Текст книги "Неотмазанные. Они умирали первыми"

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Как-то принесли приглашение от военкомата. Приглашали на встречу участников войн в городской кинотеатр «Россия». Ромка думал, что разговор пойдет о реабилитации, о льготах. Оказалось, местная администрация провела очередное мероприятие для «галочки». Собрала стареньких ветеранов, «афганцев» да молодых парней, вернувшихся из Чечни. Преемственность поколений, так сказать, показать. Бодро делились воспоминаниями словоохотливые седенькие ветераны ВОВ. Были чай с печеньем, небольшой концерт. Ромке Самурскому, полгода оттрубившему в Чечне, вспоминать свою войну не хотелось. Да и его другу тоже. Была гнетущая тоска. Выйдя из кинотеатра, они прямиком отправились в ближайшую забегаловку на углу.

Ромка был какой-то пришибленный, сам не свой. В последнее время с ним что-то творилось неладное.

– Гляжу иной раз на седых ветеранов, и мысль у меня в башке свербит, – вдруг прорвало его. – Покоя не дает. А ведь, многие из вас, дорогие ветераны, и пороха-то и не нюхали вовсе. Кто расстрельными делами занимался да лагеря с репрессированными охранял? Ведь в частях НКВД до черта служило в те времена. И ни одна сука ведь не призналась, что, мол, да, служил, мол, охранял, мол, приводил приговор над «врагами народа» в исполнение. Ни один не покаялся. Такое впечатление, что это были инопланетяне. В один миг вдруг – бац! И растворились. Исчезли. Как будто их и не было в помине.

– Ром, не трави душу, хрен с ними, – вяло отозвался Димка, разливая по стаканам водку. – Там, наверху, за все спросится! От ответа, уж поверь, никто не отвертится!

– Помню, капитан Шилов, наш ротный, как-то про своего деда рассказывал. Говорит, дедок поддал прилично после парада на Девятое мая, расчувствовался, разоткровеничался, стал плакаться в жилетку, что двух наших солдат положил из «дегтяря». Рассказывает, что две атаки прорвавшихся немцев отбили, сидят в окопе, мандраж всех бьет. И тут вдруг слева кто-то прет, ну и дал очередь, не раздумывая. А это, оказывается, наши в наступление пошли. Ну и двух бойцов в этой неразберихе и завалил. Во как!

– Такое на войне сплошь и рядом! – Димка подвинул тарелку с бутербродами. – Всякое бывает в пылу боя.

– Теперь бедный дедок всю жизнь страдает.

– Еще бы! Такой груз на душе лежит.

– Не забыть ему этого никогда, такое не забывается, – сказал бледный Роман.

– Я тоже не могу забыть той высоты. Как сейчас вижу Ваню Тимофеева с животом, набитым гильзами, – поделился своими переживаниями Коротков. – Вот стоит перед глазами. Ничего не могу с собой поделать. Вот только глаза закрою, он опять передо мной. Понимаешь, постоянно.

Димка, тяжело вздохнув, извлек из внутреннего кармана пиджака затертое письмо.

– Вот все, что от него осталось. Подобрал, когда полз. Как память берегу. Хотел матери передать, да не успел: умерла тетя Валя. Месяц лишь протянула после известия о гибели сына.

Он бережно развернул ветхий тетрадный листок в клеточку с оборванным бурым краем и стал читать:

«…огая мамочка! Наконец-то выдалась свободная минутка написать тебе письмо. Только ты, ради бога, не волнуйся! У нас здесь спокойно».

– Спокойно. Если не считать, что каждую ночь обстреливали, – буркнул Димка и продолжил чтение…

«Ты прости меня, дурака, что я тебе целый год не писал. Ты же помнишь, как у нас с тобой конфликт из-за моей девушки произошел. Теперь ты ее знаешь. Сама увидела, какой это прекрасный и милый человечек. Я рад, что ты подружилась с Иришкой. С нетерпеньем считаю дни, через 18 – долгожданный „дембель“. Сегодняшний я уже зачеркнул в своем календарике. Скоро приеду и обниму вас обеих. Вы у меня замечательные. Я здесь, мамулечка, многое передумал за это время и твердо решил, что, когда вернусь, буду поступать в Литературный институт. Да и ребята советуют, им нравятся истории, которые я сочиняю».

– Это точно! Сочинял он здорово. Истории у него классные выходили, заслушаешься, – сказал Димка.

«Ну, а если не поступлю, пойду в пед. Буду, как и ты, учителем литературы. За эти полтора года я столько видел-перевидел, что очень хочется все об этом написать. Вчера я получил от тебя, наконец-то, долгожданное письмо. Из Ханкалы привез почту Саша Малецкий, из-за маленького роста у нас его все кличут Мальком. Он сирота, его родители погибли в автокатастрофе. И вот уже 4 года – воспитанник нашего полка. Ребята в роте мировые. Макс, Максим Шестопал, из-под Рязани, с родины Есенина. Самый, наверное, шустрый и заводной из нас. Любит поприкалываться. Розыгрыши – это его любимый конек. Приклеил как-то на днях бумажные шпоры к сапогам спящего после ночного дежурства Короткова. Вчера у Макса день рождения был. Он и Вадик учудили, купили в селе пару банок с компотом. А по дороге они разбились, и Макс теперь ко всему приклеивается своими штанами. Смех, да и только».

– Только не разбились, а снайпер, сука, грохнул. Взял бы чуть выше и тогда точно хана Максу, – сказал Димка.

«Есть у нас и Папашка, Коля Севастьянов, серьезнее парня я еще не встречал. Улыбается и смеется он редко. По возрасту самый старший из нас. Женат. Дочке уже скоро годик».

– Мировой парень был! – вставил Димка. – Убили его сразу, в самом начале боя, как только напоролись на «чехов». Его и сержанта Буркова.

Сержант Рубцов грустный последнее время: его девушка не дождалась, замуж вышла. Страшно переживает. Видел у него фотокарточку. Красивая. Не порвал. Бережет. А письма почему-то сжег».

– Красивая, сучка! Я тоже видел. Это из-за этой стервы под пули Руба полез, – вновь вздохнул Димка.

«А самый добрый из всех – Вася Панкратов, по прозвищу Наивняк. Он с Байкала. Из сибирских казаков. Здоровенный детина. Последнюю рубаху отдаст. Вот такой он парень. А Витька Дудник наоборот. Характер прижимистый, кулацкий. Чересчур хозяйственный. Все ему надо. Все тащит в палатку.

Есть еще двое молодых: Ахтямов и Прибылов. Воспитываем их. Зеленые совсем еще салажата. Всего боятся. Мамулечка, лучше нашей ро».

Димка Коротков бережно сложил письмо и засунул в нагрудный карман.

– Вот, даже дописать не успел. Убили «вахи» -сволочи.

Ромка закурил новую сигарету, уставившись в пространство.

– На прошлой неделе ходил в военкомат, – продолжал Коротков. – Сидит подполковник, эдакий мордоворот с пузом, холеная физиономия. Дорогим коньячком за километр от него попахивает. Говорю, так и так, хочу, мол, остаться служить в Вооруженных силах. Отвечает, жлоб проклятый, мол, медкомиссию не пройдешь. Какая может быть служба! Говорю, но ведь служат же все-таки некоторые. Даже без ног и без рук. Ну, то заслуженные офицеры, герои, а ты кто такой, отвечает, сопля недоношенная. Я – сопля? – кричу гаду. А ты это видел? Рву на себе ворот рубашки, пуговицы летят во все стороны. Показываю ему дырку на груди заштопанную. Это видел! Крыса тыловая! Как он тут понес! Как он понес, если б ты только видел. Стал красным как помидор, глаза квадратные выпучил, того и гляди лопнут. Чуть из штанов не выпрыгивает. Губы и щеки трясутся. Пасть свою раззявил, гад, орет как резаный. Да пошел ты в жопу, говорю. Хлопнул дверью и ушел. И такая меня тоска взяла, прямо настоящий кафар, хоть в петлю лезь. Никому мы здесь не нужны, Рома. Иногда думаю, и почему меня тогда не убили вместе со всеми ребятами. Ведь стоял же надо мной тот «вах», падла. Почему не добил? Почему я остался в живых, а не Андрюха Романцов, ведь он так мечтал программистом стать. Вся жизнь у него в «компах» была, буквально бредил пацан ими. Как сейчас его вижу. Ползет с разорванной щекой, загребая окровавленными пальцами грязный снег под себя, и кричит: «Мама! Мама!». Такое разве забудешь. Да не в жизнь! Крик его так и стоит в ушах! Скажи, вот на хрена мы там полгода гнили и вшей кормили, Ромк, а? В этой долбаной Ичкерии!

– А ты попробовал бы в «ментовку»? Может, все-таки возьмут, – посоветовал Ромка, затягиваясь сигаретой.

– Куда возьмут? Кем? Сторожем. Детсад охранять. Или вахтером в какую-нибудь конторку. Одна отрада, в тренажерный зал хожу. Покидаю «железо» до седьмого пота, как-то легче на душе становится. Ненадолго забудусь.

Димка поднял на Ромку изуродованное шрамом лицо с грустными серыми глазами. Когда он нервничал, у него начинала дергаться щека и мелко дрожали руки.

– Попытался в «налоговую», тоже облом. Ты чего не пьешь-то, вояка?

– Нельзя мне! – сигарета чуть не выпала из Ромкиных пальцев.

– Это еще что за фокусы?

– Закодировался! – Ромка отвел в сторону виноватый взгляд.

– А наркоту, значит, можно, да? Так, что ли? – Димка впился глазами в лицо друга. – Чего нос воротишь? Кому лапшу на уши вешаешь? Думаешь, я не знаю?

– С чего это ты взял?

– Светка мне все рассказала! Видела тебя на «тусовке» с этими болванами, с Эдиком Студентом, Гошей Квинтой. На игле висишь? Я что, слепой? По физиономии твоей видно. Весь худой, желтый стал как дистрофик. Ты что, совсем охренел? Не понимаешь, чем это закончится?

– А мне плевать? Чем раньше, тем лучше! Чем коптить здесь! Знаешь, Димыч, не могу я больше и не хочу. Да и поздно уже теперь. Сел я глухо. Пацаны по ночам приходят. И Санек, и Игорь. Не могу от того запаха отделаться. Вот он у меня где! Как вытащили их тогда из подбитой «бэхи», до сих пор ту гарь чувствую. Мутит меня, понимаешь? Санек-водитель и наводчик так там и остались, сгорели. Потом стал рваться боекомплект, все разнесло к чертовой матери. Так ничего от них и не осталось. Очнулся уже на земле в метрах двухстах от чадящей «бэхи». Когда привели в чувство…

– Так радуйся, что повезло, сукин сын! Должен жить назло всему! За тех ребят, что не вернулись! А ты, я вижу, наоборот. Раскис как баба! Да мне намного хуже и то ничего! Держусь!

Димка, опрокинув стакан водки, поморщился. Нервно защелкал зажигалкой. Глубоко затянулся сигаретой. Вылил остатки водки себе в стакан.

– А тут как-то ко мне подкатил Коля Сутулый, да ты его знаешь, из уголовной рыночной «братвы». Ну, который на синем «мерсе» еще раскатывает. Плешивый. В очках. Нес всякую «лабуду». Работу предлагал: девок охранять, проституток, с которых у него навар. Послал его подальше. Еще я с этим дерьмом не якшался. Потом объявление в газете на глаза попалось, какая-то контора охранника ищет в службу безопасности. Заглянул по адресу. Шикарный офис. Все в белых сорочках. При галстуках. Провели к шефу по безопасности. Спрашивает: – «Где служил?» «В ВДВ! – отвечаю. «Десантура, голубой берет, значит! Нам такие нужны! Воевал в Чечне? Чего глаз-то дергается? Чокнутый, что ли? Может, еще и по ночам под себя мочишься?» Я дернулся всем телом к тому холеному мужику, развалившемуся в глубоком кожаном кресле, а он: «Спокойно, парень! Охолонись! Ребята, сделайте милость, проводите защитничка России на выход!» «Суки! Жуки навозные!» – кричу падлам. Да что там говорить! Все задницей повернулись. И государство, и друзья. Талдычут везде про реабилитационные центры, реабилитацию. Где она, эта реабилитация? Можно подумать, мы сами эту кровавую бойню затеяли, для своего удовольствия, ради развлечения. Если бы в «ментовку» не попал: контрактником бы без пяти минут был и в ус не дул.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

– Кстати, о контрактниках, – оживился молчавший Ромка, вновь закуривая. – Как-то, помню, «зачищали» один «неказистый» домишко, там таких много, не то что у нас в России. Двухэтажный, из красного кирпича, со всякими там балкончиками и прочими прибамбасами. Огорожен высоким железным забором, как Великой Китайской стеной. Впереди, как обычно, собровец, старший лейтенант Колосков, по прозвищу Квазимодо, за ним мы наготове. Почему его так прозвали, до сих пор не пойму. Высокий симпатичный парень, на артиста Лундгрена чем-то похож, который в фильме «Универсальный солдат» снимался, такой же крепкий, с волевым подбородком.

Вошли во двор. Посреди двора лежит убитый огромный лохматый кобель с постриженными ушами, кавказская овчарка. Живот раздулся как барабан. Мухи вокруг роятся. Запашок от него исходил, скажу, не из приятных. Стекла в окнах выбиты – видны следы от разлета осколков. Никого нет. Поднялись на крыльцо. Двери нараспашку. Осторожно заглянули внутрь. Хозяев нет. Все в коврах. Осмотрели комнаты. В большой комнате разбросаны по полу вещи, окровавленные бинты и одежда. На стене ковер, на нем старые ружья, сабли, кинжалы, рог с чеканкой на цепочке. На другой – увеличенные пожелтевшие старые фотографии в рамках. На одной из фоток пожилой бородатый чеченец в каракулевой папахе с лентой поперек, наверное, хадж совершил в Мекку, на второй – женщина в темном.

– Глянь, целый арсенал! – вырвалось в восхищении у Кольки Селифонова, завороженно уставившегося на оружие.

– Как в Оружейной палате!

Идем по коридору. Еще одна комната. В ней шикарный музыкальный центр, телевизор, переносная магнитола, наверное, здесь жила молодежь.

– Может прихватим? – кивнул на магнитолу рядовой Свистунов. – С музыкой будем!

– Тебе, Батя прихватит! Неделю будешь сопли кровавые утирать! – отозвался Эдик Пашутин. – Мародер хренов!

– Все равно «контрабасы» оприходуют! Вон, у разведчиков автомагнитола, а мы что, хуже?

– Забыл, как он отметелил Воронова за кинжал? Он тебе быстро вправит мозги! – добавил Селифонов. – Сафронова не знаешь?

Прошмонали тщательно все комнаты, перевернули все вверх дном. В одной из нижних комнат нашли укромный тайничок, а в нем новехонький гранатомет «Муха», пара выстрелов к гранатомету «РПГ», гранаты «Ф-1» и c десяток тротиловых шашек.

Спустились в подвал. Туда вели крутые ступеньки. На лестнице внизу полумрак. Противно скрипнула дверь. Старший лейтенант Колосков и рядовой Пашутин исчезли за дверью, мы же спускаемся следом.

Вдруг из-за двери вываливается Эдик Пашутин. Белый как смерть. Глаза вылезли из орбит. Сползает вдоль стены на пол. Мы, присев, приготовились к бою. Всех бьет мандраж. Сержант Афонин «эфку» уже начал лапать.

– Самурский, Афонин! Где вы там? Уснули, что ли? Идите сюда! – вдруг раздался приглушенный голос Колоскова.

Входим с опаской в помещение подвала. Смрад жуткий! Полумрак. Толком ничего не видно. Вдоль стен какие-то бочки, ящики, корзины, коробки. Висят гирлянды лука, чеснока, перца. Через маленькие оконца под потолком падает тусклый свет. Посреди помещения стоит Квазик, напротив него на полу вповалку лежат убитые. Сколько их там? Человек шесть, семь. В камуфляже, босиком. Судя по лицам, это не молодые ребята, не срочники. Похоже, контрактники, видно, что не зеленые пацаны. Кругом запекшаяся кровища, одежда изодрана вся. Тельняшки, свитера лоскутами, как лапша, похоже, здорово их кромсали ножами. Потом постреляли всех в упор.

– Падлы! – вырвалось у Селифонова.

– Похоже, «контрабасы», – тихо сказал Афонин и протянул было руку, чтобы перевернуть верхнее тело.

– Или ОМОН.

– Куда! Растяжка! Твою мать! – заорал Квазик, свирепо вращая глазами и отдергивая руку сержанта. – Видишь, тоненькая проволочка под нижнего уходит!

Мы чуть в штаны не наложили от страха, так нам вдруг нехорошо стало. В жар всех бросило, еще бы секунда и все там были. Да, про такие сюрпризы нам бывший ротный, капитан Шилов, много рассказывал, как эти сволочи мины-ловушки устраивают, используя для этого трупы. Сколько ребят погибло, пострадало через эти «сюрпризы», Шилов строго-настрого запретил нам трогать или подбирать любые предметы, будь то термос или фонарик, будь то брошенная «муха» или автомат, будь то магнитофон-кассетник или еще какая-нибудь интересная вещица.

У лестницы у входа безбожно рвало Пашутина. Согнулся в три погибели, лицо багровое, глаза квадратные, слезы капают с кончика носа. Жалко на него смотреть, беднягу.

Были мы буквально меньше минуты, невозможно там находиться, тела уж несколько дней лежат: разлагаться стали. Того и гляди, вывернет наизнанку. Выбрались наружу, еле отдышались. Закурили. Теперь уже Кольку вырвало, прямо в комнате на ковер. Мы настолько пропитались трупным запахом, что потом несколько дней воротники бушлатов и шапки отдавали душком. Да, без саперов сюда соваться не стоит. Гиблое дело. Сообщили о страшной находке командованию. Через пару недель опять проверяли ту хату, барахло кто-то уже прибрал к рукам. Местные вряд ли возьмут, вера не позволяет. Заглянули в подвал, а там все по-прежнему. Одни крысы по углам шмыгают. Ребята, как лежали, так и лежат. Никто их оттуда не забрал. Никому до них дела нет. А они ведь числятся пропавшими без вести. Дома, наверное, ждут матери, жены, дети. Может быть, на что-то еще надеются, а может, даже не знают, что они пропали.

Особенно зверствуют наемники. Их, как правило, в плен не берут, – арабов, хохлов и прибалтов сразу, без «собеседования», пускают в расход.

Вчера приснился Рафик Хайдаров, отличный парнишка, водителем у нас был. Большой мастер всякие байки рассказывать. Соберемся обычно у костра или в блиндаже у печки, греемся, портянки сушим, он и начинает баланду травить. Глядишь, и время летит незаметно, и настроение не такое поганое. Нам нравилось слушать его забавные истории. Мимика озорного круглого лица Рафика, хазановский голос и магические движения закопченных рук делали свое дело. Мы тогда, как сейчас помню, ржали до упаду. На эстраде бы хлопцу выступать, да, видно, не судьба.

Убили его в начале февраля, когда обстреляли колонну под Герзель-Аулом. Пуля от «ДШК» попала в голову, полчерепа снесло вместе со «сферой». А новенький бронежилет, который он повесил на дверцу кабины снаружи, чтобы была защита от обстрелов, так ему и не понадобился. «Урал» так изрешетили, что пришлось его до Ножай-Юрта на сцепке тащить.

Рафика увидел, сон как рукой сняло. Хоть ножом режь, не могу уснуть, на душе мерзко, в голову лезут всякие мысли. Наверное, все, кто там побывал, ненавидят ночь. Самое дрянное – в сумерки на пост заступать. Ночью в дозоре чувства обострены до предела. Затаишь дыхание, слышно, как сердце стучит. Вслушиваешься в малейший шорох, реагируешь на любой звук. Чуть что, даешь очередь и немедленно меняешь свою позицию, чтобы не накрыли и не грохнули. Не дай бог, зазеваться или закурить, в момент схлопочешь пулю в «котелок», или уснуть «на часах». Были уже такие, в «калачевской» бригаде, уснули часовые на посту, а проснулись пацаны уже в царстве теней.

Они вернулись с войны, вернулись в совершенно другой, чуждый им мир, который жил своей параллельной бурлящей праздной жизнью, который, выплюнув их как инороднее тело, забыл про них, которого абсолютно не волновала и не интересовала ни эта война, ни судьбы воюющих и гибнущих на юге России солдат. Они вернулись домой, одни здоровыми, другие калеками, третьи душевно надломленными…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Кирилл Лазуткин со вчерашнего вечера пребывал в мрачном настроении: Ленка закатила очередную истерику в своем духе, разразился невиданный доселе семейный скандал, дело дошло до битья посуды. Бедные соседи, им не позавидуешь. Последнее время неприятности одна за другой сыплются на его несчастную голову, они словно изголодавшиеся хищники преследуют его. Бизнес непонятно почему, вдруг застопорился, захромал на обе ноги. Но он-то, Кирилл, догадывается откуда ноги растут. Аскольд, игровой делец, с месяц тому назад через своих подручных вышел на него, пригласил к себе в казино. Сделал предложение изготовить с применением пластита небольшую штуковину с «сюрпризом». И откуда только братки пронюхали про его боевое прошлое? Ведь всю Чечню на пузе исползал сапером, сколько мин и фугасов обезвредил. Не сосчитать! До сих пор один из осколков в теле сидит.

Воротила игрового бизнеса принял его в шикарном кабинете в одном из своих казино. Кроме них, за столом, уставленным изысканными яствами, были телохранитель Ленчик Паровоз, тот еще вурдалак с большой дороги, и Камил Месхиев, по кличке Спиноза, который контролировал несколько автозаправок и автосалонов. По намекам за столом Кирилл понял, для кого предназначался сей «подарок». Братва, оказывается, выписала новогодний подарок, «черную метку», зарвавшемуся крутяшке Нечаеву, компаньону Аскольда. Лазуткин тогда ловко прикинулся эдаким «шлангом» и попытался деликатно уйти от этого «заманчивого» предложения. Одним словом, делового разговора не получилось, но, прощаясь, хозяин с металлическими нотками в голосе любезно дал понять, что Кирилл может в дальнейшем крупно пожалеть, что не принял его предложения.

Тут еще не вовремя Ленка со своими заморочками с тещиной подачи влезла. Попытался урезонить бабу, себе дороже получилось: сервизом чешским запустила в голову. Хорошо, дочки дома не было, из садика еще не забрали. Глупые бабы! Лазуткин, в сердцах хлопнув дверью, стал спускаться бегом вниз. На лестничной площадке второго этажа Кирилл обратил внимание на сжавшегося в комочек заплаканного мальчика, который забился в угол у радиатора.

– Эй, малыш! Ты чего плачешь? Обидел кто?

Пацан расплакался еще сильнее.

– Я папу ищу, – сквозь слезы сказал мальчишка.

Лазуткин присел рядом с малышом и потрепал его по голове.

– А мама где?

– Мама умерла, – всхлипнул новый знакомый Лазуткина. – Я в город приехал, чтобы папу найти, и заблудился.

Кирилл с озадаченным видом почесал затылок.

– Да-а, проблема. Зовут-то тебя как?

– Ярик.

– А меня Кирилл. Ну, что делать будем, Ярик?

– Бестолковое занятие сейчас искать. Днем надо. Сколько больниц объездили, а толку никакого. Что же ты раньше не сказал, что он после ранения, что отец у тебя военный? Его в госпиталях искать надо, – Кирилл оглянулся на вконец расстроенного Ярика, который чуть не плакал.

– Знаешь, что? Поехали к Максу! Моему лучшему другану. Он, наверняка, еще на работе. Он в театре художником вкалывает. Здесь недалеко.

Джип Лазуткина развернулся, нырнул влево и через узкий проулок выехал на одну из центральных улиц, сверкающую и мигающую праздничными огнями. Маленький пассажир лицом прилип к стеклу.

Макс оказался бородатым детиной, под два метра ростом, лет около двадцати семи, с растрепанными длинными русыми космами. На кончике носа, чуть не сваливаясь, каким-то чудом держались древние бабушкины очки в проволочной оправе с круглыми линзами. Он встретил гостей на пороге своей мастерской, заваленной всяким бутафорским хламом: элементами ярких декораций, диковинными масками, рисунками, картинами в обшарпанных багетах, манекенами. Посреди огромного помещения сиротливо стояли два высоких трехколесных велосипеда, середины 19-го века. В дальнем углу высилась трехметровая красная статуя Ленина.

– Куда запропал, картежная душа? – обрадованный художник горячо обнял Кирилла.

– Извини, дел выше крыши, Максимус. Вот, заглянули на огонек. Знакомься, это Ярослав Мудрый.

– Здорово, малыш! Макс! – хозяин по-взрослому пожал маленькому гостю руку. – Добро пожаловать в мою скромную обитель! Вот здесь работаю, можно сказать, живу.

– У вас как в сказке, – сказал удивленный мальчишка, пораженный невиданной обстановкой, с любопытством осматриваясь.

– Нравится?

– Ага! Красиво.

– Тебе бы, Максим, Андерсеном быть. Великий сказочник ты у нас, волшебник. Прихожу к тебе, и душа отдыхает. Счастливое детство вспоминаю. Тут тебе ни проблем, ни семейных скандалов, ни сволочного бизнеса, ни дураков, что хотят надрать задницу, – одним словом, идиллия. Вот брошу все к собачьим чертям и перееду жить к тебе отшельником. Буду краски тебе разводить или за пивом бегать.

– Так в чем дело? Переезжай хоть сейчас! Что, снова со своей ненаглядной поцапался? Или кореша достали? Говорил тебе тысячу раз, не лезь в это дерьмо. Убьют ведь, если что не так.

– Да, старина, свалял я тогда дурака. Теперь и не знаю, как выпутаться, с братвой шутки плохи. Мотать отсюда надо за тридевять земель, только не поможет. Найдут, гады.

Максим любезно помог Ярику снять куртку и повесил на вешалку в виде оленьих рогов.

– Ну, что, братцы-кролики, замерзли, наверное? Ничего, сейчас чайком с малинкой вас напою, сразу в жар бросит. Сестренка, представляете, трехлитровую банку варенья прислала.

– А чего ты, Айвазовский, вечером на работе опять околачиваешься? Очередной аврал?

– Cпектакль, гори он синим пламенем. Надо задник срочно разрисовать. Левка, напарник, в очередной запой, подлец, ушел. Последнее время не просыхает. Неделю точно не появится. Кодировали ведь, не помогает. Придется сегодня здесь ночевать.

– А вы на них по комнате катаетесь, да? – неожиданно спросил Ярик, притрагиваясь к велосипеду.

Макс и Кирилл, переглянувшись, прыснули от смеха.

– Да нет. Просто заказали ребята знакомые, клоуны. В цирк должны на днях забрать. Хочешь прокатиться?

– Хочу.

– Ноу проблемз, амиго!

Лазуткин подхватил мальчика на руки и помог ему усесться на велосипед.

– Хватайся за руль! Держись крепче! Вот так, молодец! Макс подержи пацана, я тоже попробую. Давненько я не играл в шашки!

– Ладно, мужики, вы тут пока не скучайте, а я быстренько смотаюсь в буфет, что-нибудь принесу пошамать.

Макс, прихватив пакет, исчез за дверью, на которой висел щит воинственных зулусов с закрепленными на нем ножами.

– Ну, как тебе Макс? – спросил Лазуткин.

– Хороший дяденька.

– Не то слово! Мировой парень! Мы с ним в одном дворе выросли, в одну школу ходили, – с грустью в голосе сказал Кирилл, извлекая из кармана серебряный портсигар с монограммой.

– Красивая коробочка.

– Это, мой друг, не коробочка, а семейная реликвия! Бесценнейшая вещь! Это портсигар еще моего прадеда, он его получил в Гражданскую из рук самого Семен Михалыча Буденного. Был такой легендарный командир в Красной Армии, лихой кавалерист! Во как!

– А зачем дяде Максу эти куклы? – Ярик кивнул на висящие на стене костюмы: волшебника-звездочета, Железного Дровосека, Бабы-Яги, принцессы.

– Это, наверное, к новогодним утренникам он сделал. Он ведь от скуки на все руки мастер. Одно слово – сказочник.

Кирилл подошел к рыцарю в блестящих доспехах, который стоял сбоку от входа и постучал пальцем по латам. Поднял рыцарский меч.

– Ха! Легкий как пушинка! Хочешь, сразимся?

– Он что, ненастоящий?

– Да, нет. Это только вид у него настоящий. Попробуй поднять. Видишь, какой он легкий. Бери, а я вон тем вооружусь.

Ярик ухватил меч обеими руками, и они начали поединок. Кирилл с рычанием нападал на него, а Ярик, повизгивая от испуга, сумбурно отмахивался мечом. Неожиданно Лазуткин упал на пол, имитируя сраженного в поединке, и протяжно застонал. Тут появился, ушедший за провизией художник. Он приставил ко рту трубочкой ладонь и затрубил:

– Ду-ду-ду! Поединок одержал благороднейший из рыцарей, Ярик-Львиное Сердце. Ура! Ура! Ура!

– Ура! Гип, гип! Ура!

Кирилл поднялся, отряхивая куртку и джинсы. Пока он тщетно пытался очистить себя от вековой пыли Максимкиной берлоги, хозяин тем временем готовил бутерброды и заваривал чайник. Любопытный Ярик бродил по мастерской, с восхищением рассматривая и трогая ее фантастические экспонаты.

– Милости просим к столу, дорогие гости! С Наступающим!

Уселись за рабочий стол, напоминающий длинный верстак, покрытый многочисленными ранами от ножа, пилы, стамесок, уляпанный пятнами краски и клея. Макс разлил по цветастым чашкам чай.

– Ну, чем не праздничный стол? Скатерку, правда, не помешало бы.

– Ничего, Максим, подарю тебе в следующий раз. С кружавчиками.

– Смотрите, сэр, ловлю на слове.

– Я разве когда тебя обманывал? Сказал, значит, сделаю!

– Кирюш, может по рюмашке, – художник обернулся и извлек из древнего облезлого бюро конца восемнадцатого века, которое ему приволокли на реставрацию, початую бутылку с водкой.

– Нет, что ты, я пас. За рулем.

– Жаль. В кои веки заглядываешь. Ну, как хочешь, а я выпью. За вас, дорогие! Чтобы все у вас было в жизни хорошо!

– Будь здоров! Удачи, Андерсен!

– Чего это он у тебя весь красный? – спросил Кирилл, кивая на статую вождя мирового пролетариата.

– Ну, ты даешь, Кирюха? Каким ему еще быть?

– Да, верно! Злой, кровавый гений.

– Это вы Деда Мороза для елки сделали? – спросил мальчик, облизывая ложку.

Взрослые, переглянувшись, дружно засмеялись.

– Да нет, малыш. Не для елки. Это мне один дядя богатый забугорный заказал. У них за океаном сейчас модно подобные штуки в вестибюле держать, чтобы гости удивлялись.

– Интересная, кстати, идея. Необходимо срочно ее воплотить в жизнь. Надо тоже дома что-нибудь в прихожке установить, какого-нибудь Мао Цзедуна или Бен Ладена с пулеметом.

– Да тебя Ленка тут же с треском выгонит из дома вместе с этими замшелыми истуканами.

– Это точно, Ленка она такая, – вздохнул Кирилл, помешивая ложечкой чай. – Представляешь, запустила в меня сегодня утром кофейником от чешского сервиза. Чудом увернулся. Вдребезги.

– Спасибо, – сказал Ярик, старательно вытирая губы платком.

– На здоровье, старина.

– Дядя Максим, а можно мне его потрогать? – мальчик кивнул на красного Ильича.

– Какие разговоры, малыш? Конечно, трогай.

Ярик подошел вплотную к огромной статуе, задрал голову вверх.

– Ты где такого чудного пацана откопал? Уж, случаем, не сынок ли твой? Признавайся, Кирюшка, как на духу!

– Откуда? Макс, ты чего? Ты же знаешь, что я однолюб. До и после Ленки у меня никого никогда не было. Для меня дороже ее и Катеньки никого на свете нет. А мальчонка, так, отца ищет, где-то в госпитале раненый лежит. Мать умерла. Вот я ему и помогаю в поисках. Отличный пацан, смышленый.

Макс, пропустив еще рюмку водки, откинулся на спинку массивного резного кресла и с наслаждением закурил трубку. Кирилл же встал из-за стола и подошел к окну. Город сверкал разноцветными огнями, в доме напротив переливались яркими огоньками праздничные елки. Скоро Новый год.

– Макс, нам пора отчаливать. К матери ночевать поедем. Спасибо за компанию, за вечер!

– Если хотите, мужики, можете здесь перекантоваться.

– Спасибо, старик, но надо проведать старушку, давно у нее не был. Совесть замучила. Да и мешаться тебе будем. Тебе же еще сегодня пахать и пахать.

Городской старый двор. Черный джип Лазуткина, минуя узкую арку, оказался в «каменном мешке». Неслышно подкатил к знакомому подъезду. Фары погасли.

– Ну, вот и приехали. К маменьке родной с последним приветом. Вылазьте, граф! – сказал Кирилл сидящему сзади Ярику, достал портсигар, закурил и распахнул дверцу. И тут неожиданно из темноты грохнули выстрелы, отражаясь гулким эхом от стен вплотную стоящих домов. Неведомая сила швырнула парня назад, на спинку сиденья. Портсигар отлетел в сторону, упал на пол к ногам маленького пассажира. Из темноты вынырнул чей-то расплывчатый силуэт в кожаной куртке. Из вытянутой руки вырвалось пламя. Выстрел. Голова Кирилла дернулась, и он повалился лицом на руль.

Мальчик в испуге сполз вниз и забился за сиденье. Слезы застилали глаза, он ничего перед собой не видел. Страх сковал его, вместо крика из горла вырывался еле слышный свист.