Текст книги "Священник Глеб Якунин. Нелегкий путь правдоискателя"

Выдающийся русский мыслитель Георгий Федотов писал: «Сознание интеллигенции ощущает себя почти, как некий орден, хотя и не знающий внешних форм, но имеющий свой исписанный кодекс – чести, нравственности, – свое призвание, свои обеты. Нечто вроде средневекового рыцарства, тоже не сводимого к классовой, феодально-военной группе, хотя и связанное с ней, как интеллигенция связана с классом работников умственного труда… У всех этих людей есть идеал, которому они служат и которому стремятся подчинить всю жизнь: идеал достаточно широкий, включающий и личную этику и общественное поведение; идеал, практически заменяющий религию (у Чаадаева и некоторых других, впрочем, связанный с положительной религией), но по происхождению отличный от нее. Идеал коренится в «идее», в теоретическом мировоззрении, построенном рассудочно и властно прилагаемом к жизни, как ее норма и канон. Эта «идея» не вырастает из самой жизни, из нее иррациональных глубин, как высшее ее рациональное выражение. Она как бы спускается с неба, рождаясь из головы Зевса, во всеоружии, с копьем, направленным против чудовищ, порождаемых матерью-землей. Афина против Геи… В этом мифе (отрывок гигантомахии) – смысл русской трагедии, т.е. трагедии русской интеллигенции. Говоря простым языком, русская интеллигенция «идейна» и «беспочвенна»…»²³

Система ценностей, которые были сформированы в конце 60-х годов в СССР среди лучшей части интеллигенции, была родственна сознанию российских интеллигентов XIX века, хотя многим отличалась – сказались страшные годы коммунистического авторитаризма. Но соединяющей нитью оставалась русская культура, и она позволяла безошибочно распознавать духовное родство в любой обстановке и среде. Приход отца Александра состоял не только из интеллигентов, хотя именно они составляли его стержень. Было бы странным полагать, что он уделял больше времени (как их называли в приходе) «москвичам» в ущерб местным старушкам. Он никогда не отказывался освятить дом или причастить на дому болящую прихожанку. Причем никогда не упоминал о вознаграждении. Более того, если видел, что люди живут бедно, всегда старался помочь деньгами, продуктами или вещами. Делал это по-евангельски – незаметно. Большинство прихожан из местных относились к нему с любовью и уважением.

Отец Александр вспоминал, что переход из Тарасовки стал неким водоразделом в его жизни: «Перешел я в Новую Деревню и уже целиком занялся работой: перестал бывать всюду, перестал ездить в Москву, стали гаснуть и обрываться все связи. Многие уехали – тут началась так называемая «алия»²⁴. Уехал Меерсон²⁵. Я не хотел, чтобы он уезжал, но у него сложилась такая личная ситуация, что он уехал. Уехал Глазов²⁶, уехали многие. А были хорошие дни, когда собирались все у Гриши Турчинова²⁷ (который тоже уехал), и он показывал свой кукольный спектакль с какой-то подоплекой… Мы с Померанцем²⁸ рассуждали о метафизике, триединстве по отношению к разным мистическим системам… Все это ушло в прошлое: ночные путешествия по Беляеву-Богородскому²⁹, по Ленинскому проспекту, и апостольские рейды по Москве, в которых меня иногда сопровождал Желудков. Все это ушло в прошлое, потому что я понял, что это ничего особенно не дает, кроме усталости, а людей, которых нужно, Бог Сам пошлет – тем более, что людей становилось все больше»³⁰.

Его повседневная жизнь внешне мало чем отличалась от жизни миллионов советских людей. В начале 70-х годов в одном из писем своей прихожанке, уехавшей на Запад, он не без юмора описывает свой обычный день: «…Встал он, болезный, рано утром, в пять, когда еще полумрак среди деревьев, и зашагал по тропке к поезду. А в блаженно пустой электричке дочитывал правило, молился по четкам и изучал кое-что, касающееся «дней древних». А потом дорога к храму, и солнце, восходящее над полями и лесом. А потом полумрак и тишина и исповедь полтора часа: печали, грехи, сомнения, трудности житейские и внутренние. Все может отнять лишь божественный огонь литургии, который расплавляет земную кору. Два-три слова в конце о празднуемой святой (Марии Магдалине), затем требы: панихида, молебны, крестины. Не успел покрестить, как везут покойника. Вокруг гроба вся семья: похожие и разные. Унесли гроб, робко приходит пожилая чета: хотят повенчаться на склоне дней. «Очень хорошо!» – отвечает им и, пропуская неуместные слова (о чадах и прочем), совершает таинство, напоминая им о том, что теперь на них благословение Божие, хотя они и всегда были мужем и женой. Потом чужие заботы, проблемы, и прочее. А время идет, и уже вторая половина дня. Дорогу обратно по традиции нужно использовать для закупки корма. И блаженное возвращение в сад. Пока еще не холодно, садится бедный кюре за стол и вновь погружается в «дни древние», во времена Хасмонеев и Иродов. А потом – проверять английский у сына, пилить дрова, поглядывая за забор, в даль, где виднеются золотые купола Лавры. Преподобный всегда с нами. Потом все за стол, а перед сном, если есть что хорошее, смотрят все телевизор или читают. Правда, далеко не всегда бывают дни такие безмятежные. Бывают и черные, бывает и трудно. Но мы же должны благодарить за каждый день, отпущенный нам. Вот я и благодарю, описывая его Вам, благо Вы любите лирику…»³¹ Сегодня даже трудно постичь, что священник должен был пилить дрова, чтобы истопить печь. А дом был достаточно велик. Топили углем, чтобы подольше сохранить тепло. Поэтому в повседневный список забот входила закупка дров и угля. Их нужно было не только купить, но привезти, разгрузить и перевезти поближе к печи. Лишь в начале 80-х годов их дом был подключен к магистральному отоплению. И этот сам по себе обыденный факт высвободил для отца Александра массу дополнительного времени.

Спустя десять лет после этого письма я задал ему тот же самый вопрос – как проходит его обычный день. Это было в 1983 году, когда начались «андроповские» гонения на Церковь, но он уже был свободен от множества забот, связанных с отоплением: «Обычно я сажусь за работу в девять утра, а до этого – все необходимое, включая молитвенное правило и прочее. Пишу до первого часу, а потом занимаюсь домашними делами (или в саду). В два часа обедаю. После обеда – уборка, просмотр журналов, художественной литературы, отвечаю на письма (их довольно много: в среднем пять-семь в день). С пяти до шести или позже – в саду или в доме. До семи часов – редактура своего и чужого, слайды, сценарии и прочее. В семь часов ужин. Потом – отдых в виде чтения или ТВ. Ложиться стараюсь не позже десяти-одиннадцати часов. Когда служу, то возвращаюсь по-разному. Обычно после пяти часов. И тогда расписание идет обычным ходом. Издавна имею привычку читать Священное Писание и Отцов на сон грядущий. Утром читаю два правила: одно дома, а второе – по пути. В праздничные дни, если возможно, во второй половине дня – «размышления» над текстом Священного Писания или на основе духовных книг. Прежде систематически ездил в Москву и принимал дома людей. Но уже больше десяти лет уезжаю в Москву мало и дома живу отшельником (из-за обилия народа в церкви)»³².

В начале 80-х годов я подружился с архиепископом Курским и Белгородским Хризостомом (Мартишкиным). Он в те времена по совместительству занимал пост заместителя председателя Отдела внешних церковных сношений. Обычно в пятницу вечером он уезжал в Курск и выходные проводил там, совершая богослужения и занимаясь епархиальными делами. Несколько раз приглашал меня с собой. Он был живым, общительным человеком с глубокой верой. Я давал ему читать Вестник РХД, который издавался в Париже, другую «тамиздатовскую» литературу, запрещенную в СССР. Он знал, что я являюсь прихожанином отца Александра Меня. Как-то, когда мы вдвоем в купе ехали на поезде в Курск, он задал мне два вопроса о нем. В ОВЦС, здание которого тогда располагалось на улице Рылеева, мы разговаривали очень осторожно – скорее всего оно было оборудовано прослушками. В поезде мы могли говорить обо всем, ничего не опасаясь. Первый вопрос, который задал владыка: «Какие у него сбережения?» Я помню, что как-то я спросил об этом отца Александра. Он открыл коробку из-под монпансье и показал пятьсот рублей, отложенные на «черный» день. Второй вопрос прозвучал прозаически: «Есть ли у него автомобиль?» Я ответил, что автомобиля нет. «Так это же Божий человек!» – с удовлетворением воскликнул владыка Хризостом. А он прекрасно знал жизнь подсоветских священников, их порою безудержное стремление к стяжанию.

Глава VII
Переломный год

1974 год стал переломным для всего правозащитного движения. После высылки Солженицына для большинства участников Демократического движения стало ясно – необходимо искать опору не столько на Западе, сколько в СССР. Движение становилось все более разветвленным. При многообразии мнений и направлений среди правозащитников их объединяло неприятие марксистско-ленинских догм. Государство, созданное Лениным и Сталиным, воспринималось как тоталитарное, с которым не могло быть никаких сделок. Бесповоротное освобождение советского общества от чар марксизма-ленинизма началось в середине 60-х годов. Этот процесс не был однородным и захватывал, как правило, интеллигенцию. Хотя среди диссидентов встречались представители рабочих и служащих, наиболее благодарной средой была молодежь, чаще всего студенческая. Огромную роль в формировании Демократического движения играл Самиздат. В конце 60-х и начале 70-х годов Самиздат стал многограннее: появились статьи политического, культурного, этнического, религиозного и философского содержания. Процесс над Синявским и Даниэлем 1966 года, «Белая книга», собранная Александром Гинзбургом и вобравшая в себя все материалы, связанные с этим процессом, вторжение советских войск в Чехословакию в августе 1968 года, поэтическое движение СМОГов (Самое молодое общество гениев) – все это, вопреки репрессиям, способствовало становлению движения, которое значительно позже получило название Демократического. Оно объединило вокруг себя лучшие силы российской интеллигенции в борьбе против советского тоталитаризма. Признанными харизматическими лидерами, несмотря на то что на некоторые аспекты движения они смотрели по-разному, стали Александр Солженицын и Андрей Сахаров. Координаторами – Петр Якир и Виктор Красин. В заключении уже томились первые герои движения – Владимир Буковский, Александр Гинзбург, Петр Григоренко, Павел Литвинов и многие другие.

В центре – Александр Солженицын. На переднем плане – Никита Струве. Париж. Магазин русской книги

30 апреля 1968 года начала выходить «Хроника текущих событий» – машинописный информационный бюллетень правозащитников, выпускавшийся ими в течение пятнадцати лет, с 1968 по 1983 годы. Всего за это время вышло шестьдесят три выпуска «Хроники». Первоначально она замышлялась как информационное издание, сухое и далекое от эмоций. Но заряд информации, который нес в себе каждый номер, был столь значим, что по силе воздействия значительно превосходил лучшие художественные произведения о преступлениях коммунистов. «Хроника» сообщала о закрытых политических процессах, о заключенных спецпсихбольниц и лагерей, о наиболее «выдающихся» следователях КГБ, об обысках и арестах. Собственный печатный орган движения, выходивший тиражом в несколько десятков машинописных экземпляров, венчал тот бродильный процесс, который начался десять лет назад – с XX съезда КПСС.

Владимир Буковский

1968 год был объявлен Организацией Объединенных Наций Годом прав человека, в ознаменование двадцатой годовщины принятия ООН Всеобщей Декларации прав человека. В Советском Союзе этот год начался с судебного процесса над А. Гинзбургом, Ю. Галансковым, А. Добровольским и В. Лашковой – одного из самых громких политических дел брежневской эпохи; он начался преследованиями инакомыслящих, гонениями на людей, поднявших свой голос в защиту осужденных, ужесточением цензурного контроля над литературой. На титульном листе первого выпуска бюллетеня значилось: «Год прав человека в СССР». Чуть ниже стоял эпиграф – текст статьи 19-ой Всеобщей Декларации о праве каждого искать, получать и распространять информацию, а еще ниже – слова: «Хроника текущих событий». Первый составитель бюллетеня, Наталья Горбаневская, предполагала назвать его «Год прав человека в СССР». Название же – «Хроника текущих событий» обозначало жанр издания. В 1969 году на титуле появился новый девиз: «Год прав человека в СССР продолжается». Впоследствии он несколько раз менялся: «Движение в защиту прав человека в Советском Союзе продолжается», «Борьба за права человека в СССР продолжается», «Выступления в защиту прав человека в СССР продолжаются».

Академик Андрей Сахаров

Структура бюллетеня определилась в первых его выпусках. «Хроника» делилась на две части. Первая содержала подробное изложение главных, на взгляд составителей, событий, произошедших между датой, которой был помечен предыдущий выпуск, и датой текущего номера. Вторая состояла из постоянных рубрик, образованных по тематическому и, отчасти, жанровому признаку: «Аресты, обыски, допросы», «Внесудебные преследования», «В тюрьмах и лагерях», «Новости Самиздата», «Краткие сообщения», «Исправления и дополнения». Первоначальная рубрикация увеличивалась и усложнялась за счет новых проблем, попадавших в поле зрения правозащитников. Вскоре появились рубрики «Преследования верующих», «Преследования крымских татар», «Репрессии на Украине». Позже, в начале 1972 года возникла рубрика «Преследования верующих в Литве».

Илья Габай

Неизменным оставался стиль «Хроники»: сугубо фактографический. Неизменной оставалась тематика: нарушения основных гражданских прав и свобод в СССР, выступления в их защиту. Неизменными оставались принципы издания: стремление к максимальной точности и полноте информации, объективность в ее подаче. Составители «Хроники» не объявляли своих имен. В течение первых полутора лет его существования было широко известно, что основной труд по подготовке выпусков взяла на себя Наталья Горбаневская. Ее усилиями были подготовлены первые девять номеров, за исключением, может быть, третьего (в работе над ним активно участвовали Илья Габай и его жена Галина). Трудно сказать, почему в течение этого времени КГБ воздерживался от арестов. Возможно, причина заключалась в том, что нелегко было обвинить в «антисоветской пропаганде» или «клевете на советский строй» информационный бюллетень, беспристрастно и точно излагавший факты. Хроника не призывала к свержению Советской власти, не допускала грубых искажений. После ареста Горбаневской по обвинению в причастности к изготовлению и распространению «Хроники» в разные годы были арестованы: Юрий Шиханович, Петр Якир, Виктор Красин, Габриэль Суперфин, Сергей Ковалев, Александр Лавут, Татьяна Великанова, затем повторно – Юрий Шиханович. Но этот список неполон.

Наталья Горбаневская 1973 г.

Говоря о том, что Демократическое движения объединило вокруг себя лучшие силы, не следует понимать, что возникла некая организация, подобная партии профессиональных революционеров. Формирование партии в условиях тоталитаризма было заранее обречено на неудачу – контроль КГБ над обществом был глобальным: прослушивались телефонные разговоры всех подозрительных с точки зрения органов лиц, перлюстрировалась их переписка. Даже на кухнях российские интеллигенты старались разговаривать шепотом, не без оснований предполагая, что в квартире могут быть установлены подслушивающие устройства. Демократическое движение не было неким партийным монолитом, спаянным единым уставом. Даже редакционная коллегия «Хроники» постоянно менялась, причем вновь пришедшие не ведали о своих предшественниках, а те не знали о своих преемниках. Единственное, что было унаследовано от партии большевиков – это строжайшая конспирация.

Сергей Ковалев

Исследователь правозащитного движения и его участник, Людмила Алексеева, писала: «Между правозащитниками нет формальных связей – ни внутри ядра движения, ни между ядром и «периферией». У них нет ни лидеров, ни подчиненных, никто никому не «поручает» никаких дел, а может лишь сам делать задуманное, если не будет добровольных помощников. Никто не имеет каких-либо обязанностей, кроме налагаемых собственной совестью. Но именно из-за добровольности присоединения к этому братскому ордену люди действуют с самозабвенной активностью, какой не вызвать приказами и понуканием. Эта неформальная структура оказалась наиболее пригодной для советских условий (во всяком случае, на первых порах), показала свою эффективность. Для всякого дела находятся исполнители, вернее – они сами находят себе дело»¹.

Из уст в уста передавались правила – как следует вести себя во время допросов, какие новшества применяются следователями КГБ. Пристально изучались Уголовный и Уголовнопроцессуальный кодексы. Информаторы и распространители «Хроники» разбивались на «пятерки» или «тройки». Их вдохновлял старший, который знал кого-то одного из редколлегии «Хроники». Редко знали друг друга и члены «пятерки». Участники движения внимательно изучали самиздатскую памятку сына Сергея Есенина – Александра Есенина-Вольпина – под называнием «Памятка для тех, кому предстоят допросы». Те, кто прошел школу Демократического движения, с благодарностью вспоминают своих учителей, в том числе и из КГБ. Немногословие почиталось добродетелью. Умение держать себя на допросе – неоспоримым достоинством. Если встречался с друзьями после допроса, то первый вопрос звучал трафаретно: «Сколько времени длился допрос?» Если больше часа – плохо. Это означало, что наверняка наговорил лишнего, и, быть может, следователь сумел тебя «раскрутить». К концу 60-х годов завершилось формирование структуры Демократического движения: «Отсутствие формальных связей между участниками движения не означает отсутствия у него структуры. Каркасом правозащитного движения стала сеть распространения Самиздата. Самиздатские каналы послужили связующими звеньями для организационной работы. Они ветвятся невидимо и неслышно, как грибница, и так же, как грибница, прорываются то тут, то там на поверхность открытыми выступлениями. Существует искаженное представление сторонних людей, что этими открытыми выступлениями исчерпывается все движение. Однако не выступления, а самиздатская и организационная поденщина поглощают основную массу энергии участников правозащитного движения»².

Участие в Демократическом движении таких выдающихся личностей, как Солженицын и Сахаров, появление периодического нелегального издания «Хроника текущих событий» – побудили руководство КГБ к созданию новой структуры. 3 июля 1967 году председатель КГБ СССР Ю.В. Андропов направил в ЦК КПСС записку о целесообразности создания в рамках КГБ самостоятельного управления, которое бы отвечало за борьбу с «идеологическими диверсиями». 17 июля 1967 года Политбюро ЦК КПСС рассмотрело записку Ю.В. Андропова и приняло постановление № П 47/97 об образовании пятого управления КГБ СССР. 25 июля 1967 года был издан приказ председателя КГБ СССР № 0096, согласно которому штат пятого управления определялся в двести одно должностное лицо. Из пятнадцати созданных отделов шесть (все они были созданы в 1967 году) были призваны заниматься проблемами российской интеллигенции.

Генерал КГБ Филипп Бобков

Первый отдел работал по каналам культурного обмена, по творческим союзам, НИИ, медицинским и культурным учреждениям, иностранцам. Второй отдел совместно с Первым главным управлением КГБ (ныне Служба внешней разведки) против центров «идеологических диверсий империалистических государств» должен был пресекать деятельность «националистических и шовинистских элементов», а также «Народно-трудового союза». Третий отдел работал по линии студенческого обмена, студентов и преподавателей. Четвертый отдел занимался религиозными организациями и осуществлял кураторство над церковью. Пятый отдел разыскивал авторов анонимных антисоветских документов и листовок, проверял сигналы о фактах терроризма, а также был призван оказывать помощь местным органам госбезопасности по предотвращению массовых антиобщественных акций. И, наконец, шестой, аналитический, отдел осуществлял планирование и информационную работу, проводил анализ данных об «идеологических диверсиях»: «обобщение и анализ данных о деятельности противника по осуществлению идеологической диверсии. Разработка мероприятий по перспективному планированию и информационной работе». С 1969 по 1983 годы пятое управление возглавлял генерал Ф.Д. Бобков. Именно ему принадлежит мысль об обновлении кадров КГБ. По его заданию сотрудники пятого управления тщательно отбирали среди выпускников столичных ВУЗов наиболее талантливых и предлагали им работу в Аналитическом отделе. Бобкову удалось подобрать команду квалифицированных специалистов, которые на протяжении двадцати лет успешно боролись с Демократическим движением.

Демократическое движение не было однородным. В него довольно рано влились православные неофиты. В первую очередь националистического толка, к которым причисляли Владимира Осипова, основавшего самиздатский журнал «Вече». Считая себя православным монархистом, он объединил вокруг себя различных авторов. В 1971-1974 годах выходил машинописный журнал «Вече», православно-патриотической направленности, – тиражом пятьдесят-сто экземпляров. Он отважно указывал на обложке журнала свою фамилию и адрес. Вышло всего десять номеров. Также Осипов издал один номер журнал «Земля». За издание журналов, признанных «антисоветскими», был арестован в 1974 году и приговорен Владимирским областным судом к восьми годам лишения свободы. Среди его авторов был Геннадий Шиманов, явно недооцененный современниками. Я помню его. Он жил неподалеку от моего друга, поэта Геннадия Айги, и дружил с ним. Он способствовал его крещению, и одно лето они вместе с семьями снимали дачу в Кратово. Он, как и Осипов, считал себя православным, «Домострой» почитал как руководство к действию. Несмотря на семитскую наружность, часто высказывался антисемитски. Критиковал священника Александра Меня, называя его «иудейским потаковником» за то, что в приходе отца Александра было немало евреев, принявших крещение. Был человеком ярко авторитарным, никакой критики в свой адрес он не то чтобы не воспринимал, но просто не слышал.

Позже он вспоминал об Осипове и его журнале, не чуждаясь гиперболизации и облекая свои воспоминания в особый стиль патриотической лексики: «В настоящее время трудно представить себе, чем было «Вече» для его тогдашних читателей. Уже одни только слухи о том, что где-то в Москве издается самиздатский русский журнал, действовали на сознание возбуждающе. Журнал передавали из рук в руки, иногда на несколько дней, иногда только на ночь. Он будоражил умы, привыкшие к господству опостылевшей марксистской мякины и уже приучаемые к тому, что добрую идейную пищу надо искать на процветающем либеральном Западе. Журнал открывал читателям нечто невероятное, о чем было нельзя прочитать даже в самом фантастическом романе: возможность и праведность русской мысли, озабоченной состоянием и судьбою Русского Народа»³.

Он оказался самым востребованным и прочно забытым пророком в России XXI века, мечущейся в поисках идеологии. Еще в начале 70-х годов он начал переосмысливать свой диссидентский путь: «Объединить всех на антисоветской основе» – вот заветная мечта всех антисоветчиков. «Советская власть есть величайшее зло» – это их самый любимый лозунг. Но мы обязаны трезвыми, мы обязаны православными глазами смотреть на вещи. Величайшее зло – это не искать Божией правды и не созидать свою жизнь по этой правде. Будешь искать и будешь строить – и никакая власть тебе в этом помешать не сможет. Советская власть – это не только безбожие и величайшая в мире гроза, это также и некая тайна и орудие Божьего Промысла»⁴. Он первым среди российских диссидентов, задолго до имперских идеологов типа Александра Дугина или Вячеслава Никонова, всерьез заговорил о величии советской империи, противостоящей «прогнившему» Западу. В своих статьях 70-х годов он обращался к советскому руководству, убеждая его отказаться от безбожия и потихоньку, осторожно внушая своим гражданам мысль о существовании Бога. На него смотрели, как на сумасшедшего, как знавшие его диссиденты, так и присматривавшие за ним сотрудники КГБ. Тем более, что в свое время партийным тестем он был помещен в психиатрическую клинику за религиозные убеждения.

Однако именно его идеи были усвоены в новом столетии партийно-чекистским руководством. Но сам пророк не верил в то, что его идеи будут востребованы. «Вот почему будущее советского общества зависело от того, сумеет ли оно избавиться от разъедавших его ядовитых идей, которые превращали его в общество-машину и даже в общество-монстра. Если бы оно сумело избавиться от атеистической удавки и обратиться к самой чистой форме христианства, то советский социализм приобрел бы «второе дыхание». Или, правильнее сказать, ту духовную почву, которая сделала бы его ОРГАНИЗМОМ. В этом случае советское общество раскрыло бы в себе еще небывалые возможности и стало бы началом духовного преображения всего человечества. Не сумев же избавиться от безбожия и других, выраставших из него, ядовитых идей, оно обрекло себя на гниение и гибель, после которой остались на развалинах былого ничего не понимающие люди, бессильно мечтающие о былом. О близком былом или далеком, в зависимости от их уже новейших настроений»⁵.

Другое крыло в Демократическом движении представляли два православных – Анатолий Краснов-Левитин, бывший обновленческий диакон, лагерник, и уволенный за штат священник Сергий Желудков. Оба не только поддерживали диссидентов, но и принимали активное участие в борьбе за права человека в СССР. Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин не старался выглядеть «генералом», не поучал, хотя часто бывал нетерпим. Когда речь заходила, к примеру, о митрополите Никодиме (Ротове), тогдашнем председателе Отдела внешних церковных сношений, он яростно утверждал, что тот не только является полковником госбезопасности, но обожает дома надевать форменный китель и разгуливать в нем. Хотя это утверждение даже тогда выглядело абсурдным, спорить с ним было бессмысленно. Авторитарным был и священник Сергий Желудков. Он буквально взрывался, если кто-то смел в его присутствии непочтительно отзываться о генерале Петре Григоренко, с которым он дружил, или об Александре Солженицыне. Несмотря на то что оба входили в состав правозащитной организации «Эмнисти интернейшнл» («Международная амнистия», которую КГБ квалифицировал как отделение ЦРУ в СССР), они часто не сходились во мнениях. Анатолий Эммануилович называл себя «человеком-скандалом». Иногда он позволял себе высказывать столь критические, а то даже и бранные суждения о мучениках Демократического движения, что его собеседники хватались за сердце. Но ему прощалось многое как бывшему зэку.

Помню приезд в Москву Звиада Гамсахурдиа и Мераба Коставы весной 1974 года. Они создали в Грузии Хельсинскую группу и активно сотрудничали с «Хроникой текущих событий». Благодаря отцу Глебу они смогли остановить епископа Гайоза (Кератишвили), который метил в патриархи после смерти Ефрема. Первая публикация в Хронике была связана с кончиной патриарха всея Грузии Ефрема II в 1972 году и похищением сокровищ Грузинской православной церкви. Главную роль в преступлении, как говорилось в показаниях свидетелей, приводившихся в обращении, сыграл секретарь патриарха, епископ Гайоз Кератишвили: «В 1964 году Г. Кератишвили был зачислен на исторический факультет Тбилисского университета, из которого был исключен за академическую неуспеваемость. До 1968 года он смог перейти лишь на второй курс. По неофициальным сведениям, был исключен за гомосексуализм…

После исключения из университета за помощью он обратился к Ефрему II, который не замедлил зачислить его на III курс духовной семинарии. Благодаря отвратительной интимной связи с Ефремом II эта аморальная личность сразу превратился в церковного деятеля с самым большим будущим… По приказу ректора семинарии, на основании специального медицинского заключения он был исключен из духовной семинарии. Его официально обвинили в гомосексуализме, в отравлении студента Г. Майсурадзе, в клевете и психической неполноценности… Невзирая на это, Ефрем II не смог расстаться с преступником Г. Кератишвили и, к удивлению для всех, принял его личным секретарем. Ефрема II устраивало иметь секретарем такую «редкую» личность… Он хотел иметь постоянно рядом педераста, который без отвращения соглашался на интимную связь с патриархом… Ефрем II собрал вокруг себя нижеперечисленных преступников и педерастов:

а) Епископ кутаисский Р. Петриашвили, уличенный за гомосексуализм в газете «Советская Абхазия».

б) Оболадзе – священник Сионского собора, неисправимый гомосексуалист, взяточник и шпион.

в) Г. Терзиев – священник Петропавловской церкви, педераст, любовник Ефрема II, разбойник… По указанию свидетелей, он грабит даже могилы на Петропавловском кладбище.

г) Чачуа – бывший священник Сионской собора (ныне покойный – убит собственным сыном), активный педераст…

Грузинский патриарх Давид

Епископ Гайоз (Кератишвили) взял на себя уход за больным патриархом Ефремом II, который был обречен на смерть. Добившись полной свободы действия и избавившись от нежелательных лиц, епископ Г. Кератишвили в содействии вышеуказанных преступников произвел взлом сейфа… и похитил драгоценные вещи большого исторического значения.

Похищены уникальные образцы грузинского искусства, спасенные от истребления в течение веков при нашествиях кровожадного Темур-Ленга, Шах-Абаса, Ага-Магомед-Хана и других врагов грузинского народа. Похищены иконы, обрамленные золотой и серебряной чеканкой и самоцветными камнями, драгоценные украшения, церковный инвентарь, старинные книги и другие драгоценности, преподнесенные в дар церкви грузинскими царями… Чтобы замести следы этого преступления, епископ Гайоз (Кератишвили) вырезал и уничтожил из книги учета имущества листы, на которых были перечислены похищенные им драгоценности. Он взломал запечатанный сейф, в котором хранилось завещание, и взамен этого завещания собственноручно составил новое завещание «патриарха», в котором наследником патриарха признавалось желательное для Гайоза (Кератишвили) лицо – митрополит Давид (Девдариани)…

С помощью сообщников Гайоз (Кератишвили) и Давид (Девдариани) составили из числа своих сообщников «Священный синод» и 2 июля 1972 года провели XI церковное собрание, на котором митрополит Давид (Девдариани) был избран патриархом Грузии»⁶. Как говорилось в «Обращении грузинской интеллигенции», прокуратурой был проверен и подтвержден факт хищения ценностей. Однако помощника районного прокурора Д. Коридзе, расследовавшего дело, вызвали в КГБ и предложили не усердствовать, а вскоре и вовсе уволили из прокуратуры. После того как в автокатастрофе погиб один из свидетелей, а с остальными серьезно поговорили в КГБ, дело заглохло. Никто не ожидал, что публикация в «Хронике» приведет к таким последствиям – осенью 1972 года был снят со своего поста первый секретарь Грузии Василий Мжаванадзе. На его место был назначен генерал КГБ Эдуард Шеварнадзе, который устроил масштабную чистку не только в партийных органах – в первые пять лет его пребывания на новом посту было арестовано более тридцати тысяч человек, половина из них – члены КПСС. Еще сорок тысяч были освобождены от своих постов. Чистка коснулась и Грузинской Церкви – исчез епископ Гайоз, а спустя пять лет скончался патриарх Давид VI.