Текст книги "Вне рубежей"

Григорий Федорович внезапно изменил положение в кресле, показывая всем видом, что пытается куда-то выбраться от окошка и вновь ему мешаю жить именно я.

Надо прямо сказать: то ли «Фоккер», то ли еще к акое-то европейское детище, но самолет был тесноват. Узкий проход с парой шеренг кресел по сторонам. Благо стюардессы шмыгали в непосредственной близости, и хватит уже о них, коварных.

Встав и выпустив в проход Григория Федоровича, я обнаружил, что он не собирался посетить отхожее место или потрындеть с девчонками, а полез в багажный ящик над головой и ухватился за свой одиозный портфель. Затем, прижав его к груди, вернулся в кресло. Открыв портфель и порывшись в напиханном, Григорий Федорович извлек на свет божий раздолбанные очки, лист бумаги и рыжий компромат-карандаш «Стеклолит». Пойти по этому поводу на добивание было бы не совсем корректно. Достаточно.

Григорий Федорович отправил портфель в ноги, откинул столик и начал увлеченно писать. Во первых строках, набросанных на бумагу скорым почерком, оказалось следующее: «Я не понимаю, почему вы так ведете себя. Объясните. Нам с вами предстоит провести вместе еще какое-то время, и такие натянутые отношения нельзя поддерживать. Вы все время пытаетесь вывести меня из себя. Так же нельзя делать».

Григорий Федорович сложил лист пополам и сунул его мне вместе с карандашом, а сам отвернулся к иллюминатору, дымчатый, полупрозрачный пластик которого доносил сияние солнца.

АНГОЛА, конец 70‑х годов

Солнце…

Все… Оборзели… Птицы не летали. Живая рука размякла, не желала слушаться. Даже ржавье потеряло всякий интерес. А самодовольный «газон»-идиот пофыркивал еще призывнее и веселее, неумолимо приближаясь к точке завершения своих технических и климатических мучений.

Все и вся ошалели под этим солнцем. Нужно было что-то менять.

Калаш тягомотничал, отказывался выбираться из травы, цеплялся, потом прилег на бедро и тоже уставился вверх – таращился в белизну пустоши над вершинами кустов за дорогой. Как же больно, зараза… Переводчик под пальцем нехотя полез вниз с привычно-пожизненного одиночного, уселся. Спуск не капризничал, но, загремев, родимая железяка упрямо и непослушно билась в руке, демонстрируя негаданный норов. Среди скрытно упорхнувших шести-семи дурынд оказался красный огонек трассера – птичка-невеличка. Быстро… Далеко… Живо… Видел…

«Газон» сразу примолк – жизнь притормозила и пока раздумывала на развилке очередных неисповедимых путей. А я скорчил некое подобие улыбки и закрыл глаза. Захватывающее дух ощущение полета куда-то по кривой вниз, до тошноты, навалилось ненавязчиво. Ежики перестали колобродничать, притихли, раздувая топку в груди. Ох и хреново ж…

В азарте ржавым следовало бы сразу наказать за салют – одарить гранаткой пренепременно. Но они, похоже, не подгоняли развитие событий. Вполне возможно, что их устраивал вялотекущий процесс. Было время подумать, сгруппироваться, передать целеуказания минометчикам. Словом, заботы наличествовали. А куда спешить? Всему свое время. Нукопе этот они изучили лучше, чем грязь под ногтями. Сержанта с Жорой при «газоне» наблюдали. Смело можно было планировать. Им же живые нужны или почти живые, но отнюдь не аборигены из этого… из деревни. Обстановка спокойная, никто в затылок не пыхтит. Обложат от и до.

Ткань у плеча покрылась коростой. Индпакеты остались в мешке, да и как тут… А под местным солнышком высыхало быстро. Дыркам пора уже было задраиться, но вот что там внутри творилось – одному Богу известно. Дренаж вроде нужен, если легкое зацепило. Обычно сразу. А если не сразу? Черт его знает… Ты чего, дальше переводить кислород собрался? Забудь… Кооператив – медным тазом. За «жигуль» еще отдавать… Бедная моя Незабудка. Во дела… Вдова. С такими ногами. Ничего, по кабинетам ураганом пройдешь. Приказ на пенсию вмиг подпишут, в виде исключения, лишь бы отвязалась. Это мы умеем.

Больно-то как, Господи…

2

Ситуация продолжала скользить по накатанной плоскости куда-то не туда – в хлам. Судя по воплям Пиреша: «Sempre em frente!.. A direita!»[96]96
  «Прямо впереди!.. Право!» (порт.).


[Закрыть] – он воевать собирался. Сколько там в «газон» поместится? Значит, вдесятером. Ну, может, человек двенадцать от силы. Остальные добредут неизвестно когда. Если вообще добредут.

Покричать им не получилось. Хлебнул побольше воздуха и подпалил что-то внутри. Кашлем изошелся – колючками-крючьями раскаленными, насквозь, в темень завернуло. Кровища во рту. Тьфу… Ох…

Если они до поворота встали, то хоть какая-то надежда была… Наверное, до поворота. Иначе уже бы «нас извлекут из-под обломков» началось. А пока не глушили. Один черт сейчас все будет. Хоть не на открытом.

Минометов не слышал. Ни РПГ, ни «Снотнусов», но шарахнуло в соответствии. Сильно. Полетело чего-то, высоко и много. Потом дымина вверх поползла и завизжали там, у Пиреша. Началось.

Я лежал как кусок никчемного дерьма – дожаривался, засыхал, жевал усы и щурился, бесцельно уставившись в небо. Слушал. Зачастили гранаты, пальба велась безостановочно, доносились какие-то команды. Разобрать что-либо не представлялось возможным. Потом их минометы заработали. Бой пока не перемещался – долбили друг друга по месту. Через секунд пятнадцать-двадцать все двинулось от дороги вглубь буша и, естественно, в сторону Нукопе.

Плавить дерьмо надоело. Боль прижилась. Попробовал двинуть живым плечом и снова разбередил этих ежей-сталеваров. Колотило сильно. Чернота пуще прежнего, саваном, где-то у края, но не пускало туда, как ни просил… Чуть погодя успокоилось. Лежал, ждал. Все вроде. Решил ногами толкаться потихоньку, вцепился рукой в траву. Кое-как развернулся и дальше. Терпимо, на грани. Вздохнуть страшно. А дорога – вот она. Так на спине и дополз. Подождал немного. Потом осторожно вывернул шею. Глянул.

Дымина с пылью еще не улеглись. Метрах в тридцати, за поворотом дороги, из-за кустов торчала развороченная морда «газона». Рядом с ней на земле сидел человек и смотрел на меня. Скрюченный, склонил голову набок. Пылища застит – не разобрать, то ли улыбался, то ли боль это. Живой вроде… Бороденка, волосы. Жора… Хотел позвать, но звук увяз в кашле. Зашелся – трясло, не отпускало. Долго… Но у всего же на свете есть край. Вот и пелена мути рассеялась. Жоры не увидел. Лишь чужой взгляд. Глаза бельмами на черном лице из-под панамы. Рука в обрезанной перчатке с узором из дырок. Калаш. «Лифчик» – родной китаец. Жарко в нем. Пять газырей. В среднем у них всегда родезийский заград. В остальных – магазины РПК или бутеры.

Ржавый приближался, и мозг рассуждал спокойно, неторопливо, будто все происходило в отсеченном, потустороннем мире. Ведь что-то сейчас должно было случиться. Не понимал, что именно, но покоя это не нарушало.

Мертвое безмолвие. В нем различим каждый шорох, а я абсолютно ничего не слышал, словно укутанный пронзительной тишиной.

Жара обернулась стылой, знобкой тяжестью. Откуда здесь холод?.. Я уже не чувствовал ног, но мозг четко, последовательно анализировал происходящее. Ощущение чего-то нового, неопределенного, но высвобождающего из цепкой анестезирующей хватки пришло ненадолго, затем обернулось прикосновением прохлады где-то у сердца. Разум не противился – безропотно ждал.

Совсем рядом – рифление толстой подошвы с налипшим муравьем. Большущий, черный, он еще шевелил лапками, словно прощался. Потом не стало ни муравья, ни неба. Но должен быть свет!.. Обещали… Лишь абсолютный холод, неподвижность и безмолвие, парализующие тело во имя сохранения тайны разума, познавшего страх величиной с целую жизнь.

А затем твердеющая тишина вросла в лед и накрыла тьмой…

3

И была тьма… И был свет… И снова удушливая жара, запах. А между краями рыжей чужой брезентухи – небо, но уже подернутое разводами синевы из-за усталости солнца, покинувшего извечный зенит. Хотелось пить и очень трудно было дышать. Глаз и пол-лица здорово припухли.

Что позади?.. Вроде бы там не осталось ничего познавательно-нравоучительного и тем более интересного… Или запамятовал? Какая-то здоровенная прореха в жизни, забитая черным. Мозги не записали, и это их право. Бог с ними. Что у нас на данный момент?

Воняло. Я перемещался в пространстве как спеленатый куль в некоей горизонтали и болтался – мерно покачивался в ритм шагу четверых. Два взмыленных лица под панамами были видны, но обмениваться с ними взглядами – никакого желания. О чем они думали – представлял дословно. Так что решил заняться изучением собственных проблем.

Под нежной зеленью бинта на плече со спины и груди примостились медицинские глыбы. Дохлую конечность туго примотали туда же, ближе к животу. Сбоку на брезентухе висел пластиковый пакет, наверное, с физраствором, и от него в живую руку убегал тоненький прозрачный шланг. В небольшом цилиндре под пакетом все время капало – монотонно, завораживающе и покойно. Грузная боль свернулась калачиком на груди. По-людски, щадяще выпускала когти, как сонная кошка. А недочеловеки-сталевары подохли вместе с ежами. Ими и пованивало, вероятно… Ищите дурака, который признает собственную вину. Вообще-то натекло будь здоров. Выдавало с потрохами.

Все к лучшему, наверное. Живой же. Пока… Я бы убил. Было за что. Точно так, хлопчики?.. Понятное дело. Раздулись, как мыши на крупу.

Судя по тени, топали они куда-то на запад и, видимо, на удалении от реки – по краю буша перед косогором. Не помнил, что там на карте нарисовали про эту сторону здешних мест, но в данный момент мы не приближались ни к кубашам, ни к базе. Допрашивать меня сейчас без толку – добивать только. Значит, нацелились на удобную точку приема вертолетов с последующей эвакуацией. Приятного мало. С большой натяжкой можно было глухонемого кубика[97]97
  Кубик – кубинец (жарг.).


[Закрыть] изображать, хотя тут они в основном гудронного окраса. И ведь наколят черт-те чем. Заговоришь без вопросов. Так что накрылась наша пенсия, дорогая Незабудка… Все накрылось. Верить в то, что кто-нибудь из нашей гвардии остался в живых? Лечить себя надеждами не умел никогда. Да и надо ли? Просто сам, своими руками поставил крест на пяти вверенных жизнях. Знал-то толком одного Жорку. Шустриков так, сбоку припеку. Все недосуг. И сколько еще полегло самообороны… Странная штука жизнь. Получается, все что натворил – ради сохранения собственной шкуры. А вроде нет. Пойми тут. Но в ответе теперь за все. И снова никто не спросит, кроме самого себя. Как просто – хоть в петлю. Стоп-стоп-стоп. Многочисленные и животрепещущие вопросы уже готовы и ждут на юге. По полной программе. Еще удивишься, ёлы.

Так, наверное, заведено на земле. Дело и спрос. Ответ самому ли себе, людям или товарищу верховному главнокомандующему, упрятанному в этой синеве над головой. Есть лишь сотворенное в прошлом и ожидание расплаты в будущем, когда и то и другое живет в мыслительных процессах. А посередке – миг реалий, быстротечное деяние, изменяющее баланс весов, прибавляя дополнительную порцию груза на перспективную чашу горя или чашу радости. Интересное предназначение у этой планеты. Похоже, нас, весовщиков, собрали здесь, чтобы понаблюдать. Заодно и наказать. А как иначе?

Ведь пока не довелось увидеть абсолютно счастливого строителя светлого будущего при условии здравости этого самого мышления. Хотя большинство друзей и подруг жены довольны жизнью. Так, наверное, и надо – влачить существование в незамысловатых стремлениях к карьерному росту, в посещении модных премьер, в знании современных литературных костей, брошенных «Иностранкой», и в наличии в кошельке березкинских чеков. При четко обозначенных приоритетах и целях живется в радость… Вообще-то вряд ли. Тоже, наверное, что-нибудь мучает. Эмилия из Охренеловки наряжена в импорт, изничтожила невероятными трудами гэканье, а боится собственной родословной – прошлого. Мало того что недобитый, так еще и непризнанный дворянин Алик из Козломордовска страшится будущего – как бы не уронить лицо. Денег всегда не хватает и тем и другим, но все туда же – над моими сапогами издеваются. Тюрьма какая-то, а не планета…

Попить бы – и… Але, неужели поосторожнее нести нельзя? Ценный же фрукт. На медальки потяну с фотографией на добрую, а годков через пять – и на вечную память. В дохлятине-то какой прок? Еще и башмаком по роже заехали. Надо бы на вид поставить. Может, добьют…

Уже почти минуту мой брезентовый писсуар основательно трясло и раскачивало. Все потому, что откуда-то из дальнего далека подкрался рокот с присвистом – едва слышные сигналы присутствия винтокрылого нечто. Поведение обеих голов подтверждало, что никакого родственного отношения к житию-бытию этого коллектива данные шумы не имели. Причем никто никуда не ховался и, похоже, не собирался, что странно. Лишь подрос и без того высоченный темп движения, колонна прижалась к бушу, доходчиво поясняющему свою близость появлением кустарника в поле зрения.

На разудалое зеленое бесчинство, бегущее по соседству, любовался недолго. Прошла непонятная команда, и удар о землю обернулся ватным, глухим мраком. Взрезало по живому слева, изнутри, до оторопелого понимания абсолюта безволия и бессилия. Аж слеза навернулась. Потом тряхнули снова, потянув вверх. Сколько ж можно-то?.. Чуть позже углядел, что все не так уж и прискорбно. Просто хлопчики поменялись. Две новых головы по корме рассматривали с интересом. Переглядывались. В диковинку, видать. Не наелись еще. Это бывает. По молодости. Скоро пройдет. Когда четко обозначенные жизненные приоритеты и цели внезапно претерпят видоизменения. Треснут, словом.

4

И без того далекий звук вертушки совсем притих, задавленный тяжестью человеческого дыхания, шорохами брезента, приглушенным фоном извне, в котором перемещалось ни много ни мало около сорока человек, доверху забитых предметами ратного ремесла. Тянули они при всем при этом по нормативам мобильности и шумности на отлично, из-за чего вдруг слегка позавидовал, что в свою очередь удивило. Но уже давно пришла пора печальной мысли, и удивление не изумило, а раздосадовало. Посерьезней бы надо.

Это ж… полная… хана… Будущего нет. Пару недель полечат – и уже в тряпку можно обращать. Но тряпки разные бывают. Одной и рассказать-то нечего. А другая будет говорить, говорить и говорить. Обо всем, про всех и про вся. Это твоя гребаная романтика вместе с залетами подвели к черте. И кой черт тебя дернул родиться и расти среди людей, о которых ты помнишь и знаешь практически все, включая привычки, повадки, любовниц, хобби? Тогда на плечах катали и не догадывались, что кабинеты самого секретного военного ведомства страны заслужат. Уже десяток лет секреты этого ведомства, да и многое другое от тебя никто не скрывал, потому что ты – свой. А эти – чужие – мешать не будут. Водички дадут попить. Потом придет пора и им поудивляться. С заокияна соколов кликнут. Те – посноровистей. Без спешки, поправят немного, подвернут на нужные разговоры, дадут отдохнуть – повспоминать нетематическое – и снова завернут на интересное. Так может продолжаться до бесконечности. Чего им тебя жалеть? Неделя, две – и медицина вытащит наружу всю память, заодно прикончив разум. Кое-как доживешь свое одуваном, даже не удосужившись понять, что произошло.

В общем, посерьезней бы надо. Чего ж ты таким раздолбаем уродился…

За дебрями безысходности продолжало плестись неторопливое время. Лихорадило, но уже давно, и, по всей видимости, тому потворствовали не только мысли. Со здоровьем был явный и прогрессирующий напряг. Плюс ко всему жажда изнасиловала. Дела обстояли до того никудышно, что даже не заметил, как желания определенного рода, причем явно несбыточные, понесло материали-зовываться.

Оказалось, что окружающее, а точнее, окружавшие изменили направление движения и, продравшись сквозь передние кусты, достаточно гуманно приземлились. Брезентовые стенки улеглись рядом, но капельница не успела, подхваченная кем-то бесцеремонно усевшимся, определив спецсидор чуть ли не на мою голову и поджав живую руку к земле. Остальные расположились по соседству.

Обволакивающий душноватый тенек лишь сбил зрение, а с «полегчало» в виде неожиданной и покойной горизонтали не получилось из-за общетелесной трясучки. Ну хоть родную песню вертолетных турбин в разудалом подсвисте винта послушал. Она приближалась.

Облет зоны, наверное. Признаки боестолкновения они вряд ли обнаружат. Уйма времени прошла. Да и чего там углядишь сверху в этом буше? Тем более хлопчики подчистили по мере возможностей. А Нукопе теперь, небось, замерла до второго пришествия. Ушли в себя. Страшно селянам и…

Хреново. Даже голова дрожала, но ржавый с капельницей, примостившийся рядом, отчего-то заинтересовал. Он сидел ко мне боком, наклонившись вперед. Пришлось судорожно, по-сухому сглотнуть, увидев флягу. Кроме нее ничего желанного на спецсидоре не обнаружил. Туго набитые карманы были правильно закрыты во избежание «по мордасам». И что у нас на ремне? Чуть повернул голову, повел глазом и увидел гранатный подсумок. Его вместе с содержимым подпирало мое плечо, и плотно застегнутый клапан слегка топорщился. Сбоку наружу выглядывала небольшая дужка в новенькой зеленой краске. Сантиметрах в пятнадцати от глаз.

Тещино колечко-невеличко…

Подумал еще, что грудина опять восстанет. Надо бы на опережение двинуть, а как? И действительно, боль снова принялась кромсать, но не сразу, и я все-таки успел. Зубы душевно вцепились в это ново-зеленое, оказавшееся сравнительно послушным и податливым на рывок. Не по-нашему. Хотя, может, дюже хотелось, и какие-то неведомые резервы подмогли? Не знаю.

А ржавый среагировал чересчур опрометчиво. Подскочил, отбросив капельницу. Прозрачная трубочка потянула за собой иглу и выдрала из вены, но по-божески – из-за мясорубки в грудине даже не почувствовал.

Вообще, поспокойнее бы хлопцу надо было. Ничего экстраординарного еще не произошло. Предохранительную скобу надежно держал подсумок. Куда все вечно торопятся? Подумали бы сначала, а потом уж…

Тяжко. Еще не хватало чеку проглотить. Зажал ее в зубах. А чеканутый ржавый пока суетно занимался чем-то не тем – вместо того, чтобы зажать подсумок рукой, принялся сидор стаскивать. Остальные тоже зашевелились. Шараш-монтаж. Теперь добьют. Эт точно. Даже неинтересно и не до того вовсе. Болело наповал, и я закрыл глаза. Мычал потихоньку.

Тем временем легкоузнаваемый винтокрылый Гена-земляк подходил все ближе, уже сотрясая округу своим пламенеющим мотором.

ПОЛЬША – ГОЛЛАНДИЯ, начало 80‑х годов

А вот у Григория Федоровича с мотором не все в порядке. Давеча кулаком себя в грудь колотил, намекая на стенокардию. Стыда в тебе нету. Надо бы поаккуратнее, помягче, а то, неровен час… Товарищей-то в беде оставлять нельзя. Придется заботиться-сопровождать, задвигая тем самым молниеносно-оперативные этапы реализации, то есть насущно-ошпаренные сроки выполнения задач командования. За это по головке не погладят – ея снимут просто-напросто.

Так что вместо объективной реальности в виде последовательного изложения несоответствий положениям «Инструкции по размещению и пребыванию на территории стран Варшавского договора», а также «Инструкции по перемещению с использованием воздушного, морского и железнодорожного транспорта в странах НАТО» я написал крупными печатными буквами: «ПРОШУ У ВАС ПРОЩЕНИЯ ЗА ВСЕ СОДЕЯННОЕ, ГРИГОРИЙ ФЕДОРОВИЧ. Я БОЛЬШЕ ТАК – НИ-НИ. ЧЕС СЛОВО» – и под раскаянием принялся рисовать иногражданку с соседнего кресла.

Худенькая блондинка лет двадцати пяти, приятной внешности, с пышными длинными волосами являла собой образ голубя мира. Хотя была, как показалось, погружена в глубину собственной мысли, чем немного омрачена. Но это ж сама суть шарма.

Григорий Федорович забирать бумагу с карандашом-компроматом не порывался. Лишь втайне подглядывал и уже удовлетворенно. Подумалось мне, что извинений даже в такой извращенной форме ему не приходилось слышать, а уж тем более читать лет этак двести.

Облик иногражданки проявлялся все отчетливее, и Григорий Федорович, подрастеряв гневные мысли, решил заняться сравнением с оригиналом, изменяя местоположение и вытягивая шею, – присматривался к соседке. Затем даже взгромоздил на мой столик кулак, но с оттопыренным большим пальцем. Много ли надо, кхм-кхм, живописцу? Любая похвала – прям елей на душу.

Вскоре ситуацию окончательно разрядила суета стюардесс с последующим предоставлением перекусить-выпить. Григорий Федорович немного стеснялся, и пришлось подтолкнуть – попросить джин-тоник. Чуть погодя повторили, потом еще раз – и потеплело. Враги-империалисты потихоньку сместились куда-то в небытие. Молчание уже тяготило кое-кого, и сквозь наушники с Осборном донесся неслабый конспиративный шепот:

– Вы знаете, я никогда не был в Америке. Сильно отличается от Европы?

– США – эт да. У них тяга к гигантизму. Машины огро-менные. Небоскребы. Тетки тоже здоровые. И березки растут. Чуднó… А в Никарагуа никогда не был. Думаю, ничего хорошего. Война. Криминогенная обстановка, стрельба спорадическая, заразы полно, и вообще. Хотя природа, должно быть, интересная. Горы, джунгли, мины, банды. Посмотрим.

– Что значит «банды»? Там же народно-освободительный процесс развернулся, вооруженные отряды рабочих и крестьян действуют.

– Это одно и то же, товарищ Шандор.

– Ну уж тут, Мож… э-э-э-э, товарищ Иштван, я с вами не соглашусь.

– А и не надо.

– Но вы же там не были.

– Знаю просто. Везде одна и та же канитель.

Григорий Федорович явно помрачнел, а Оззи – хоть бы что. Я тоже не скучал. Как представишь перспективку, так только и остается, что радоваться жизни.

АНГОЛА, Конец 70-Х годов

Родимый «крокодил Гена»[98]98
  Ударный вертолет Ми-24.


[Закрыть] ехал, насвистывал и грохотал совсем неподалеку, когда стали происходить некие странные события, которые пришлось упустить из внимания по причине отсутствия какого-либо визуального восприятия окружающей действительности вообще. Тещино колечко я постепенно и неизбежно перегрызал, о чем также не имел ни малейшего представления и все по той же самой причине сконцентрированности на происходящем внутри.

Острота ощущений держалась на должном уровне – возле краешка, пытаясь в полной мере дать прочувствовать то, что, казалось, вряд ли придется испытать, а скорее, выдержать когда-либо еще. И уж если такое приключится – в гробу я видал эту жизнь и все остальное со всеми остальными, вместе взятыми. Дали бы макара или, на худой конец, аркебузу – стрельнулся бы не задумываясь. Вот только ни прицелиться, ни удержать не смог бы ни то ни другое. Оставалось пилить вены, но под рукой не было ничего подходящего. Да и сама освобожденная живая правая рука вела себя как-то неестественно – подгребала брезент, рвала и раскидывала траву вокруг, затем начала рыть. Может быть, уйти в землю? Здоровая реакция выталкиваемого болью из жизни жалкого, трясущегося подобия человека, издающего звериные звуки…

А земля была теплой, податливой, родной и словно живой, но не слышала или не хотела. Я никак не мог избавиться от невыносимых пут, оттого просил помочь и принять. Неужели ей не дано распоряжаться своим? Разве это свое уже принадлежит кому-то или чему-то иному? Поди тут разбери.

Приступ боли внезапно стих, отпустил. Дозволено осторожно, но безнаказанно подышать, и даже трясти перестало. Теперь слева в груди тлели терпимые угли. Плеваться, огонек раздувать – незачем, потому вытолкнул обгрызенную чеку языком. Приоткрыл глаз в попытке развеяться. С бездумной завистью уставился в небо. Там легко и спокойно томился день, еще даже не собираясь помирать. Умиротворенно.

А по соседству продолжало происходить нечто невообразимое. Эти пока не угомонились. С моими мозгами произошла полная ахово-нутряная катаклизма, и не сразу дошло, что внезапный всплеск событийной насыщенности этого тесного мирка приобретает новые формы. Дружный коллектив спасателей-единомышленников внезапно распался. Налицо свидетельства того, что к копошению вокруг чеканутого стремительно подкрадывался апогей. То есть уже подкрался. Вскоре рвануло, но не по месту – видать, гранату успели отбросить. Рвануло негромко – винтокрылый «Гена» проходил в непосредственной близости над полем, заглушая всех и вся. Его свистящее громоподобие тут же отыграло нотой виража при удалении. Получалось, что с борта подрыв наблюдали. В авиации – не на флоте, под шум винтов не расслабишься.

Обнаружены, значит. Но с земли никакой реакции ржавых не последовало, а ведь в ящиках у них, по логике, «Блоупайпы»[99]99
  Британский переносной зенитно-ракетный комплекс (ПЗРК).


[Закрыть] находились, и надо бы заранее озадачиваться – перво-наперво боеготовность по отражению воздушной атаки и уж потом по обстановке. Но все же девяносто девять процентов на «подвезет» приходилось. А «не подвезет» – это срыв всей операции, однозначно. Да и об инциденте с гранатой вряд ли кто докладывал. Себе дороже. Ну, а ты попробуй угляди в этом буше, чего личный состав вытворяет.

Свои были совсем рядом. И снова разонравилось помирать. Только вот придется. После «крокодила», грамотно отработавшего в буше, даже гринписы курят, потому как беречь уже нечего.

Ржавые тем временем одномоментно выдвинулись к кромке. Обо мне в свете событий очень правильно забыли и, похоже, на всю оставшуюся жизнь. Нутро жарило, температура в зашкале, ненавязчивая прострация откуда-то объявилась, но общее плачевно-бедовое состояние относительно стабилизировалось. Попробовал двинуть ногой – особых изменений в ощущениях не прочувствовал. Каблуком пошерудил, вмял в землю через брезент, толкнулся. Потихоньку поехал на спине, рукой помог, да и «крокодил Гена», видать, не спешил – лез выше для свободы маневра и уж пренепременно и обстоятельно докладывался земле. Потом подберется, подождет, вызывая на противодействие, чтобы накрыть с предельной точностью, наверняка. И вот тут ошибка возможна. Бояться-то вроде как незачем. Откуда ж ему, винтонутому, знать, что не по его душу бурнули, а всего лишь нежданно-негаданная граната случилась. И никто ж не поведает, сколько здесь этих бурых, хотя и ржавых, попряталось. Однако не мои это заботы и хлопоты.

Метров на шесть-семь отполз без приключений. Под спиной ровнехонько – ни кочек, ни деревяшек, ни камней. Трава да землица мягкая. Кусты пока неплотно торчали. Но вот уже листва у лица, ветки. В общем, уперся, как в стену. Повернуть бы. Изогнулся немного и таки разбередил – до категорической печали и горести в полном кома-тозе нежелания. Даже чего-то с предохранителями случилось, и вместо прострации поехал, но не отключился пока. Уши еще присутствовали, когда противоборствующие стороны уж больно обвально-громко законтактировали неподалеку.

Старт «Блоупайпа» раньше слыхивать не доводилось. А «Стрелу» – да. Потому и не понял, когда слишком знакомый визг донесся откуда-то из головы ржавой колонны. «Стрела», что ли? Это вряд ли… А какая разница? Хотя… Но, с другой стороны, цель-то не поразили. Потому как если бы «Гену» поразили, то в таком духе он уже никого и ничего не давил бы. То есть внезапно, а главное, беспрерывно его НУРСы[100]100
  НУРС – неуправляемый реактивный снаряд.


[Закрыть] не завопили бы и сотрясающе-оглушительно не раскалывали как мою голову, так и головы в упомянутой голове. Вот такие умозаключения подоспели на данный момент по этому вопросу.

А потом почему-то единственный глаз обнаружил расплескавшийся по соседству очень яркий и чудесный, безветренный, теплый день. Веселый такой, радостный. Ну и дурак же, что спрятался от него в теньке. Даже зелень подрагивала, насмехаясь. Хотя дрожала не только зелень, но также земля, и в такт с ней кто-то невидимый бил по моей голове кувалдой. Надо прямо сказать, было больно, но больнее было в другом месте – где-то неподалеку от сердца. Там устроился второй невидимый – друг этого, с кувалдой, долго и упорно пытаясь отпилить половину груди. Дело явно не спорилось, оттого пилили и долбали по голове не переставая. Я терпел. Знал, что нужно терпеть, потому что это нор-маль-но. Живые же люди постоянно что-то терпят. Только у неживых – ничего и никогда. А я – живой и терплю, так как заняться больше нечем. Только жить. Эти же – с пилой и кувалдой – не отпустят и ничего делать не разрешат. Но они не знали, что я-то все уже понял. И когда им надоест, они устанут, и поступит команда «Отбой!» – вот тогда я сразу же выйду в поиск. Потому что кто-то украл у меня изнутри всю воду, до последней капельки. А вернуть ее просто необходимо и уже затем наказать виновных по всей строгости. Я знал, где искать. Надо идти по солнцу, все время на юг. Негодяи и жулики живут только в Сочи. Все хорошие люди – на севере, в нечерноземной полосе. Так почему-то устроено на земле, но об это мало кто догадывается. А казалось бы – проще простого. Без очков видно, что бессердечные загорающие южные – очень хитро-жадные и хотят заиметь всю воду, поэтому постоянно обирают беззащитных мерзнущих северных. Вот тогда мы берем в руки оружие, потому что должны вернуть воду назад… Странно… Воды полно и на всех хватит. Зачем этим придуркам вся вода? И вообще, всю ее не утащишь. У меня вот только сперли. Зря, кстати. Еще жена, помню, говорила: «Тебя все время где-то носит, и поэтому у нас в семье вода течет как деньги». Или наоборот? Нелогично как-то… Денег-то у меня с собой не было. Точно, похищена вода. Пора планировать поиск.

Но гениальную водяную операцию-многоходовку продумать не дали. Второй пуск «Блоупайпа» или «Стрелы» случился совсем рядом. Под шумок окончательно выбило защиту, и я отъехал.

2

Темнело здесь быстро. Седьмой час – и привет. Снова несли куда-то. Не сразу и уразумел, что темень снизошла не по милости солнца. И дышалось тяжело не только по причине дополнительной дырявости. А всего-то-навсего хламья тряпичного сверху навалили. Вони и без него хватало, но вот пóтом сильно, а изобилием чужой свежей крови тонюсенько так несло.

Я уже основательно материализовался и даже думал, что соображал. По всей видимости, без медицины не обошлось. Чего-то уж больно похорошело.

А наши проиграли. Как ни странно, но меня по этому поводу не били. Проверил все. Точно, не били… Зеленое обмундирование из бинтов и заплывший глаз с синячиной на полморды при общем доходяжном виде вряд ли жалость вызвали. Значит, добивать резона не было. Их перспективная работа явно накрылась. Пора домой. Теперь беречь будут, чтобы хоть что-то на хвосте принести. Ну уж тут бабулька натрое сказала. Еще успеть вам надобно.

Ишь, обо мне-то как позаботились – даже хламьем укрыли. Чтобы не замерз, едрит… А ведь с тройку месяцев назад довелось лицезреть тела голых, оттого непонятных белых мужиков. Двое их было. В тот раз блокировали, потом совместно прочесывали стык нашей и кубаши-ной зон. Какой-то невразумительный боестолк[101]101
  Боестолкновение (жарг.).


[Закрыть] у них еще приключился. И вот эти тряпки, наваленные на мне. Кровью от них конкретно тянуло. Теперь прояснилось. Выходило так, что своих они бросали нагишом, поскольку в землю определять некогда. Эвон куда собаку-то зарыли. Ржавый почерк. С одной стороны – разумно. Но не по-человечьи… Не понял… Чего?! Осади-и, моя черешня! О человеческом рассуждать вздумал! Чего-то душновато даже стало.