Текст книги "Ключ от Снов"

«Да это же – лунная дорожка!», – поразился Ян. Он прежде всегда считал, что лунная дорожка может быть только над текущей рекой, что она не может, подобно радуге, раскинуться меж берегами, да еще и улечься на речном льду как тропинка, проторенная невесть кем. Теперь он уже не видел и луны в небе – она погасла, оставив в вышине только мелкую соль гаснущих звездочек, рассыпанную над лесом. Небо уже посветлело, наверное, уже пришел рассвет, невидимый в белом небе зимы. Лишь кое-где в небесах медленно ползли чернильные ночные тучи, которые шаловливо разрывали в клочья высокие ветра. И Коростель вспомнил слова Травника.

– А если смерть все-таки окажется хитрее, Симеон? – спросил он тогда в лесной избушке на проклятом острове раненого друида. – Возьмет и перекроет тебе все пути отступления, каждую лазейку, что тогда?

Ему в ту минуту казалось, что он припер-таки друида к стенке.

– Что тогда? – усмехнулся Травник, а глаза его на мгновение заблестели.

– Тогда ступлю на лунную дорожку, – сказал Симеон. – И стану подниматься понемножку!

Так что же это значит, чуть не воскликнул Коростель, забыв о притихших за спиной воинах, забыв вообще обо всем на свете. Выходит, это ко мне уже подступила Смерть? И лунная дорожка – ее предвестница? Но я-то ведь еще жив? Я – жив?!

«Ты жив, а это – главное», – отозвалась память его сгоревшего дома. И Ян всхлипнул и шагнул на сияющую дорожку.

Он не знал и не помнил потом, побежали за ним чудины или так и остались на берегу, охваченные суеверным ужасом; пускали ли вслед ему стрелы, надеясь достать хоть так ускользнувшего от них проклятого колдуна; посылали ли проклятья ему вслед или в страхе разбежались, увидев, как человек вдруг окутался сиянием и растаял в жутком огне злой луны, которую этот чародей умудрился заставить служить себе. Ян шел как во сне, не видя ни сияющего льда под ногами, ни призрачных теней по бокам дорожки, что-то шепчущих, окликающих его и тихо смеющихся вслед. Он перешел по лунной дорожке на тот берег и едва ступил на сухой прибрежный лед в кустах высохшего тростника, как его тут же оставили все чувства. Ян ничего не слышал, не видел, не ощущал, не знал, не хотел. Его тело уже не слушалось ничего и никого, желая лишь одного – отдохновения. Коростель почувствовал, как лес и берег бешено закрутились у него перед глазами, а сияющая дорожка стала стремительно сворачиваться под ногами. А в следующее мгновение Ян уже лежал на снегу, и глаза его закрывались сами собой – так тихо, но неуклонно убаюкивала его магия Другой Дороги, берущей свое начало из лунного света.

Охотник-саам что-то залопотал, показывая рукой своим товарищам туда, где только что пролегала лунная дорожка. В этом месте на реке вспухла широкая черная полоса, по ней быстро побежали огромные трещины, и через миг от одного берега до другого вскрылся лед. Река вздрогнула, просыпаясь от ледяного плена, огромные льдины вздыбились, и, освобожденная, хлынула темная речная вода. Она быстро топила льдины, и река возбужденно дрожала в ожидании забытого и удивительного чувства, которое в полной мере знакомо только движущейся воде – течения.

Лунная магия усыпила не только Яна, но и Пипку, пригревшегося у него на груди. Поэтому когда Коростель, наконец, открыл глаза и с удивлением огляделся, мышонок по-прежнему продолжал спать. Вокруг уже было очень светло – стояло то ли позднее утро, то ли ранний полдень. Обернувшись на реку, Коростель увидел пустой противоположный берег. Да и кто бы рискнул переправляться сейчас через реку, которая разрушила свой ледяной панцирь и теперь задумчиво поигрывала толстыми и широкими льдинами, словно решая, ожить ли ей окончательно или же вновь погрузиться в сладкий зимний сон.

Что ж, сказал себе Коростель, мне, наверное, уже никогда не понять, что же произошло со мной на этой реке. Тогда что и остается, как не положиться на судьбу? Он отряхнулся от тростниковой пыли, проверил за пазухой ключ и мышонка, который, видимо, решил выспаться на всю жизнь вперед, и зашагал в лес.

В чащах отчего-то сильно пахло дымом и гарью. Видимо, где-то слева сквозь лес прошел нешуточный пожар. Коростель на миг призадумался, мог ли это перекинуться сюда огонь от его дома, но тут же отбросил это предположение. Слишком широка была река, да и от дома до реки вряд ли донес бы искры даже самый настойчивый и самоуверенный ветерок. Поэтому не думай об этом далеком лесном пожаре, сказал он себе, а думай обо всем остальном, что ты должен решить и узнать в том городе, где тебя будут все ждать.

И Коростель побрел вперед, забирая все дальше вправо. Он не знал, что в тот миг слева от него, совсем недалеко, в сгоревшем лесу, усеянном мертвыми деревьями и телами убитых северных воинов, остались его друзья – Травник, Эгле и Март. Но Яна уже властно вела его судьба, а друидам только еще предстояло ухватиться за спасительную руку справедливого провидения.

ГЛАВА 12
ОГОНЬ И ВОСК

– Ты ведь мне снишься, бабушка, правда? – пролепетала Эгле. Она знала, что это не могло быть ничем иным, кроме как сном. Последним, что она помнила, было падающее дерево, больно хлестнувшее ее ветвями, прежде чем на нее обрушился тлеющий ствол. Но, удивительное дело: сейчас она совсем не чувствовала боли, хотя сквозь ткань плаща на плече и боку темнели и ширились влажные пятна. Старая Ралина тоже не обращала на них никакого внимания, хотя в бытность их жизни в Круге, во Вдовьем скиту, друидесса весьма болезненно реагировала на ее малейшие царапины и ссадины на коленках – неизменные спутники веселого и непоседливого девчоночьего нрава. Они сидели у костра, грелись и смотрели на тихую игру багрово-черных углей. Как она здесь очутилась, Эгле не знала и не могла вспомнить, сколько ни напрягала свою девичью память.

– Это не сон, – улыбнулась старая друидесса. – Ты – в безвременье.

– Разве такое может быть? – пожала плечами Эгле, и ей показалось, как где-то далеко, внутри нее откликнулось раненое плечо, заныло и задергало. Ралина внимательно посмотрела на нее, и боль сразу утихла, словно тело девушки, пробудившись на миг, уснуло вновь.

– Очень редко, – согласилась прабабка. – Почти никогда. Разве что только в последние минуты жизни.

– Значит, я, наверное, умираю, – безучастно проговорила Эгле. Ей почему-то было сейчас безразлично, что будет с ней, потому что больше не существовало ничего, кроме этой ночи, теплого костра и глубоких, завораживающих и по-прежнему таких строгих глаз той, что в жизни заменила ей и отца, и мать.

– Нет, милая, ты будешь жить долго, – улыбнулась старая волшебница молодой. – Ухожу я.

– Я в это не верю, – возразила Эгле. – Ты уже столько раз уходила, бабушка Ралина, столько раз я получала известия о том, что ты пропала или погибла… Ты – вечная, ты – моя вечная, строгая бабушка Ралина, и будешь со мной всегда.

– Все так, внученька, все так… – прошептала друидесса, и глаза ее на мгновение увлажнились. Но затем старуха сердито тряхнула головой, словно отмахиваясь от капель надоедливого дождя, и глаза ее сверкнули.

– У нас мало времени, моя милая. Поэтому ты должна выслушать то, что я сейчас собираюсь тебе сказать.

– Разве мы куда-то спешим? – завороженно, как во сне, пробормотала Эгле.

– Да, только отныне наши пути разойдутся. Но прежде – выслушай, потому что мне нелегко будет об этом рассказывать.

– Хорошо, бабушка, – пролепетала Эгле. – Тогда ты говори, а я буду тебя слушать. Но только, пожалуйста, поскорее – меня отчего-то ужасно клонит в сон.

– Это не беда, – вновь ласково улыбнулась Ралина. – Даже если ты уснешь, ты все равно будешь меня слышать. Хорошо, мой птенчик?

Эгле кивнула, и Ралина, подсев к внучке поближе, взяла ее за руку. Молодая друидка шевельнула пальчиками, отвечая на ласку, но старая волшебница мягко и в то же время настойчиво заставила ее распрямить ладонь и легким движением сняла с безымянного пальца внучки маленькое колечко из тусклого белого серебра. Эгле вопросительно взглянула на друидессу, но та успокоительно кивнула ей.

– Время этого колечка уже на исходе, моя милая. Ты выросла, и должна приобщиться к другой мудрости и, увы, к совсем другой печали. Их ты не разглядишь ни в каком зеркале, даже – если это самый большой осколок.

– Ты… знаешь? Да, бабушка? – глаза Эгле стали круглыми как две темные пуговицы.

– Что ты заглядывала в Зеркало Валанда? Конечно…

Старая друидесса улыбнулась, но по ее лицу на мгновение пробежала тень, словно легкий ветерок шаловливо вспенил и без того волнующуюся водную гладь.

– Значит, от тебя действительно ничего нельзя скрыть, – покачала головой девушка и виновато опустила голову.

– А ты разве сомневалась? – усмехнулась старуха. – У любого, кто хоть раз глянул в зеркало Валанда, навеки поселяется в глазах его свет. И еще – печаль.

– Да, ты права, бабушка Ралина, – прошептала Эгле. – Печаль такая, что, кажется, горше нет.

– Как бы ни было горько в твоей жизни, мой птенчик, всегда найдется еще большая, еще горшая тоска, – возразила старая друидесса. – И то, что ты сейчас узнаешь, может оказаться для тебя трудным испытанием.

– Я слушаю тебя, милая бабушка, – кивнула Эгле и непроизвольно всхлипнула. Друидесса поджала губы.

– Ты ведь не знаешь своих родителей, верно?

– Ты для меня и мать, и отец, и семья, и друзья, – проговорила Эгле и слабо улыбнулась – слова, некогда казавшиеся ей такими важными и чуть ли не священными, теперь выглядели ничего не значащей, заученной фразой.

– Так будет не всегда, и ты это знаешь, – ответила друидесса. – Но я хорошо помню твою мать.

– Ты всегда рассказывала мне о ней, когда я тебя просила, – прошептала девушка.

– Тогда приготовься услышать то, чего я тебе не говорила еще никогда, – сурово проговорила Ралина и взяла ее руку в свои сухие и холодные ладони.

– Твоя мать умерла при родах, и ты это отлично знаешь, – сказала друидесса и прикрыла глаза. – Твой отец был достойный человек, но так случилось, что он погиб всего лишь за несколько недель до твоего появления на свет, птенчик. Боюсь, что его смерть ускорила роды и их… печальный исход. Твоя мать, и я сейчас это знаю, не хотела жить. Она больше не видела в своей жизни смысла.

Эгле была бледна как бумага. Ралина открыла глаза и остро посмотрела на внучку.

– Мужчина значит очень много для женщины, тем более – любимый. Много – но не все, девочка. После откровений, подсмотренных в осколке Зеркала Валанда, ты, похоже, это тоже поняла.

– Я очень любила Збышка, бабушка… – прошептала Эгле. – Но в Зеркале я увидела другого. А ведь стекла Валанда не ошибаются, верно?

Некоторое время друидесса испытующе смотрела на внучку, после чего покачала головой.

– Стекла тоже ошибаются, но – реже. А вот люди – чаще.

– Почему ты заговорила об этом вновь, бабушка? – упрямо вздернула подбородок Эгле. – Мы уговорились с тобой раз и навсегда – больше об этом не говорить. Мне так… легче.

– Тебе-то? Пожалуй, да, – согласилась старая волшебница. – Но послушай, что я тебе скажу, и, быть может, ты изменишь свое мнение. Ты появилась на свет в Круге, во Вдовьем скиту. Это – место твоего рождения. Так думают все.

– А разве… это не так? – удивилась Эгле, на лице которой все еще оставалась тень досады от упоминания имени молодого друида.

– И так, и нет, – молвила Ралина. – Когда у твоей матери начались схватки, повитуха осмотрела ее – твоя мать к этому времени уже лишилась чувств – и сказала мне, что роженица вряд ли выживет. Ошибки быть не могло – эта почтенная женщина была мастерицей своего дела. Она пользовала всех женщин Круга, что были на сносях, и я поверила ей безоговорочно. Кроме того, – друидесса вздохнула, – я обратилась к магии и увидела у твоей матери прерывающуюся линию судьбы. Разрыв увеличивался с каждой минутой, и уже никто не был в силах соединить ускользающие концы жизни. Твоей матери оставалось жить несколько минут. И тогда я решилась – и перенесла ее на Другую Дорогу.

– Ты сумела открыть Другую Дорогу? – со страхом и недоверием воскликнула молодая друидка.

– Мне не было резона ее открывать, – усмехнулась старая друидесса, – у меня есть своя.

– Разве это возможно? – Эгле была поражена.

– Как видишь, – сухо молвила старуха. – Это – достояние каждого властителя Круга, и я – не исключение. Я получила Другую Дорогу, когда была избрана и прошла испытания. Всего лишь одно короткое заклинание.

Друидесса горько усмехнулась: видно было, что это воспоминание напомнило ей о чем-то трудном и горьком, что сопутствовало Ралине всю ее долгую и многотрудную жизнь.

– Так или иначе, я перенесла твою умирающую мать на Другую Дорогу, в надежде, что здесь время всегда течет медленнее, и я успею что-то предпринять. Сейчас-то я, конечно, понимаю, моя милая, что это был поступок, продиктованный скорее безумием, страхом и отчаянием утопающего, что хватается за любую попавшуюся соломинку, нежели рассудком или здравым смыслом. Но то ли удача была в тот день на моей стороне, то ли так уж легли тогда карты судьбы, но все решил случай. Заклинание было столь сильным, видимого, от моего ужаса и отчаяния, что Другая Дорога буквально выбросила нас, как камень из пращи, в один из весенних заповедных Лесов служения друидов. Твоя мать к этому времени уже еле дышала… А на берегу реки, что протекает по границе Апрельского леса, где и очутились мы с твоей матерью, лежала другая женщина. Она была вся в крови…

Я поначалу дико испугалась, подумав, что в заклинание вкралась какая-то ошибка, и кто-то из нас двоих раздвоился. Но одного взгляда на нее мне было достаточно, чтобы убедиться: это – чужая женщина, которую я никогда в жизни не видела. Вид ее был ужасен: сначала я подумала, что это – утопленница, но потом увидела, что тело женщины – она была, как это сейчас принято говорить, «средних лет» – было сильно обожжено, а на шее зияла глубокая рана, я так поняла, от какого-то рубящего оружия. Приложив ухо к ее груди, я услышала редкие удары сердца – она была еще жива, но, видимо, уже на последнем издыхании. Как она попала на Другую Дорогу, почему ее вынесло туда же, где очутились и мы с твоей матерью – размышлять было некогда. Представь мое положение: насмерть перепуганная, уже почти ничего не соображающая волшебница между двух огней – двух умирающих женщин, одна из которых – моя беременная внучка, и она вряд ли уже могла разродиться.

Эгле покачала головой, пораженная услышанным в самое сердце.

– Я вновь бросилась к твоей матери, у которой к тому времени уже пошла кровавая пена изо рта, и мгновенно поняла: ребенку родиться не суждено. Что мне было делать?

– Спасать нерожденного ребенка? – с ужасом прошептала Эгле.

– Больше ничего просто и не оставалось, – горько проговорила друидесса. – Я выхватила нож и рассекла чрево твоей матери. Да-да, – усмехнулась старуха, видя, что Эгле непроизвольно прикрыла рот ладонью. – Надо заметить, что у меня получилось ловко, совсем как у прирожденной повитухи. Когда я тебя выхватила, как горошину из стручка, ты была вся в крови. Между прочим, так всегда бывает с новорожденными, чтоб ты знала на будущее. Но я не услышала ожидаемого крика и плача младенца и тут же принялась отчаянно шлепать, трясти и вертеть тебя во все стороны, как куклу, проклиная и свою неопытность, и злую судьбу.

– Вот, значит, с каких пор ты повадилась меня шлепать, – прошептала Эгле, пытаясь улыбнуться, несмотря на стоявшие в ее глазах слезы.

– Точно так, – согласилась старая волшебница и лукаво подмигнула внучке, однако вновь в мгновение ока помрачнела. – Я поняла, что с тобой что-то случилось во чреве матери, когда нас несла Другая Дорога, и сейчас я потеряю и ребенка. Как я тогда ругалась, если бы ты знала, птенец! Я проклинала и солнце, и луну, и звезды, и все, что мне только приходило на ум и на язычок! Думаю, этот грех предстоит отмаливать еще не одному поколению после меня и тебя. Но, так или иначе, дав волю чувствам, я все-таки пришла в себя – нужно было действовать, и как можно быстрее. И я, скорее, в приступе отчаяния произнесла заклинание Жизненной силы Души. Я тебе однажды о нем рассказывала.

Эгле молча кивнула, во все глаза, со страхом и восхищением, глядя на старую волшебницу.

– Мне почудилось, что на последнем слове магической формулы даже сверкнула какая-то молния, но мне уже было не до того. Я прижала тебя губами ко рту твоей матери, надеясь, что я добудилась до жизненной силы ее души, и та перетечет в тебя и спасет. Но текли секунды, ты уже начинала синеть, и я поняла: заклинание не подействовало, или подействовало уже слишком поздно. Твоя мать умерла. Я воздела очи к небу, готовясь заорать что-то уж совсем неслыханное…

Друидесса зябко поежилась и подбросила в костер толстую ветку, которая тут же вспыхнула, осветив аскетичное лицо рассказчицы и глаза во все лицо ее пораженной слушательницы.

– И тут я услышала стон. Я обернулась и увидела, что это стонет умирающая женщина на берегу, в каких-то десяти шагах от меня. Не знаю, как я на это решилась, кто меня надоумил, свет ли, тьма ли, но я уже была как безумная. Подхватив тебя как куклу – ты уже и так болталась в моих руках как тряпичная безвольная кукла, я, идиотка и неумеха, опрометью кинулась к этой женщине, на ходу твердя про себя и проглатывая слова заклинания.

Эгле издала тихое восклицание, но старуха властным жестом остановила ее.

– Дай мне договорить. Иначе ты этого уже не узнаешь никогда. Я сделала то же самое: раздвинула губы этой женщине, лезвием ножа разжала ей зубы – помню, они были плотно стиснуты – и прижала тебя к ее губам. И через минуту ты заорала, как резаная, можешь себе представить?!

Эгле кивнула и тут же разрыдалась. Старая волшебница взглянула на внучку с сочувствием, но успокаивать не стала, терпеливо ожидая, когда само собой схлынет это безудержное половодье чувств.

– Жизненная сила души этой незнакомой мне женщины вошла в тебя и дала тебе жизнь наравне с силой жизни, данной тебе твоей матерью. Они и умерли, по-моему, почти одновременно: словно успокоились, что дело сделано, и обе испустили дух… А я осталась одна с тобой на руках, а ты орала так, что можно было оглохнуть, ты оглашала своим громогласным криком весь лес!

Друидесса вдруг тревожно взглянула на костер и быстро пробормотала.

– Похоже, мне придется поторопиться – огонь уже угасает. Это – необычное пламя, моя внученька. Когда оно умрет совсем, мы с тобой, мой милый птенец, будем вынуждены расстаться.

– Значит, это все-таки сон, – одними губами прошептала девушка.

– Можешь считать и так, – согласилась Ралина. – Ведь ты пока не чувствуешь боли телесной – только муки души. Дальше уже все было проще. Я похоронила женщину, давшую тебе жизненную силу своей души, в этом лесу. После двух заклинаний такой силы и открытия Другой Дороги мне еле хватило сил, чтобы просто вынуть кусок земли и вернуть его обратно, упокоив тело несчастной. А мне еще надо было попытаться вернуться в скит и унести с собой тебя и тело твоей матери. Я с трудом вернула ему первозданный вид, омыла кровь и пустилась в обратный путь. Как мне удалось тогда вернуться, я не знаю и до сих пор.

Друидесса помолчала, задумчиво глядя на угасающий огонь.

– Твою мать похоронили в Круге, и когда ты немного подросла, я первым делом отвела тебя на ее могилу, где и рассказала, что могла. Правды, конечно, там было мало…

Когда тебе исполнилось три года – а это возраст, когда человек впервые начинает полноценно ощущать себя в окружающем его мире, у тебя вдруг стали светлеть волосы. Я забыла сказать тебе, что та, вторая твоя родительница, была светловолосой. Я испугалась тогда, что ее душа начинает брать в тебе верх, а я тогда еще не ведала о ней ничего, хотя и приложила немало сил, чтобы разузнать, что случилось в тот день на Другой Дороге. Но спустя год твои волосы вернули свой цвет. Твой нынешний цвет, и теперь ты такая, как была и при рождении – у тебя на головке уже с первого дня сразу начали пробиваться черные волосики.

– Бабушка, – тихо сказала Эгле. – Ты ведь тоже не знаешь одной вещи… Я тогда не поняла этого и решила забыть, а сейчас снова об этом думаю.

– О чем ты, моя девочка? – ласково спросила старая волшебница, лицо которой озаряли последние отблески тающего огня.

– Там, в Зеркале… Когда я глянула в него, я вдруг увидела себя… светловолосой. Я еще удивилась и не сразу себя признала, а потом решила, что это просто в зеркале так отсвечивало.

– Зато темный силуэт рядом с тобой ты сразу разглядела, а, егоза? – усмехнулась Ралина.

– Что это значит, бабушка? – тревожно спросила Эгле, все еще потрясенная и подавленная всем услышанным от самого дорогого ей человека на свете.

– Я не знаю, моя змейка, – покачала головой Ралина. – Но зато я теперь знаю, кто была та женщина. Может быть, в этом и лежит ответ, который тебе предстоит искать самой.

– Кто, кто же она была?! – воскликнула Эгле и тут же осеклась, устыженная столь бурным и внезапным проявлением собственных чувств.

– В Круге был друид, которого я считаю одним из величайших людей из тех, что когда-либо приходили к Истине служения Лесу, – молвила Ралина. – Его звали Камерон, и ты о нем наслышана. Ваш Травник – его ученик, и Камерон однажды спас Травнику жизнь, когда тот был еще мальчишкой-несмышленышем. Но у Камерона был еще один ученик, быть может, самый главный и дорогой его сердцу. Он был потомком угасающего рода властителей одного из захудалых северных королевств. Его звали Рагнар.

– Рагнар? – удивилась Эгле. – Ну и дела…

– Камерон взял его в Учение, выучил, и Рагнар стал его правой рукой, – продолжила свой удивительный рассказ друидесса. – Несколько раз они спасали друг друга от верной смерти. Но однажды наемные убийцы Ордена, которому Рагнар со своим учителем насолили немало, все-таки отыскали Рагнара и его семью. У него к тому времени был маленький сын.

Силы были неравны, убийцы проникли в его дом, и в схватке Рагнар едва не погиб. Защищаясь, он в отчаянии применил магическую защиту, которая выбросила его и его жену на Другие Дороги. На разные Дороги, – добавила друидесса и печально покачала головой. – И поэтому Рагнар так и не нашел своей жены, да и времени прошло уже немало – Камерон отыскал его и еле спас от ран, которые для любого другого человека, не знакомого и не приобщенного к магическим искусствам, оказались бы смертельными. Рагнар бросился на поиски жены сразу, едва только встал на ноги, но к тому времени прошло уже полгода… Мне неизвестно, узнал ли о том, что случилось с его женой, его учитель Камерон, лучше всех знавший Другие Дороги еще с молодости; рассказал ли он Рагнару все, что ему было известно, но я знаю одно: друид сделал так, что сын Рагнара, чудом оставшийся целым и невредимым, исчез из города, и убийцы его не нашли. А деревню, куда мальчишку поместили на воспитание доверенные люди Камерона, он не назвал даже Рагнару. Во всяком случае, я думаю, что так оно и было.

– Но ведь это жестоко! – воскликнула Эгле. – Зачем ему это было нужно?

– Затем, что у Рагнара был брат, – тихо ответила Ралина. – Брат по имени Сигурд. Птицелов.

Эгле даже вскочила от неожиданности.

– Духовный сын магистра Ордена, – продолжила друидесса. – И его прилежный ученик, очень скоро превзошедший в магических искусствах своего учителя. В результате Сигурд-Птицелов утратил свой внутренний человеческий облик, свою человеческую сущность, сохранив, однако, при этом прежнее человеческое обличье.

. Старуха строго взглянула на свою внучку снизу вверх, и та послушно опустилась возле нее у костра, в котором уже только угли посвечивали в темноте нездешней ночи.

– Камерон очень боялся, что Сигурд узнает о том, что Рагнар остался в живых, отыщет его и, следя за братом, захватит его сына. Птицелов вообще большой любитель подергать за ниточки, хотя, наверное, не меньше любит и привязывать их к людям. Поэтому Камерон принял кое-какие меры к тому, чтобы Сигурд оставался в уверенности, что его брат мертв. А мальчишку тем временем держали в неведении относительно судьбы его родителей и воспитывали сиротой в глухой литвинской деревне, между прочим, совсем недалеко от Аукмера. Понимаешь? Возле города, где он родился, где до сих пор стоит дом его детства, стены которого, быть может, еще помнят его отца и мать.

– Это несправедливо, – тихо, но упрямо заявила девушка. – Это – обман.

– Может быть, – согласилась старая волшебница. – Но к тому времени у друида Камерона изменились жизненные цели. Он решил выйти из войны и интриг королей и князей, уйти на север, поселиться там и врачевать от хворей простых людей в землях своих недругов. Однако он не был настолько наивен, чтобы не предполагать, что его будут активно искать шпионы Ордена, которые рано или поздно должны были обратить внимание и на то, что творится у них под самым носом. И они с учеником решили, что Рагнар останется продолжать под видом Камерона его дела на востоке и севере, а Камерон уйдет на север под чужим обличьем. Так и поступили. И так продолжалось, пока Птицелов не убил Рагнара, думая, что перед ним – Камерон. И не зная, что он попытался привести к смерти своего старшего брата.

– Так ведь Рагнар остался жив! – вытаращила изумленные глаза внучка.

– Не совсем так, – уклончиво ответила друидесса. – Впрочем, ты скоро сама все узнаешь. Дело в другом: сын Рагнара, который жив и здоров и по сей день, приходится тебе… Теперь я даже и сама не пойму, кем он тебе приходится, – озадаченно пробормотала друидесса.

Эгле затаила дух.

– Тут надо понимать суть заклятия Жизненной силы Души, – пробормотала старая волшебница. – Если она перешла к тебе как поддержка, только подкрепив твою жизнь, то этот парень сейчас приходится тебе что-то вроде сводного брата. Не по крови, заметь, но по духу, что ли. По душе. Не знаю, я сама сколько раз задумывалась, но так и не пришла к пониманию этого до конца, – призналась Ралина. – Но если Жизненная сила Души матери этого парня вошла в тебя на равных с… твоей душой? Я и на минуту не могу представить, что в тебе живет единственная душа, данная тебе этой женщиной! – едва не закричала Верховная друидесса балтов и полян. – И на минуту! Этого не может быть.

Она помолчала и вдруг неожиданно с грустью улыбнулась.

– Но если она присутствует в тебе на равных, то ты этому человеку – чуть ли не мать. По духу, – поспешно добавила она, видя, как у ее внучки открывается рот. – В этом, кстати, нет ничего плохого, кроме, думаю, известных запретов, на которые, к примеру, волшебники вообще не обращают внимания, но люди придают им чуть ли не священное значение.

– Ты имеешь в виду брак? – спросила волшебницу внучка, к которой, похоже, в один миг вернулось ехидство, в немалой степени свойственное этой натуре.

– И да, и нет, – быстро проговорила волшебница. – Главное здесь в том, что этот парень – известный тебе Ян по прозвищу Коростель.

Эти слова поразили Эгле как гром среди ясного неба. Она остолбенела и почувствовала, что навряд ли теперь когда-нибудь сможет выговорить хоть одно слово.

– Ты ведь, кажется, испытываешь симпатии к этому парню, верно?

– Я… не знаю… – смешалась Эгле. Эта бабушка всегда умудряется все знать, даже то, что подчас и ей самой еще пока не ясно, в сердцах подумала девушка, чуть не рассмеявшись, и вдруг ей стало холодно и страшно. Она неожиданно поняла до конца, почему старая друидесса вдруг решила открыть ей эти тайны, и ледяной озноб пронизал все ее существо до самого дна души. Она зябко повела плечами и в растерянности оглянулась.

– Где мы, бабушка Ралина?

– Это наш с тобой последний разговор, – вздохнула старая волшебница и поднялась с маленького отесанного пенька, которых вокруг было натыкано в изобилии вместо стульев. – Прощальный… – добавила она. – В известном смысле меня с тобой уже нет.

– Но ведь я вижу тебя и осязаю, – робко подняла на нее глаза внучка.

– Это – только видимость. Иллюзия, – улыбнулась друидесса. – Но это не страшно. Мне не страшно уходить сейчас. Сейчас, когда у меня есть ты. Такая…

Последнее слово друидесса произнесла с чувством нескрываемой гордости, и это была гордость за нее, Эгле, маленькую и жалкую девчонку, знающую лишь несколько простеньких заклинаний и не осознающая еще себя как подобает волшебнику в этом запутанном и жестоком мире.

– Ну-ну, – ласково подбодрила ее уходящая из мира людей волшебница. – Я за тебя спокойна. Ответь мне лишь: что ты думаешь обо всем этом? О Яне?

– Не знаю, – покачала головой Эгле. – Мне он очень нравится… нравился… – сама не зная почему, поправилась она. – Но теперь мне кажется, что это чувство было какое-то странное… словно он казался мне каким-то маленьким, беззащитным… все время хотелось его ободрить, поддержать.

Она замолчала, а затем исподлобья взглянула на старуху с затаенным ужасом.

– Ты думаешь, бабушка, это чувство такое…

– Материнское? Это ты хочешь сказать? – друидесса чуть не расхохоталась. – Ну, сама подумай, откуда этому взяться в тебе – молодой, глупой, непослушной девчонке, за которой самой нужен глаз да глаз? Разве такое может быть?

– Наверное, не может, – тихо произнесла девушка.

«Смятение чувств», – подумала старая волшебница. «Это ничего. Она сама найдет для него выход, а я только ее слегка подтолкну. Я знаю, что этот путь светел. А на другие меня уже не остается».

– Вот видишь, мой птенчик, моя ласточка, моя глупая дурашливая змейка! – улыбнулась Ралина, собрав все свои ускользающие силы души и тела. – На свете не бывает такого. Просто не бывает. Поэтому будь покойна – это вовсе не то, что ты подумала, – солгала она, может быть, впервые в жизни – от чистого сердца и с твердой уверенностью, что эта ложь – непременно и исключительно во благо. И тут же почувствовала, как в глазах у нее на мгновение потемнело, а затем – снова и снова.

«Вот оно», – с грустью подумала Ралина. «Вот как оно бывает на самом деле. Тьма застилает глаза и душу. Она все-таки остается последним в жизни, эта тьма. Но может быть, свет будет потом? Посмотрим…»

– Что с тобой, бабушка: – Эгле тревожно смотрела на друидессу, ей только что показалось, что та слегка покачнулась.

– Ничего, моя хорошая, – медленно проговорила Ралина сухими, стремительно белеющими губами. – Теперь тебе нужно будет уйти, но помни: возможно, сегодня ты, наконец, увидишь свою судьбу. Того, кто привиделся тебе тогда, в Зеркале Валанда, только лишь темной фигурой. Мне даже кажется, что этого человека ты уже видела прежде, и не раз. Порой… – старая друидесса почувствовала, что сердце ее тихо начинает куда-то опускаться, и судорожно вздохнула, ловя остатки сил. – Порой темное – это не то, что нам кажется. Порой это просто – кусочек света, всегда освещенный другим светом, неизмеримо большим, и оттого – не столь заметный на его фоне. Но зато он хорошо виден во тьме. Попробуй в этом темном разглядеть чистое, искреннее и доброе. Я думаю, ты сможешь…