Текст книги "Неотмазанные. Они умирали первыми"

ГЛАВА ВТОРАЯ

Пришел в себя Ромка уже в госпитале на операционном столе, когда ему вводили в полость живота дренажные трубки. Ему повезло: внутренности оказались целы. Осколок лихо резанул ему поперек живот, по счастливой случайности не задев внутренних органов. Ромка лежал под капельницей совершенно обнаженный, «в чем мать родила», и чувствовал себя явно не в своей тарелке. Вокруг сновали и возились с ним две молоденькие медсестры, одна светленькая, с длинными волосами, другая – темненькая, курносая, с короткой стрижкой.

– Прикройте парня, а то замерзнет! Вон, уже гусиной кожей покрылся! Нечего мужскими прелестями любоваться, бесстыжие! Налюбуетесь еще! – сердито прикрикнул на них седоватый хирург в очках, моя руки под краном.

Ромка прикрыли простыней.

– Ну, как дела, Самурай! – спросил врач, склонившись над ним.

– Откуда вы знаете, что я Самурай? – еле ворочая пересохшими губами, отозвался Ромка.

– Ну, как же, Окаяма-сан, тебя же с «харакири» доставили! С распоротым брюхом, кишки все снаружи были. Теперь ты у нас Самурай. Крепко тебе повезло, приятель! Считай, в рубашке родился! Если б не сальник, «край» тебе, паря!

– Какой еще сальник? Что это такое? – прошептал парень.

– Это, мой дорогой, такая жировая стенка, которая несет защитную функцию, прикрывает собой кишечник. Вот он-то и спас тебя. Конечно, мы его немного укоротили без твоего согласия. Подрезали поврежденные части. Подлатали, одним словом.

На третий день Ромку из реанимационного отделения медсестры привезли на «каталке» в общую палату, где было ему приготовлено местечко у окна.

«Здравствуйте, дорогие мои, мама, бабушка и Танюшка! Пишу вам из госпиталя. Простите, что так долго не писал. Не хотел расстраивать вас, что в Чечню отправили. Только, пожалуйста, ради бога, не беспокойтесь. У меня все хорошо, все цело. И руки и ноги. Царапнуло слегка осколком по пузу, но ничего страшного, уже передвигаюсь потихоньку. На днях обещали снять швы. Доктор говорит, что я родился в рубашке, обещал через пару недель выписать. В апреле буду наверняка уже дома. Если будет звонить Денис, ему привет от меня передайте.

В палате, кроме меня, еще пятеро раненых. Двое ребят-саперов из Грозного, десантник, омоновец и кинолог наш, Виталька Приданцев. Все они в отличие от меня с тяжелыми ранениями. У Витальки левую кисть взрывом гранаты оторвало. Кирилл и Андрей, подорвались на фугасе, когда разминировали дорогу у блокпоста в Старопромысловском районе в Грозном. Десантнику Лехе Бондаренко в горах пуля попала в грудь, пробив бронежилет. Очнулся он в сугробе и всю ночь полз, пока его наши не подобрали. Обмороженные пальцы на ногах ему ампутировали. Он хорохорится, хотя ему не лучше других. Сержант Сашок из челябинского ОМОНа, попал в засаду на Аргунской дороге. Его – придавило подбитым «бэтээром», раздробило кости. Лежит весь закованный в гипсовый панцирь, да еще и шутит по этому поводу. Говорит, что стал похож на мумию египетского фараона. Теперь его Рамзесом все кличут. Это главврач Евгений Львович его так назвал, он всем здесь прозвища дает. У меня кличка – Самурай, из-за шрама на животе. Есть в отделении еще трое «гладиаторов» из соседней палаты, бродят по коридору с торчащими навесу загипсованными руками. Пацаны в палате отличные. С ними не соскучишься. Вот только с Виталькой проблемы. Совсем ему плохо. Депрессия у него жуткая. Боимся за него, как бы чего с собой не сотворил. Ни с кем не разговаривает, целыми днями, молча лежит, отвернувшись к стене. Его никто не трогает. Когда с ним пытаются заговорить, у него на глазах наворачиваются слезы, и он весь заходится от рыданий.

Виталю сегодня ночью приснился сон, все Карая звал. Это овчарка его. Утром проснулся, а вместо левой руки – культя. Страшная истерика с ним приключилась. Лежит на койке, слезы рекой льются, мычит что-то невразумительное, что есть силы колотит здоровой рукой по спинке кровати. Пока спал, капельницу ему поставили, вырвал котетер из вены, простынь вся в крови. Не знали, что и делать. Сбегали, позвали медсестру. Прибежала Таня, обняла его, прижала крепко его голову к груди. Стоит перед ним, что-то шепчет ему тихо, ласково целует в макушку, вздрагивающие плечи и спину поглаживает. Когда он притих, увела его на перевязку. Потом я покурить вышел, смотрю, они в конце коридора у окна на банкетке рядышком, прижавшись, сидят. А светлые волосы у Татьяны в солнечных лучах серебром отливают. Словно какой-то волшебный светящийся ореол вокруг ее головы, как у святой. У нас все поголовно в нее влюблены. Спустя полчаса привела Витальку, глядим на него, совершенно другой человек перед нами. Преобразился весь. Вечером накололи его транквилизаторами; вот теперь лежит, сопит в отключке. Таня, сестричка, говорит, что главврач уже вызвал из Саратова его родителей».

Ромка опустил онемевшую руку с шариковой ручкой и устало прикрыл глаза. Почувствовал, как пульсируя, кровь горячей волной побежала по венам, как пальцы охватило приятное покалывание.

– Под Элистанжи блокировали отряд какого-то Абу, то ли Джафара, то ли Бакара, из наемников, – донеслось до него откуда-то издалека. Это воспоминаниями с ребятами делился Алешка Бондаренко.

– В лощине боевики накрыли минометным огнем «вэвэшный» батальон, который с фланга на них здорово напирал. Прижали «вованов» шквальным огнем к земле, ни голову поднять, ни высунуться. Они мечутся, тыкаются, как слепые котята. Вопят, помощи просят. Батя нас вперед бросил, на выручку БОНа. Тут «вертушки» налетели. Видимость нулевая. Туманище. Лупят куда ни попадя, «огневая поддержка» по-нашему называется. Того и гляди, зацепят своих. Потом «сушки» появились, бомбить стали. Комбат матюгами их кроет по рации, на чем свет стоит, а они дубасят, дубасят…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

– Самурский! На перевязку! – крикнула, заглянув в палату, медсестра.

Ромка, медленно поднявшись с койки, следом за Таней поплелся в перевязочную.

– Раздевайся, посмотрим, как идут дела.

Он с трудом начал снимать пижаму и тельник, Таня помогала.

– Присядь. Сейчас будет больно, дорогой. Потерпи. Ты же смелый. Мужчина.

Медсестра, сняв повязку, резким рывком сорвала бинт, прикрывающий шов. Ромка от страшной боли невольно вскрикнул и застонал. Таня сильно прижала его лицо к своей груди, ласково поглаживая ему волосы.

– Ну-ну, все, дорогой, успокойся! Все уже позади! Конечно, больно! Милый, терпи!

У Ромки потемнело в глазах, и он инстинктивно, как дикий зверек, вцепился руками медсестре в талию, невольно уткнувшись в мягкую женскую грудь. Через мгновение уже забыл про свою боль, про свои муки.

Когда Самурский вернулся с перевязки, Витальки в палате не было: к нему приехали из Саратова родители. Главврач, Евгений Львович, понимая, насколько тяжелой будет для Приданцевых встреча, любезно предоставил им свой кабинет. Санек мирно спал, тихо посапывая, в своем углу, Кирилл с Андреем торчали у подоконника и глазели на весеннюю улицу. Бондаренко полусидя писал письмо, старательно выводя буквы, подложив под тетрадный листок зачитанную книгу. От скуки весельчак Алешка Бондаренко выдумывал частенько всякие хохмы и розыгрыши. Главным объектом своих порой жестоких подколок он избрал Рината Мухутдинова, краснощекого здоровяка из соседней палаты, который постоянно околачивался у них, так как здесь лежали его сослуживцы, саперы Кирилл Лазуткин и Андрей Терещук. Наивный и простодушный по своей природе деревенский пацан безоговорочно верил всем бредням десантника, которые тот без зазрения совести ему рассказывал.

Как-то сговорившись с Кириллом, Лешка решил в очередной раз подшутить над гостем. Зазвав соседа в палату, он сообщил тому, что запросто читает отпечатки пальцев и что для него не стоит никакого труда найти любого преступника, что будь он криминалистом, ему бы цены не было, чем и поверг простодушного парня из татарской сельской глубинки в шок.

Освободив поверхность одной из тумбочек от всего лишнего, сдунув с нее крошки, он выложил из нескольких обломанных спичек замысловатый рисунок, если хорошенько присмотреться, то можно было разглядеть в нем человеческое лицо, только без овала. Тут тебе и глазки, и брови, и нос, и верхняя губа, и нижняя. Даже волосинка на «голове» одна имелась.

Алешка Бондаренко заявил присутствующим, что запросто определит по отпечаткам пальцев того, кто дотронется до любой из лежащих спичек. Эксперимент проводили вчетвером: Ромка, Ринат, Кирилл и «великий маг». Леха предложил в его отсутствие каждому дотронуться до одной из спичек. И он без труда найдет «преступника».

Бондаренко, опираясь на костыли, вышел из палаты. Пацаны выбрали каждый свою спичку. Ромка коснулся «левого глаза», Андрюха «левой брови», а Ринат – «верхней губы». Свистнули. Десантник, вернувшись, с невозмутимым видом плюхнулся на койку и подозрительным взглядом зеленоватых шкодливых глаз окинул присутствующих. В руке у него оказался стеклянный стаканчик из-под микстуры.

– Ну, а теперь давайте свои отпечатки пальцев. Прикладвайте пальцы к донышку! Вот сюда!

Ромка, чуть помедлив, торжественно приложил подушечку пальца к стекляшке, на которой остался узор.

– Тэкс, посмотрим, – глубокомысленно промолвил «маг», на свет не спеша рассматривая оставленный жирный отпечаток. – Очень, очень интересно. С вами все понятно, пианисты!

Бондаренко строго взглянул на раненых. Ринат, широко улыбаясь, ждал чуда, Лазуткин со скучающей физиономией почесывал свой левый глаз, Ромка с неприкрытым любопытством уставился на «криминалиста», ожидая какого-нибудь подвоха.

– Самурский дотронулся вот до этой спички! – громко объявил Лешка.

– Верно! – от удивления у Ромки вспыхнуло лицо и покраснели уши.

– Тэкс, продолжаем, господа присяжные заседатели! Прошу! – Лешка протянул стаканчик Кириллу, тот поплевав на большой палец, плотно приложился к донышку.

– Посмотрим, посмотрим, – медленно произнес Леха, изучая узор. – Эх, жаль, очков нету! Ну, да ладно, и так прекрасно видно! Кирюха, вот твоя спичка!

Все заулюлюкали и захлопали в ладоши, своим бурным весельем разбудив лежащего в дальнем углу в гипсовом корсете омоновца Саньку.

– Лешик, ну а моя какая? – не терпелось узнать Ринату.

– Твоя вот! – десантник уверенно ткнул пальцем в «верхнюю губу», при этом скучающий Лазуткин, стоящий рядом с гостем усердно потирал указательным пальцем у себя под носом.

У пораженного Мухутдинова отвисла челюсть и он, придя в себя, засыпал Лешку вопросами.

– Это, братва, все ерунда! Я ведь могу и так, не рассматривая отпечатки! По вашим фэйсам прочесть! Не веришь? Давай попробуем! Сейчас, пусть кто-нибудь из вас один дотронется, а я узнаю кто!

Бондаренко, вооружившись костылями, заковылял к двери. Пока он отсутствовал, ребята решили, что до спичек дотронется Ромка.

Вернувшись к палату, Леха, нахмурив брови, пристально взглянул на каждого, потом потерев ладони, поставил перевернутый стаканчик на тумбочку.

– Ну, что ж, приступим! Ваши пальчики, господа, прошу!

– Пожалуйста! – Кирилл приложил указательный палец, при этом получилось так, что он указывал им на стоящего напротив Ромку.

– Следующий!

– Теперь, заметьте, накрываем стакан платком, – Леха накрыл склянку мятым грязным платком, извлеченным из кармана больничного халата, и стал плавно руками, словно иллюзионист Кио, водить над тумбочкой. – Трах! Тибедох! Трах! Тибидох!

Снова грозно взглянув на пацанов, «магистр магии» выпалил:

– Ромка!

У Рината вновь от удивления отвисла челюсть, он, потеряв дар речи, во все глаза, как на святого, уставился на Леху. Ромка был поражен не меньше. Лазуткин тоже состроил удивленную вытянутую физиономию. Ребята наперебой выражали восхищение невиданными доселе способностями собрата по палате.

– А еще раз можно? – спросил Ринат, почесывая волосатую грудь.

– Отчего же нельзя, конечно можно! – Лешка, лениво насвистывая, стуча костылями, вновь направился к двери.

– Ну, кто теперь?

– Давай ты, Ринат.

– Нет, так он сразу догадается, давай, Кирюха, ты.

– Точно, так он не дотумкает, – согласился с Мухутдиновым Ромка.

– Все! Зови!

Появившись, Леха долго поудобнее устраивался на койке, потом не спеша протер стаканчик платком и вновь поставил на тумбочку. Ребята принялись отпечатывать пальцы. Кирилл, подышав на большой палец, с силой отпечатал его, при этом развернув его как бы в свою сторону.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Зачем он его купил, Колосков и сам толком не знал. Вот вдруг захотелось и купил. Как говорится, шлея под хвост попала. Захотелось боевых товарищей сфотографировать, себя запечатлеть во всей красе. Хотя ему этот полароид и фотки и не нужны были. Отвалил тому чеченцу на рынке полкуска за фотик и четыре комплекта бумаги. Пощелкал своих парней-собровцев, потом подвернувшихся «вованов»: прапорщика Сидоренко, старлея Тимохина с сержантом Афониным, Привалова, Кныша с «Мухой», чуть позже вслед за ними примчался запыхавшийся земляк, рядовой Эдик Пашутин. Оказывается, у него был день рождения. Повезло пацану. Успел! Последнюю карточку на него и потратили. Двадцать годков стукнуло Академику, как-никак! Потом, смеясь, долго рассматривали цветные снимки.

Через пару дней старший лейтенант Колосков должен был отправляться за снаряжением, почтой и продуктами в «родные пенаты». Соседи, омоновцы из Орска, попросили его подбросить до дома двух своих сотрудников.

Раненного в ногу майора Святова сопровождал капитан Иса Сатаев. Чеченец Иса заодно ехал проведать свою семью, которую несколько лет назад перевез на жительство в Орск. Иса боялся за жену и ребенка. Многих его родственников убили дудаевцы. Старший брат Исы, Муса, летом 1995-го командовал чеченским ОМОНом. Погиб спустя год, когда проезжал ночью мимо блокпоста под Дуба-Юртом. Он не остановился на предупредительные выстрелы и его «уазик» буквально изрешетили пулями свои же.

Выехали засветло вместе с колонной, направляющейся в Хасавюрт. За Хасавюртом сержант Иван Капало выжимал из «УАЗа» все, на что тот был способен. Несколько раз их останавливали на постах ГАИ, особенное внимание было приковано к их пассажирам, орским омоновцам, вероятно, из-за чеченца Исы, который явно не вписывался в их компанию ни фамилией, ни своим кавказским обличием. Лицо кавказской национальности у проверяющих вызывало соответствующее отношение. Миновали Оренбург, от которого на Орск вели две дороги: либо по автотрассе на Казахстан, либо по южной дороге через Беляевку. Дорога на нее была не такой комфортной, как первая, но другого пути у них не было. Им надо было заехать в райцентр, где проживали родители сержанта Афонина. Передать им фотографии и весточку от сына. В Беляевке притормозили у магазина, спросили у бабок, торгующих семечками, как найти Афониных. Оказалось, живут они недалеко, на соседней улице. Иван лихо подкатил к дому. Перед домом с голубыми резными ставнями аккуратный палисадничек, огороженный невысоким забором из сетки-рабицы. Вылезли из машины, кости размять. Колосков подошел к калитке, громко постучал. За забором неистово залаял мохнатый низенький бобик, хвост баранкой, типичный двортерьер. На крылечко нерешительно вышла женщина в пуховом платке, наброшенном на плечи.

Окинула взглядом стоящих чуть поодаль у машины военных. Ее большие серые глаза с щемящей тревогой перебегали с одного лица на другое. Она с испугом уставилась на Ису, на его смуглую физиономию с крючковатым носом. И, побледнев, судорожно ухватилась пальцами за косяк.

– Здравствуйте! Афонины здесь проживают? – обратился к ней старший лейтенант. Побледневшая женщина молча кивнула.

– Да вы не пугайтесь, мамаша! Мы вам письмо и фотографии от сына привезли! По пути вот заскочили! В Орск едем, раненого товарища везем.

Из-за женщины показался встревоженный муж. Грузный лысеющий мужчина с румяными щеками в клетчатой фланелевой рубашке.

– А я-то перепугалась! Как услышала, у калитки машина резко остановилась, так у меня сердце и кольнуло. Думала, с Федечкой что-то случилось. А когда вас увидела, – хозяйка посмотрела на Ису. – Простите, со мной вообще плохо стало.

– Мариванна! Да успокойтесь вы наконец! Жив, здоров, ваш Федор!

– Еще здоровее стал! – добавил Иван Капало, уплетая пирожки с капустой и грибами за обе щеки. – Вот такой стал!

– Федя, сыночек, – тихо всхлипывая, причитала женщина, вглядываясь в маленькие цветные фотографии. – Похудел родной, изменился.

– Возмужал! Там все меняются! – морщась, майор вытянул больную ногу.

– Совсем взрослый! А уезжал-то совсем мальчишечкой!

– На войне быстро взрослеют! – вновь отозвался раскрасневшийся Святов.

– Паша, принеси пуфик и подушку.

У натопленной «голландки» на цветастом коврике возлежал, нахохлившись и распушив усы, жирный рыжий кот. Он, закрыв глаза, вслушивался в радостное щебетание и вздохи хозяйки, изредка поглядывая через узкие щелки глаз на незваных шумных гостей.

– Ну и котяра у вас! Невозмутимый, как бонза! Как кличут сего господина?

– Марсик! Лентяй первостатейный! Каких свет не видывал! Это его Федечка еще в детстве на улице совсем крохотным подобрал.

– Марсик! Марсик! Ну, Марс же! – безуспешно попытался Иван привлечь внимание кота. – Во гад, нажрался сметаны и ноль внимания! Эх, жаль не я твой хозяин! Ты бы у меня всех мышей в округе и близлежащих окрестностях переловил!

– Вот так вам удобнее будет, кладите ногу на пуфик, – сказал появившийся хозяин, устанавливая перед майором пуфик и пристраивая пуховую подушку за спину майора.

– Да вы не стесняйтесь, милые, ешьте! Паша, подрежь еще соленых огурчиков.

– Ну, мужики, еще по одной! – сказал муж Мариванны, разливая по рюмкам водку. – За вас, служивых!

– У меня дед еще в Первой конной у Буденного служил, – похвастался майор Святов.

– Хватит заливать, Андреич! – прыснул в кулак Колосков.

– Почему заливать?

– Фантазер ты наш.

– Не сходится, дорогой, по годкам не тянет! – добавил с усмешкой Иса, поблескивая черными глазами, пощипывая усы.

– Все тянет, братцы. У меня отец поздним ребенком был, да и со мной тоже припозднился, потому что семьей обзавелся уже довольно зрелым мужиком. У моего деда рано умерла жена, оставив двух маленьких мальчишек. И он женился на женщине с ребенком, на вдове своего комиссара. Тут-то и появился спустя десяток лет по неосторожности на божий свет мой родитель. Разница у него между старшими братьями была 14—17 лет. Батя рассказывал, старший, Николай, был большой умница, с отличием окончил Казанский университет и, вернувшись в родной город, стал у них в школе директором. Представляете, родной брат – директор школы. Ну, отец у меня шебутной был пацан, последний ребенок как-никак, естественно, засюсюканный, всеми заласканный. Как-то батя вернулся усталый с рыбалки и завалился спать. А мать стала его одежду приводить в порядок и в кармане обнаружила махорку. Пожаловалась старшему. Когда мой отец проснулся, брат вывел его во двор и давай читать ему нотацию о вреде курения в его юном возрасте. Мой, недолго думая, перемахнул через забор и запулил в воспитателя булыжником. Николай в войну командовал батареей, погиб за несколько месяцев до окончания войны. Наверное, из-за того, что у него рано умерла мать, он был самым серьезным из братьев. Дед его очень любил и тяжело переживал гибель первенца. Второй, Костя, подался в летное училище, воевал с немцами, потом в Корее, ушел в отставку полковником. Третий, Александр, тот, что приемный, тоже выбрал военную стезю. Окончил военную академию. Был репрессирован, к счастью, отделался двумя годами лагерей, тоже полковник. И батя ведь мой покойный тоже до полковника дослужился.

– Только ты, наш дорогой Андреич, так и будешь прозябать в майорах до пенсии, – отозвался старший лейтенант. – Помяни мое слово!

– Это точно! Академия мне уж ну никак не светит! – согласился Святов, прикуривая от зажигалки.

– Не видать тебе ее как своих ушей! Староват ты для нее. Раньше надо было всех впереди локтями-то распихивать. Не перспективный ты у нас теперь. Сейчас нужны молодые, энергичные, яйцеголовые. А мы с тобой уже отработанный материал, «пушечный фарш», нас учить, только время впустую гробить, хотя боевого опыта у нас ого-го. Форы любому «академику» сто очков вперед можем дать.

Через пару часов стали прощаться. Мария Ивановна приготовила им в дорогу большой пакет со всякой домашней снедью. Пока Иса с майором прогуливались до уборной, расположенной в глубине двора, Колосков поведал хозяйке о жизненных перипетиях капитана. Узнав об Исе всю подноготную, она стала с теплотой выспрашивать у вернувшегося чеченца о его семье. Появился куда-то запропастившийся Павел Семенович с огромной картонной коробкой в руках, от которой исходил специфический аромат.

– Ребята, вот тут в коробке вяленая рыбка, сам ловил!

– Они с Федюшкой у меня заядлые рыбаки! – улыбнулась Мария Ивановна, кутаясь в платок. Хлебом их не корми, только дай с удочкой зорьку встретить.

– Спасибо, Пал Семеныч, к пиву в самый раз будет! До свидания, Мариванна! Не печальтесь, все будет хорошо!

– С богом сынки! Приезжайте к нам летом! Рыбалка у нас на Урале отменная! Мы с Федором такие места вам покажем!

– Спасибо за хлеб-соль!

– До свидания!

– И вам спасибо, родные! Молиться за вас буду! – плакала у калитки мать сержанта. – Всего доброго вам и вашим семьям! Счастливого пути!