Текст книги "Священник Глеб Якунин. Нелегкий путь правдоискателя"

На состоявшейся в июне 1973 года в Загорске встрече на тему «Справедливость, мир и религиозная свобода» представители Ватикана заявили, что «сейчас римская церковь не берет на себя обязательство программировать социальные структуры общества и в деле избрания той или иной формы общественных взаимоотношений полагается на христианскую совесть членов церкви». В итоговом документе они «признали» даже преимущества социалистического пути развития и правильность политики РПЦ по отношению к социалистическому государству.

Данный акт глава римской церкви Павел VI расценивает как шаг, который обеспечит ему диалог с Советским Союзом по государственной линии и будет способствовать укреплению позиций РПЦ. Учитывая веками сложившуюся антиримскую атмосферу в РПЦ, Ватикан стремится убедить ее иерархов в «обновлении» своей восточной политики, внушить им мысль о необходимости совместных усилий в деле сохранения веры. В своих выступлениях Павел VI утверждает, что «вера восточных церквей – это почти наша вера», называет католическую и православную церкви «сестрами, между которыми существует почти совершенное общение».

Этими идеями Ватикан стремится постепенно «пропитать» новое поколение духовенства, профессорско-преподавательский состав и слушателей духовных учебных заведений РПЦ, убедить их в том, что Ватикан перестал быть традиционным врагом православия. В этих целях Ватикан постоянно расширяет возможности поступления православных священников в свои учебные заведения, охотно идет на приглашение делегаций и паломнических групп РПЦ. Создавая необходимые условия для изучения жизни и деятельности католической церкви, знакомя с мероприятиями по противодействию атеизму, Ватикан делает все для того, чтобы они постепенно проникались уважением к католицизму. В результате отдельные лица из числа православного духовенства постепенно скатываются на прокатолические позиции, обвиняя руководство РПЦ в излишней лояльности к государству и неспособности «воспользоваться своим правом протеста против беззакония, творимого атеистическими силами в отношении церкви».

Группа прокатолически настроенных священников, возглавляемая А. Менем (Московская область), в своих богословских трудах протаскивает идею, что идеалом церковной жизни может являться только католичество. Указанные труды, нелегально вывозимые за границу, издаются католическим издательством «Жизнь с Богом» (Бельгия) и направляются затем для распространения в СССР…»²³

Глава VI
Церковная Москва начала 70-х годов

Атмосфера Москвы начала 70-х годов прошлого столетия напоминала первичный бульон, в котором, по утверждению советского академика Александра Опарина, миллионы лет назад зародилась жизнь на планете Земля. Очередная недолгая оттепель (она продлилась чуть более десяти лет) наступила после так называемого дела «самолетчиков». Группа евреев, в основном рижских, планировала захватить самолет. В группу входил пилот-ленинградец Марк Дымшиц. Самым надежным он в общих чертах сообщал о плане захвата самолета. Остальным говорил, что может возникнуть рискованная возможность нелегально бежать в Израиль, но шанс на благополучный исход высок. После тщательной проработки плана была назначена дата акции – 2 мая 1970 года. Хотели перехватить самолет Ленинград – Мурманск и на половине дороги свернуть в Швецию.

Марк Дымшиц, следственное фото

В начале апреля 1970 года организаторами был сделан запрос о мнении официальных властей Израиля. Они были категорически против угона самолета и рассматривали это как провокацию. Но ее решила осуществить группа еврейских активистов из Риги во главе с Эдуардом Кузнецовым. Установив связь с Дымшицем, они планировали захватить небольшой самолет «Ан-2» во время его рейса в Приозерск, затем Дымшиц должен был пилотировать самолет в Швецию. По прилете предполагалось устроить пресс-конференцию о положении евреев в СССР. Мировое общественное мнение должно было побудить свои правительства оказать давление на СССР с целью добиться разрешения на выезд евреев в Израиль.

Эдуард Кузнецов

Всего в акции, которая получила кодовое название «Свадьба», принимало участие шестнадцать человек. Перед выездом на аэродром организаторам стало известно, что КГБ знает об их планах и арестует всех до посадки в самолет. Тогда Кузнецов сказал Мурженко и Федорову: «Ясно, что улететь не удастся. Вы не евреи, зачем вам подставлять себя ради еврейской проблемы эмиграции в Израиль? Мы не будем обижаться на вас, если вы сейчас не выступите с нами». Но те ответили: «Раз мы пошли с вами – пойдем до конца». В КГБ узнали о плане через осведомителей, поскольку в обсуждении операции участвовали более ста человек.

Осведомителей всегда хватало в СССР. И все же: «Во второй половине 1960-х годов значительные средства были брошены на усиление тайного политического сыска. В 1967 году КГБ резко активизировало свою агентурную работу. В течение года было завербовано 24 952 новых агента, что составляло 15% от всей агентуры и в два раза превышало количество «выявленных» в том же году инакомыслящих. Несложный подсчет показывает, что в целом агентура КГБ в конце 1960-х годов составляла около 166 тысяч человек, что весьма далеко от традиционных представлений советских людей об окружающих их повсюду тайных агентах КГБ, но достаточно, чтобы контролировать потенциально опасные для режима социальные слои и группы»¹.

«Самолетчики» не являлись профессиональными заговорщиками. В КГБ решили воспользоваться их планом для того, чтобы устроить показательный процесс и подавить еврейское освободительное движение. 15 июня 1970 года в аэропорту Смольный под Ленинградом и в Приозерске были арестованы одиннадцать человек по подозрению в попытке захвата самолета. Вслед за тем в Риге, Ленинграде, Кишиневе и других городах были арестованы десятки еврейских активистов.

В декабре 1970 года состоялся суд. Подсудимым были предъявлены обвинения в измене Родине (попытке побега с незаконным пересечением государственной границы), попытке хищения в особо крупных размерах (угон самолета) и антисоветской агитации (составленный И. Менделевичем текст обращения с протестом против политического антисемитизма в СССР). Все подсудимые признали свое участие в подготовке операции, но отрицали вину и требовали права на свободную эмиграцию из СССР. 24 декабря 1970 года судебная коллегия по уголовным делам Ленинградского городского суда приговорила М. Дымшица и Э. Кузнецова к смертной казни за «измену Родине», И. Менделевича и Ю. Федорова к пятнадцати годам лишения свободы. Остальные участники получили разные сроки заключения. Приговор пробудил волну возмущения не только среди общественности Запада. Президент США Никсон звонил генеральному секретарю Леониду Брежневу, ходатайствуя за приговоренных к смертной казни. С заявлениями выступили премьер-министры Великобритании и Израиля. Протесты вынудили власти 31 декабря 1970 года заменить приговор о смертной казни М. Дымшицу и Э. Кузнецову на пятнадцать лет заключения, И. Менделевичу срок заключения был сокращен до двенадцати. Новый, 1971 год, как помню, встречали, с тревогой приникнув к радиоприемникам. И как мы ликовали, узнав об отмене смертного приговора. Большинство понимало – поскольку приговор к смертной казни отменен, наступила новая эпоха. На самом деле давление со стороны КГБ несколько ослабло. Советский авторитаризм сделал очередную уступку. «Самолетчики» пробили дыру в «железном занавесе» – советские власти пошли на уступки, и у евреев, желавших покинуть СССР, появилась легальная возможность эмигрировать. А вслед за ними – и у тех, кто соглашался покинуть страну по приглашению из Израиля, не будучи евреем.

Особенно веяние свежего воздуха ощущалось в Москве. Столицу этих лет трудно представить без священника Глеба Якунина. Он был одной из самых ярких и неординарных личностей не только в Русской Церкви, но и среди правозащитников. Уже тогда его имя было овеяно легендой. О нем сочувственно писал Александр Солженицын. К нему с уважением относились многие из московского духовенства. Я познакомился с ним летом 1973 года, когда он был под запретом и работал сторожем в храме иконы Божией Матери «Нечаянная радость» в Марьиной роще. Невысокого роста, коренастый, с огненно-рыжей шевелюрой и аккуратно подстриженной рыжей бородкой клинышком, он казался спокойным до тех пор, пока речь не заходила о приниженном положении Русской Церкви. Его отличали в обыденной жизни основательность и неторопливость, но в то же время чувствовался скрытый огонь, который он с трудом сдерживал в себе и который то и дело прорывался наружу. Это качество роднило его с первохристианами, которые чаяли скорого второго пришествия Христа.

Эсхатологический настрой он сохранил до конца своих дней. Ему казалось, что время слишком неповоротливо, что события разворачиваются слишком медлительно. Он стремился растормошить и заставить их двигаться быстрее. Ему недоставало терпения, его раздражали людская косность и слепота.

Несмотря на все невзгоды, пережитые им ко времени нашего знакомства, он твердо стоял на земле и был предельно открыт для друзей. А дружбе отдавался без размышлений, как будто с разбега бросался в воду. Его доверчивостью злоупотребляли, не раз обманывали, но открытость и широта были частью его натуры. Горячо и преданно любил ближних. Прежде всего – жену, дочь Машу, младших детей – Александра и Анну. Его тетки – Агафья и Лидия, сестры его покойной матери, были неотторжимой частью семьи, хотя жили отдельно. В то же время он без сожаления разрывал отношения с людьми, которые предавали его, пусть даже в мелочах. Особый случай – разрыв с чаровником и провокатором Феликсом Карелиным, с которым его связывали годы тесной дружбы. После освобождения из ссылки он полностью отдался семье. Порой казалось, что внутренний огонь несколько утих и он полностью отдался семье и священническому служению – он не восстановил связей с давними друзьями, которые сломались во время ареста. Но это было поверхностное впечатление.

Он долго осматривался, поскольку оказался в другой стране. Россия за те семь лет, которые он провел в тюрьме и ссылке, серьезно изменилась. Его звезда ярко вспыхнула в 1990 году, когда он был избран в Верховный Совет РСФСР и стал заместителем председателя Комитета Верховного Совета РФ по свободе совести, вероисповеданию, милосердию и благотворительности.

Он был заядлым книжником. Это была его страсть, которой он отдавался самозабвенно. Он целенаправленно собирал библиотеку. Охотился за «тамиздатовскими» изданиями, предпочитая издания ИМКА-press. Причем эта страсть слишком часто не позволяла ему погружаться в приобретенные книги. Самиздатовские книги проглатывал мгновенно и был в курсе всех литературных новостей Демократического движения. Он знал и любил книгу. Хорошо был известен среди московских книголюбов. Помню, как шел по Кировской улице (ныне Мясницкой), перелистывая на ходу новинку – только что приобретенный роман Феликса Светова «Покаяния отверзи мне двери», изданный в Париже. Навстречу – отец Глеб. Увидел в моих руках книгу и загорелся. Тут же состоялся обмен. Я получил дореволюционное издание С. Трубецкого «Учение о Логосе» и один из томов В.С. Соловьева. Позже ему пришлось разбрасывать свою библиотеку по надежным людям, поскольку «тамиздатовские» издания чекисты на обысках изымали.

Петр Якир

В Русской Церкви в послевоенные времена существовало негласное правило – заштатный священник обязательно должен служить при храме. Местные уполномоченные по делам религий знали об этом и свято соблюдали его. Если священник попадал за штат не по причине пьянства или блуда, а по политическим, необходимо было пристроить его под надежный присмотр настоятеля. В противном случае заштатный священник выпадал из поля зрения органов и мог, хотя и тайно, но безнаказанно крестить, отпевать, венчать. А это в СССР было недопустимо. В Марьиной роще настоятелем был друг юности отца Глеба – священник Владимир Рожков, недавно вернувшийся из Италии и делавший успешную карьеру. Несмотря на карьерные устремления и сотрудничество с органами КГБ, он оставался вполне терпимым человеком, не забывшим старых друзей. К отцу Глебу относился по-братски, не утеснял, предоставлял возможность петь и читать на клиросе, что приносило ему дополнительный заработок. Он опекал и друзей отца Глеба.

Лев Регельсон, оставшийся без работы, получил заказ от отца Владимира и написал для него книгу о священнослужителях, работавших в дореволюционной Государственной Думе. Она была издана католиками в Риме, а затем переиздана уже в новой России.

1973 год был особым по многим причинам. Год назад были арестованы лидеры правозащитного движения – Петр Якир, сын знаменитого командарма, расстрелянного Сталиным, и Виктор Красин, экономист, бывший политзаключенный. Оба были членами Инициативной группы по защите прав человека в СССР, возникшей в 1969 году. Оба были причастны к изданию самиздатского журнала «Хроника текущих событий». Время было тревожное – следствие по делу Якира и Красина длилось четырнадцать месяцев, и те, кого вызывали по их делу, свидетельствовали, что оба раскаялись и давали самые подробные показания против бывших друзей и соратников. Тем не менее «Хроника» продолжала выходить, освещая события не только на свободе, но и те, что происходили в лагерях, где томились политзаключенные. Только что в июне 1973 года вернулся из лагеря член Инициативной группы Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин. Пока он отсиживал очередной срок, у него в квартире поселилась мачеха, а его выписали. Для начала, пришлось ему ехать в Александров на 101 километр и прописываться там. На помощь пришла тетушка отца Глеба – Лидия Иосифовна Здановская, жившая на Чистых прудах в коммунальной квартире. Они расписались в ЗАГСе и благодаря этому он получил прописку и смог легально проживать в Москве.

Тетушки отца Глеба. Слева крайняя – Лидия, крайняя справа вверху – Агафья Здановские. 1944 год

Анатолию Эммануиловичу выделили кровать в ее комнате, отгородив ширмой. Здесь же он, полуслепой, писал аршинными буквами свои зажигательные статьи. У него была машинистка, преданная ему Вера Лашкова, которая единственная успешно разбирала его каракули. К нему часто приходили молодые люди. Часть из них уже крестилась и исповедовала Православие, часть находилась в религиозных поисках. В уютной коммунальной квартире на удивление все жильцы ладили друг с другом. Отец Глеб часто навещал тетушку Агафью Иосифовну и ее младшую сестру – Лидию Иосифовну. Они с любовью относились к племяннику, а он чувствовал себя у них, как дома. Обе прошли войну, были старыми девами, в годы репрессий посылали в лагеря посылки епископам и священникам. Принимали тех, кто возвращался из лагерей. Обе продолжали трудиться, несмотря на возраст. Они были настоящими христианками – немногословными, радушными, всегда готовыми помочь в беде любому. Они по-матерински относились к молодежи, которая приходила к Анатолию Эммануиловичу.

Церковная Москва начала 70-х годов жила «преданьями недавних лет». Привлекали храмы, которые хранили и приумножали добрые традиции религиозного подъема начала XX века. Еще были живы прихожане знаменитого старца Алексия Мечева и его сына, священномученика Сергия Мечева – Б.А. Васильев, Д.Е. Мелехов, С.И. Фудель. Они свято хранили традиции, заложенные отцом Сергием и стремились передать их нам, молодым неофитам. Посчастливилось в эти годы общаться с оставшимися в живых представителями «солянского» прихода святых Кира и Иоанна – Е.С. Мень, М.В. Тепниной, Н.В. Трапани, монахиней Параскевой (Гришановой). Немало потрудился в эти годы на миссионерском поприще Н.Е. Пестов. Он всегда был открыт для общения с молодежью. Охотно принимала нас, несмотря на болезни, и делилась своим духовным опытом О.Н. Вышеславцева. У нее была собрана богатая духовная библиотека, и она давала книги молодым христианам. Все они понимали, что их время уходит, и поэтому спешили передать эстафету 20-30-х годов нам, молодым неофитам. Они хорошо знали московское духовенство, которое в те годы было не столь многочисленно, и всегда старались предостеречь нас от общения с теми священниками, связанными с КГБ. Причем делали это очень осторожно, не осуждая.

Архимандрит Таврион (Батозский)

В те годы христиане Москвы жили сплоченной и дружной семьей. Даже к радикалам типа Шиманова относились снисходительно. Самое важное – щедро делились религиозной литературой. Странное дело, мы не испытывали духовного голода, хотя купить Евангелие или Библию можно было только на «черном» рынке, причем приходилось выкладывать двухмесячную заработную плату. Еще живы были духовные старцы, которые охотно принимали паломников. Мы часто ездили в Спасо-Преображенскую пустынь, где служил пламенный архимандрит Таврион (Батозский), отбывший в сталинских тюрьмах и лагерях девятнадцать лет. Кто-то навещал старца Серафима (Тяпочкина) в Белгородской области. Кто-то ездил в Псково-Печерский монастырь к архимандриту Иоанну (Крестьянкину). Бывали в Грузии у архимандрита Андроника (Лукаша), ныне причисленного к лику святых, а также у схимитрополита Зиновия (Мажуги). О.Н. Вышеславцева направляла молодежь в Карпаты к архимандриту Иову (Кундре), который также был уже в 2000-е годы причислен к лику святых. Возвращаясь в Москву, мы делились друг с другом впечатлениями и открытиями. Паломнические поездки и общение с живыми исповедниками обогащало наши души. Именно в это время возникли молодежные братства. Георгий Кочетков и Александр Копировский уже тогда регулярно собирались для общей молитвы и доброделания. Аркадий Шатов и Валерий Суслин создали братство, которое объединило интеллигентную молодежь в служении больным. Большинство из них трудились санитарами в московских больницах. Возникало живое общение между братствами в совместной молитве.

Встречал я в то время Феликса Карелина. К середине 70-х он внешне стилизовался под православного священника – чинно шествовал с длинной окладистой бородой, летом носил соломенную шляпу, под которой православные священники обычно прятали нелепые косички. Когда он появлялся в Троице-Сергиевой лавре паломницы гурьбой спешили к нему под благословение, что чрезвычайно льстило ему. Но он уклонялся от них, разуверяя их, что он не батюшка. К этому времени он растерял почти всех своих адептов. Оставался один – психиатр и поэт Михаил Ярмуш. Но и тот вскоре отшатнулся от него. С Карелиным мне пришлось встречаться на даче у Ярмуша. Но поскольку я, как видимо, не представлял для него особого интереса, он не витийствовал в моем присутствии. Однако на Ярмуша, человека впечатлительного, действовал возбуждающе. Их «роман» длился недолго. Миша после долгих и мучительных колебаний решил, что Карелин – человек темный и поспешил разорвать с ним отношения.

В это время в Москве особо выделялись три храма – Ильи Обыденного, Николо-Кузнецкий и храм на Преображенском кладбище, где служил отец Димитрий Дудко. Самым традиционалистским был храм Ильи Обыденного. Настоятелем был отец Николай, человек высокого роста, преклонных лет и военной выправки. Прихожане шли на исповедь или к отцу Владимиру Смирнову, или же к отцу Александру Егорову. Священники, несмотря на многочисленность прихода, знали прихожан по имени, знали их семьи и проблемы. В храме хранилась чудотворная икона Божией Матери «Нечаянная радость». Сюда любил приезжать и служил молебны у иконы патриарх Пимен. В храме не допускали никаких новшеств, служба шла строго по Типикону, но сохранялась та особенная теплота и намоленность, отличавшая этот храм от других. Приход состоял из интеллигентных людей, в основном преклонного возраста, но часто бывала и новообращенная молодежь. Оба священника – и отец Владимир, и отец Александр – были интеллигентными, высокодуховными людьми и прекрасными исповедниками. В храме всегда было много молодежи.

Священники храма Илии Обыденного. Слева Владимир Смирнов, справа Александр Егоров

Николо-Кузнецкий храм славился благодаря настоятелю – протоиерею Всеволоду Шпиллеру. В юности он воевал в Белой гвардии, осел в Болгарии. Окончил богословский факультет Софийского университета, перед Второй мировой войной был рукоположен и служил в Болгарии. Николо-Кузнецкий храм привлекал художественную интеллигенцию. Послушать пассии отца Всеволода собирались лучшие представители как музыкального, так и художественного мира Москвы. Не всем была понятна богословская проблематика пассий, но ссылки на «парижское» богословие, упоминание имен и идей отца Сергия Булгакова, Николая Бердяева, Семена Франка, Николая Лосского и многих других привлекали не только интеллигентов. В его храме часто бывали и причащались до 1970 года запрещенные в служении священники Николай Эшлиман и Глеб Якунин. Прихожанкой храма была выдающаяся пианистка, профессор Московской консерватории Мария Вениаминовна Юдина, которую отец Всеволод отпевал. Он свободно принимал в Москве епископов и священников, приезжавших из-за рубежа. Он поддерживал отношения с опальным архиепископом Ермогеном (Голубевым). В его храме бывали и дружили с ним митрополит Сурожский Антоний (Блюм), архиепископ Брюссельский Василий (Кривошеин), священники из Америки Иоанн Мейендорф и Леонид Кишковский. Он переписывался с болгарским патриархом Кириллом, Павлом Евдокимовым, священником Борисом Бобринским, со многими зарубежными деятелями экуменического движения. Он подобрал двух интеллигентных священников – Александра Куликова и Владимира Тимакова, которые стали его единомышленниками. Мы тогда не понимали, какую цену приходилось ему платить за такую свободу. В 1967 году развернулась травля, памятная всем, кто в эти годы посещал его храм. Травил его церковный староста Александр Шушпанов – ставленник КГБ. Если бы не связи отца Всеволода в СССР и поддержка зарубежных кругов, он бы наверняка лишился прихода. Ему удалось выстоять, но приход все же был разграблен. В 1983 году были переведены в другой приход священник Александр Куликов и диакон Николай Кречетов. Тридцать три года продолжалось его служение в этом замечательном, никогда не закрывавшемся храме.

В московском храме святителя Николая Чудотворца (бывшем Успения Пресвятой Богородицы) на Преображенском кладбище с 1963 года служил отец Димитрий Дудко. Учась в Духовной академии, после войны в 1948 году он был арестован и осужден на десять лет лагерей только за то, что, находясь на оккупированной территории, опубликовал в газете свои стихи. На самом деле он писал стихи и даже читал их семинаристам, в которых критически относился к советской действительности. На него донес сокурсник, и вскоре последовал арест. В 1956 году, как фронтовик, был освобожден и восстановлен в академии, которую закончил в 1960 году, и получил назначение в московский собор Преображения, где находилась резиденция митрополита Крутицкого и Коломенского Николая (Ярушевича). При строительстве метро в 1963 году собор был взорван. Отца Димитрия перевели в храм святителя Николая на Преображенке. После публикации в «Новом мире» повести Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» отец Димитрий вместе со священником Александром Менем в 1962 году отправились в Рязань, где познакомились с Солженицыным.

Дмитрий Дудко до рукоположения

Отца Димитрия связывала тесная дружба с Анатолием Красновым-Левитиным. В декабре 1973 года он начал выступать в храме с проповедями, призывая прихожан присылать записки с вопросами. Прихожане откликнулись, посыпались вопросы. Он сумел восстановить разорванную связь между священником и приходом. Дома он тщательно готовился к очередной проповеди, стремясь доходчиво отвечать на вопросы прихожан. Это было настолько необычно, что храм начали посещать представители московской интеллигенции.

Священник Дмитрий Дудк

Отец Дмитрий не пытался обходить острые вопросы – о свободе совести в СССР, о религиозных гонениях, в чем ему немало помогал Краснов-Левитин, поддерживавший и вдохновлявший его. Несмотря на то что отец Дмитрий обычно не произносил, а читал свои проповеди по тетрадке, они стали событием московской жизни. В его проповедях присутствовал элемент экзальтации, который заражал аудиторию. Большинство московских священников относились к отцу Дмитрию настороженно. Необычное поведение священника привлекало к нему все большее количество самых различных людей. Он много крестил, причем не в храме, а дома, не считая нужным духовно готовить людей.

О тех пороках, которые упоминал в своей проповеди отец Димитрий, немало писали и советские газеты. Но никто не разрешал священнику открыто говорить о том, что передовое советское общество, в котором коммунисты любовно пестовали человека будущего, заражено теми же грехами, что и растленное западное. Это был вызов. Именно так понимали проповеди отца Димитрия интеллигенты, которые собирались в Никольском храме, чтобы хотя бы один раз услышать их. По воскресениям непременно присутствовал Анатолий Краснов-Левитин. Как только на амвон выносили аналой и отец Димитрий выходил с тетрадкой из алтаря, из диаконских врат появлялся Анатолий Эммануилович и застывал на солее. Проповеди отца Димитрия казались тогда откровением – живые и доступные, они восстанавливали утраченную связь между священником и прихожанами. Накануне или в течение недельных служб прихожане могли подавать свои вопросы священнику. Он тщательно готовился, и люди могли услышать ответ на свой вопрос.

Эти проповеди начались с его обращения к прихожанам 8 декабря 1973 года. К маю 1974 года он провел десять бесед – они собирали множество интеллигенции, причем не только московской. Частенько в храме бывал и я. Любил стоять у чудной иконы Божией Матери «Знамение». Намного позже я узнал, что это был так называемый Серафимо-Понетаевский образ Божией Матери. Он был создан в середине XIX века неподалеку от Дивеево, в Серафимо-Понетаевской обители, созданной учеником преподобного Серафима Саровского, архимандритом Иоасафом (Толстошеевым). Он посылал сестер обители учиться в Академию художеств в Петербург. Одна из них создала этот необычный образ, который был признан чудотворным. Не знаю, как он попал в храм на Преображенке, но меня он притягивал. Божия Матерь изображена на нем совершенно юной, почти девочкой. Но в Ее облике столько чистоты, святости, уверенности в победе света, что этот образ, как магнитом, привлекал к себе самых разных людей. Послушать отца Димитрия приезжали христиане из других городов России. Московское духовенство с ревностью отнеслось к инициативе отца Димитрия – многим священникам казалось, что он нарушает неписанные правила игры, продиктованными Советской властью еще в конце 20-х годов. На фоне всеобщего благодушия, которое царило среди московского духовенства, он был возмутителем спокойствия. Молодые прихожане часто упрекали своих духовных отцов – почему они не следуют примеру отца Димитрия? Многим казалось, что настали иные времена и можно свободно проповедовать с амвона. Однако в мае 1974 года отец Димитрий был указом патриарха Пимена переведен в Московскую область.

Патриарх Московский и всея Руси Пимен на встрече с Генеральным секретарем Леонидом Брежневым

Весной 1974 года мне вместе с другом, Валерием Кочиным, пришлось провожать отца Димитрия на последнюю его встречу с прихожанами Никольского храма. Я не был прихожанином отца Димитрия, хотя часто бывал у него. И отец Глеб, и отец Димитрий жили неподалеку от станции метро Речной вокзал. Меня забавляло, что в том же самом доме, где жил отец Димитрий, но в последнем подъезде, проживал еще один диссидент – Рой Медведев. Бывая у отца Глеба, я часто захаживал домой к отцу Димитрию. Мне нравилась атмосфера дома – ее создавала матушка Нина Ивановна. В доме было уютно, и окружала атмосфера взаимной любви, в которой росли дети – старшая дочь Наташа и сын Михаил, ныне тоже священник, сотрудник одной из церковных структур, Отдела внешних церковных связей. Детей отца Димитрия травили в школе. Наташа воспринимала травлю спокойно и с достоинством – как первохристианка. Миша страдал и мучился.

Геннадий Шиманов

Наталья Солженицына (Светлова), знавшая его с начала 60-х годов, оставила верный портрет священника: «Очень русский по духу, он и обликом – очень русский: коренастый, с крупной головой, ясными голубыми глазами. С людьми, со всеми, – он ласково внимателен, слушает, о себе говорит мало, но от каждого общения с ним остается чувство: как глубока и радостна его вера! Человек он удивительно цельный и простой, и его проповедь находит прямой и точный путь к человеческому сердцу»³. Он был невысокого роста, с большой лысиной, седой и голубоглазый. Умел заразительно смеяться. Его отличали от других священников простота и доступность. Он начисто был лишен жреческого сознания – самый распространенный недостаток среди православных священников. В нем было что-то детское – простодушие и наивность, а также неподдельный интерес к каждому, кто приходил к нему. Он знал людей, умел подходить с неожиданными вопросами, которые распахивали для него самые закрытые сердца.

Священник Глеб Якунин Справа – Зоя Крахмальникова, Ираида Якунина

У отца Димитрия можно было встретить самых неожиданных и малосовместимых людей – от «православного комсомольца» (так называл его отец Александр Мень) Геннадия Шиманова до ныне покойного романиста Феликса Светова и его тогдашней супруги Зои Крахмальниковой. У него можно было встретить монархистов и, непременно, Александра Огородникова, быть может, самое трудное «дитятко» отца Димитрия. Саша Огородников уже тогда ощущал себя лидером, этаким «сверхчеловеком», которому много позволено. Он вел среди молодежи так называемый христианский семинар, в котором преобладали девицы, гордился внешним сходством со священником Павлом Флоренским. Он резко отличался от брата, который стал монахом с именем Рафаил в Псково-Печерской лавре. Отец Рафаил был скромен, даже застенчив, добр и открыт.

Хотя чрезвычайно удивил меня, когда признался, что, поскольку в России нет приличных дорог и гоночных машин, ушел в монахи. До пострига он был мастером спорта по автотреку. Он пришел в Псково-Печерский монастырь за год до смерти настоятеля, архимандрита Алипия (Воронова), личности яркой и примечательной. Он прошел войну, работал реставратором, немало потрудился после войны во время первичной реставрации Троице-Сергиевой лавры, насельником которой стал во время наместничества архимандрита Иоанна (Разумова), бывшего келейника митрополита, а впоследствии патриарха Сергия (Страгородского). Когда бывший наместник лавры стал епископом и возглавил Псковскую епархию, он пригласил отца Алипия в Псково-Печерскую обитель. Архимандрит Алипий сумел собрать в обители много просвещенной молодежи. Отец Рафаил принял постриг от архимандрита Гавриила (Стеблюченко), который сменил усопшего архи-мандриита Алипия и который ему единственному дал имя в честь архангела. К сожалению, отец Рафаил не смог вписаться в жесткий монастырский ритм. Он ушел на приход и купил подержанный Запорожец. Покрасил его в черный цвет. Эта машина и стала причиной его гибели в 1988 году. Он гонял на ней, как заправский автогонщик. Но провинция имеет свою специфику – слишком часто водители садятся за руль в нетрезвом состоянии. Виновник гибели отца Рафаила, водитель грузовика, скорее всего был пьян или после хорошей пьянки. Но это было еще советское время, и виновника гибели монаха особенно не разыскивали.