Текст книги "Медленный скорый поезд"

Сумасшедший дом, блин!

Но присобачился к месту. Как комбат говорил: утатахай себя на позиции и все путем. Утатахай – в смысле: устрой, уложи, угнезди, упокой и прочее. Очень эксклюзивная армейская лексика.

Говенно, конечно, что стрельба из пистолетов пойдет на уж почти винтовочной в общем-то позиции. Но за неимением гербовой, как говорится… Лег Пастух на край крыши, на прилеженное уже, в общем, место, вытянул руку с пистолетом. Целиться хреново, все ж не винтовка снайперская, голову подымать приходится, высовывать под встречный выстрел, руку рукой страховать, а это стремно. Хотя противник, то есть Слим, в тех же условиях, без обид.

А у Пастуха биноклик одноглазый, по-научному монокуляр, с собой был. Он чуток откатился вправо, лег на пузо, со стороны поглядел в биноклик на позицию Слима: хороша позиция, ни фига отсюда не видно. Слим, молодец, какие-то веточки перед собой насадил, или они сами там выросли. Вкатился к себе на позицию, – у Пастуха тоже с веточками хорошо было, набрал по дороге, хотя на фига они здесь… – руку с пистолетом вытянул, левой ладонью подпер, затаился, дыхание задержал…

А тут слева и бабахнули сигнально: начинайте, мол…

И тут надо было ловить момент. Причем – мгновенно, доли секунды на счету. И Пастух мухой откатился с отлежанной позиции вправо, практически не глядя вытянул руку с пистолетом и выстрелил в никуда, по сути…

А не по сути – в цель. Так должно было быть.

И все. А встречного выстрела почему-то не услыхал, но в ту же секунду почувствовал резкую и длинную боль над левым виском. Приложил руку, глянул: кровь, хорошо пошла. Густо, но не шибко. Это ерунда, царапина. Заклеим, перебинтуем, если понадобится… Хотя и болит, сука, прям башка рассыпается, как больно. Но не впервой же. И занятно: пулю попробовал, а выстрела не услышал. Глушитель он, что ли, на ствол навернул?..

Итак, командир подразделения Пастух стрельбу окончил. И Слим, получается, отстрелялся, поскольку это его пуля висок Пастуху посекла и пустила кровь. Выходит, малость промахнулся снайпер гребаный, а должен бы в лоб и – ау? Может, и так. А может, и по-другому. Специально промахнулся. Хотел, чтоб пуля именно скользнула, оставив кровавый след.

Выходит, Пастух нужен Слиму живым. Пока. И – зачем нужен? Если, конечно, Слим жив там на «кастрюле» своей остался. Судя по тишине – остался…

А что дальше-то было?

Договаривались на один выстрел. Да и стрелки они такого калибра, что второй стремно делать. Все – с первого. Так что жди или не жди, а стрельбу и впрямь окончил. Отполз в сторону – ну, на всякий случай, мало ли что, пополз по периметру крыши за низким бортиком – к лестнице. Хорошо, что она на другой стороне висит. На непростреливаемой. Кровь прилично текла, не рекой, так веселым ручейком. Никаких проблем, хорошая глубокая царапина – не больше. Сейчас спустимся, продезинфицируем ранку, буде бинт найдется, так и перебинтуем или, проще, наклеечку сделаем. Говно вопрос в общем-то…

Можно спускаться. Странно, но что-то снизу не слышно было ни криков восторга, ни воплей ужаса. Похоронное какое-то молчание…

Внизу его встретила небольшая, но родная толпешка, подбежали, затормошили… Пастух потерпел-потерпел, выскользнул из чужих рук, сказал Стрелку и спустившемуся уже Шухрату:

– Судя по отсутствию Слима, он либо убит, либо тяжело ранен. Надо бы его тело на землю спустить. Помогите. Втроем справимся. А внизу нас товарищ начальник поезда подстрахует.

– Приму груз, – без удовольствия сказал начальник, – эка невидаль…

Пастух пошел к резервуару, на котором остался Слим.

Полез по лесенке первым. Вышагнул на крышу, встал, оглядел ее.

А на что глядеть-то было? Пуста крыша. Вон на краю веточки, которые Слим себе понатыкал, вон резервуар Пастуха – прямо по траектории стрельбы, там тоже веточки, и никаких иных следов от дуэлянтов. Один из них, Пастух, вот он, стоит идиот идиотом. А второй исчез. Призрак призраком. Как уже привычно до омерзения становится.

Глава шестнадцатая

Не было ни радости, ни печали, ни даже удивления. Молча спустился с резервуара, пошел к тоже спустившейся Марине.

– Возвращаемся в родное пространство, – сказал улыбаясь, – в родной поезд, в купе, в ресторан, едим, пьем, балдеем, тащимся, расслабляемся, бездельничаем. Все живы. У меня крыша поехала, вот даже и буквально… – показал на ранку свою, – и я хочу праздника… Да, кстати, господа, вопрос у меня ко всем. Вот – мой резервуар, на котором я лежал, а вот – резервуар Слима. Слима, как вы поняли, нет как нет. Исчез. Испарился. Спуститься с крыши можно только по лестничке. Вот она. Слим вряд ли прыгал с крыши на землю, высота там худо-бедно метров десять, если не больше. Так кто видел, как он спускался?.. Ну вот она, вот она, лестничка, ну прямо перед глазами, ну кто куда смотрел, мать вашу?..

Секунд на десять – двадцать устаканилась тишина.

– Да не слезал он никуда, – сказал наконец Шухрат.

– Не слезал, – подтвердил Стрелок. – Я видел, как ты спускался, а со второго бака – никого. Мы ж точно поняли: он – там, наверху, тело надо спускать…

– Может, у него какая-никакая спускалка была? Катушка с тормозом, например?..

– Может быть все! – жестко утвердила Марина. – И гадать можно до вечера. А еще надо возвращаться… Сил моих нет с вами… Ушли вшестером, возвращаемся впятером… А кстати, если Слим убежал, то он что, в этой реальности решил остаться? Не возвращаться в поезд? Зачем ему это?..

Очень толковый вопрос. Все даже примолкли.

А Марина продолжала:

– Мы не можем его оставить здесь.

Пастух обозлился.

– И что? – спросил. – Разожжем костер, сядем в кружочек и будем ждать, когда он набегается и вернется к нам, так? А если он решил… э-э… ну, эмигрировать сюда навеки, мы тоже здесь поселимся?.. Ну, допустим, как он спускался с «кастрюли», вы могли не заметить. Но как он пробежал мимо и никто даже глазом не повел? И на кой черт ему было бежать мимо, ведь он не мог вернуться… – Тут Пастух себя притормозил и спросил замогильным голосом: – Марина, где коробочка?

Марина встрепенулась, вскочила на ноги, закрутила головой, захлопотала:

– Где моя сумка? Где она? Я ее оставила здесь, где мы сидели и сидим, она была вот тут, прямо вот тут, около веток… – И победно: – Вот она! – Раскрыла ее, заглянула внутрь, засмеялась радостно: – И он вот! То есть «переходник» мой, вот он, родной, сейчас я его осмотрю, погляжу на электронный счетчик, сколько там переходов набежало, с нашим теперешним должно быть сто семьдесят семь, я утром проверяла – было сто семьдесят шесть, а мы сюда переместились – и на один переходик больше стало, то есть сто семьдесят семь… – Примолкла на секунду, глядя на счетчик, и внятно, громко произнесла: – Мать вашу… – Подняла голову, сказала: – Сто семьдесят восемь переходов. Он ушел.

И опять села и закаменела. Мир, похоже, рухнул.

Можно было, конечно, ей посочувствовать, но времени на то не имелось.

– Марина, – заорал Пастух, – очнитесь! Мы все живы, здоровы, веселы и прекрасны. Скажите: мы сможем вернуться назад, домой?.. – Он уже поезд домом считал, да другого дома пока и не было.

– Зачем вы кричите? – вскинула голову Марина. – Я не глухая. Сможем, конечно… Все работает…

– Так чего вы печалитесь? Ну, вернулся он. И мы вернемся. И поймаем его, это уж моя головная боль… В чем проблемы?

Марина смотрела на него мертво и как-то страшненько.

– Муж говорил, говорил всегда: не дай Бог пульт попадет в чужие руки. Это будет беда…

– И где беда? – Пастух старался быть мягким, нежным и точным в словах. Короче, говорил, как с ребенком малым. – Ну, сбежал он от нас в наш реальный мир, ну, добавил единичку к общему количеству переходов. Ну и что с того? Солнце погасло? Баки эти гребаные расплавились?.. Слим подсмотрел, что вы делаете, повторил манипуляции и – уже дома, то есть в поезде. Хотя может быть, что уже и не в поезде, а взял вещички и – всем спасибо… А мы сейчас еще раз воспользуемся пультом и тоже окажемся в родном вагоне. И если Слим все-таки там, я его лично убью – причем сразу! – сожгу и развею пепел по ветру из окна вагона. Договорились?

Вроде бы пошутил, но все примолкли. Этакая минута молчания в память оскверненной коробочки-пульта и параллельно – анафема осквернителю.

Минута прошла, и Пастух молчание нарушил:

– А как он сумел переправить себя, а, Марина? Или он когда-то подсмотрел, как вы работаете с пультом? Могло такое быть?

Марина чуток подумала, сказала:

– Могло, наверно. Я не помню. Я ж пульт никуда не прячу, он все время на виду. Как и урна… Мне теперь что ж, все в чемодан прятать и запирать его?..

– Прятать и запирать, – сказал Пастух. – Урок мы поимели. Глупо обещать, что впредь все станут осторожными, но все же, коллеги, все же… Поехали, Марина, здесь мы сделали, что могли… – Усмехнулся, поправился: – Точней, не сделали, что могли бы… Ну, нам еще ехать и ехать. Хорошо бы и впрямь без Слима.

И они, как и наказано было, поехали. Коробочка работала идеально.

Маринино купе, в котором они оказались, было заперто. Проводница, видать, закрыла его за временным неимением пассажиров. А они – вот они. И им уже тесно.

– Надо бы узнать, где мы едем, – сказал Пастух, открыл дверь и пошел к проводнице Лизе.

Их не было в вагоне часа два с какими-то минутами. Всего-то. За окном вагона опять бежали прирельсовые лесополосы, небо было голубым и с кучевыми мятыми облаками, по расписанию поезда впереди ожидался славный город Тюмень, а ходу до города осталось один час и пятьдесят с копейками минут.

Время-то мелькнуло – как не было его вовсе…

А Слима не стало. Похоже, что обратно в поезд он не попал. А куда попал – это жизнь наверняка покажет.

– Надо обмыть, – сказал Пастух.

Он имел в виду все: отбытие из вагона в не такое уж и параллельное пространство, не такое уж и сладкое пребывание там, не такое уж и пышное празднование их возвращения в вагон. Одно позитивно: «коробочка» Марины работает без проколов, а хоть и не просчитано, так все равно интересно. Пусть и – в данном случае – безрезультатно.

– Я принесу, – сказала понятливая Лиза. – Вы будете в купе у Марины?.. – Ответа не ждала. – Я вправду мигом… – И понеслась в вагон-ресторан.

– Ты приглашена, – крикнул ей вдогонку Пастух и пошел к Марине.

А там, естественно, кучковались все путешественники. За исключением Слима.

Пастух сел рядом с Мариной и сообщил приятное:

– Минут через пятнадцать начнем обмывать наше возвращение. Лиза побежала в ресторан, что заказать – она, полагаю, сообразит.

– А долго еще ехать? – спросила Марина.

Не летняя тоска была в ее голосе. Да и то понятно: на немолодую женщину да столько событий – с ума сойти!

– Да уж не коротко. Ну, появится Тюмень сначала, а после нее – через пять часов – Екатеринбург, а потом Пермь, а потом ночуем сладко и без снов, а поутру уж рукой подать – Нижний Новгород, Владимир и – вот она, Москва.

– Долго-то как, – протянула. – Тоскливо. Вагоны – бум-бум, колеса – дык-дык… И кругом двери, двери, двери… Дурдом!.. А я еще так радовалась, мол, поеду через всю Россию в удобном вагоне, в окно смотреть стану, отдохну, ни о чем не думая, а тут…

– А тут мы чего-нибудь сочиним к финалу, – сказал Пастух и не понял, что сказал.

Но это было не страшно: коли уж сказано, так само и придумается, не раз проходили, проверено. И это придуманное и впрямь будет хорошим финалом не слишком хорошего путешествия, зуб Пастух давал, если что не так.

И пошло время – на удивление и на редкость легко пошло, беспроблемно, как-то даже бездумно и весело. Как будто не было долгой дороги позади, а недолгая – еще впереди и вообще всерьез не воспринималась: ехать-то одни сутки, последние сутки – ну, это как ожидание праздника, который должен штатно завершиться на перроне Ярославского вокзала, а уж как прощание на перроне пойдет – это будем поглядеть, погрустить и порадоваться. Вот такая вот к месту фигура речи.

Ехали мирно, по-домашнему. Да вот только Марина вела себя странновато. Все больше молчала, почти не улыбалась шуткам или их попыткам развеселить ее. Ночь проспала спокойно, как казалось Пастуху. Он сам чутко спит, вполглаза, поэтому любой посторонний и незнакомый звук всегда его пробуждал. Посторонних звуков вроде как не было, поэтому он сам то и дело просыпался, слушал ночь и – сквозь ее молоточный шум – Марину. Спокойно спала Марина.

Так, в спокойствии, в отсутствии всяких ЧП и даже без шибкой разговорчивости целые сутки пробежали. А и то понятно: устали. И Тюмень в безделье и полной счастливой расслабухе проехали, и Екатеринбург, и после Перми ночь спокойно переночевали, и чуть больше часа оставалось до города Владимира, как Пастуху в голову пришла очень хорошая, как он считал, деловая мыслишка. Именно так: хорошая и деловая. И к месту. Ни с кем ею не делясь, он вышел в коридор, затем в тамбур, чтоб никто не слышал, и позвонил в Москву, в Контору. Не Наставнику, нечего зря его тревожить, но нужному человеку позвонил, который был одним из помощников Наставника.

Поздоровался, спросил, как положено, про жену, про детей, про строительство дачи на подмосковном участке, выделенном Конторе для радостной жизни ее служащих, а потом напрямую свой нужный вопрос задал. И ответ получил – тоже нужный. И вполне Пастуха устраивающий.

Он вернулся в купе, сказал Марине:

– Собирайте манатки, через двадцать пять минут мы с вами сойдем во Владимире.

– С поезда? – изумилась Марина. – Владимир – это ж последняя остановка здесь. Манатки-то зачем? Нам потом еще три с лишним часа до Москвы ехать. Куда вы меня?..

– Как раз туда, куда нам с вами надо непременно и срочно, – длинно ответил. И добавил для успокоения женской души: – Так будет лучше, поверьте. Вам же надоело в поезде, сами плакались. И вот вам – сюрприз: простор, чистый воздух. Иным словом – воля. Неужто откажетесь?

– Что за сюрприз? Я не хочу сюрприза. Я уж и с ума сошла от одних сюрпризов…

– Вот мы вас на ум и вернем. Не беспокойтесь и уж тем более не бойтесь. Я разве способен сделать плохо для моей любимой Марины? Нет, нет и нет, не способен. Я только на хорошее ведусь. И вас веду. Собирайте, собирайте вещички, я помогу. Стрелок их покараулит до Столицы… А вам еще со всеми пассажирами проститься надо. На всякий случай, вдруг не увидимся. И времени у нас кот наплакал… – И завершил монолог любимым своим: – А зверь этот скуп на слезы.

Ну и убедил слабую женщину.

Она собралась мухой, пошла по вагону – прощаться, телефоны и адреса вагонных соседей записывать и свои давать. А что сделаешь? Ритуал…

– А чемодан? – спросила.

– Стрелок и заберет, он в курсе, я его за старшего оставил, – сказал. – Часа через три с ним встретимся…

– Где? – спросила она.

– В Столице, – сказал Пастух. – На Ярославском вокзале. Мобильники у нас у всех есть, не потеряемся…

Провожали всем вагоном плюс проводница Лиза плюс высвистанный в момент начальник поезда и конечно же, Шухрат, который вдумчиво записал все координаты Марины. Стоянка во Владимире была недлинной – двадцать всего минут.

Спросил:

– Неужто не повидаемся в Златоглавой? Если не заняты, то в эту субботу я всех приглашаю на дачу. Есть у меня она. Совсем недалеко от Столицы. Я сам за вами, Мариночка, заеду. Плов станем кушать. Очень замечательный. Принято?

А чего бы не принять? Сказано – это еще далеко не сделано. Дожить надо.

– Сначала у меня соберемся, – не согласилась Марина. – Всем вагоном – у меня дома. Мне в Столице квартиру выделили. Большую. С мебелью сразу. Хорошо поместимся. Принято?.. А уж потом – к вам.

Недлинно прощание шло. Двадцать с копеечками минут по расписанию. Долго махали и поезду, и с поезда. Традиция. Хоть и нарушение правил поведения во время движения. Ну, это так, к слову…

– А мы сейчас возьмем такси и поедем в одно место, – сказал Пастух.

– Только в одно? – спросила Марина. – А в какое именно?

Она бестрепетно отнеслась к неожиданному отбытию из поезда. Да и впрямь! Подумаешь, одним ЧП больше, одним меньше – а мы всегда готовы в неожиданному.

– В хорошее место. Вам понравится. Здесь недалеко.

– А это обязательно? – все еще противилась.

– Необходимо! – ответил Пастух.

Сели на такси и поехали. Пастух шепнул водителю адрес. Однако ж молчали, едучи. А через минут двадцать асфальт дороги уперся в могучие стальные ворота.

– Приехали, – сказал водила.

За воротами, за железным забором, за колючей проволокой, натянутой над забором на высоких столбах, стояли два сине-белых больших ангара. Пожилой чоповец вышел из будочки у ворот, видны были красивые механизмы под названием «вертолеты», самые разные, казенные и частные, маленькие и большие – и все красивые очень. Пастух мог, конечно, назвать каждый вертолет если и не по имени, то по марке – от «Ка-31» до «Сикорского S-92». Выбирай – не хочу! А всего-то ведь обыкновенная платная стоянка для частных аппаратов тяжелее воздуха. Ну и возможность проката этих аппаратов за достойную плату.

– Выбирайте, – сказал Пастух Марине, когда они зашли в ангар, в зону проката, огороженную канатом, который легко было перешагнуть даже Марине. – Вы же хотели еще разок полетать…

– То есть как выбирать?.. – растерялась она. – Нам сюда? Как их много…

– Ткните пальцем – на том и полетим.

– А куда полетим? – еще более растерянно спросила.

– По-над Столицей, – ответил он.

– «По-над» – это как?

– Фигура речи, – сказал Пастух. – В Москву вертолеты пока не допущены. Но почему бы двум хорошим людям перед расставанием не полетать вокруг Столицы? На вертолете. Я препятствий не вижу. А интерес велик.

– Ага, – счастливым голосом сказала Марина, – ну вы и понтярщик…

Какое, однако, слово хорошее знала!

– Тем и живем, – сказал Пастух. – Выбрали?

– Вон тот красненький с желтеньким. – Марина ткнула пальцем в пространство, но Пастух успел увидеть, куда она ткнула. Там и впрямь стоял красненький с желтеньким вертолетик. Камовский. Двести двадцать шестой. Хороший агрегат! Восемь пассажиров и – куда угодно. Пока топлива хватит.

Они пошли вдоль железной стены к внутренней пристройке в углу ангара, где, очевидно, располагался офис вертолетчиков. Перед входом в него стояла нормальная садовая скамейка. На пятерых.

– Марина, посидите здесь, а? Я быстро.

Она не спорила. Она легко пережила свое изъятие из поезда, легко переживала и предстоящее. Села на скамейку, стала смотреть на вертолеты.

А Пастух вошел в железную пристройку и попал в обычную приемную обычного офиса, где за деревянным барьерчиком сидели две девицы, оформлявшие, видимо, то ли авиабилеты из Владимира до Москвы, то ли аренду вертолетов для любителей вполне экстремального воздушного спорта. За тем же барьерчиком сидели еще и два бездельных мужика в синих комбезах и играли в шахматы. Не иначе – пилоты.

Никто из забарьерщиков и головы даже не поднял, когда Пастух появился.

– Алё, – сказал Пастух. – Есть кто живой по-настоящему?

Тут уж головы подняли все.

– Вам полетать или покататься? – спросила одна из девиц.

– Есть какая-то разница? – не понял Пастух.

– Конечно, – сказала девица. – Полетать – это порулить самому, а покататься – это с пилотом.

– Тогда нам покататься, но целенаправленно, – сказал Пастух. – Нам в Столицу надо. Слышал, ваши туда летают.

– А то, – сказала гордо девица. – В любое время дня. Час полета. А на поезде – три часа. Впечатляет?

– Очень, – сказал Пастух. – Оформите нас на ближайший рейс.

– На ближайший… – протянула. Обернулась на двух мужиков в синих комбинезонах, игравших в нарды. – Коля, у нас тут двое до Столицы. Собирай манатки.

Коля неохотно поднялся со стула, подошел, посмотрел на пассажиров, проникся, видимо. Сказал:

– Вы знаете, что мы в саму Столицу не летаем? Не положено. Мы обычно приземляемся в Жуковском, у нашей компании с ихними договор. Но там всего двадцать два километра до Столицы, таксишников в Жуковском полно.

– Годится, – сказал Пастух. – А какой у нас борт?

– Вон он. Камовский. Двадцать шестой…

А девица потребовала:

– Ваш паспорт, пожалуйста.

– А паспорт-то зачем?

– Всяко бывает… – туманно сказала девица, – авиация ведь…

Пастух протянул ей свой паспорт и Маринин, заграничный, который он у нее еще в поезде забрал для порядка. Она не сопротивлялась.

Билеты выписали быстро.

– Счастливого полета, – традиционно сказала девица.

Молчаливый пилот по имени Витя отвез их к вертолету на махонькой открытой машинке на электрическом ходу. Первым в кабину вертолета забрался, усадил пассажиров, сказал:

– Вот шкафчик. Там посуда, салфетки, а еще конфеты и печенье. А в холодильничке минеральная вода. Угощайтесь, чувствуйте себя как дома. Пристегнитесь…

Сам сел на место пилота, пощелкал тумблерами на панели, завел движок, погонял его малость, винт крутился по максимуму, можно было стартовать.

Что и сделали легко и красиво.

Марина выглядела так, будто у нее как раз случился день рождения и ей подарили на него нечто офигительное, такое, чего ни у кого нет, не было и не будет никогда. В ней жили одновременно ребенок и ученая дама, немало пожившая, насмотревшаяся за жизнь всякого-разного, да вот только детства у нее толком не получилось, война его отобрала. Ну и пусть нынче наверстывает без зазрения. А Пастух тому поспособствует.

Как и в прошлый, первый свой полет, она уткнулась в стекло и смотрела вниз. А Пастух, довольный, сидел в казенном креслице и думал о том, что жизнь разноцветна и взбалмошна по характеру своему и жить в ней поэтому всегда любопытно. Ну, жил-был в этой жизни некий Пастух, шел по ней, и путь его никогда не был ровным и гладким. А был, наоборот, извилистым и бугристым, но все-таки радостным. У каждого она своя, радость по жизни – ожиданная или нежданная, большая или крохотная, нужная или просто так – все эти радости его. Даже этот полет на вертолете от Владимира до подмосковного Жуковского – какая-никакая, а радость. В первую очередь – Марине, а уж во вторую – ему, да и не от полета, летал он на этих машинках сотни раз, а от того, что Марине – хорошо и необычно.

Да и поезд этот неторопливый, тесный, а нынче еще и опасный – из-за внимания к нему людей Слима поезд этот, честно говоря, заманал сильно. Ну не любил Пастух по земле долго ездить, а нравилось ему летать над ней быстро. Как сейчас. И Марине – радость, и ему – успокоение. Хорошо он это придумал. А и верно говорится: сам себя не похвалишь, ходишь как обосранный.

И целый час летали. Как и планировалось.

Марина за этот час слова не произнесла, смотрела в иллюминатор, не отрываясь, как зачарованная, а когда принялись садиться на аэродром в Жуковском, когда все же потряхивать стало, ухватилась за ручки сиденья, чуть ли нос к стеклу не приклеила, а земля была – вот она, совсем рядышком, большая, покачивающаяся, неровная. Но это не пугало. А когда появился аэродром, так и Пастуху интересно стало смотреть. Бортов на бетоне стояло немало, а уж выбор был – глаза разбежались. Да и титул-то, помнил Пастух, у этого порта был соответствующим: аэродром экспериментальной авиации…

Сели славно.

Вертолет встал и без того недалеко от здания вокзала, так еще и мужик подъехал на микроавтобусе, его пилот вызвал. А такси перед вокзалом и впрямь было много. Сели и поехали.

Марина сказала:

– Спасибо вам, очень большое спасибо… А теперь мы куда?

– На вокзал вообще-то, – объяснил Пастух. – Путешествие закончено. Встретим поезд, друзей по путешествию… ну, полагаю, номерами телефонов вы со всеми уже обменялись… Вашу поклажу заберем, ее Стрелок караулит. А враги… Да Бог бы с ними… – сказал так и осекся.

Бога никакого с ними, конечно, нет, а вот дьявол…

Дьявол – да, все еще мог иметь незаконное место, и списывать его со счетов рановато было. Слим жив и здоров, а также и памятлив, и найти ему концы к Пастуху, а уж тем более к Марине – ну не ребус. Бессмысленно гадать: жив ли он остался, помер ли в страшных судорогах? Старое правило: если ты не видел собственными глазами труп своего врага, считай оного врага живым. А Пастух всю эту словесную шелупонь мог бы малость скорректировать: если ты лично не сжег труп своего врага, считай оного живым. И это по жизни правильно.

– Сейчас заскочим на вокзал, встретим наш поезд, он как раз минут через тридцать – сорок к перрону причалит, заберем чемодан, еще раз со всеми попрощаемся и – домой…

– Еще раз всех увидим? – заулыбалась, заулыбалась. – Я им расскажу, как мы опять летали.

– Они же спешить станут, – пояснил Пастух, – после такой-то дороги… Вы всех к себе в гости пригласили. Причем на завтра. Полагаю, все и согласились?.. Там и расскажете…

Так все и получилось. Хотя прощались по второму разу куда как споро. Народ по домам торопился, многих встречали родные и знакомые, путешествие завершилось, на сопли и вопли – ни времени, ни желания. Обычная российская дорожная история: милые недлинные – по железнодорожному расписанию – добрые отношения в пути и – его финал. Точка. Да уж и некогда в самом деле сопли развешивать. Домой, труба зовет!..

Марину, как оказалось, встречали. В начале перрона перед вокзальным зданием стояла группа – ну аж пять человек, – трое мужчин, две женщины, мужики держали огромные и неудобные букеты цветов, а одна из тетенек подбежала к Марине, поздоровалась по-русски и еще по-японски, в две своих ладошки руку Марины взяла, сказала:

– Я – ваш переводчик с японского.

Господи, что за бред она несет, машинально подумал Пастух, а Марина засмеялась и сказала:

– Спасибо вам, конечно, я японский худо-бедно знаю, но предпочитаю по-русски.

И тут всех встречающих как прорвало, все бросились к Марине, окружили, что-то наперебой говорили – тоже по-русски и преотлично, а кто-то отобрал ее чемодан у Стрелка, и пошли к вокзалу…

Марина обернулась, крикнула:

– Пастух, я жду вас у себя завтра, не обманите только…

Что было, то было, машинально подумал Пастух, вспомнив песню: закат заалел… сама полюбила, никто не велел… А и то верно! Приехали, проехали, переехали, выехали. Пора думать о насущном. Его наверняка, как всегда, много. «А Марину он не обманет. Придет в гости».

Со Стрелком попрощался, обнялись, обещали, как водится, созвониться, встретиться, не забывать друга-друга. Пустое… Хотя на вечеринке у Марины наверняка увидятся.

И тут Пастух заметил, что к нему целенаправленно движется милиционер в звании аж лейтенанта. Стоило притормозить, да и не бежать же.

– Здравствуйте, – сказал лейтенант, отдавая параллельно честь, которую всегда имел. – Вы, наверно, Пастух? Мне на вас показали…

– Ну, так, – кратко ответил Пастух, – а что случилось-то?

– Письмо вам женщина передала, красивая и молодая… – протянул нарядный, с золотом, конверт, плотно заклеенный.

– От кого? – спросил Пастух, принимая конверт. – Какая женщина?

– Она не представилась. Но очень просила. Говорила: вы очень ждете письма…

А и что милицейскому лейтенанту письмо не передать от некой дамы? Тем более за деньги. Дала лейтенанту полтинник, а то и по доброте своей и целый стольник – это за десяток-то всего шагов по асфальту. Деньги для кого-то смешные, а дело позарез надо сделать. Знакомых, склонных к графомании, у Пастуха не водилось. У него вообще в Столице знакомых толком и нет, разве что Наставник. И коли уж сортировать догадки – откуда письмо? – то отгадка сама банально и с хрустом вылезает на свет Божий: это сделал кто-то, кому зачем-то и очень нужен Пастух. А кому он так нужен?..

Вообще-то теперь пока никому. Вроде бы как…

И все же точку на этом поставим, решил Пастух. Что впереди, то само придвинется. А Марине, если захочется, он позвонит. Или она ему. Да, кстати, он же тоже приглашен на общую – повагонную! – вечерину у нее дома.

А и что такого? Придет он на вечерину, придет непременно…

Отошел малость от дома, вскрыл конверт, вытащил открыточку, туда уложенную. Красивую. С цветком белого нарцисса на обороте. Цветок этот, где-то читал Пастух, является символом смерти. Может, вранье, а может, и нет. Пастух в приметы не верил и другим не советовал. Ан отметил факт. А кто открыточку придумал передать, так того и угадывать незачем. Слим! Который жив, здоров, здесь и, не исключено, сейчас, и уж конечно – завтра, послезавтра, потом, со временем. Точней – во времени. В этом. В нынешнем… Бессмертный он! Как Кощей. С яйцом, в котором – его смерть.

А на открыточке – надпись шариковой ручкой: «Не пропадай, позвоню…»

Значит, нужен ему опять Пастух. До смерти нужен. Буквально. Вон даже телефонный номер Пастуха знает, а его, номера, ни в каких справочных нет. Что ж, будем ждать…