Текст книги "Если завтра не наступит"

Сногсшибательная мисс Лиззи

18

Ожидать пришлось недолго. Мужчины успели лишь сунуть в губы по сигарете и поднести к ним зажигалки, когда дверь распахнулась, пропуская в кабинет нового участника переговоров.

Участницу, как мысленно уточнил Бондарь, следивший за происходящим позади себя с помощью отражения в стеклянной поверхности одной из гравюр на стене.

– Собираетесь составить протокол о намерениях? – пошутил он, не соизволив обернуться.

Кайт сдержанно улыбнулся, глядя поверх его головы:

– Обойдемся без протокола… Проходите, Лиззи, come on, come on. – Он сделал приглашающий жест. – Знакомьтесь. Мистер Бондарь. Не путать с Бондом, ха-ха…

– Браво, – произнесла женщина, приблизившаяся к столу.

Еще не видя ее, Бондарь догадался, что она принадлежит к числу тех холеных холодных красавиц, близость с которыми тешит мужское самолюбие, но не затрагивает сердце. Прежде всего от нее веяло стерильной чистотой, а уж потом парфюмерией.

– Браво? – переспросил он, втягивая ноздрями холодный аромат, исходящий от Лиззи. – Могу я узнать, чем именно вы восхищаетесь?

– Не вами, нет, – качнула она головой.

– Это ее фамилия, – вмешался Кайт, даже не подумавший привстать или хотя бы принять менее вальяжную позу. – Лиззи Браво, прошу любить и жаловать.

– Жа-ло-вать, – повторила Лиззи по слогам, после чего слегка нахмурилась. – Жальеть? Жальоваться?

– Да, ее русский оставляет желать лучшего, – прокомментировал Бондарь, тоже оставшийся сидеть на месте.

Так и не дождавшись, пока он повернет голову, американка расположилась в кресле напротив. Она была молода, свежа и хороша собой, правда, из-за тщательно зализанных за уши каштановых волос ее голова казалась чересчур маленькой, а шея – непропорционально длинной. Челку заменяли отдельные жесткие пряди, перечеркивающие лоб до самых бровей. Должно быть, парикмахерша, создавшая эту прическу, не могла похвастаться пышной шевелюрой, и, прореживая волосы клиентки, уравняла свои и ее шансы.

– Надеюсь, – сказал Кайт, внимательно наблюдавший за реакцией Бондаря, – после общения с вами Лиззи заговорит по-русски так, как будто родилась в России.

– Да, мне нужен прэктик, – согласилась она, закидывая ногу на ногу.

Свободные джинсы и пушистый свитер не позволяли оценить ее фигуру, но одно можно было сказать наверняка: плечи у Лиззи Браво не покатые, бедра не чересчур широкие, а ноги не коротковаты. Несмотря на то что внешние данные американки никаким образом не касались Бондаря, он испытал нечто вроде удовлетворения. Ему всегда было неловко общаться с женщинами, относящимися к своей фигуре, как к мешку с картошкой.

– Что подразумевается под практикой? – спросил он, переводя взгляд с Лиззи на Кайта и обратно.

– Anything, – ответил американец. – Все, что угодно.

– Hey, slow down! – возмутилась Лиззи.

Из последовавшего диалога Бондарь уяснил несколько неожиданных для себя вещей. Первое: мистер Кайт намеревался приставить к нему девушку в качестве сопровождающего лица, тем самым ограничивая его свободу. Второе: будучи стажером, мисс Браво в принципе не возражала таким образом послужить отечеству, но ее смущала формулировка «все что угодно», поскольку, являясь феминисткой по призванию, она негативно относилась к любым проявлениям мужского шовинизма. Третье: на протяжении трех суток начинающей разведчице предписывалось не выпускать объект из виду надолго, чтобы исключить всякого рода форс-мажорные обстоятельства.

– Так не пойдет, – заявил Бондарь, закуривая неизвестно какую по счету сигарету. – Я не нуждаюсь в услугах этой особы. – Он кивнул на Лиззи, по красивому лицу которой пробежала судорога. – Если мне понадобится женщина, я предпочитаю выбрать ее сам.

– О'кей, – легко согласился Кайт. – Давайте сюда конверт и наслаждайтесь свободой выбора. Нет – довольствуйтесь обществом мисс Браво.

– Она не в моем вкусе.

– Christ! – возмутилась Лиззи. – You can't do that this way! I'm not a slave!

– Возмущается, – перевел Бондарь, словно кто-то попросил его об этом. – Утверждает, что она не рабыня.

К этому моменту он начал понимать, что предложенный Кайтом вариант не так плох, как могло показаться. Если не будет Лиззи, то ее заменят какими-нибудь шпиками мужского пола, находиться под надзором которых еще утомительней. Навесят радиомаячок, обставят «жучками», окружат неусыпной заботой и вниманием… Нет уж, спасибо, обойдемся.

– Извольте изъясняться по-русски и не капризничать, стажер, – отчеканил Кайт. – Если вас не устраивает работа, можете подыскать себе другую. – Его глаза переметнулись на Бондаря. – Не хочу показаться грубым, но примерно то же самое касается вас. Деньги получены. Их надо отрабатывать.

Вот как он заговорил! Все продается и покупается? А морда не треснет, господин Коршунов?

Тщательно погасив окурок в пепельнице, Бондарь предупредил:

– Скажите этой своей Лиззи, что я, видите ли, не джентльмен. В скатерть не сморкаюсь, но и расшаркиваться перед дамочками не привык.

– Я знаю рьюсских мужчин, – вздернула нос американка. – Достаточно хьорошо. Это не есть новость.

Бондарь не удержался от ухмылки. Его забавляла самоотверженность Лиззи Браво. Кроме того, ему понравился ее профиль: точеный носик, чуть запавшие щеки, неожиданно волевой для женщины подбородок. Из-за манеры выпячивать нижнюю губу казалось, что американка готовится к поцелую, хотя, конечно, она охотнее укусила бы Бондаря, не спешившего радоваться неожиданному подарку судьбы.

– Разумеется, мы будем жить в разных номерах, – сказал он, глядя в глаза Кайту.

Тот скорчил безразличную мину:

– Если вы готовы оплатить проживание мисс Браво из своего кармана…

Он полагал, что русский, позарившийся на дармовые деньги, не захочет тратить их на кого-нибудь, кроме самого себя. Бондарь не стал его разочаровывать. Лишь досадливо поморщился, признавая тем самым поражение.

Лиззи встала, уставившись в окно поверх его головы.

– Мне необходимо собрать вещи, – заявила она со своим неподражаемым акцентом. – Это будет десять минут.

– Тогда чьерез дьесят мьинут встрьечаемся на ульице, – поддразнил ее Бондарь, тоже поднимаясь с кресла.

– Вы можете подождать в офисе, Евгений Николаевич, – предложил Кайт, принявший не просто вальяжную, а барскую позу. – Кофе? Коньяк?

– Благодарю за заботу, но я предпочитаю подышать свежим воздухом. Накурено тут у вас.

Скривившись так, словно в кабинете американца пахло не табачным дымом, а бог весть чем, Бондарь сухо попрощался и вышел вон.

19

Предположение, что изумрудная малолитражка, припаркованная возле входа в «Эско», принадлежит не кому-нибудь, а начинающей шпионке Лиззи Браво, оказалось верным. Невозмутимо пройдя мимо Бондаря, она сунула в багажник сумку, открыла переднюю дверцу, уселась за руль и включила зажигание. Приглашения присоединиться не последовало, поэтому Бондарь счел необходимым преподнести американке небольшой урок. Если уж она такая строптивая, то укротить ее следовало с самого начала.

Не оглядываясь, он зашагал в сторону площади Горгасали. Шел он довольно быстро, поэтому запыхавшаяся Лиззи нагнала его лишь две минуты спустя.

– В чем состоит проблема? – возмущенно спросила она, преграждая Бондарю путь.

Равнодушно скользнув взглядом по ее вздымающейся груди, он так же равнодушно ответил:

– Ноу проблем. Просто я предпочитаю прогуляться пешком.

– Но это нонсенс! – воскликнула Лиззи. – Зачем ходить, если можно ехать?

– Мне показалось, что ты собралась отчалить в гордом одиночестве, – грубовато произнес Бондарь.

– Ты ошибся. Прошу… – Лиззи сделала неловкий жест в сторону своего автомобильчика. – Плиз, пожалуйста…

Не торопясь принять приглашение, Бондарь с сомнением склонил голову к плечу:

– Потянет ли эта малютка нас двоих?

– О, «Рено Клио» есть надежный автомобиль с хорошими характеристиками. – По сверкнувшим глазам Лиззи было заметно, что она любит машины больше, чем мужчин. – Спортивный двигатель. Сто десять коней.

– Лошадиных сил, – машинально поправил Бондарь.

– Да, да. Мы поедем?

– Уговорила. Но впредь без фокусов.

– The tricks? О каких фокусах ты говоришь?

Настало время прочитать американке небольшую лекцию.

– Я хочу, чтобы в дальнейшем между нами не было недоразумений, – заговорил Бондарь с расстановкой, двинувшись в обратном направлении. – Мне плевать, что ты обо мне думаешь, но можешь быть уверена, что я тоже от тебя не в восторге. – Он поднял руку, отметая готовые последовать возражения. – Не перебивай… Так вот, если ты станешь портить мне нервы, то я найду способ избавиться от твоего общества. Сомневаюсь, что твоему шефу понравится, если ты сообщишь ему, что русский разведчик исчез в неизвестном направлении. А мне это как… – Бондарь задумался, подыскивая подходящее сравнение, которое не оскорбило бы слух дамы. – Как с горки скатиться, – нашелся он наконец. – С сегодняшнего дня мы не просто партнеры. Ты находишься у меня в подчинении. Усвоила?

– I've got it, – кивнула Лиззи, с выражением мрачной решимости на лице. – Я принимаю твои условия, Джин.

– Если уж хочешь называть меня по имени, то произноси его правильно, – проворчал Бондарь. – Женя.

– Дже… Дженья.

– Же-ня.

– Дже-ня.

– Ладно, для начала сойдет, – смилостивился Бондарь, размещаясь на переднем сиденье зеленого автомобильчика.

Рено наладил выпуск своих малолитражек благодаря знакомству с Гитлером, состоявшемуся на берлинской выставке. Покровительственно похлопав автопромышленника по плечу, фюрер сказал: «Война между нами неизбежна, а после войны Франция станет бедной страной. Вы будете вынуждены строить дешевые, экономичные машины. Советую приниматься за дело прямо сейчас». Вместо того чтобы забить тревогу, по возвращении домой Рено никому не сообщил об угрозе Гитлера, а усадил конструкторов за работу и впоследствии сказочно разбогател. Патриотизм бы никогда не принес ему таких прибылей.

Рассеянно размышляя об этом, Бондарь так же рассеянно слушал бодрый рок-н-ролльчик, включенный американкой. Весь текст состоял из фразы «You make me dizzy, miss Lizzie», повторяемой на разные лады. Надо полагать, песенка была чем-то вроде гимна для мисс Лиззи Браво, и она хотела произвести впечатление на спутника, но Бондарь сделал каменное лицо и молчал, открывая рот лишь для того, чтобы заблаговременно объявить очередной поворот.

Прежде чем отправиться в гостиницу, он решил немного покататься по Тбилиси, запоминая расположение главных улиц и достопримечательностей. В качестве ориентира служила пологая гора со шпилем телебашни. В центре города было относительно просторно и чисто, по вымощенным плиткой тротуарам чинно шагали люди, витрины магазинов сверкали, запах платанов и кипарисов пробивался даже сквозь автомобильную гарь. Но стоило немного углубиться в жилые кварталы, как картина разительно менялась, становясь все более сюрреалистической.

Проспект Руставели с его помпезными зданиями и дорогими магазинами соседствовал с убогими кривыми закоулками, утыканными какими-то совершенно невероятными курятниками, сложенными из разноцветных кирпичей. Кривые оконца, увитые плющом и виноградом, покосившиеся терраски, осыпающиеся балкончики – все это держалось на честном слове… но кто и кому дал это честное слово, было неясно. Надо полагать, действовало оно только до первого землетрясения.

Тем не менее в этих развалюхах кто-то жил, а ущелья улиц, проложенные между ними, были запружены беспрерывно сигналящими машинами и галдящим народом. Никто не уступал дорогу, никто не соблюдал правила движения, никто не считался с мнением окружающих.

Устав от созерцания этого вавилонского столпотворения, Бондарь попросил Лиззи остановиться неподалеку от оживленного перекрестка, распахнул дверцу и сказал, что вернется минут через пять-десять.

– Я пойду с тобой, – засуетилась Лиззи.

– Послушай, тебе велено не отпускать меня одного надолго, но про то, чтобы следовать за мной по пятам, речи ведь не было, – напомнил Бондарь.

– Куда ты?

– Я должен тебе отчитываться?

– Нет, но…

– Тогда сиди и жди, а чтобы не чувствовать себя одинокой, любуйся достижениями американского прогресса. – Бондарь указал на здание «Макдоналдса», увенчанное куполом минарета. – Я скоро вернусь. Тебя ждет сюрприз.

– Сурпрайз, – повторила Лиззи по-английски. – У этого слова два значений. Не только приятный новость. Еще льовушка.

Неопределенно хмыкнув, Бондарь растворился в толпе.

20

Возвращаясь, он невольно вспоминал те давние времена, когда существовал так называемый «грузинский рубль» – сторублевая купюра. За настоящий советский рубль приобрести в солнечной Грузии можно было разве что упаковку спичек, пачку сигарет или початок вареной кукурузы. Сдачу приезжим не давали, а тех, кто пытался настоять на своем, обливали презрением: «Савсэм дэнэг нэт, да? Тагда бэры тавар даром, мынэ тываи капэйкы нэ нужны».

В том, что ситуация с разменом купюр осталась прежней, Бондарь убедился в аптеке, куда заскочил, когда оказался за пределами видимости своей соглядатайши. Лекарство, стоившее полтора лари, пришлось приобрести за пятерку, поскольку сдачи в кассе не нашлось. Правда, как догадывался Бондарь, это было вызвано не столько деловой сметкой аптекарши, сколько отсутствием наличности у населения. Нищета сквозила из всех щелей и дыр, дышала гнилью, помойками и канализационными стоками, таилась в темных углах, держа наготове острые ножи.

Это было неудивительно при том экономическом параличе, в который поочередно ввергли страну оба грузинских президента. Разрушив до основания промышленность, разорив сельское хозяйство, власти породили поголовную безработицу, бросив свой народ на произвол судьбы.

Грузинам оставалось лишь выкручиваться кто как может, и они выкручивались. Очередей возле «Макдоналдса» не наблюдалось, однако кто-то же сюда ходил, коли двери заведения были гостеприимно распахнуты. Прохожие умудрялись сохранять опрятный вид и даже подавали милостыню тем, кто окончательно выбился из сил на пути к сияющим высотам капитализма.

Объяснить эту загадку не сумел бы никакой социолог или экономист, а Бондарь, сведущий совсем в иных науках, даже не пытался. Он просто шел прогулочным шагом, неся в тяжелом пакете четыре теплых хачапури и столько же бутылок охлажденного «Мукузани», которое вполне могло оказаться таким же фальшивым, как то псевдогрузинское вино, которым бойко торговали в московских супермаркетах.

Малютка «Рено» торчала на том самом месте, где Бондарь ее оставил, но над изумрудной лакированной крышей автомобильчика возвышались две мужские фигуры, которых там прежде не было. Спереди и сзади малолитражку подпирали два серых от дорожной пыли джипа. Джигиты, выбравшиеся из них, горели желанием познакомиться с молодой одинокой шатенкой нездешней наружности. Прохожие, косясь на привычную сцену, даже не замедляли шаг. Они видели такое не раз и примерно знали, чем все закончится. Приезжую заволокут в один из джипов и с гиканьем увезут в горы. Через некоторое время отпустят, уже не такой лощеной и самоуверенной, какой она заявилась в Тбилиси. И поделом. Нечего гулять без сопровождающих.

Переложив пакет в левую руку, Бондарь сделал несколько шагов вперед, а потом остановился за ободранным стволом платана, где сделался практически незаметным. Чтобы прийти на помощь Лиззи, требовалось считаные секунды, однако делать это было преждевременно. Бондарю хотелось посмотреть, как поведет себя стажер ЦРУ. Чего стоит приставленная к нему девчонка? Сумеет ли она постоять за себя или начнет вопить благим матом «хелп ми»?

Вопль действительно прозвучал, но издал его не Лиззи, а джигит, сначала сунувшийся в открытое окно «Рено Клио», а затем отпрянувший назад. Кричал он не по-английски, а по-грузински. На то имелась причина. Несмотря на сгущающиеся сумерки, было отчетливо видно, что щели между передними зубами джигита заполнены кровью.

Рванувшись к обидчице, он налетел животом на распахнувшуюся дверцу автомобиля, разразившись новой порцией ругательств. Его приятель застыл в недоумении, пропустив то мгновение, которое понадобилось Лиззи, чтобы очутиться рядом.

Девушка не напрасно предпочитала одежду свободного покроя, как отметил про себя Бондарь, правая бровь которого заинтересованно приподнялась. Стремительно перемещаясь от одного джигита к другому, она не просто вынудила их отступить, а вывела из строя, словно каких-то безусых сосунков.

Для этого оказалось достаточно нескольких небрежных с виду взмахов рук, проделанных американкой с грацией прирожденной гимнастки. Она не пользовалась кулаками и ни разу не пустила в ход ребро ладони. Это была совсем другая техника, с которой Бондарь прежде никогда не сталкивался. Лиззи наносила удары кончиками расслабленных пальцев, целясь в глаза противников. Это было все равно что отхлестать их прутьями. Потеряв ориентацию в пространстве и ошеломленные жгучей болью, джигиты не оказали серьезного сопротивления.

Удостоверившись, что оба согнулись в три погибели, закрывая ладонями слезящиеся глаза, Лиззи наградила каждого расчетливым ударом по загривку, действуя на сей раз локтем. Схватка закончилась. Противники американки, рухнувшие на колени, не делали попыток продолжить знакомство.

Заинтересованно хмыкнув, Бондарь вышел из своего укрытия и направился к «Рено». От приставаний назойливых джигитов Лиззи избавилась сама, но теперь нужно было вытаскивать ее из постепенно увеличивающейся толпы зевак, завороженных невиданным доселе зрелищем. Это оказалось достаточно просто. Среди тбилиссцев не нашлось смельчаков, готовых разделить судьбу владельцев пыльных джипов.

Пирушка с продолжением в постели

21

– Что это такое? – спросила Лиззи, рассматривая подозрительную, с ее точки зрения, лепешку, почти насильно сунутую ей Бондарем.

– Хачапури, – ответил он.

– Как это переводится?

– Понятия не имею. Хачапури пекут не для того, чтобы их изучать. Их едят.

– Едят? – Голос Лиззи был преисполнен сомнения. Она никогда не пробовала таких громадных лепешек с сыром. Размером со сковородку, на которой они были испечены, хачапури издавали острый аромат.

– Вот так, – продемонстрировал Бондарь, впиваясь зубами в пресноватое, но душистое и нежное тесто. – Угощайся, пока теплые.

Они сидели в гостиничном номере, разделенные неустойчивым колченогим столом, создающим ощущение легкой морской качки. За полузадернутыми шторами шумел ночной Тбилиси. Пара настенных бра безжалостно высвечивали все дефекты стареньких обоев, компенсируя это уютными бликами, позолотившими неровные стены.

Взгляд Лиззи то и дело останавливался на единственной кровати, вызывающе торчащей посреди номера. По обе стороны от кровати стояли дорожные сумки. Та, что принадлежала американке, была застегнута на «молнию», но рано или поздно должен был наступить момент, когда ее придется открыть, чтобы переодеться ко сну. А что потом? Неужели этот странный русский с привлекательным лицом и грубыми манерами воспользуется подневольным положением Лиззи?

Скорее да, чем нет, решила она, вяло пощипывая хачапури. Внутри нее не прекращалась борьба. Какая-то часть мозга американки призывала ее схватить сумку и бежать из гостиницы, невзирая на приказ Барри Кайта. Вместе с тем ее подмывало немедленно улечься на кровать и посмотреть, что из этого получится. У нее никогда не было секса с русскими. Правда ли, что в постели они необузданны, требовательны и нетерпеливы?

– У тебя есть муж? – поинтересовался Бондарь, откладывая лепешку и вытирая губы салфеткой. – Дети?

– Мне двадцать пять лет в настоящий момент, – ответила Лиззи, тщательно подбирая слова. – Рано жениться, рано иметь семья. Нельзя сломать карьера.

– Тогда выпьем за твою карьеру.

– Я не люблю алкоголь.

– Придется полюбить, – невозмутимо заявил Бондарь, откупоривая бутылку. – Я не привык пить в одиночку.

– Я слышала другое, – призналась Лиззи. – Все русские мужчины пить без пробуждения… in black mood… по-черному.

– Если это правда, то тебе не повезло.

Прихватив с подноса пару стаканов, Бондарь отправился в ванную комнату, оставив Лиззи гадать, какой смысл кроется в его последней туманной фразе. Она плохо воспринимала недомолвки, намеки и иронию. Всякого рода двусмысленности и метафоры не укладывались у нее в мозгу.

Лиззи машинально провела по волосам, озаботившись, впрочем, не столько внутренним содержанием головы, сколько тем, как выглядела она снаружи.

Начитавшись всяких ужасов про бытовые условия, ожидающие ее в дикой горной стране, кишащей бактериями и паразитами, американка коротко остриглась перед отъездом и до сих пор не могла свыкнуться со своим новым имиджем. Прежде у нее были пышные каштановые локоны, на которые тратилась десятая часть личного бюджета и примерно такая же часть всей сознательной жизни. Шкафчики в спальне и ванной комнате Лиззи были до отказа набиты всевозможными средствами ухода за волосами: шампунями, кондиционерами, бальзамами-ополаскивателями, масками, лосьонами, смываемыми красками, несмываемыми красками, гелями для укладки, суперстойкими лаками, пенками и муссами, завивателями и развивателями. Лиззи не смущало, что в результате ее прическа содержит больше химических элементов, чем их насчитывается в таблице Менделеева. Не удовлетворяясь этим, она ежедневно пускала в ход хотя бы один из трех суперсовременных фенов, не забывая также про щипцы для завивки и электрические бигуди, не говоря уж о бесчисленных щетках, щеточках, расческах, гребнях, заколках, прихватках, ленточках и прочих хитроумных приспособлениях.

Зато все остальные волосы, растущие вне головы, Лиззи изничтожала с маниакальной основательностью, чуть ли не ежедневно выбривая ноги, подмышки и те части тела, которые американские женщины уклончиво именуют «областью бикини». Каждая грузинка с волосатыми ногами выглядела в глазах Лиззи отъявленной лесбиянкой, а грузинские мужчины являлись для нее чем-то вроде косматых йети, принимать ухаживания которых было противоестественно.

И потом этот запах, витавший над аборигенами!

На родине Лиззи любые естественные человеческие запахи считались отвратительными или же как минимум неприличными. Их давно вытеснили ароматы парфюмерии. Подмышки (или же, изящно выражаясь, подручные области) без конца сбрызгивались дезодорантами, рот прополаскивался, в каждом помещении размещались освежители воздуха, в машинах висели емкости с благовониями, а в туалетах – рулоны ароматизированной туалетной бумаги.

Мысль о том, что секс с малознакомым мужчиной может произойти вопреки нормам гигиены, оказывала на Лиззи удручающее воздействие. Как будущая разведчица, она морально готовила себя к беспорядочным половым связям, однако они ее не вдохновляли. Тем более теперь, когда за стеной раздавался плеск воды, пущенной Бондарем явно не только с целью вымыть стаканы. Он принимает душ? А что, если этот крэйзи рашн ввалится в номер в чем мать родила и потребует немедленной близости? У Лиззи пересохло горло, но зато увлажнилась «область бикини», что заставило ее ощутить себя крайне порочной и достойной порицания. Интимная жизнь не являлась для нее запретным плодом, однако здесь, в захудалом гостиничном номере, намечалось нечто такое, о чем не пишут в специальных руководствах и дамских журналах. Пригодится ли Лиззи тот небогатый практический опыт, который у нее имелся? Она ведь даже толком не видела голого мужчины в натуре, поскольку занималась сексом либо в темноте, либо на заднем сиденье автомобиля. В штате, где выросла Лиззи, за снятый на пляже лифчик можно было запросто угодить в кутузку, а мужские купальные трусы представляли собой нечто вроде укороченных штанов. И вдруг – такое.

Эх, знать бы наверняка: какое – такое…

22

При виде вошедшего Бондаря американка издала непроизвольный горловой звук, напоминавший писк мышонка, угодившего в когти ястреба. Однако паника оказалась преждевременной. Русский был полностью одет, хотя на его черных волосах блестели капельки воды. Стаканы, поставленные на стол, тоже были мокрыми. Наполняя их до краев, он насмешливо посмотрел на Лиззи:

– По-черному, говоришь? Беспробудно? – Бондарь со стуком отставил почти опустошенную бутылку вина. – Что ж, самое время выяснить, насколько справедливо твое мнение о русских мужчинах.

– Я уважать чужие обычаи, но пить не буду, – твердо произнесла Лиззи.

– Мне поискать другую собутыльницу? Это я мигом, только потом не обижайся.

– Неужели обязательно начинать знакомство с liquоr… с выпивки?

– Всенепременно! – отрезал Бондарь.

– Как ты сказал?

– Я сказал: залпом. До дна.

Придерживая пальцем донышко стакана, он бесцеремонно помог американке справиться с задачей. Ожидая, что у нее перехватит дыхание или начнутся спазмы отвращения, Лиззи застыла. Ощущение оказалось на удивление приятным. Вино было кисловатым, но очень вкусным.

– Немножко как шампань, – прокомментировала Лиззи, облизывая влажные губы. Собственный язык казался ей бархатным.

– Настоящее сухое вино лучше любого шампанского, – заверил ее Бондарь.

– Но чуть-чуть слишком кисло.

– А как ты хотела? Тут всего треть процента сахара.

– Зачем так мало?

– Потому что сухое вино не может быть сладким по определению, – усмехнулся Бондарь. – Мы с тобой пьем не что-нибудь, а «Мукузани», одно из лучших красных вин, существующих на свете.

– Сколько оно стоит? – оживилась Лиззи, с интересом приглядываясь к ароматной темно-гранатовой жидкости, наполняющей ее стакан.

– Выпей и оцени.

Бондарь показал, как это делается, после чего, не спросив разрешения, задымил как паровоз. Лиззи подумала, что рискует заработать рак легких, но это ее почему-то не испугало. Она лишь встала, чтобы пошире открыть форточку, однако это произошло не раньше, чем ее стакан опустел. Словно по волшебству, сказала себе Лиззи. Ее обревшая самостоятельность рука потянулась к пачке «Монте-Карло» и поднесла извлеченную оттуда сигарету к поднесенной Бондарем зажигалке.

– Я не курила очень, очень давно, – услышала Лиззи свой голос. – Со времен мэриджуана-пати в кампусе… – Дым заставил ее закашляться. – Плохой табак, – сказала она между двумя затяжками. – Очень плохой.

– Зато вино превосходное, – парировал Бондарь, щедро наливая «Мукузани». – Выпускается с 1888 года, если я не ошибаюсь. Его изготавливают из винограда «Саперави» и выдерживают в дубовых бочках не менее трех лет. Незаменимое дополнение к сыру или баранине со свежими овощами.

– Хочу есть, – заявила Лиззи, неумело гася окурок. Стакан с рубиновым вином незаметно перекочевал в ее правую руку. – Приглашаю тебя в ресторан, Джеймс.

– Я не Джеймс.

– Ох, сорри… Джин… Дженя… Мы идем в ресторан?

– В другой раз, – сказал Бондарь. – А пока закусывай хачапури.

– От лепьешки не будет сытости, – закапризничала Лиззи, опираясь локтями на пошатнувшийся стол.

– В вине полным-полно калорий.

– Это такой шутка?

– Это такой истина, – поддразнил американку Бондарь.

– Нельзя много калорий, – промямлила Лиззи, успешно влившая в себя третий стакан. – Опасность для фигура. У меня отличный фигура, так говорьят. Секси, да?

– Я в этих вопросах не компетентен.

– Why? Ты не льюбишь женщьин?

– Я не люблю американских шпионок, – уточнил Бондарь.

Реакция Лиззи была неадекватной. Покачав головой, она подперла щеки ладонями и печально заключила:

– Все ненавьидят Америка. – Ее русский язык катастрофически ухудшался. – It's not fear… Нечестно. Зачем так?

– Ты действительно хочешь знать?

– Почему нет?

– Ладно, попытаюсь объяснить, – сказал Бондарь. – Вот, например… Твои соотечественники ежегодно тратят десять миллиардов долларов только на корм для домашних животных.

– Что плохого в этом? – удивилась Лиззи, веки которой то и дело норовили сомкнуться. – Мы льюбим животных.

– А людей? Для того чтобы накормить всех голодающих на планете, требуется шесть миллиардов долларов.

– Не понимаю.

– Тогда другой пример. – Бондарь закурил, щурясь от разъедающего глаза дыма. – Вы покупаете косметики на восемь миллиардов баксов. Это в четыре раза больше, чем во всем мире тратится на начальное образование.

– Почему ты считаешь чужие деньги?

– Вот именно, что чужие. Вы отбираете эти деньги у тех, кто вымирает от нищеты и голода.

– Свободный конкуренция, – сонно возразила Лиззи. – Сильный побеждать. Слабый проигрывать.

– Смотря что считать победой, – проворчал Бондарь, наблюдая за безуспешными попытками американки принять позу, полную достоинства.

Откинувшись на спинку стула, она едва не упала. Ее голова упрямо клонилась вниз, наливаясь свинцовой тяжестью. Цепляясь за край стола, она пробормотала что-то по-английски.

– Что? – переспросил Бондарь.

– You won, – пробормотала Лиззи. – Take your prize, if you want it…

– Говоришь, что я выиграл и могу получить приз?

– Yeah…

– А приз – это, конечно, ты?

– Right… Да…

Не договорив до конца, Лиззи начала заваливаться на бок, отказавшись от дальнейших попыток удержаться на стуле. Бондарь подхватил ее у самого пола, поднял на руки и отнес к кровати. Первое побуждение – бросить отключившуюся американку, как бесчувственное бревно, – он почему-то сдержал, хотя для этого не было никаких оснований. Нахмурившись, аккуратно уложил ее на кровать и даже кое-как укрыл одеялом. Ни нежности, ни сочувствия на его лице не наблюдалось, но и сердитым его назвать было нельзя. Это было лицо человека, выполняющего свою работу, не слишком приятную, но необходимую.