Текст книги "Вне рубежей"

Параллельно с засадой эти хлопчики меняли точку базирования. Полевые – правофланговый дозор. И если радист шел с правофланговыми и пер КВ-станцию, то их костяк при куда как малопривлекательном заплечном железе топал в пятнадцати-двадцати метрах позади передового дозора.

На нас сейчас ехал трамвай, который не любит сдавать назад, не объезжает и не церемонится, а едет дальше.

ПОЛЬША, начало 80‑х годов

Время незаметно перевалило за полдень, понеслось под откос, и вот уже трое советских опрятных и голодных мужиков прошивали пространство на переходе от офиса-страдальца до стойки регистрации.

Справа от них за стеклянной стеной развернулся во всю ширь погожий, сияющий и несколько иной – забугорный – день, привнеся свои коррективы в общее морально-политическое разложение. Картина слева также потворствовала: на яркой и веселенькой многорядной пластмассе мирно ожидали своего часа послеобеденные инограждане – слушали объявления, читали местную прессу, поедали мороженое, воспитывали немногочисленных детей и просто паслись по соседству с чемоданами.

Невзирая на тлетворную праздность окружающей среды, стремительные советские мужики, чуждые мимикрии, блюли строгую субординацию следования в затылок: Виктор Аэрофлотыч вел, Григорий Федорович поспешал. Мы с Терминатором снова катились в почетном хвосте, но, плюс ко всему прочему, отставали и слаженность строя ни шагом, ни отмашкой не поддерживали. Спешить, в принципе, было некуда.

Легкого жужжания мозговых биотоков, вызванного процессом урегулирования межведомственного конфликта, уже не наблюдалось. Как ни странно, с грехом пополам восторжествовала истина: в обмен на расписку Григорию Федоровичу пришлось-таки раскошелиться и со вселенской грустью во взгляде расстаться с частью золотовалютного свободноконвертируемого запаса родины, какими-то шутниками метко нареченного «коман-дирюмочными».

Но безотносительно к внутреннему миру давеча пошатнувшийся внешний облик страдальца поистине радовал: полуоторванный рукав рубашки скрывал пиджак, разбитые очки покоились в портфеле, а синяк на лбу умело заретушировала Мила.

К сожалению, долго наслаждаться вольнопереходным времяпрепровождением не довелось. Притормаживая рысь, Григорий Федорович обернулся, подождал и продолжил шествование уже рядом, застрочив в самое ухо:

– Можар, из-за нервотрепки я не провел инструктаж по прохождению погранконтроля. Так что вкратце…

Запыхавшись, помедлил, собрался с мыслями – и:

– Как вы понимаете, оперативная обстановка изменилась. Теперь мы – граждане Венгерской Народной Республики. Поэтому необходимо вести себя более по-венгерски, что ли. Народ соцлагеря сильно отличается от нашего. Чем-то, но отличается. Надеюсь, вы меня поняли.

– Да-да, Григорий Федорович. Опыт есть. Все будет в порядке.

Кивнув, Григорий Федорович быстренько попрекнул: «Не отставайте», затем резво прибавил шаг, дабы «не нарушать» на маршруте.

Я же, в свою очередь, призадумался и попытался уловить в обстановке некую оперативность, но ничего, кроме вражьих купюр и безупречных бумажек во внутреннем кармане, не обнаружил. Обстановка как обстановка. Другое дело, что рекомендация «вести себя по-венгерски» несколько смутила. Наш внешний облик на данный момент соответствовал общепринятым международным нормам беспрепятственного нахождения в местах массового скопления венгерских научных работников. Не кричать же о том, что мы археологи-мадьяры, затем брататься и предъявлять паспорта налево и направо. К тому же мы в Польше, а не в Венгрии, о чем Григорий Федорович, вероятно, догадывался.

Да и насчет прохождения погранконтроля возникли сомнения. Еще покойный Николай Августович Монкевиц журил своих птенцов: «Будьте самими собой, голубчики. А уж мы вас нарядим пелопонесскими провинциалами или парижанами с La Avenue Fosch». Но это, так сказать, ретро-ракурс. Современность унифицирована. И память с этюдами наскального творчества ассов-наставников четко выдала на-гора: «Взгляд на переносицу субъекта, с поволокой. Не говоришь, а пережевываешь. Ну и, само собой, руками не шурудить, сохранять непринужденную леность. Представь, что с минуту назад ты отымел Мери-лин Монро».

С леностью был полный ажур, хотя и голодный, оттого злой, и поэтому всей мощью мысленного посыла отправил я умудренного советчика вместе с его инструктажами к Николаю Августовичу, после чего размечтался о недосягаемой, несбыточной и уже давно запрещенной сигаретке посреди шелков и подушек с еще теплым штатным местом из-под Мерилин. А там и стойка регистрации подоспела.

Виктор Аэрофлотыч, изъявший наши паспорта с билетами еще в офисе, сунул их клерку авиакомпании KLM и что-то запшекал. Судя по знакомым словам, про пожелание Григория Федоровича «к окошку и чтоб не курили». От меня никаких пожеланий не исходило. Заранее приговоренный сидеть в самолете рядом с Гриней, я уже вынашивал коварные планы нарушения инструкций по перемещению личного состава на следующий многочасовой перелет – из Амстердама, что грело.

АНГОЛА, конец 70‑х годов

Считать, даже в обратку, уже не резон. Все оказалось проще и случится значительно быстрее: через взгляд, миг, вздох. Фронтальные рядом. Здесь. Сейчас вон тот куст шелохнется – и…

Только и оставалось, что молиться потихоньку Политбюро всех ЦК и всем богам, вместе взятым, за крупицу везухи в этой долбаной, проклятой, но такой желанной жизни.

Чего делать-то? Встать, поднять руки и идти к ним с дрожащей гримасой на лице, громко выпрашивая-умоляя не стрелять?.. В какой-то запрещенной немецкой кинохронике 1941 года уже видел таких наших. Но имел ли кто-то право обвинять их в пленении? Не знаю… Тогда за спиной была Родина. Здесь ее нет. Это не мои пацаны, не моя семья, не мои друзья. Здесь вообще ничего моего нет. Только жизнь… Но если… то как жить после?.. А помирать не хотелось. Совсем. Не за что было помирать. Не за кого. Я ж молодой еще, ребята. Зачем? Меня дома ждут…

Нутро сжималось все сильнее, щемило болью, но глаза работали, а руки в спешке кое-как загибали усы на запалах.

Запихивая гранату в вещмешок, заодно тыкал кулаком в землю – звал Вторника. Снова гнул усы. Какого черта их разгибал…

Осталось всего две гранаты. Нет, оставалось целых две гранаты. Вторник не слышал, а обязан был слушать через загнанный в землю штык-нож. Должен слушать. Учили же.

Услышал или нет, но он показался над травой, поймал взгляд и сразу начал отползать – понял, еще до отмашки на отход.

Почему у меня кровь на руках…

Все пальцы и обе ладони были в крови.

С носа не могло накапать. С носа и не текло сроду, разве что по соседству мешок с кулаками развязался или еще там… С носа не могло… Руки ж впереди, а голова у самой травы – на одном уровне. Не могло…

Взял гранату, загнул усы, сунул в вещмешок. На удивление медленно. Как во сне, когда хочется сделать что-то быстро, намного быстрее, а получалось наоборот. Не в силах что-либо изменить, просто смотрел через руки вперед. Ждал.

Сейчас оттуда покажется один из этих…

Что-то переключилось в голове, и вдруг понял: пока гнул эти чертовы усы – просто рвал пальцы. Концы у них, у усов, не очень, но острые. Вот и порвал в кровь.

Оставалась одна граната.

Как все просто. Почему так тянется время? Просто тянется, тянется, тянется, тянется…

Уже сунул гранату в мешок. Подгреб его к себе вместе с калашом и заваленным набок РПК. Без разворота, отталкиваясь локтями, пополз к прорехе, неуклюже, задом, не выпуская из виду это – впереди.

Вот… Сейчас…

Снова подгребал и отталкивался. Не успею. Это ж не кино, а я – не Штирлиц. Хотя кто-то успел, наверное. Один из миллиона… Или из двух… Успевшие, может, расскажут. А кто-то подумает, что тоже бы успел, и захочет попробовать. Он просто не знает, сколько нас, не успевших… Ведь похожее про дельфинов бают. Мол, они публику после кораблекрушения в сторону берега подталкивают. Дык сколько от берега, в другую сторону натолкали, не узнает никто. Слава Богу, что в буше нет дельфинов. Нету – и все. Просто и хорошо… Выдавило странную ухмылку.

Одна сошка РПК, прямо за мешком, задорно торчала вверх и повиливала, как хвост. Приплюснутая старуха-такса. Уже зеленая, а хвост-то вон каким пистолетом. И абсолютно четко понял, что схожу с ума.

Сознание существовало безотносительно времени, задвигало неизбежное, пытаясь укрыться в банальной шизе. Безнаказанно проживать вечность за мизерный миг – не удел разума. Безумие забирало, а сторож – зверь – был отторгнут простой и понятной жаждой жизни, поскольку край слишком близок.

Было ли это ложным или истинным восприятием, но явь пока еще удерживалась в голове каким-то непостижимым образом. Внезапно мысли отпустили. Все ухнуло в пустоту с гулом пульсирующей крови. Слух привычно отстроился от звуков собственного нутра и приник к тишине вокруг. Но тишина… Тишина ли? Она перестала давить, уступив место иному, холодному, разумному и хищному, присутствие которого ощущалось почти физически.

Сейчас…

Я еще трепыхался, когда правый локоть ткнулся во что-то мягкое. Замер. Тоннель, сковавший зрение, заметно расширился. Доселе невидимая периферия оказалась близкой затененной листвой. Повернул голову. Рядом напряженное лицо одного из Воскредельников – зеленоватый шоколад с вытаращенными белками глаз. Он смотрел заворожено и отчужденно, закусив нижнюю губу. Смотрел в ту же сторону, но будто бы в никуда.

Чернющую пустоту мозгов прошил трассер: «Ты-то куд… Ёп, неужто дополз…»

Не верилось. Хотя какая там, на хрен, вера. Лежал бревном внутри прорехи, в метре от ее внешнего края. Вторник копошился слева и уже оттянул вещмешок с РПК в сторону, затем взялся за калаш, начал дергать, вырывать ремень из рук. Я не понял вначале. Затем дошло, отпустил и, как от огня, перекатился к нему. А там и бытие сподобилось – вновь упрятало ужас в тикающую и скромную заводную железяку со стрелками.

Уже давно пора было валить отсюда.

2

Шустрики притащили-таки пустой цинк, но оно на руку – лишь бы не наследить. Вот об этом как раз голова и болела. Еще забодали слипаться пальцы, наповал пересохло горло. Ну, хоть нижнюю летку не сорвало от переживаний. Это я так… Ныл по секрету… Про воду забыл вообще. Пока не до нее было.

Снялись мы с места перспективной братской кандыбы споро, тихо и резво.

Параллельно я пытался хоть что-то уразуметь в происходящем, но возможность представилась только спустя некоторое время. Пока же обретал минимальные черты соответствия человеку разумному, то есть без доминирующей ментальной и поведенческой манерности загнанного волка. Кстати, на волчару вряд ли походил. Скорее на зайца, который не оказался дырявым объектом осмотра на предмет документов и личных вещей лишь благодаря все той же местной специфике.

Глубинные ржавые не выдвинули головной дозор. Хитрые, мобильные, несокрушимые, они всегда охотились наверняка. Одновременно выполняя этап смены точки базирования, экономили время и решили не усложнять переход на коротком плече до засады, грамотно оценивая собственные силы и возможности. Получалось, что на данный момент их маршрутная тактика рассчитана на позиционирование фланговых дозоров не в линию с основной группой, а с выдвижением во фронт. Тем самым фланговым вверялись и функции головного – наблюдение-предупреждение. А по ситуации – они шли в огневой контакт, с последующим разрывом на маневре «отход-манок». Безотказно срабатывая против подразделений от взвода, такая тактика уже позволила мелюзге, то есть нам, с грехом пополам отойти и забиться в кустарник на левой подошве высотки.

Образуя снаружи плотную, почти сферическую стену, кусты с крупными продолговатыми листьями представляли собой разреженный частокол голых палко-ветвей внутри. К тому же они не были испещрены таким количеством колючек, как мелколистные. И еще один немаловажный фактор: без скрип-хрусть-тресь при беспокойстве. Природа смилостивилась, предоставив надежное убежище от взглядов и ушей.

Про пресловутое чутье оппонентов ходили легенды, но наш мизер и так без «хозяек». «Боржоми» уже не поможет, карты к орденам, товарищи офицеры. Играем втемную. Благо необходимого кустистого добра вокруг было в достатке. Кое-как определив туда вновь пополневший вещмешок с пулеметом, присел пониже, на предохранитель, и распрямился-шагнул вперед-вверх-боком, прижимая калаш вдоль тела. Втиснулся-таки внутрь, балансируя на грани шумового фола из-за спешки. Тут, правда, экипировка подкачала. Полевуха[82]82
  Полевая сумка (жарг.).


[Закрыть], кобура, штык-нож с подсумками цеплялись, кубышка[83]83
  Головной убор в кубинском камуфляже.


[Закрыть] норовила слететь с головы, и по завершении процесса чуть было не приключился инцидент. Разглядел уже после, когда глаза адаптировались к сумраку внизу.

Рядом с башмаком, свернувшись, кемарила коричневая с красноватыми подпалинами, здоровая пресмыкающаяся сволочь. В такое время вся порядочная родня по норам, а тут… Слава Богу, не наступил и не мамба – эта бы сразу: «Кого-кого ты на акуралью послал?!» Словно понимала, что кроме как хвост ей отдавить я ничего сделать не смог бы – спеленало ветками так, что ни согнуться, ни разогнуться. Потом недовольно уползла, вместе с мурашками.

Одни напасти, ё… Вздохнул. Пот лез в глаза, немного разъедая сажей. Терпимо. Страх куда-то подевался. Так что обнаружил по месту лишь изысканную постмандраж-ную придурь с трясущимися руками.

Шустрики, охочие со страху до лазанья по кустам, уже втиснулись рядом. Вроде тихо. Не до проверок маскировки, потому надеялся, что ярко выраженное внутреннее состояние заставит их самих позаботиться надлежащим образом.

Стена зелени оказалась на удивление взглядопрони-цаемой изнутри. Невдалеке виднелся остывающий след полевых. Трава не сухая и начала распрямляться – ноги они задирали аккуратно.

А ведь действительно все выглядело бы ну очень аккуратно: и культурный арьергард армады тевтонских рыцарей в ржавых латах, и засада из троих перепуганных camaradas[84]84
  Товарищи (порт.).


[Закрыть] с зайцем породы беляк, и взаимообразное несказанное удивление при виде друг друга. Словом, развернулась бы искрометная и поучительная мелодрама из репертуара маститого, хотя и ржавого похоронного бюро под названием «Просто и быстро».

В понятной тоске я уже смотрел на снайпера, который покинул втягивающийся в подъем общий строй и остановился на затененной кромке той стороны. Уложив винта[85]85
  Снайперская винтовка (жарг.).


[Закрыть] на локоть, он любовался на травку с кустиками и деревцами, яркую солнечную удаль и сумрачные закутки, причем скрупулезно, словно просеивал игру тени и света через оптический прицел.

Явное ощущение обнаженности оказалось незнакомым. Ё-о-о… Иди к своим, хлопчик. На маршрут, на маршрут. Пора тебе…

Будто услышав, от проходящих мимо отделилось нечто танкоподобное и закатило подзатыльник. С романтического интересанта упала панама. Он поднял ее, отряхнул незнамо от чего и пошел дальше. А я медленно-медленно выдохнул. Щека почти не дергалась. Уже устала дергаться.

Пестрая, то бишь многонациональная, вереница насчитывала двадцать восемь человек. С трудом, но пришлось заставить себя соответствовать духу и букве – раздельно считать и запоминать единицы при АКМ, FN с оптикой, MAG и прочем разнообразии видов, калибров и форм. Глаз порадовали родимые РПГ и раритетные «Снот-нусы»[86]86
  Гранатомет М79.


[Закрыть]. Восемьдесят первые минометы, противотанковые англичанки и южанки[87]87
  Мины MK7 и «номер 8».


[Закрыть]. Несколько пар несли ящики. Объявилась еще одна КВ-станция.

Надо было семеру[88]88
  РПГ


[Закрыть] забрать. На хрена в «газоне» оставил… Хотя чего-то особо не жалелось. Ну-ну. И ротный миномет. Стволов пять. С плитами. Сам бы и пер.

Комсостав при «лифчиках». Остальные – без, но с парой мин под восемьдесят первые на грудных лямках. Щетину не опознал из-за камуфлы. Лица выглядели свежо и упитанно, как и спецсидоры, которые были, то есть битком. Головы ворочались в охотку, многие что-то жевали, и по общему впечатлению, в буше они недавно, меньше недели.

Всего с дозорами сорок человек, а до границы далековато – не по сроку пребывания. Значит, пешкодрал исключался. Самолетом? Один «Дуглас» не потянул бы. Два – недобор. Ради полуторного взвода «Геркулес»[89]89
  С-130 (военно-транспортный самолет).


[Закрыть] погнали? Уж коли так, то прежде чем с крылатого такую ораву десантировать, потребовалась бы профилактика – БУ (бомбовый удар) по нескольким ложным и одному истинному квадрату выброски. Вот только уже второй месяц тихо.

Выходило, что на винтокрылых приехали, но… нестыковка. Если «Дакота» плюс «Алуэт» или даже два «Алу-эта» – сорок человек не влезало. Две «Дакоты» – снова недобор получался, даже учитывая аховую амуницию и снаряжение. Не в привычках у них недоборы. Удивила такая математика, но из головы выпала. Мелочь.

Мелочи начали теряться с месяц назад, а все потому, что давно пора было домой.

Секундная стрелка держала обычный ритм, и вскоре обнаружилось, что считать, хохлиться с прищуром и грызть бороду ни к чему. Ритуальные услуги исчезли так же внезапно, как и появились, ничего не побеспокоив в этом монолитном, но все-таки достаточно хрупком мире безмолвия. Что уж там дальше происходило – не знаю, потому как вид на бывшую нашу высотку перекрыли кусты.

Тишина обретала естество, навалившись всей массой, и позволила услышать чужое дыхание по левую руку. Там же, в полутора метрах, сквозь частокол и легкий сумрак разглядел шустриков. Залитые гормонами немигающие взгляды уставились на меня и чего-то ждали. Вместо ободряющей улыбки судорожно рванулась щека, но оскалы забелели тут же. В общем, удостоверившись в наличии у личного состава каких-никаких жизненных проявлений, отвернулся.

Сам – как обмякший и потный «рефлекс». Мудрых и правильных решений в ближайшем будущем не предвиделось. Курил бамбук и глушил адреналин. Откуда его столько берется-то, Господи?

– 3-Как обычно, бухгалтерия Госпожи щелкала на счетах с миллиардами костяшек по заранее заданной схеме и в полном соответствии с планом мероприятий. По неисповедимой прихоти провидения в этом секторе учета предусматривался повышенный температурный режим, сезонные кондиционеры не справлялись, хотя, как ни странно, щелк-работа кипела ударными темпами. Откуда-то от истоков задорно напирали все новые и новые костяшки, радовались солнцу и свеженьким направляющим, поплотнее усаживались, притирались и утрамбовывались, иногда превращая соседей в труху. Постепенно сие занятие перерастало в привычку, и им уже не было дела до движения как такового, а тем более до вопросов «куда» и «зачем». Обыденная суматоха и толчея не позволяли отвлекаться по мелочам.

Сэр Вильям нарек данный процесс бесшумным и молчаливым ходом времени. Мы же пошли дальше и назвали плановым ведением хозяйства.

Темп задан, обороты стабильны, и вдруг счетовод угомонился. Вероятно, подоспел срок производственной гимнастики. Застиранные нарукавники прошуршали куда-то, миновав плотно сбитую микроскопическую четверку, которая притулилась, по собственному разумению ее старшого, «не по месту – не ко времени», хотя и согласно штатному расписанию.

Так уж вышло, что недоумевающей четверке улыбнулась редкая возможность попереминаться с ноги на ногу и перевести дух, не забывая о насущном. Крестик в этом «Спортлото» всего один-одинешенек, и раз уж довелось прочувствовать направление в ареале обитания тех самых нарукавников с пятнами извечных чернил, то это не баснословная халява, а скромный презент. Маскировать его нужно в первую очередь от самого себя, чуть было не сброшенного со счетов в соответствии с калькуляцией вероятных потерь.

Плановое хозяйство – это вам не капитализм какой-нибудь. Даешь – и все тут. Но производственная гимнастика – святое, пусть и непродолжительное. Жарко же. Духота. Тихо, как в… Да пошел ты!..

Я не один, пока я с вами: Деревья, птицы…

Поскольку фронт уже отсутствовал, то все случилось спереди-напротив. И вот оттуда, от зеленеющего монолита, отделился небольшой шмат радуги. Пернатое замолотило крыльями по солнечной лавине, стремглав пошло на нас и затем ввысь, унося тишину.

Еще ничего не произошло.

До РПК добраться и не пробовал, а сложенный приклад калаша раздосадовал не на шутку. По тесноте с обстановкой громыхать железом не стоило, потому утешился: сойдет и так, среди палок-то.

Не спеша и обстоятельно накрыл переводчик ладонью и двинул вниз. Он мягко поддался, неслышно трыкнул, усевшись на положенное место – на одиночный. Вывел ствол вперед.

Еще ничего не происходило.

Затыльник приклада закрывал часть цевья, лег на край ладони, немного – самую малость – мешая. Мизинцем ухватился за ветку потолще. Так цевье держать не очень удобно, зато машина сидит – не гуляет. Разгоряченная, она пахла маслом с неуловимым въевшимся душком. Безвкусный и неодушевленный, жаркий сумрак безмолвия подернулся опостылевшим ароматом сгоревшего пороха, по которому иногда скучал. Парадокс…

Ничего не произошло.

Шпенек мушки прижился в прорези прицельной планки. Отчетливые и резкие прицел-железки контрастировали с округой из-за перепада освещенности, прям образцово – по наставе. Закоптил их с неделю назад, и пока не блестели. Да тут и блестеть не от чего, по сумраку-то… Заботливый… Приехали мы, похоже. С концами…

Стена листвы на той стороне хранила непотревожен-ность. Страх тоже не подавал признаков жизни – видать, весь вышел. Состояние – как под плотным дымом, ненавязчиво-спокойное, и обманывать себя без толку: птица не зверья напугалась. Зверье уже попряталось давно. Ему чутье дано забесплатно, такого твоему внутреннему зверюге вовек не заработать… Хотя, может, змеюка? Ну, помечтай, помечтай, не вредно.

Какая-то робкая тишина. Переизбыток жизни, напротив, продолжал спокойно зеленеть. За ним были люди, пока невидимые.

Приклад не помешало бы откинуть, екарный бабай… Кроме этого ничего толкового в голове не крутилось, разве что понял: прямо на нас теперь выходила потерянная мелочь – их тыловое охранение.

Странно, но даже не чертыхнулся, а стена впереди ожила.

Под плотно надвинутой панамой его глаз видно не было – измятые поля затеняли. Вроде что-то поблескивало, но в подробности не вдавался. Про желания и стремления обычно рассказывали руки. Левая раздвинула листву. АКМ, в правой, висел на ремне, безыдейно уткнувшись чуть вниз.

Шагая на открытое, хлопец крутнул головой сначала налево, потом направо, как-то походя. Лукаво не мудрствовал – пошел дальше. Машина свисала все также безыдейно и взгляд не сопровождала. Пока полсотни метров до него. Через ту же прореху – еще один. Еще. Пятеро. Поляну не побежали – тыловые все же. Без опаски и в меру расслабленные. Кореша-то гвардейские уже навещали-протралили, и этих сейчас перво-наперво не фронт и не фланги, а забота о тыле мурыжила. То есть не было нас здесь. Не было, нет и быть не могло, потому как неоткуда нам взяться.

Наискосок бы шли – можно рискнуть. Но пока получалось в лоб – в паре метров слева от меня проходили, рядом с шустрыми. Кто их знает, как отреагируют? Риск неоправданный. Потому табель о рангах по спецранжиру: первый – безыдейному, второй – радисту, третий – пулеметчику. С командиром не успевал. На все про все – полторы секунды. На большее рассчитывать – смело начинай копать.

Сразу сформировав клин, они все так же спокойно шагали. В затылок не тянулись, потому как святое: на одну пулю с братом не садись.

Безыдейный по сторонам не глазел. Метров тридцать до него было. С радистом ясно. Пулеметчик начал медленно поворачиваться назад всем корпусом. Метров двадцать пять. Пулеметчик еще вертел. Безыдейный – прямо. Радист – норма. Пулеметчик – отвернулся, по максимуму. Безыдейный…

Я уже засек время и плавно выдохнул, наживив спуск. Простой, свободный и вольный дурман накрыл остатки человека. Нутро застывало аморфной массой, доукомплектовывая нужное пружинистое существо, породненное с куском железа.

Грохот, но небо не рухнуло, лишь терпимо ударило по перепонкам. Дернулась близкая листва впереди. С безыдейного сорвало панаму. Его немного расплывчатый силуэт что-то потерял в движении и только-только собрался валиться под прицельную планку, но не до того уже.

Слегка подправленно поддел снизу – от живота под грудь – второго. Удар-листва – и снова исчезло это, неприметное.

Третий. Расплывчатый профиль, плечи. Чуть ниже. Панама осталась на месте, и не ловил даже – некогда.

Доля секунды. Магазин: тридцать семь.

Выпадая из кустов наружу, проорал в землю:

– Voltar! A direita! Para borda![90]90
  «Отход! Назад-вправо! На кромку!» (порт.).


[Закрыть]

Первый выстрел от этих.

Шустриков подставлял, но так надо. Пусть на них внимание переключат. Надо так.

Мое войско стремительно и шумно покидало кустарник. Сбитой кучкой, вначале на карачках, потом поднимаясь, они куда-то унеслись на полусогнутых. Надеялся, что к полю. С поляны – пронзительный то ли вой, то ли крик. Зачастили выстрелы.

На фоне пальбы и звенящих ушей запальных щелчков не услышал. Гранаты легли в районе прежней нашей обители. Я уже перебрался оттуда поближе к высотке, откинул приклад, вжался в землю, стал ждать. Почти одновременно дважды ахнуло молотом, залихватски присвистнуло над головой, обдав ледком.

Припозднились они с гранатами и теперь долбили беспорядочно по чью-то душу. На ухо – позицию не меняли, а травы там – по колено. Лежа в ней, вести мало-мальски прицельный огонь вряд ли возможно и несолидно как-то.

Только леший знал БР[91]91
  Боевое расписание.


[Закрыть] этих пяток по взаимодействию с хребтиной, но в одном я был уверен: командир сейчас уразумеет, что ответного огня нет. Потом они доберутся до рации и пойдут вперед. Как? Их дело.

Хребет же занял круговую оборону, не тронется с места и уж тем более не поддержит огнем, потому как до клада-то по обстановке не было и, спаси мя, Господи, не будет. А заваруха в собственной корме и черт-те каком далеке от границы без намека на определенность – это не есть уверенность в светлом капиталистическом завтра.

Хотя еще не исключалась возможность, что прямо сейчас от высотки скакала тревожная группа «всадник без головы», дабы пасть в объятия или под пулями оставшейся пары братишек. Мимоходом растревоженные пренепре-менно наковыряли бы дуршлаг из кое-кого тепленького, по месту, прям здесь, и тогда уж точно – голове больше не болеть и домой не проситься.

Рядом упала ветка, срезанная осколком. Следующая секунда нехотя наползала, и я вдруг отстраненно взглянул на происходящее, будто бы видел себя извне. Вот мое распластанное, недвижимое тело, тяжесть дыхания, широко открытый, перекошенный рот и глаза – тусклые, забитые мглой. В них была иная вечность – примитивная, щадящая, но нечеловеческая по сути.

Я ли? Скорее, человекоподобное существо. И оно жило своей жизнью, думало, боролось. Его беспокоило наличие вторых тыловых и, как следствие, запрет действия. Почему? Ждать же нельзя… Но я не мог им управлять.

Абсолют покоя. Он не коробил, а дури, казалось, и не было, и стало проще быть. Мозги на удивление справно ворочались в границах озадаченности, не более. Папаша Дарвин? Новый, не крокодилий, этап? Хомо калькуля-турус, ёлы.

Наваждение так же внезапно исчезло, но что-то изменилось. Я оказался на колене у кромки поляны, со стороны разглядывая этих, оставшихся под разливанным солнцем. Смотрел через прорезь.

Один уже подбегал к нашей зелени. Время вздрогнуло и ударило пулей, скручивая его тело на пути в никуда. Второй стоял поодаль. Возился с радистом. Усадил к ногам и, наверное, снимал гарнитуру. Голова радиста болталась над травой.

Я увидел торопливые руки – неопасные, в алом и очень ярком. Здешнее солнце почему-то любило выставлять напоказ именно этот, игнорируя остальные цвета.

Он смотрел на меня. Еще не мог понять. Без панамы. Короткий ежик светлых волос. Редкие мазки камуфляжа. Ясный, будто бы Жорин, взгляд со знакомым недоуменным удивлением.

Внутри екнуло, но я уже выстрелил, затем еще раз и отпрянул вглубь. Магазин: тридцать четыре… Чертовщина… Мельком глянул на часы. С насечки прошло девятнадцать секунд. Ноги понесли в очередную задницу.

Четвертый закон Ньютона, в соответствии с которым текла удивительная жизнь отдельных индивидуумов энского управления большого геши[92]92
  ГШ – генеральный штаб Вооруженных Сил СССР.


[Закрыть], из задорной шутки переродился в реальность. Скромная формулировка гласила: «В интернациональных системах отсчета бытие находится в состоянии покоя, если череп едет прямолинейно и равномерно». Был еще и пятый закон, для тех же систем, но при угомонившемся черепе, когда бытие прямолинейно и равномерно ехало домой. Хотя законы законами, а череп никогда не поздно…

4

Понимание финиша пришло ненавязчиво и покорно. Совсем не странным казалось то, что переживать по этому поводу ни мозги, ни поджилки, ни сердце не удосужились. Что-то надломилось внутри. Что-то не сдюжило.

Происходящее же – очевидная явь, оттого проста и понятна. На данный момент они должны были выдвигаться тремя-четырьмя группами, затем выжать нас из буша и уничтожить. Наше время, отведенное на маневр и обозначение себя как крупного подразделения, истекло.

Уходить в чисто поле или же героически переть в лоб на прорыв – не есть хорошо и предоставит ржавым хлопцам массу забав и развлечений. Следовало идти по кромке, а затем через открытое, вглубь… Но открытое – это и есть финиш.

Пока же пришлось обозревать окружающее – наш недавний схрон, который выглядел теперь несколько иначе. Едкая тротиловая вонь вместе с пылью еще висели в воздухе, перехватив горло. Разреженный кустарник кое-где торчал из красной взрытой земли, но основная часть расположилась по соседству, мешаясь под ногами.

Подрывы пришлись на сторону – РПК не повредили. Целехонький, привычный к местному стилю обращения, он лежал на своем прежнем месте. Гранаты не сдетониро-вали, лишь рассыпались. Вещмешок распахнуло осколками, исполосовав возле горловины, по центру, и перерезав лямку. Листва присыпала печальное зрелище.

Поодаль валялся АКМ ржавого. Сам он, раскинув руки, вцепился в землю и полусидел-полулежал на своем спецсидоре. Пустой взгляд. Голова откинулась назад, вбок. Алое уже не рвалось наружу из открытого рта, лишь оставило широкую полосу на щеке, ухе и волосах. На раскрасневшейся земле – мокрое пятно. Особо не дергался. Отошел быстро.

Я попытался перевернуть его на грудь, но руки крепко держались за корни, в изобилии торчащие из земли. Отбил ногой правую, перевернул.

Настырный звон в ушах приутих, впустив тишину. В ней вдруг отчетливо, утробно хлюпнуло и заклокотало. Странные звуки, присущие мертвому телу. Еще совсем недавно оно двигалось к четко обозначенной цели, думало, надеялось, мечтало, а теперь… Но я не испытывал к нему ни жалости, ни омерзения, ни ненависти, ни любопытства. Ни-че-го. Нужны лишь две его зеленых пивных банки SG12M с желтой опояской. Их обычно сажали по бокам спецсидора, с внешней стороны, над флягами. Они были необходимы, и они там оказались. Вот и все.

Ни микроскопического удовлетворения от находки, ни пресса отчаянья, ни тупого страха, ни боли, ни проблеска мысли. Пусто. Что-то надломилось.