Текст книги "Неотмазанные. Они умирали первыми"

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

– Диман, имей совесть! Ладно, мы без баб изнываем, скоро на стенку начнем бросаться, – обращаясь к Мирошкину, сказал Стефаныч. – Но Караю за что такая немилость? Вишь, как глазенки-то у него наивные блестят? Ему-то за что такая монашеская доля? Он так у нас импотентом запросто может стать. Воздержание-то, оно ведь никому не на пользу. Вон, на Свистка посмотри, до чего оно доводит.

– Пусть только сунется к Гоби, я ему навтыкаю, ребра-то в миг пересчитаю! – проворчал Мирошкин.

– Это он с Караем поквитаться хочет за то, что тот его на экзамене тогда изрядно потрепал, – вставил Приданцев, подбрасывая в печурку щепки.

– Караюшка постарался! – откликнулся Кныш.

– Мать рассказывала как-то про свое детство, была у них немецкая овчарка, – вновь заговорил Виталька Приданцев, разматывая сырые вонючие портянки. – Родила щенков, двоих оставили. Один из братьев в нее уродился, лобастый такой же и злой, его потом на цепь посадили, а другой непонятно в кого. Нос длинный, как у лисы, а уши – лопухи висячие, как у охотничьей. Такой проныра и прохиндей был. Все в дом таскал, что плохо лежало. Как-то домой приволок неизвестно откуда мясорубку. А прославился после одного интересного случая. Приклеился как банный лист к их квартиранту, молодому офицерику, всюду ходил за ним по пятам. Тот на службу, и он с ним, тот на свидание к девушке, и он тут как тут. И вот однажды вечером заявляется домой с крынкой сметаны, а чуть позже возвращается жених. И выясняется, что будучи в гостях у его невесты, наш кобелек в ожидании друга крутился, крутился и присмотрел, что в сенях стоит крынка со сметаной. И не будь дурак, смекитил, что дома со сметаной напряженка.

– У нас тоже! – пробурчал, почесывая меж лопатками, грустный Привалов.

– На другой день молодому человеку пришлось идти извиняться за этого плута.

– Ценная собаченция была! Надо и Карая обучить этим повадкам, чтобы нам тоже что-нибудь с кухни таскал, – размечтался сержант Афонин.

– Нечего боевого пса портить! Если б не он, давно бы червей кормили!

– А у наших соседей был боксер. Тоби его величали. Рыжий, круглый как бочонок. Ему частенько ветеринара вызывали, потому что он на прогулке во дворе на землю падал. Ожирением страдал, бедолага. Вот боюсь, как бы наш Карай тоже не растолстел. Бегать, почти не бегает. Разленился в конец. Все на броне раскатывает. Собак надо гонять как сидорову козу, чтобы не теряли спортивную форму, они ведь как люди, и ожирение, и инфаркты у них те же случаются.

– Растолстеешь тут с вами, верно, Караюшка? – улыбнулся в пшеничные усы Стефаныч. – Нет чтобы мясца подбросить из пайка! Жмотитесь, хорьки!

– Толку от вашего Карая как от козла молока! – лениво брякнул Мирошкин из своего угла.

– Это почему же? – живо откликнулся Ромка Самурский, поворачивая голову в сторону белобрысого кинолога.

– Ни одного фугаса за всю командировку не отыскал! Бестолковый кобель. Сколько учили, и все без толку. Правильно Коробков говорил, что его место в дворовой будке на цепи. Гоби только за первые два месяца десятка четыре обнаружила, не меньше!

– Ты чего мелешь, хромоногий засранец? – вскипел возмущенный Виталька Приданцев. – Забыл, как с полными вонючими штанами, месяц тому назад, ползал и скулил под забором, и соплями умывался. Кто тогда всех вытащил? Кто «чеха» того волосатого с пулеметом завалил? Ты, что ли? Дрейфил вместе со всеми, небось думал, хана пришла?

– Верно! Если б не Карай, не грелись бы сейчас у печурки и лясы не точили! Нечего на него бочку катить, он не минно-розыскная собака, а ликвидатор огневых точек. И заслуг у него не меньше, чем у твоей сучки, – вступился за кобеля сержант Кныш.

– Да, это была полнейшая жопа! Ускреблись тогда просто чудом! – вставил прапорщик Сидоренко, переворачиваясь на другой бок, вытягивая онемевшую руку и шевеля пальцами.

– И вообще для собак отдельная палатка должна быть. Чтобы не нюхали тут вонючие грязные портянки.

– Да засранные штаны Димана Мирошкина! – весело откликнулся Пашка Никонов.

– И дерьмовое курево наше им тоже не на пользу. Запросто чутье на нет можно посадить, – добавил Пашутин.

– Собакам даже пищу горячую нельзя давать, можно нюх заварить. Ну, а вонь соляры и бензина для них – вообще полный край, – отозвался Виталь.

– Так нечего им тогда на броне с кинологами раскатывать. Пусть своими лапами топают, раз нежности такие. Нечего с ними цацкаться и церемониться.

– Церемониться? Цацкаться? – возмущенный Приданцев обернулся к Привалову. – А ты знаешь, дубина стоеросовая, что одна собака десятка саперов стоит! Те что могут? Щупом потыкать да с миноискателем пройтись, металл какой-нибудь найти. А мины сейчас какие? В пластмассовых корпусах. Много ты их обнаружишь? То-то, же! А минно-розыскная собака – она и тротил учует, и краску заводскую маркировочную, и еще в придачу запах свежевскопанной земли. Да не просто так, а за несколько десятков метров! В кого в первую очередь стреляют? В собаку! Потому, что от нее боевикам больше урона, чем от самого матерого вояки.

Лежащий Карай поднял морду и, почувствовав нервозность хозяина по его тону, коротко угрожающе гавкнул.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Прошло три дня спокойной жизни. Ромка расслабился на «каникулах». Отсыпался на полную катушку. И вот на тебе! Снова на холодную «бронь» и вперед! По оперативным данным, в одном из близлежащих сел объявились лица, принадлежащие к незаконным вооруженным формированиям и к окружению какой-то важной птицы. Чуть свет спешно погрузились и выехали на зачистку.

– Вы с Караем зайдите с той стороны, а мы пока тряхнем эти хаты! – капитан Дудаков кивнул на крайние дома и школу. Группа собровцев под командованием старшего лейтенанта Тимохина, усиленная пятью срочниками, свернула в узкий проулок. Впереди бойцов, обнюхивая и неустанно метя заборы и кусты, бежал и помахивал пушистым хвостом неутомимый Карай. Иногда он подолгу задерживался, привлеченный каким-нибудь запахом. И Витальке Приданцеву приходилось, матерясь на чем свет стоит, силой оттаскивать кобеля от очередного столба или забора.

Другая группа с Дудаковым гурьбой направилась в сторону школы. Их было восемь. Трое матерых собровцев и четверо «вэвэшников» со своим капитаном. Капитан Дудаков, тяжело вздыхая, часто прикладывался к фляжке с водой: после вчерашнего «симпозиума» неимоверно трещала голова и пересохло в горле. Настроение у капитана было поганое: четвертый день, никаких результатов. Только обнаружили пяток фугасов на местном кладбище за покосившейся плитой с арабскими вензелями да двух подозрительных парней без документов задержали. На прошлой неделе было намного веселее: накрыли подпольный цех по производству гранатометов и автоматов «Борз» и несколько заводиков по переработке нефти, которые заминировали и рванули, после чего они несколько дней чадили как горящие в море танкеры. Мрачный Дудаков вновь глотнул из фляжки. Рядом с ним бодро вышагивал квадратный, как шкаф, «волкодав» из Екатеринбурга, лейтенант Исаев и молча смолил сигарету. Сбоку от него ковылял, прихрамывая и громыхая здоровенными сапожищами худой, высокий как жердь, Димка-кинолог. Перед ним на длинном поводке моталась из стороны в сторону черная спина суки Гоби. Под ногами в выбоинах и замерзших лужах похрустывал белой паутиной с разводами тонкий ледок.

– Алексей Дмитрич, ты чего такой смурной? Трубы горят? Головка, поди, бо-бо? – нарушил молчание старший прапорщик Сидоренко.

– Заткнись, ментура! – огрызнулся мрачный Дудаков.

– Говорил тебе Карасик, не мешай спирт с местным пойлом!

– Могли бы удержать!

– Тебя, мастодонта, пожалуй, удержишь. Чуть что, так сразу в морду или лапать пушку! Был у нас до тебя майор Харчев, ты знаешь его! Скажу тебе, такого мудака я отродясь еще не видывал! Пока Зандак блокировали, этот шакал все время безвылазно в палатке спиртягу жрал, а потом как с цепи сорвался! В один прекрасный день вылез на божий свет, морда опухшая, зенки залиты, никого не узнает. Мотался по позиции, орал благим матом, размахивал дубинкой, на которой слово «устав» вырезано. Того и гляди хряснет вдоль спины или по черепушке огреет. И надо же было такому случиться, наткнулся он на окоп с «АГСом». Вцепился своими здоровенными клешнями в «АГС» и давай «вачкать» в сторону села, а заодно по баньке разведчиков. Всю в пух и прах раздолбал! Так и пришлось к койке наручниками приковывать, пока не прочухался!

– Эх, бабу бы! – промычал, широко зевая, Димка, почесывая подбежавшую овчарку за ушами.

– Сиську тебе, паря, а не бабу, – беззлобно огрызнулся собровец Савельев, щелчком отправляя потухший «бычок» в кусты.

– Молоко на губах еще не обсохло! Маненький ишо!

– Женилка, поди, еще не выросла! – хохотнул кто-то сзади.

– Это тебе, салажняк, не компот да варенье таскать из погребов у «вахов», – отозвался нравоучительно Стефаныч.

– Ты, Митрий, как в армию-то умудрился загреметь? У тебя ведь одна нога короче другой на пять сантиметров! Таких не берут! Куда только комиссия в военкомате смотрела?

– Какая комиссия? Эти болваны и безногого забреют, лишь бы план по пушечному мясу выполнить!

– Армия у нас рабоче-крестьянская! Отмазали, наверное, сынка какого-нибудь чиновника или «нового русского», а наш Митяй теперь лямку тянет, за себя и за того парня! – возмутился Стефаныч.

– Главное для них, гиппократов, чтобы указательный палец у тебя сгибался, чтобы из автомата по «вахам» мог стрелять! – добавил Степан Исаев, усердно скребя пятерней свою светлую кучерявую бороду.

– Сам черт их не разберет, где «вах», а где мирный трудяга! – вклинился в разговор заспанный рядовой Привалов, сморкаясь и громко шмыгая носом.

– Днем-то он трудяга, а ночью Фреди Крюгер с большой дороги!

– Чего разбираться! Спускай с него, говнюка, портки! Если без трусов, – значит «вах»! Смело хватай за яйца и в Чернокозово! – посоветовал Степан, поворачивая к нему свое добродушное курносое лицо с прищуренными смеющимися глазами.

– Вон Шаман, молодец мужик! Не церемонится с этой сволотой! Грохнули бойца, он тут же прямой наводкой по селу, чтобы неповадно было!

– С этой шушерой только так и надо!

– Девятнадцатилетние пацаны гибнут, калечатся, а кто-то мошну себе набивает! – вставил, зло сплевывая, Стефаныч.

– На «мерсах» с девочками раскатывают! – добавил Привалов.

– Какие «мерсы», паря? Ты что, белены объелся? Тут такие бабки крутятся, что тебе и не снились!

– Березовых, Югановых и всю столичную братию клешнями за жопу и сюда! Патриотов хреновых! И мордой, мордой в это дерьмо! – не выдержал, морщась от боли, молчавший всю дорогу собровец Колосков с раздувшейся от флюса щекой.

– Эх, молочка бы, парного! – вдруг ни с того ни с сего мечтательно протянул Привалов.

– Из-под бешеной коровки! – усмехнулся Савельев.

– Может, еще и сметанки, соизволите, сударь? – съязвил Ромка Самурский, толкая локтем сослуживца в бок.

– Мать, молочка не найдется? – обратился Привалов к чеченке, стоящей у открытой калитки. – Я заплачу!

Та зло сверкнула глазами, плюнула под ноги и что-то выкрикнула ему. Захлопнула калитку. От неожиданности солдат опешил, захлопал светлыми, как у теленка, ресницами. Веснушчатое лицо парня вытянулось.

– Что, Привал? Cъел?

– Чего это она? Совсем сбрендила? Я же по-доброму к ней! По-хорошему! Не на халяву же! – обиженный Привалов обернулся к товарищам, ища у них сочувствия и поддержки.

– Эх, Ваня, Ваня! Хорошо, что не огрела тебя по бестолковой башке!

– Разогнался, парниша. Молочка, видите ли, захотел! – добавил Мирошкин, сплевывая.

– А национальное блюдо «кинжал под ребра» не хочешь? – засмеялся Савельев, гримасничая.

В конец улицы показалась фигурка девушки в кожаной куртке с большим синим пакетом в руке.

– Вон, гляди, краля идет! У нее еще попроси!

– В один миг джигиты на куски разорвут, нос и уши отрежут!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Двухэтажное кирпичное здание заброшенной школы глядело с бугра на село пустыми глазницами окон. Стекла и часть шиферной крыши отсутствовали. Кругом царили печаль и запустение, все поросло высоким бурьяном и лебедой. Похоже, давно здесь не слышалось ни детского гомона, ни дребезжащих звуков школьного звонка. Перед школой торчало несколько высоких, сбросивших листву, акаций, обнаживших свои изрезанные глубокими морщинами стволы и корявые ветки. Несмотря на солнечный день, было довольно свежо. Иногда порывами задувал северный ветер, обжигая лица. Кусты, сухая трава и тропка искрились легким инеем. К школе подошли сбоку, напрямую, через заросли бурьяна, минуя дорогу и овраг. В окнах, то здесь, то там, играли веселыми зайчиками на солнце осколки стекол. Сквозь трещины на крыльце кое-где пробивался пучками седой пырей.

Димка с овчаркой Гоби поднялись по щербатым ступеням, собака, нетерпеливо рвалась с поводка. Обшарпанная облезлая дверь в школу была приоткрыта. Солдат остановился, поправляя бронежилет и автомат. Овчарка юркнула за дверь, натянув поводок.

– Стой! Шалава! Куда, тебя несе…

Договорить он не успел. Рвануло так, что с петель слетела развороченная дверь, вылетела щепками оконная рама, во все стороны брызнули жалкие остатки стекол и куски штукатурки. Огромный плевок удушливой пыли вынесло шквалом огня наружу. Димку отшвырнуло в сторону, и он, схватившись руками за лицо, съежился. Вся группа повалилась на мерзлую землю, ощетинившись дулами «калашей».

Вдруг из окна второго этажа хлопнул выстрел. И приподнявшийся было капитан Дудаков, нелепо взмахнув руками, ткнулся лицом в землю. Собровцы засуетились словно муравьи. Поливая из автоматов беспрерывно окна второго этажа, расползлись в стороны. Кто под стены здания, кто за деревья перед школой. Степан с Савельевым под прикрытием огня были уже на крыльце, где Димка с залитым кровью лицом, ничего не видя и не соображая, пытался безуспешно подняться и снова валился на бок, как слепой щенок на неокрепших лапах.

Оказавшись внутри, где царили пыль, гарь и вонь, Степан сразу же швырнул гранату на площадку второго этажа. Тугая ударная волна вдарила по перепонкам, обильно осыпав их песком и ошметками штукатурки. Через мгновение, оглохшие, они были уже наверху, пытаясь что-нибудь разглядеть в пыльном удушливом облаке, окутавшем все вокруг. Вдоль стены, разбросав в стороны руки словно крылья, лежал лицом вниз боевик. Его камуфлированную форму густо припудрило известкой. Под ним медленно растекалась темная лужа крови, автомат с перебинтованными изолентой магазинами валялся в ногах. Степан с ходу полоснул короткой очередью по врагу. Пули впились в пыльную вздрагивающую спину, безжалостно вспарывая бушлат, гулкие выстрелы ахнули эхом. Дым и пыль стали рассеиваться. Осмотрелись. Коридор был буквально завален мусором и изрядно загажен, то здесь, то там красовались засохшие кучки. Деревянные полы были большей частью отодраны, кругом валялись искореженные плечи труб, обрывки пожелтевшей бумаги и куски от школьных парт, ощетинившиеся ржавыми изогнутыми гвоздями. Под ногами шуршал и похрустывал керамзит.

Из дверного проема ближнего класса вдруг выглянул бородатый «чех», но Степан судорожной очередью загнал его обратно в класс, неприятно ощутив, как мурашки со спины перекочевали под вязаную шапку.

– Шилова бы сюда! Он бы показал «вахам» козью морду! – сплевывая грязную вязкую слюну, нервно бросил Степан через плечо Савельеву.

– Еще бы! – отозвался напарник.

– Он – мастак выкуривать этих тварей!

Из проема высунулся ствол, и короткая очередь оглушительно саданула в пустынном коридоре, буравя стены, сшибая куски штукатурки, ковыряя красный кирпич. Одна из пуль, срикошетив от стены, тренькнула в пол прямо у Исаева перед носом.

– Ах ты, с-сучара! Савел! Ты видел? Ну, погоди, джигит! Сейчас ты у меня станцуешь лезгинку! – пробурчал возбужденно собровец. Желваки ходуном заходили на заросших рыжей щетиной скулах.

– Степ, может, жахнуть «вогом»! – проорал багровый от возбуждения напарник.

– Не стоит! Промажешь! Куда он, на хер, денется? Мы его щас старым дедовским способом выкурим! Прищучим кунака! Ховайся, браток!

Степан быстро извлек из карманов «разгрузки» пару гранат. Савельев отполз в сторону.

Неожиданно в этот момент из класса, пересекая коридор, к окну метнулся темный силуэт и перемахнул через подоконник. Послышались падение тела, крики, злобный лай Карая, перекрываемые двумя громкими очередями. Из проема вновь было высунулось дуло автомата, но Савельев из-за выступа полоснул очередью вдоль коридора, заставив противника затаиться.

– З-зараза! – выругался Степан, обалдевший от грохота выстрелов.

Рванув чеку, бросил гранату и распластался за убитым боевиком. «Эргэдэшка» упала мягко на керамзит перед проемом. Взрыв потряс здание. Осколки и керамзит разлетелись веером, кромсая, уродуя стены, и дождем посыпались на головы бойцов. Степан, не раздумывая, бросился вперед и, упав ничком у проема, швырнул вторую гранату внутрь класса. Опять рвануло. Ударной волной из класса вынесло огромное облако удушливой вонючей пыли. Сверху посыпалась какая-то труха. Вскочив на ноги, оглохший собровец влетел в помещение, строча из «ПКМа» в глубь класса, окутанного густой завесой.

Все было кончено. Под окном, привалившись к ободранному углу, лежал окровавленный боевик в сером омоновском камуфляже. Из-под вязаной шапки, которую перетягивала зеленая повязка с арабской вязью, по запыленному бородатому лицу медленно ползли кроваво-грязные потеки. Тусклые глаза при виде собровца на мгновение блеснули, ожили и тут же погасли. Исаев подошел к распростертому телу, тронул дулом и, присев рядом, устало откинулся спиной к стене.

– Оппаньки! Спекся, шахид! – раздался хриплый голос, вошедшего следом, всего перемазанного Савельева.

Класс был пустой, если не считать трех-четырех сломанных парт да двух увесистых рюкзаков, сваленных в углу. Из стен были вырваны выключатель, розетки, проводка отсутствовала…

– Глянь, мелкашка! – поднимая винтовку с оптическим прицелом, оживился собровец.

– Из таких в Грозном наших ребят щелкают как куропаток, легка и удобна для ведения уличных боев, не то что «эсвэдэшка», – сплевывая сгусток грязной слюны и смахивая рукавом пыль с бровей и носа, отозвался Степан. Он почувствовал смертельную усталость, вдруг навалившуюся на него, будто вагоны разгружал.

– Какой-то Гаджи Мирзоев! – обернувшись к товарищу, Савельев помахал документом, который извлек из нагрудного кармана убитого. – Служба Национальной Безопасности Чеченской Республики Ичкерия.

Но Степан его уже не слышал. Он был далеко…

Утро. Солнце еще не встало. Белое неподвижное зеркало озера. Стелится на водной гладью нежными клочьями седой туман. Ему двенадцать лет. Он сидит в лодке и смотрит на медленно гребущего брата-близнеца, как из под весел Виталия, журча и завихряясь в маленькие водовороты, уходит за корму вода. В тишине слышны только скрип уключин да всплески стаек испуганных мальков, которых гоняет окунь или щука. Его пальцы за бортом в теплой как парное молоко воде…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

На второй этаж поднялись остальные бойцы.

– Первый раз настоящего шахида вижу! – прогундосил из-за Савельева простуженный голос Привалова.

– Погоди, паря, послужишь с наше и не такое увидишь! – перебирая личные вещи боевика, проворчал Колосков.

– Ого, да у них тут целый арсенал! Как только не разнесло к чертям собачьим всю хибару? – удивился, копаясь в рюкзаке, Стефаныч. – Если б не Степаша, эти воины аллаха уж давно бы люля-кебаб из нас сделали!

– Это как пить дать! – отозвался Ромка, озирая класс.

– Что с Дудаковым? – вдруг встрепенулся очнувшийся Степан.

– Сиди, Степа, сиди! Эх, жаль, глотнуть нечего, братишка!

– Отвоевался наш Дмитрич! Прямо в висок! Сразу отдал душу, не мучился!

– Вот и съездил в командировочку, – сказал Савельев, в сердцах сплевывая. – Заработал дочке на приданое!

– Димка вот, чудом уцелел, не то что Ефимов!

– Видно, в рубашке родился!

– Ноги посекло осколками да дверью физиономию расшибло!

– Если б не Гоби, каюк бы ему!

– Да, сучку жалко! В клочья разнесло! Умная была псинка!

– Что с третьим? С боевиком! – полюбопытствовал Исаев, вытирая рукавом лицо.

– Шерстью накрылся! – откликнулся Ромка, с любопытством рассматривая трофеи, извлеченные старшим прапорщиком из рюкзаков.

– Тимохин с ребятами подоспели во время, с ходу завалили! – добавил Стефаныч.

– Поспешили малость! Карай все равно не дал бы уйти!

– Шкет, совсем еще зеленый! – отозвался Привалов.

– Зеленый?! А «макаров» за поясом, это что, бирюльки тебе! – вспылил сержант Головко, оборачиваясь к нему.

Карай, помахивая хвостом, наблюдал, как военные раскладывали на земле захваченные трофеи. Здесь были и четырехсотграммовые тротиловые шашки, и гранаты с ребрышками, и три фугаса, и разноцветные провода с плоскими батарейками. Старший прапорщик Стефаныч внимательно рассматривал металлическую трубу с прицелом. Почему-то эту зеленую трубу, из которой вырывается огненная стрела, старший лейтенант Колосков называл «шмелем», «шмеликом». Чудак! Но, он то, Карай, прекрасно знает, какие они, шмелики. Они такие маленькие мохнатые и гудят совсем не так, когда летают над цветами.

Карай из стороны в сторону беспокойно заметался на длинном поводке. Гоби нигде не было. У стены школы сержант Кныш и Виталька Приданцев перевязывали бинтом его давнего врага, проводника овчарки – Мирошкина. Солдата мелко трясло. Кобель настойчиво втягивал носом воздух, но, кроме запаха крови, гари и тротила, ничего не чуял. На крыльце на бронежилете неподвижно лежало, окруженное бойцами, бездыханное тело капитана Дудакова. Овчарка знала, что наступит завтра, и она больше никогда уже не увидит этого сердитого шумного вояку; как и остальных, которые тоже когда-то, вот также лежали с каменными отрешенными лицами и потом навсегда исчезали из ее жизни.

К школе, урча, выплевывая порции вонючего дыма, подлетел БМП с сидящими на притороченном бревне майором Сафроновым, рядовыми Ермаковым и Гусевым. Резко затормозив, «бээмпэшка» клюнула носом. Сафронов неудачно спрыгнул с брони, чуть не подвернув ногу. Чертыхнулся, подняв воротник у бушлата, пряча лицо от порывов холодного ветра, закурил и, не обращая внимания на лающего Карая, прямиком направился к понурым солдатам, стоявшим у крыльца. Несмотря на невысокий рост, его плотная кряжистая фигура вызывала уважение, в ней чувствовалась какая-то неуемная сила и мощь. У стены, под окнами, лежали трупы боевиков и пацана лет пятнадцати в замурзанной кожаной куртке и одной кроссовке на ноге. Рядом вертелся, злобно рыча и скаля клыки, Карай. Чуть поодаль маячила горстка любопытных из местных жителей.

– Что у вас тут? Что за взрывы? Чего молчите, хорьки? – маленькие карие глазки комбата на широком обветренном лице буравили угрюмые лица подчиненных.

– Дудакова убили, падлы! – глухо отозвался Степан, не поднимая головы, ковыряя десантным ножом в банке с тушенкой.

– Как убили?! Ты, что мелешь, козел бородатый! Совсем охренел?! – дико заорал Сафронов, дыша перегаром, вцепившись здоровенной пятерней в «разгрузку» собровцу, запорошенную и перемазанную известкой.

Бойцы молча расступились. На крыльце на бронежилете лежал капитан Дудаков, его лицо побелело и разгладилось, всегда нахмуренные брови расправились, обнажая две морщинки над переносицей. Казалось, капитан был погружен в глубокий безмятежный сон.

– Снайпер, в голову! Вмиг душа отлетела!

– Трое их было! Два абрека и пацан!

– Подрывники! Мешок взрывчатки да пара фугасов! Всех замочили, Викторыч! – стараясь не смотреть майору в глаза, доложил лейтенант Исаев.

– Ты что, ранен? – Сафронов обратил внимание на бурый от крови до локтя рукав бушлата.

– Типун тебе на язык, Викторыч! Не дай, бог! – Степан мотнул головой в сторону убитых. – Отлеживался в обнимку с джигитом!

– Похоже, взорванный вчера под Курчали «уазик» с омоновцами их рук дело! – добавил старший лейтенант Колосков.

– Да, вот еще! У одного гада нашли! – покопавшись в кармане, он протянул Сафронову два жетона, один офицерский, другой с изображением летучей мыши, такие обычно носят разведчики. Спрятав «смертники» в нагрудный карман, помрачневший майор подошел к убитому другу.

С Дудаковым майора связывала не только крепкая мужская дружба и служба в одной части, но и четыре года учебы в военном училище в Воронеже. Дудаков был самым бесшабашным курсантом в их дружной семье, ему море было по колено, он слыл организатором всех громких попоек в учебном заведении. Чудо, что его не вышибли из училища еще с начальных курсов. Человек он был прямой, по натуре правдолюбец, ничуть не стесняясь, порол матку-правду в глаза, невзирая на звания и чины. Что не преминуло отразиться на его дальнейшей карьере. Начальник кафедры, подполковник Колесников, несколько раз вызывал на нелицеприятную беседу его родителей за то, что Леха позволял себе в строю комментировать нерадивые приказы наставника, майора Фадейкина, чем доводил сокурсников до гомерического хохота, а туповатого командира до бешенства. Еще одна редкая черта выделяла его. Он был примерным семьянином, верным мужем, хотя до женитьбы о его любовных похождениях ходили легенды. Он женился раньше всех на курсе, чем всех и сразил наповал. Жену Настену и дочурку Танюшку он обожал больше жизни. Эти два ангельских создания лепили из него, как из пластилина, что хотели. Похоже, там «на верху» кому-то дюже надоели его бесконечные гулянки, и в один прекрасный день судьба беспутного курсанта круто изменилась, на все 180 градусов. Произошло это на одной из вечеринок в женской общаге, где собрались курсанты и студентки пединститута. И была там девушка, по имени Настя, симпатичная, маленького росточка, которая терпеть не могла Дудакова за его вечные выкрутасы и глупый балаган. Пили вино, танцевали, пели хором песни под гитару. Леха и здесь не упустил случая пустить пыль в глаза, шиканул на всю стипендию: сгонял в магазин, принес еще несколько бутылок марочного. Сунулись, а штопора-то нет. Дудаков всех тут же успокоил, заверил, что открыть без штопора бутылку для него пара пустяков. Стал демонстрировать свой коронный номер, широко известный в училище. Выбрал по толще книжку на стеллаже, какой-то словарь, кажется, антонимов, приставил ее к стене и стал об нее со всего размаха дубасить донышком бутылки. Не прошло и нескольких секунд, пробка оказалась у него в руках. Все отметили сей подвиг аплодисментами, переходящими в бурные овации.

А вот со второй бутылкой вышла неувязочка, как говорится, факир был пьян, фокус не удался. При ударе она разлетелась вдребезги. И Лехина рука плотненько впечаталась в донышко. Естественно, кровища! Девчонки в шоке! Кто-то даже в обморок упал. Тут-то и пришла ему на помощь маленькая добрая фея в образе девушки Насти. Через месяц они поженились.

– Эх, Леха! Леха!..

Хмурый Сафронов, стоя у крыльца, комкал в сильных руках ушанку, его русые редкие волосы безжалостно трепал холодный ветер.

– Но ничего, завтра мы им дадим просраться. Они надолго запомнят и Леху, и Крестовского, и других ребят.

Некоторое время спустя к школе стали подтягиваться остальные группы «чистильщиков». Подрулил грязный «Урал». Погрузили Дудакова, шахидов и раненого трясущегося Димку. Из-под набухшего кровью бинта виновато глядели его большие серые глаза, подернутые стеклом слез. Для него война закончилась.