Текст книги "Неотмазанные. Они умирали первыми"

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Ромка, расплатившись с барменшей и вооружившись тарелкой с бутербродами и стаканом водки, стал пробираться к свободному столику у окна. И тут нос к носу столкнулся с бывшим ротным, капитаном Шиловым. Шилов был на взводе и уже собирался покидать питейное заведение. На нем красовалась форма с майорскими погонами. Вот так встреча! Бывшие сослуживцы расположились в углу у окна, подальше от шумных компаний.

– Сунулся в одну фирму, в другую, везде одно и то же, облом. Как услышат, что в «горячей точке» служил, да еще и раненый к тому же, так сразу же – вежливый отказ, – жаловался Ромка Самурский своему бывшему ротному. – Такие в охрану им не нужны. Гуд бай, служивый! Пишите письма!

– Да, верно! Такие, как мы, теперь на хер никому не нужны! – прищурив глаза, дымил сигаретой майор.

– Хотел, было, в воинскую часть контрактником податься, ведь специальности гражданской никакой, но «анкета» подкачала, – продолжал парень с коротко стриженой головой. – До армии, когда еще в школе учился, было три привода в милицию. По пьяной лавочке попадал. Как говорится, прецедент есть. На войну посылать можно, жизни класть можно, никто не спрашивает о пьяных залетах, а как на службу, в ту же армию в мирное время, уже нельзя! Незя! Незя! Как у клоуна Полунина. В армию «незя», в милицию «незя», в силовые структуры «незя»! В бандиты, что ли, идти прикажешь! Мне всего двадцать лет, вся жизнь, можно сказать, впереди, а у меня уже все дороги перекрыты.

– Роман, успокойся, дорогой. Все будет в норме! Неужели я, фронтовик, который видел эту костлявую стерву с косой вот так, как ты меня, неужели я не помогу своему боевому товарищу. Да распоследняя я после этого буду сволочь.

– Понимаешь, Петрович, я ведь мог остаться в Чечне. И жизнь бы сложилась бы совершенно по-иному. Не пришлось бы унижаться и оправдываться перед всякими чинушами, перед этой мразью. Ведь нам предлагали, упрашивали перед дембелем подписать контракт. Но так хотелось домой, вернуться живыми с этой бойни. Полтора года дома не был. Тоска замучила. А когда вернулся, через неделю потянуло обратно туда, в пекло, в мясорубку, к оставшимся ребятам. Представляешь?

– Считай, что ты уже на довольствии! Заместитель командира части, подполковник Устименко, мой давнишний друган, да и я не последний человек в бригаде. Так что, милый мой, никаких проблем! Это я тебе железно обещаю! – майор поднял стакан. – Ну, давай! За погибших ребят! Царствие им небесное!

Шилов вдруг замолчал, лицо его посерело, сморщилось как сушеное яблоко.

– Петрович, ты чего?

– Кольнуло, черт! Мотор опять забарахлил! Погоди, сейчас отпустит! – собеседник Ромки Самурского окаменел, потупив взор, словно прислушивался к чему-то.

– Уф, кажется, пронесло! – выдохнул с облегчением майор. – Помню, крепко скрутило меня в Комсомольском, когда гелаевских «духов» мочили. Это уже после того, как вас наконец-то сменили. Ну, думал все, хана! Приплыл, дорогой Михал Петрович! Отвоевался! Ан, нет, очухался, когда эта вся сволота вдоль реки в горы стала пробиваться из окружения. Положили их на берегу не одну сотню. Несколько недель долбили из минометов по селу и ущелью. Перепахали вдоль и поперек. Живого места не оставили, сплошные руины да обугленные кочерыжки от яблонь. Все в дыму, дышать нечем от гари. Местные жители на окраине в голом поле стоят, причитают. Дети, бабы вопят. Кошмар какой-то. Мы-то тут при чем? Руслану Гелаеву, мудаку, спасибо скажите! Со спецназом тогда был, попытались замкнуть кольцо с южной стороны, да встретили такой яростный отпор. Не дай бог опять попасть в такую передрягу. Вышли из того боя с потерями, измотанные вконец. Это тебе не в Ханкале на печи прохлаждаться. «Ваххабиты», бешеные волки, закрепились в подвалах и погребах, хер их оттуда выкуришь. Если б не наши саперы, не знаю, сколько еще там мудохались. По ночам гниды выползали из своих нор и схоронов пакостить. Много славных парней снайпера тогда постреляли. Парня-кинолога из Пензы рядом со мной шальной пулей убило.

Мрачный майор надолго замолчал, гоняя окурком по пепельнице горстку пепла. Ромка, уставившись остекленевшим взглядом в пространство, курил.

– Тошно становится, когда Ястребов про наши потери лапшу на уши всем вешает. Фантазер хренов! А послушать великого стратега хорька Ванилова, так вообще непонятно, с кем мы там воюем. Оказывается, всего-то осталось два десятка плохо вооруженных бандитов. Какого ж черта мы там до сих пор торчим, спрашивается, и пацанов кладем каждый день пачками? – возмущенный майор с яростью придавил в пепельнице окурок, смяв его в гармошку.

– Тут еще с женой, опять нелады. На развод подала. Достал, похоже, своими приключениями. Чуть что, хватает детей и к матери. Впору снова в командировку собираться. А я сыт этим дерьмом. Вот оно у меня где! Ночами не сплю, вскакиваю во сне как ошпаренный, за кобуру хватаюсь. Кровь! Кровь кругом! Мозги, руки, кишки чьи-то! Хоть в петлю лезь. Только горючка и помогает как-то забыться. Выкинут скоро, нутром чувствую, из части к чертовой матери!

Шилов вновь наполнил стаканы водкой и, щелкнув зажигалкой, закурил.

– Что меня всегда поражало, так это коварство азиатов, их хитрость, их сволочная изощренность в пытках и издевательствах. Вот, скажи, откуда в них такое? В крови у них, что ли? Подлые подрывы, выстрелы в спину, заминированные трупы, изуродованные тела, отрезанные головы. Мы прямо зверели, когда такое видели. Кровь закипает в жилах от ярости, когда видишь перед собой порезанных, изувеченных пацанов! – он покосился на шум в глубине бара. За стойкой веселился молодняк. Подвыпившие сопляки громко галдели, курили, пуская беззаботно кольцами дым.

– Вот таких мальцов резали, суки, как только рука не отсохла. Куда только ихний аллах смотрел! Ладно, контрактников или офицеров. Ну, а этих, сосунков, за что? Им еще сиська мамкина нужна! А их на бойню посылают! Дыры в империи латать! Он еще толком сопли-то утереть не может, защитничек отечества, бля…

– Да, Петрович, ты прав! Помнишь, был у нас в роте пацан, Борька Лысенков. Высокий верзила, только толку от него никакого не было. Нескладный какой-то. Ничего не умеет. Тюфяк, одним словом. Ты к тому уж времени сменился, уехал. Помню, отделение было на задании, а его оставили костровым, поручили за огнем присмотреть да картошки испечь. Возвращаемся, и что ты думаешь? Ничего не готово, этот болван, костер толком не смог развести. Оказалось, никогда в жизни костра-то не разжигал. Мужик называется! В горах вообще скис. Колотун страшный там был, да еще промозглый ветер, грязь, жратвы толком нет. Офицеры злые как шавки. А он вечно голодный. Стал у товарищей пайки таскать. Раз начистили репу, два. Не помогло! Потом, замечаем, странный он какой-то. Оказывается – «крыша у него поехала». Снаряжение свое: каску, «броник», подсумок с «магазинами» потерял. Если б в горах еще месяц с нами пробыл, кранты ему! Повезло мудаку – ноги отморозил, отправили его в тыл в госпиталь. Сейчас, блин, герой. А рассказать, как с полными вонючими штанами в окопе скулил и дристал от страха, не поверят. Вот, такие слабаки и становятся предателями.

– Ну, не скажи, – возразил Шилов. – Приходилось мне встречаться с наемниками и допрашивать некоторых из этих шакалов. Среди них попадаются довольно крепкие орешки, уж поверь мне на слово, есть даже служившие в спецназе. Отморозки, правда, распоследние! За «бабки» не то что нас, они и мать родную пришьют! Ничего святого для них нет!

Майор, опрокинув стакан, поежился. Подперев кулаками седые виски, уставился в стол.

– Ну и дрянь! Паленая! Уроды!

Затянувшись сигаретой, продолжил прерванный рассказ:

– Допрашивали как-то одного пленного гаденыша из отряда Хамзатханова. Конечно, надавали, чтобы посговорчивей был. Бывший десантник, красивый здоровый парень, снайпером воевал в «первую». А вернулся домой, его обратно потянуло. Решил «зелененьких» срубить на «Мерседес», балдежной жизни ему, видите ли, захотелось. Мозгов-то нет, одна деревяшка! На кирпичах, наверное, много тренировался! Подался к боевикам. У них расценки другие. Под Сержень-Юртом у боевиков в «Якуб-лагере» успешно подготовочку соответствующую прошел. А потом, гнида, ребят наших стрелял, словно самолетики в тире.

– Иуды! – вырвалось у Ромки.

– Нет, мой дорогой, это поддонки! А иуды, кто из-за бабских юбок стреляет и стариками с детьми прикрывается, – уточнил Петрович, пощелкивая по сигарете, стряхивая пепел.

– Помнится, как-то во время движения колонны через Хасавюрт пропал молоденький прапорщик. Заглох движок у последнего «зилка». И сгинул парень вместе с автоматом, больше мы его так и не видели.

– Немудрено, Ромка, – хмыкнул Петрович. – Там полгорода – чеченцев. Пятая колонна, твою мать. И оружия там, говорят, не меряно!

– Удивляюсь, как они нам тогда еще в спину не долбанули.

– Погоди, браток, еще долбанут! Если уже среди белого дня на улицах стали заваливать федералов запросто так, чего ждать дальше.

– Да «зачищать» надо более тщательно и чаще! Не церемониться, арестовывать пособников, гадов всех подозрительных. Высылать подальше, чтоб духу их здесь не было, чтоб воду не мутили! Иначе ничего не добьемся, так и будут нас месить.

– Ромка, дорогой, не смеши меня! Уже высылали! Дедушка Сталин постарался! На нашу бедную головушку! Они теперь русский язык лучше нашего знают, где их только сейчас в России нет, как тараканы расползлись по стране, – язвительно усмехнулся Петрович. – Их полмиллиона к нам переселилось из-за дудаевского режима. Так вот скажи, какого рожна мы должны за них воевать? Иди, Ахмед, воюй, освобождай свою землю от Басаевых и прочей сволочи. Не идет! Некогда! Бизнесом, видете ли, занимается! Пусть Иван отдувается, сопли кровавые пускает за него!!

– Так что, Петрович, я за «жесткие зачистки». Окружай «десантурой» и спецназом населенные пункты и тряси «чехов» до тех пор, пока не посинеют. Иначе, шиш ты тут что сделаешь!

Бар закрывался. Ромка и Шилов одними из последних покинули уютный столик у окна. На улице было тепло, сверху сыпал редкий пушистый снег. За разговором не заметили, как прошли пару кварталов и остановились у небольшого магазинчика.

– Открывай! – майор настойчиво забарабанил в стеклянную дверь.

– Закрыто! – проорал выгпянувший торгаш, показывая на часы на руке. – Закрываем!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

К магазинчику подлетел милицейский желтенький «уазик» с «мигалкой», из него выскочили трое милиционеров. Один с автоматом. Ввалились шумной гурьбой в помещение.

– Наряд вызывали? – гаркнул плечистый усатый старшина в шапке, сдвинутой на затылок.

– Да, вот хулиганят, стекло разбили, – объяснял хозяин магазина, откормленный парень в кожаном пальто.

– Мы уже закрыли, а они вломились, буянят! – визгливо затараторила из-за прилавка одна из продавщиц, сильно накрашенная блондинка с торчащими на голове во все стороны волосенками. – Чертовы пьянчуги! Покоя от них нет!

– Кто буянит, красуля, ненаглядная моя? Какое стекло? Само треснуло, оно на ладан дышало. Я только за ручку тронул. Девочки, милые, бутылку «старки», пачку сигарет, и мы покинем ваш райский уголок, – покачиваясь, откликнулся добродушно майор, сосредоточенно копаясь в раскрытом бумажнике. – Вот вам за стекло, а это…

– Всем шампанского! Угощаю всех! Братки, я ведь тоже «мент поганый»! Полгода назад служил в милицейском батальоне! – заорал, увидев вошедший наряд, обрадованный Ромка, размахивая, зажатыми в кулаке смятыми купюрами.

– Ладно, хватит бузить! Поехали, мужики! – предложил сержант. – Проветримся!

– Заодно отдохнете, протокольчик составим! – добавил другой.

– Куда? – спросил Валерка, осоловело тараща глаза на милиционеров. – Не понял?!

– В гости, дорогой! К Санта Клаусу! – сержант засмеялся своей удачной шутке (у дежурившего сегодня старшего лейтенанта Каменского было прозвище – Санта Клаус).

– Нам и здесь неплохо!

– Сейчас будет плохо! Кому говорю! Выходи, пока холку не начистили! – отозвался дюжий сержант, бесцеремонно толкая майора к выходу.

– Что за тон, ментура? – возмутился Шилов. – Ты как со мной разговариваешь, щенок? Ну-ка, руки в сторону!

– Да чего с ними церемониться! Давай, ребята!

Милиционер, грубо заломив руку майору за спину, потащил его к выходу. Ромка бросился другу на помощь и схватил сержанта за рукав, но, получив резкий сильный удар локтем в лицо, отлетел к прилавку и шлепнулся на пол.

– Суки!! – взревел Шилов, вывернувшись из захвата и сбив сержанта с ног. Сдернул у него с плеча «акаэс» и, предернув затвор, заорал на опешивших ментов. – Стой! Падлы!

– Ты чего, майор! Не дури!

– Всех положу! Не подходи!

– Охренел совсем? Что за шутки?

– Не будь дураком, отдай оружие!

– Назад! – глаза потемнели и сузились на багровом лице военного.

– Слышь, приятель, давай по-хорошему поговорим! Только автомат верни!

– Ты что?! Неприятностей на свою задницу ищешь?! – рявкнул побледневший старшина. – Будут! Под статью захотел? На нары!

– Заткнись, сученок! Я тебе такие нары покажу! Это тебе не старых бабок с семечками да носками у магазинов гонять!

– Паша, передай Терехину…

– Меня, боевого офицера, какая-то шушера будет лапать! – перебил старшину майор. – Да я вас сейчас стреножу! Козлы поганые! Извинения еще будете просить!

– Майор! Не зарывайся!

– Ну-ка, живо! Поднять парня! – Шилов повел дулом «акаэса».

Двое милиционеров попытались поднять отключившегося Ромку с пола. Левый глаз у того основательно заплыл, из разбитого распухшего носа на подбородок и шарф текли кровавые сопли.

– Малец, ну давай! Давай! Хватит спать, здесь тебе не гостиница, – похлопывая по щеке, младший сержант делал все, чтобы привести Ромку в чувство.

– Вы чего с парнем сделали, козлы ментовские? – майор, опутив автомат, наклонился над лежащим.

Этого движения было достаточно, чтобы милиционеры воспользовались ситуацией. Один из них крепко обхватил сильными руками майора сзади, тем временем двое других вцепились в оружие. После непродолжительной возни поверженный майор лежал на полу лицом вниз с наручниками на руках. Грязно матерясь и извиваясь, он пытался пнуть кого-нибудь из врагов.

Спустя тридцать минут он уже метался по «обезьяннику» как раненый зверь, крича через решетку проклятия в адрес «ментов». Ромка молча сидел на привинченной к стене скамье без ремня и шнурков, прижавшись разбитым лицом к холодной цементной стене. Тошнило. Гудела голова.

Всю эту неделю подполковник Марголин уходил домой поздно: в понедельник приезжает комиссия из министерства. Требовалось привести все дела и документы в должный порядок, чтобы комар носа не подточил.

– Что за шум? Кто там у вас буйствует? – спросил он старшего лейтенанта Каменского, спустившись в дежурку.

– Да только что привезли двоих скандалистов. Майора и парня с ним. Устроили пьяный дебош в магазине.

– Кто такие? Документы есть?

– Вот удостоверение майора, а это военный билет пацана.

Марголин, листая документы, резко отдал указание:

– Немедленно освободить! Это же майор Шилов! Ветеран чеченской войны. Личность известная, можно сказать, легендарная. Парня тоже! Ну, молодцы! Ничего не скажешь! Вы что, не видели, что это не какие-нибудь алкаши, забулдыги?! Это же комбатанты!

– Кто, товарищ подполковник?

– Комбатанты, я говорю. Комбатанты – это те, кто прошел через военные конфликты. У них психика, как правило, нарушена. Мозги набекрень. Они привыкли находиться в экстремальных условиях, в боевой обстановке, ходить по лезвию ножа. И многие, вернувшись с войны, не могут приспособиться к мирной жизни. Отсюда срывы, депрессия, самоубийства. Вечный конфликт со всеми. К ним подход нужен особый. Лечить их надо всех до одного в реабилитационных центрах! А их у нас, сам понимаешь, нет! Понятно? – Марголин взглянул на дежурного офицера.

– Так точно, товарищ подполковник!

– Смотри-ка, орден Мужества у пацана! Герой. А вы их, героев, в «кутузку»! Освободите, извинитесь да помягче с ними, – сказал подполковник, направляясь к двери. – А лучше по домам развезите, чтобы еще чего-нибудь не натворили вояки. Нам и без них своих проблем хватает.

Спустя неделю в городской газете Ромке на глаза попался некролог с портретом бравого военного. С фотографии на него смотрело знакомое лицо Шилова Михаила Петровича. Майор умер. Сердце.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Ромка достал из кармана пачку сигарет, нервно защелкал зажигалкой, пытаясь прикурить. Дрожащие пьяные пальцы не слушались. Вокруг все плыло, как в тумане. Лестничная площадка, исцарапанные надписями стены, щербатые ступеньки, давно немытое окно. Наконец глубоко затянувшись, задымил, прищурив глаза от едкого дыма.

– А! А! Суки! – громко вырвалось у него. Опустив голову, закрыл устало глаза, хотелось забыться, отключившись, ни о чем не думать. Сказывалась очередная пьянка и бессонная ночь, проведенная на ногах.

Прошло полгода, как он вернулся оттуда! Оттуда, куда все попадают одинаково, а возвращаются по-разному. Кто на своих двоих, кто на костылях, кто в «цинке», упакованном в «деревянный костюм».

Наступление ночных сумерек на Романа действовало, как красная тряпка на быка. Он беспокойно бродил по квартире, не находя себе места, словно кошка, собирающаяся окотиться. Каждые полчаса выходил в подъезд на площадку покурить. Присаживался у теплой батареи с банкой из-под кофе для окурков и подолгу дымил, уставившись отсутствующим взглядом в стену. Какая-то давящая тревога неотступно преследовала его. Потом он возвращался в квартиру, пытался на кухне читать какой-нибудь детектив, или тихо включив магнитофон, чтобы не тревожить родителей, слушал кассеты с песнями Виктора Цоя или группы «Мумий Тролль». Потом вновь неожиданно срывался, набрасывал куртку и выходил на опустевшие улицы ночного города. Бродил, оставаясь один на один со своими мыслями.

«По ночам орешь во сне, скрипишь зубами, вскакиваешь весь в холодном поту, мерещится всякая дрянь. Выстрелы, разрывы гранат, трупы, горящие «бээмпэшки», окровавленные разодранные бушлаты. Есть у Франсиско Гойи картина «Сон разума рождает чудовищ», вот что-то подобное творится со мной. Мысли и проклятые воспоминания о войне настойчиво преследуют, как свора свирепых гончих псов, как стая мерзких чудовищ. Пытаешься бежать, скрыться, спрятаться, но безуспешно. Настигают и безжалостно рвут на куски. В пору завыть волком.

Когда вернулся первые три дня пролетели быстро. Разговоры, объятия, встречи с родственниками, друзьями. А потом такая навалилась тоска! Такая безысходность. Вдруг так захотелось обратно, что мочи нет. Там была настоящая жизнь. Ты был нужен, на тебя полагались, от тебя многое зависело. Здесь же совершенно другой мир. Чужой мир. Развлечения, пьяные тусовки, дискотеки, глупый треп, праздное безделье. Будто другая планета. Все в другом измерении. А там в это время такие же пацаны жизни кладут, каждый день по лезвию ножа ходят. Некоторые из старых приятелей с жиру тут бесятся, пока был в армии, умудрились сесть на иглу, дурачье! Все разговоры только о том, сколько бабок привез, сколько чеченов замочил. От армии одних родители отмазали, другие косят напропалую. Все со справками: кто язвенник, у кого веса не хватает, кто дуется под себя, кто баптист, кто лунатик, твою мать! Боятся армии как черт ладана. Скорее не оттого, что два года коту под хвост, а из-за «дедовщины». Он, Ромка, эту «дедовщину» видел во всей красе, вдоволь испытал на своей шкуре. В Чечне тоже без «дедовщины» не обходилось, хотя все, кому не лень, это опровергают. Мол, было боевое братство и все такое. Всякое там было. То без пайка останешься, «деды» -уроды сожрут или еще, что-нибудь похуже отмочат. Но там все-таки побаивались перегнуть палку, потому что можешь в любой момент сорваться, да и вмазать из «калашника», по мозгам.

Вчера на автобусной остановке столкнулся нос к носу с Димкой Коротковым, однокашником, тоже грязь чеченскую месил и вшей кормил в блиндажах да окопах.

В феврале на горном перевале в жестоком бою пуля, пробив пластину бронежилета, угодила Димке в грудь. Когда он очнулся, то услышал чьи-то гортанные голоса и выстрелы. Добивали раненых. Кто-то подошел к нему. Он чувствовал, что его рассматривают. Потом почувствовал над собой хриплое дыхание наклонившегося врага и стал ждать развязки, рокового выстрела. Но «чех», потоптавшись около него, поддел лезвием кинжала шнурок с жетоном и срезал с шеи «смертник». Потом долго возился, стягивая с Димки отсыревшие берцы. Стрелять в залитого кровью десантника не стал.

Димке повезло: не стали добивать. Сочли за мертвого. Когда вокруг стихли голоса и надвинулись сумерки, он медленно пополз в сторону лощины. Перед глазами стояли разноцветные и черные круги. Он терял сознание. Когда приходил в себя, полз дальше, кашляя кровью. На следующий день его, обессиленного, обмороженного, подобрало отделение саперов, прочесывающих местность. Он часто во сне видел тот зимний день, когда для него эта странная проклятая война закончилась.

Тоже как неприкаянный. Также по ночам мучается, не спит. Трясет его всего, когда темень наступает. Нигде пока не работает. В силовые структуры, о которых он так мечтал, дорога наглухо теперь закрыта! В милицию, куда он хотел устроиться на работу, тоже облом! По пьянке угодил в «кутузку». Теперь на учете: в компьютер занесли, в базу данных. «Меченый» на всю жизнь. А началось с чего? Ночь не спал, утром выпил, чтобы отпустила чертова война, в результате дома конфликт с предками. Психанул, взял сдуру и выбросил с третьего этажа телевизор, что купил на свои «гробовые». Холодильник тоже хотел спустить следом, да поднять было не под силу. Ну, естественно, приехали «менты» и мигом успокоили. Надели наручники и увезли готовенького в свой «обезьянник».

Родители пытались упрашивать в дежурке «ментов», чтобы дела не заводили на Димку. Да не тут-то было. Составили протокол, и свободен. Назад дороги уже нет. Посоветовали, чтобы сын прошел курс реабилитации.

– Да, все они со сдвигом. Что «афганцы», что эти! – заявил им капитан милиции. – Пьют по-черному. Сплошные с ними проблемы. Никому они не нужны. Только родителям. Поймите, никто заниматься вашими детьми не будет. Ни военкомат, ни городская администрация, никто. Сами ходите, просите, требуйте, лечите.

Вот Диман теперь и бродит как в воду опущенный. В армию на контракт не берут: биография подмочена. Специальности никакой, делать ничего не умеет. Только стрелять из всех видов оружия, охранять да «растяжки» ставить. Нервы ни к черту. Стал злым, агрессивным. Заводится с полуоборота, взрывается как полкило тротила, без всякого детонатора! Охранником не берут: контуженный и калека. Куда идти? Учиться? Что знал, то все забыл. Армия весь ум выбила и все извилины выпрямила. Одно остается – на рынок к барыгам грузчиком податься или к бандитам, трясти, кого укажут. Хреновая ситуация, одним словом! Зашли с ним в бар, выпили, начал плакаться в жилетку:

– Где же справедливость, Ромк? Один раз случайно залетел по глупости, и теперь вся жизнь к черту, под откос? Крест на ней?

Сказал бы я ему про справедливость, да лучше промолчу.

Помню, когда через два месяца под Новый год спустились с гор в ПВД, видок у нас был довольно жалкий, как у бомжей. Все грязные, обмороженные, голодные, обмундирование превратилось в сплошные лохмотья. Не батальон оперативного назначения, а толпа вооруженных оборванцев. В горах прозябали в палатках и блиндажах, дров и воды не было. Первое время привозили, а потом совсем про нас забыли. Все деревья и заборы в округе порубили, воду топили из снега или наверх таскали в заплечных бачках с ручья, который находился под горой. Парнишку там из разведроты потеряли: в плен попал, когда за водой ходил. Здесь было спокойно, за исключением двух-трех попыток боевиков прорваться через наше кольцо. Бандиты обосновались в Зандаке, небольшом селе в километрах четырех от нас на противоположном склоне горы. Видно его было как на ладони. Разведчики говорили о большом скоплении противника. Федералы не смогли взять Зандак во время проведения антитеррористической операции и просто обошли его стороной, заблокировав батальоном ВДВ и двумя нашими БОНами. Спускаемся, значит, а тут почти все, кто в штабе при баньке оставался, с крестами за отличие ходят. Оказывается, приезжала какая-то шишка от Рушайло с поздравлениями и подарками. Ну и навешала крестов тем, кто под руку подвернулся. А про тех, кто пропахал пол-Чечни, кто в окопах под обстрелами загибался, кто, замерзая в горах, блокировал в Зандаке наемников Хаттаба, просто забыли. Обидно. Ну, да ладно, бог им судья.

Сколько времени прошло, а война все не отпускает. По ночам охают взрывы гранат, и старшина Баканов громко кричит ему в ухо: «Ты что, Самура, не понял?! Мы все здесь умрем!»

Было это в конце января, когда они возвращались с зачистки села Ялхой-Мохк. Прямо с гор их обстреляли из «АГСа» и пулеметов. Поднялась такая паника, что ответить на нападение не смогли даже матерые собры. И пока не появились «вертушки», ребятам пришлось туго. Так и пролежали в придорожной канаве в мерзкой холодной жиже под градом пуль, боясь головы поднять».

– Суки! Не смотря ни на что, там была жизнь, тяжелая, опасная, но настоящая жизнь. А куда я вернулся? В полное говно! – вырвалось вслух у Ромки.

На пятом этаже хлопнула дверь, раздались шаги. Ромка, сидя на трубе у батареи, встрепенулся. Защелкал зажигалкой и, стряхнув пепел в банку, прикурил давно потухшую сигарету. Мимо, поздоровавшись, протопал заспанный сосед, который обычно чуть свет уезжал на своем фургончике на рынок.