилась ко всем конфессиям мира и их официальным представителям. Сказать еще точнее, на всех них ей было наплевать, но это к делу не относится. Такая аксиома, что уже по одному ее игнорированию можно безошибочно предсказать национальную принадлежность всей хронической патологии конкретного «исторического мышления».

В нескончаемом нытье их историков насчет «мы такие глубоко в жизни несчастные и нехорошие, потому что такими несчастными и нехорошими сделали нас кочевники», по моему глубокому убеждению, лишь сами руссияне понимают предельно адекватно и верно то, что эти самые историки с поистине уникальной неутомимостью внедряют в сознание: что «раса у русских – самая хорошая, а все самое нехорошее у русских от нерусских». На том, насколько мне известно, построены все их профильные учебники и все их «истории». Разумеется, именно данный фонд в обязательном порядке предписан тем самым «неприоритетным», т.е. с «расой, хорошей менее».

Повторяю, лишь у самих п.н. данная бессознательная максима самым естественным образом находит безусловно адекватное прочтение – им ни в коем случае не следует заблуждаться, что с той же легкостью и солидарностью «по умолчанию» то же самое делают остальные – в отношении них. То есть другими словами:

будьте предельно бдительны в селекции фамилий на скрижалях цивилизаций.

Когда я говорю то же самое, меня никто не слушает. Посмотреть на то, что supposed to be башкирский королтай сегодня – это я не знаю, у меня сразу иссякает словарный запас для конкретной местности. Русский Королтай. Клянусь задницей Тохтамыша. Одна очередь синего гэбэ республики чего стоит. Как у них и положено, национальная коллекция сплошь из достаточно правильных выражений и лиц. Конунг Аттила, увидев бы, скончался повторно. Логики здесь не много, но как раз о том и речь, как раз это я и пытаюсь передать.

Как подобные рассуждения сегодня воспринимает ООН – всех кочевников давно и подробным образом поставили в известность. Я выражусь тогда в других словах.

В свете местных ценностей и демократических пропорций, почему в таком случае нельзя то же самое русское правительство подобрать с тем же самым соотношением – уже в пользу Первой Нации той же Башкирии?

Но поскольку любому нормальному кочевнику в здравом уме подобный поворот событий нужен даже еще меньше, чем самосознанию п.н., напрашивается простое, самое естественное и единственно возможное решение: дать им возможность сделать то, о чем они так невнятно умоляют со страниц своих учебников и литератур: разглядеть, где «наши», – и больше уже не делать ошибок. Давайте поддержим многострадальную Русь в ее желании стать, наконец, европейской.

Тут больше нет места для контакта. В нем уже нет смысла. Здесь, похоже, сразу не предполагалось даже обычного такта, и нужно лишь хамское спокойствие и ирония Золотой Орды, чтобы не придавать реальности слишком уж большого значения. И мне хотелось бы быть вежливым, но вместо этого я буду ироничным. О международной широте и загадочности русской души во всем мире охотнее всего рассуждают только сами русские. И никому от них никуда не деться. Они как хроническое осложнение после перенесенного тяжелого заболевания. По всем прогнозам и субъективным ощущениям тебе уже пятьдесят раз как вроде бы пора быть здоровым, но ты даже не можешь подняться с чужой постели.

И еще не раскрывая глаз, тебе дадут знать, как они снова широким движением и уверенной рукой за других решают, что им читать, какими буквами печатать, с кем жить, сколько жить, какое имя детям давать, что смотреть и как думать. И тебе все больше и больше начинает казаться, что уже и с самой древней атмосферой здесь будто бы что-то не так, не то чего-то там нет, не то чего-то слишком много. И это не остановить, теперь она такой будет всегда. И кому-то день ото дня уже все труднее становится дышать. В Москве по этому поводу даже специальный термин успели подшить: «парниковый эффект». С тем содержанием, что так теперь будет выглядеть прогресс, в том состоит их эволюционное развитие в полный рост – Руссия разрешает всем иным культурам одеваться «не по сезону легко». То есть сама она с этим прогрессом делать по большому счету ничего не собирается и даже не дернется – всем остальным предлагается подтянуть чресла и приспособить себя к их прогрессу. Они неутомимо лечат свое прошлое в ком-то другом. Нация генетических алкоголиков, в процессе всякого очередного бракосочетания и привычного отдохновения всякий раз надменно подсчитывающая, сколько ящиков водки ею было освоено и в этот раз – она решает за меня, каким мне быть. Но ей этого мало. Ей недостает уже и этого, она решает еще – где мне быть. И с какими счастливыми, чуть увлажненными глазами следили мы, как суровым голосом, на весь континент обещали они, что на их территории не может быть места тем, «кто сеет межнациональную рознь». И только вспомнить, как начинали ржать, не вытирая глаз: раз нет места, может, и нас запишут так еще по инерции в диссиденты, налаженным историческим ходом занесут в отдельный элемент, не совместимый с ними, чтобы потом вышибить куда-нибудь бесплатно через несколько границ и часовых поясов подальше на запад, и ушел бы, наверное, каждый незаметно, оставили бы даже свою землю, которая так им по вкусу, оправдав возложенное высокое доверие, и никто не услышал бы о нас больше плохого, вели бы себя тихо, как просили. Черта с два вышибут сегодня на запад, и хорошо еще, если оставят посещения, все диссиденты сегодня проходят по совсем другой статье, и остается только расстраиваться и беречь последнюю горсть гильз, как не повезло нам и как непоправимо опоздали мы появиться на свет. И чего бы не появиться чуть раньше, тогда бы мы знали, что делать. Когда человек ржет, все человеческое в нем умирает, сказано у одного из самых разумных из злых мудрецов этой планеты. Неправильно он говорит. Когда человек ржет, животное в нем умирает. Еще бы не добавлять им в голос суровости и не рассказывать всем о рознях, если от того в прямой пропорции зависит размер их куска. У них же ведь ничего нет – лишь паутина информационных каналов, которой они опутали уши одиннадцати часовых поясов географии, рассказывая, что им делать со своими ресурсами.

Их хорошо можно понять. Они весьма предпочли бы, чтобы слышно было бы только молчание – со всех тех одиннадцати часовых поясов континентальной географии. Их времена, говорят, меняются, говорят, они у них не стоят на месте, а куда, спрашивается, деваться подпоколению, воспитанному на Ницше, «King Crimson» и Генделе? И пить бы начали, но мы лучше поступим по-другому, не как хочется им, и, подсказывают, с этим уже ничего не получится, если никогда не курили. Вот так и высчитывается один и тот же ответ и доказывается, как теорема, что «сколько зелени ни ешь, все равно одна дорога. В лес».

Я всегда думал, что даже в крайностях нужно соблюдать меру. Когда везение из приятной оплошности обстоятельств уже становится твоим базовым элементом выживания, нужно начинать менять экологическую нишу. Вот только что делать, если все остальные мало пригодны для жизни, и если пригодны, то для организма с какой-то другой структурой.

Когда вдруг чуть приоткрылась дверь в четком западном направлении – с этой стороны, едва ли не вся ближайшая часть суши задержала дыхание, чуть ли не все земли до Саян и Тихого океана затаились в предчувствии чего-то действительно нового, никогда прежде не виданного, по-настоящему поворотного, и замедлили свой бег горно-алтайские реки.

Но кто снова заслонил дверь своим широким затылком, кто первым бросился к посольским резным заборам, теряя чемоданы и расталкивая друг друга бедрами? Да опять все та же Москва со всей прочей питерской топографией – кварталы, непосредственно подступающие к заборам иностранных представительств. Они героически, неслыханным напряжением сил строили себе небывалое настоящее. Они больше не желают приникать устами к небесным результатам своего исторического труда и оставляют эту радость другим. Потому-то на Западе не могли они поначалу смотреть один на другого, что снова несло запахом соседей, преследующим их по пятам, одни и те же одинаковые, до икоты знакомые опостылевшие еще раньше лица заслоняли собой все краски мира. Рассказывали, на западное холеное воображение плывущие по синим кристальным водам пакеты и летящие в форточки бумажки произвели такое неизгладимое впечатление, что представители законодательных палат и самоуправления «на местах» под тем или иным предлогом начали дергать за нужные нити и обращаться в управление иммиграционных отношений с рекомендациями перекрыть входы и залить хорошим бетоном щели, ведущие к представительствам, грозящим уже превратиться в земные черные дыры, затягивающими весь мусор. Рекомендации не распространялись на тех, кто за право пачкать был способен заплатить (до недавнего времени даже не было необходимости представлять свидетельства, что такая способность приобретена легально). Впервые двери оказались заперты с другой стороны, и похоже, что теперь уже надолго. Можно как минимум дать несколько поколений. Времена, похоже, и в самом деле меняются и очень может быть, необратимо. И там, перебивая друг друга, не перестают рассказывать сказки об уникальном современном мире в котором «падают границы». То, что они «падают» далеко не для всех, знали все, но то, что предварительная уже почти чистая генетическая селекция в таких иностранных представительствах на свободу передвижения производится вначале представительницами и представителями с паспортом Руссии, причем все – как можно было догадаться, с удивительно достаточно приоритетными фамилиями, выясняется только сейчас. Какой из юридически закаленных международных защитников возьмется доказать и поставить правительства других стран в известность, что разрешение на выезд в иную страну дают сами представители руссиян в консульствах страны их – за трафаретным иностранным росчерком по этническому признаку? Что там говорить о долган и Саянах, когда даже на Алтае и Урале не успели одеться, причесаться и продать все, что еще не продано. В этой жизни вам и тут досталось то, что осталось: вам и не предполагалось, что что-то должно достаться.

Когда-то давно меня возили однажды в Крым попробовать отдохнуть. Каким-то солнечным душным днем я быстро шел по тротуару, за деревьями не было видно неба, а впереди сразу передо мной очень не спешно прогуливалось небольшое обычное семейство с детьми, каких много бывает летом где угодно. Семейство, если исходить из контекста и акцента и насколько сам я разбираюсь в сытых затылках и поясницах, было п.н., я в то время был далек от всех этих этнических материй и не обращал обычно внимания на расхождения во взглядах, но запомнил почему-то только одну из донесшихся до уха фраз. Фраза ни на чем не настаивала, она даже не предполагала приглашения к разговору – просто произнесена была так, что ее невозможно было не запомнить, с историческим русским самобытным отвращением: «…Тут плюнуть некуда…»

Я, повторюсь, далек тогда был от всех таких материй и мне самому было наплевать на что русским по вкусу и что нет, но даже тогда запала в память чисто «приоритетная» нестыковка в логике: он идет по древней земле татарских племен, выгуливает по ней и учит жизни свой выводок – и испытывает трудности в поиске на что плюнуть. Что-то подсказывает мне, что больше ни в одном этносе данного континента или какого-то другого ухо мое не сумело бы ухватить того же самого, как бы ни старалось.

Мне совсем нет удовольствия говорить вам это, но есть вещи, которые не мной, так кем-то другим, не сейчас, так потом, но будут произнесены вслух. Вам без меня хорошо известно, как у себя в повседневной разговорной практике они между делом называют вас. Даже ваше этническое самоназвание у московской нации совсем без усилия заменяет ругательство. На смену много и долго поработавшим «чукче», «чурке» и прочим к ним восходит следующий гвоздь их нового тысячелетия: «бабай».

Поднимите встречаемые аплодисментами стоя, широкопопулярные печатные шедевры их попсунов, найдите наиболее омерзительного, с низким умом персонаж-идиота – он обязательно будет тихонько нести вашу фамилию и ваш акцент. Это уже настолько бросается в глаза, что можно предвидеть специальную негласную рекомендацию начальства включать к такому «отрицательному» еще и «положительного» персонаж-идиота с вашей фамилией – из преклонения перед великим равновесием в природе.

Без моей помощи хорошо знают, что уже само наименование республик у них между собой, по будням произносится в собирательной форме – это теперь не для того, чтобы задеть вас (ни один из них уже не решится сделать то же в вашем присутствии), здесь дело больше проходит по профилю психолингвистики. Просто их языку так легче повернуться. Я затрудняюсь попробовать предсказать, какого просвета сумеет достигнуть их воображение, когда то же самое станет в международных атласах Новым Каганатом – и какие приятные ассоциации такой поворот у них сможет вызвать. К слову, для изысканий традиционной психолингвистики тут самое широкое поле деятельности. Так ласкающее этническое ухо русси, такое понятное им собирательное «узкорылые», т. е. Енисейская ветвь языков вся целиком, или «татарва», которое вы увидите в буклетах лишь самой Москвы и областей, вроде стандартных изданий женско-религиозной периодики «Знание в силу», заведомо лежит дальше обычного принципа экономии; но уже за самим Хребтом вообще не думаю, что вам удастся когда-либо их услышать. Такая аномалия: редкий случай, когда усилия масс-медиа по каким-то причинам не хотят работать. Впрочем, может, я просто недостаточно близко знаком с вопросом. Вместе с тем, употребительное в той же Восточной Федерации вполне нейтральное «русаки» вызывает у них уже значительно меньше энтузиазма. И никто не знает, почему. По-видимому, к сходной категории фразеологических недоразумений следует отнести и упреки со стороны общественности п.н. относительно употребительности лексических оборотов вроде этнический домен, этнодомен, этноареал, этнический ареал, этноареалы Восточной Федерации – по некой не менее загадочной причине, лишь со стороны одной русской общественности, что весьма примечательно.

Но то, что создание минимально техничного кино бдительно сохраняется только за ними; доступ к эмиграции, когда он еще был, был только у них; возможность свободных передвижений за границей в силу известных условий эмиграционных отношений и понятных причин подачи и рассмотрения заявлений в посольствах – кто их там рассматривает – закреплен только за ними; то, что президентом их федерации может оказаться лишь кто-то, фамилия чья, не говоря уже о генотипе, не выходит дальше представлений конкордата о допустимом; или то, что монополия на право напечатать что-то в формате обычной книги есть только у них, – все это по каким-то удивительным причинам упреков с их стороны не вызывает. Почему в настоящей рукописи и было сразу предложено взять за основу, что сама аллегория общеизвестной фразеологии вроде большой русской кормушки заведомо не могла бы оказаться, скажем, горно-алтайской или башкирской. Но вернемся к аспекту гносеологии.

Так и говорит все за то, чтобы позаботиться прежде о национальных пределах своего дома и своей земли – с гарантией неприкосновенности на уровне европейских; и уже только затем начинать деятельно заниматься «налаживанием дружественных контактов», если в них кто-то еще будет заинтересован. При содействии ООН, но при наличии в ней собственного микрофона.

Не говоря уже о том, что с каждым годом нарастающую в стране под вопросом проблему заезжих бездомных, – что бы ни внушали русские власти, – не пуская под откос Европейскую и другие конвенции, невозможно решить вообще, не имея собственных национальных границ и элементарной визовой системы.

Точный перевод знаменитого дарвиновского принципа звучит не как «выживает только сильнейший» (особенность восприятия руссиян, их ухо уродует абсолютно любую чужую мысль согласно ригидному конструкту сознания), а как «выживает только наиприспособившийся». Тут как раз случай невозможности перенесения принципов организации природы на сферу человеческих культур. Абсолютно всякий, исторически как угодно упрямый и славный этнос, как только он послушно начинает приспосабливаться, обречен, а то, что от него останется, доест ассимиляция. Это касается не какой-то конкретной культуры – это касается всех этнических единений. Не нужно быть приспособившимся, нужно быть ироничным. Ироничным быть легко, будучи опасным. Так записано в генах, жизнеспособность организма немедленно ассоциируется с его способностью нести угрозу. Потому-то я не верю, что где-то там в отдаленном будущем удалось бы без тончайших настроек в воспитании исключить саму возможность столкновения между людьми. И больше того, я даже уверен, что кончилось бы это только плохо. Выглядит не очень внятно, но и сам предмет далек от полной ясности. Тут недопустимы никакие хирургические меры. Именно потому у необразованных настырных горцев с наполовину закопанным мужским населением шансов выжить больше, чем у вас, накормленных и со значительным составом популяций.

Вот древние восточные искусства нападения и защиты: и не Восточная Федерация, а киностудии «приоритетных» подробно расскажут ей, чего у нее не может быть; и там продемонстрируют ей впечатляющие успехи достаточно правильных фамилий – но не будет ни одной вашей. Даже там, где этого невозможно избежать по самому тексту. И даже когда они бросят вам косточку, даже она будет из худших. Логика их понятна и очень проста: у «неприоритетных» не может быть лучшего. Результаты их классических селекций напоминают пробирание по чужой истории – словно по уложенной минами чужой территории.

Им важно нигде не заронить в вас мысль, всегда только одну и ту же: что нерусское искусство нести угрозу может быть нерусским.

Но вот хороший вопрос: какой же, поистине, низости и внутренних нечистот должна достигать огромная по численности нация, чтобы даже то чужое, совсем случайное и немногое, еще как бы изданное «под полом», потому что издать его по-другому та же нация не дает на протяжении целых лет, – чтобы не только делать на том полуподпольном издании и его идеях повод к еще одному своему полноформатному бизнесу, но и тебе же потом оттуда со всё теми же мужественными жевательными уплотнениями на скулах показывать, у какой в действительности нации прибор длиннее?

Я в самом деле говорил правду, когда сказал, что мне нет никакого дела до чужих закольцованных коридоров и наплевать на их исторические повороты. Но поводом убить время на рукопись были несколько слов, которые в Каганате я услышал от одного бабая. Бабай был простой и слова были простые и сказал он их, как говорят, уже не на что не надеясь. Вот Кувейт, сказал он. Стоит на песках. Вот Япония – американцы сбросили на них такую бомбу, что никто до сих пор не может забыть. Вот Германия, Корея, Ирак и что там еще. Американцы вначале придут, разбомбят там все, а потом эти страны с прибором нельзя отличить от Америки и экономически развитых стран.

Вот Восточная Германия, Румыния, Кавказ, Вьетнам, Китай и Северная Корея – там до сих пор еще маршируют. Там нельзя жить, где были русские. У нас, говорят, где-то есть нефть и в Кувейте есть нефть. И посмотри, как живут они, и как живем мы.

Боюсь, весь образ жизни п.н. тем далеко еще не исчерпывается. Всюду, где он случится, – это как минимум надолго. Хотите вы или не хотите, будет ли вам шумно проданная помощь при наводнениях или ее не будет вовсе, ахнут ли в их эфир пестрые дни фестивальных поплясалок «национальных культур федерации» или нет, коснется ли в один прекрасный день и кого-то из вас та же юрисдикция с одним и тем же исторически неизбывным превалирующим желанием домачивать и статьей «о международном сепаратизме» или не коснется, – но ровно до тех пор, пока в их «самом центральном городе» кто-нибудь не бросит из вас куска ватмана с проектом собственного национального дипломатического представительства, каждое утро в запотевшем зеркале или сером стекле автобуса ваше отражение будет честно подсказывать вам, что вы – только лишь дополнение к ним, их приоритетам и их пожеланиям. Причем далеко не такое обязательное, как то, на чем вы живете. По самому честному счету, выжить хотя бы как этнос у вас никаких шансов. Вам стоит прислушаться к своему языку со стороны. Любой язык всякого этнического ареала, если это не телевизионная версия, которую с трудом понимают даже ее создатели, уже на три четверти состоит из слов и выражений пн. То есть до напряженно ожидаемой руссиянами и их диктатором «единой нации» осталось совсем немного. Сегодня слишком большое значение имеет средний уровень жизни. Вам никогда не дадут иметь собственный уровень жизни, более высокий, чем будет у них, не потому, что где-то есть такой закон природы, и даже не потому, что вас не видно за первозданным лесом, а потому, что они с трудом видят разницу между этим лесом и вами: у них слишком много вашего, которое они уже много лет считают «общим», то есть своим. Не похоже, чтобы тут что-то можно было сделать, просто у них в истории такие приоритеты. Вам даже в порядке теоретического эксперимента будет не под силу изменить их историю и их закольцованные коридоры – но вы можете еще иметь свою.