Текст книги "Если завтра не наступит"

Имеющий уши да услышит… но не запомнит

23

По пути в редакцию «Новой Грузии» Бондарь выкурил целых две сигареты, хотя никотиновый вкус во рту был и без того достаточно мерзким. Под стать настроению. Его профессия подразумевала обязательное наличие не только физической силы и мужества, но и коварства, а Бондарь предпочитал действовать в открытую, не прибегая к различного рода уловкам. Правда, на невидимом фронте это было практически невозможно. Приходилось и кривить душой, и хитрить, и много чего еще приходилось делать такого, за что бывало неловко впоследствии. Очередной обманутой жертвой Бондаря стала американка. Ее неплохо обучили рукопашному бою, однако все ее приемы оказались бесполезными в схватке с зеленым змием.

Само по себе вино было легким и содержало не более двенадцати процентов алкоголя, но в соединении с клофелином оно превратилось в совершенно убийственную смесь, способную свалить с ног любого здоровенного мужика.

Лекарство Бондарь приобрел в аптеке, запасшись на всякий случай двумя упаковками. Он знал, что растолченные в порошок таблетки плохо растворяются в спиртном, а потому затеял канитель с мытьем стаканов. На дне того, из которого пила Лиззи, осталось немного насыщенной клофелином воды, и этого оказалось достаточно, чтобы американка надолго выпала из реальности. Прикинув ее вес, Бондарь скрупулезно отмерил дозу, чтобы не дошло до летального исхода, вызванного острой сердечной недостаточностью. Американке хватило резкого снижения артериального давления. Теперь она находилась не то чтобы в коме, но разбудить ее не смог бы и пушечный залп.

Представив себе, как будет маяться бедняжка, когда очухается, Бондарь выругался. «А кто она такая, чтобы я ее жалел? – спросил он себя и тут же ответил: – Никто. Очередной враг, который не станет церемониться ни со мной, ни с миллионами моих соотечественников. Мы по разные стороны окопов. На войне как на войне».

Мысленно произнеся свою любимую присказку, Бондарь спустился по грязным ступенькам, ведущим в полуподвальное помещение, где обосновались создатели газеты «Новая Грузия». Антураж редакции плохо соответствовал громкому названию. Старым здесь было все, начиная от обшарпанного линолеума и заканчивая трубками мигающих светильников.

Предполагая, что газетчики работают допоздна, Бондарь не ошибся. За первой же дверью, в которую он заглянул, собрался целый коллектив, состоявший в основном из курящих мужчин. Все как один повернули головы к Бондарю.

– Мне нужна Тамара Галишвили, – вежливо сказал он.

– Закройте дверь, – велел толстый грузин с монашеским венчиком волос на голове. – Идет совещание.

Бондарь посмотрел на крашеную мымру в очках, пристроившуюся на подоконнике, и решил, что она не может быть Тамарой Галишвили, хотя никаких оснований для этого не было. Его взгляд притягивала другая женщина, прислонившаяся к стене с заложенными за спину руками. Черты ее лица были тонкими и заостренными, она была стройна и высока, но не казалась хрупкой. Бондарь отметил про себя, как дрогнули крылья ее носа, когда она смерила его взглядом. Женщине было тридцать или около того. Ее удлиненные глаза казались слегка влажными.

– Подождите в коридоре, – тихо сказала она. – Я скоро освобожусь.

В течение следующих пятнадцати минут Бондарь развлекался тем, что рассматривал реликты наглядной агитации, чудом сохранившиеся в коридоре. Здесь имелась и доска Почета с выцветшими фотографиями сотрудников редакции, и почетные грамоты в рамочках, и пыльные вымпелы победителей социалистического соревнования. В те давние времена, когда газета называлась иначе, тут и нравы царили совсем другие. Вряд ли такие уж простые и бесхитростные, как утверждают ностальгирующие свидетели эпохи. Но, несомненно, более честные и человечные, чем рыночные отношения, с их базарной этикой и торгашеской моралью.

Дверь за спиной Бондаря распахнулась. Прислушиваясь к галдению расходящихся людей, он не пропустил звука приближающихся шагов и обернулся. Идущая к нему женщина была одета так, словно несколько последних лет провела на необитаемом острове, не имея возможности следить за модой. Ее белая кофточка ручной вязки, клетчатая юбка по колено и короткие сапожки с расширяющимися кверху голенищами сгодились бы для массовки в фильме «Служебный роман». Несмотря на это, она оставалась настоящей красавицей, и в посадке ее головы сквозила горделивость, недоступная беспородным шавкам с так называемых модных тусовок.

– Добрый вечер, – поздоровался Бондарь, испытывая смутную тоску от того, что вынужден выдавать себя за кого-то другого. – Вы Тамара Галишвили?

– Я Тамара Галишвили, – подтвердила женщина, пряча руки за спиной.

В том, как она выставила грудь навстречу незнакомому мужчине, не было ни малейшего намека на вызов или вульгарность. Бондарь усмотрел в этом лишь проявление доверия к себе и снова испытал приступ легкой досады, вызванной тем, что через несколько минут грузинка исчезнет из его жизни. Она нравилась ему все больше и больше. Ее миндалевидные глаза, устремленные на Бондаря, были влажными от природы. Ему неожиданно подумалось, что так должна смотреть на человека лань, еще не убедившаяся в подлости человеческой натуры.

– Мне нужно переговорить с вами, – хрипло произнес Бондарь.

– Пожалуйста, – с достоинством кивнула Тамара. – Но для начала представьтесь, пожалуйста.

– Меня зовут Бондарь, Евгений Бондарь. Я по поводу вашей заметки…

– Какой именно?

– О похоронах Давида Гванидзе.

– А… – Во взгляде Тамары проступила настороженность. – И что же вам угодно?

– Вы лично присутствовали на похоронах? – спросил Бондарь, откашлявшись.

– Почему вас это интересует?

– Дело в том, что я тоже журналист, московский. Редакция поручила мне проверить материал.

– Вот как? – удивилась Тамара, говорившая на русском языке не с акцентом, а лишь с едва уловимым намеком на акцент. – Приятно слышать. – Ее интонация была скорее язвительной, чем радостной. – Большая честь для нашей газеты и для меня лично. – Ее ноздри насмешливо затрепетали. – Во сколько же обошлась ваша командировка в Тбилиси, если не секрет? В Москве прекратились заказные убийства и вам больше не о чем писать?

– Вы мне не верите? – опечалился Бондарь.

– Почему же не верю… До тех пор, пока человек не попадется на лжи, его не стоит оскорблять подозрением.

Лань, глядевшая на Бондаря из глубины Тамариных глаз, еще не попятилась и не встрепенулась, но уже приготовилась сделать это.

– Мне нравится такой подход, – поспешил сказать он, лихорадочно выбирая правильную линию поведения. – Это справедливо.

– Справедливое отношение ко всем без исключения – один из главных принципов моего отца, – сухо обронила Тамара. – Я привыкла доверять его опыту. Поэтому лучше честно признайтесь, кто вы такой и зачем приехали. Иначе…

Она чуть отступила назад, готовясь повернуться к Бондарю спиной. Коридор опустел, но дверь, возле которой они стояли, дважды приоткрывалась, обнаруживая присутствие чьего-то не в меру любопытного глаза.

– Я же сказал вам, что приехал из Москвы, – тихо произнес Бондарь. – Могу даже паспорт предъявить, если сомневаетесь.

– А удостоверение? – не смягчилась Тамара.

– Какое удостоверение?

– Журналистское. Вы из какой газеты?

– Дело в том, что я внештатный корреспондент и работаю сразу на несколько изданий…

– Вот что. – Тамара говорила негромко, но очень отчетливо и решительно. – Мне достаточно задать вам несколько профессиональных вопросов, чтобы вывести вас на чистую воду. Сколько знаков содержится в газетной полосе? Что такое кегль? Офсет? Подвал? Авторский лист? – Она предостерегающе подняла ладонь со сведенными вместе пальцами. – Не спешите отвечать. Подумайте. Если соврете, то можете считать наше знакомство несостоявшимся.

На выручку замявшемуся Бондарю пришел болезненного вида субъект с мордочкой полузатравленного хорька и соответствующим взглядом. Это его глаз то и дело сверкал за приоткрытой дверью. Теперь субъекту наскучило оставаться в стороне, и он выскользнул в коридор с пустым графином, который якобы намеревался наполнить водой. Правда, вместо того чтобы направиться в туалет, он тронул за плечо Тамару и что-то спросил у нее по-грузински, внимательно присматриваясь к Бондарю. Журналистка обернулась, скрестив руки на груди:

– В чем дело, Гоги? Ты разучился говорить по-русски?

Субъект начал мямлить нечто невнятное в свое оправдание, но был перебит на полуслове.

– Во-первых, – отчеканила Тамара, – ничто не мешает тебе обратиться прямо к человеку, который стоит перед тобой. – В ее взгляде, брошенном на Бондаря, загорелись предупредительные огоньки. – Во-вторых, его, к твоему сведению, зовут Женей. Он мой старый знакомый.

– Не такой уж старый, – перехватил эстафету Бондарь. – И ужасно ревнивый. Что нужно этому типу?

Гоги внезапно вспомнил про графин, который держал в руке.

– Собираюсь попить чайку, – сказал он, щелкнув пальцем по стеклу. Его русский был не так уж плох, чтобы стесняться общаться на нем в компании.

– Гоги хотел выяснить, что ты здесь делаешь, – пояснила Тамара, бросив на Бондаря еще один красноречивый взгляд.

– Я должен отчитываться? – высокомерно осведомился он, поведя плечами.

– Мне просто любопытно, – занервничал Гоги, сходство которого с хорьком усилилось. – У нас не так часто бывают гости из Москвы.

– Кто тебе сказал, что я из Москвы? – дернул бровью Бондарь.

– Ого! – воскликнул Гоги, уставившись на часы. – Половина девятого! Засиделись мы сегодня. Не до чаю. Пора домой.

Так и не ответив на последний вопрос, он сокрушенно прищелкнул языком и скрылся за дверью, юркнув в образовавшуюся щель с проворством мелкого хищника, застигнутого на месте преступления.

– Хорек, – прошептала Тамара. – Вылитый хорек, рыскающий в курятнике.

– Забавно, – буркнул Бондарь. – Мне он тоже напомнил именно хорька, а не кого-нибудь другого.

– С какой стати хорек должен напоминать кого-нибудь другого? – Тамара невесело усмехнулась.

Бондарь деликатно прикоснулся к ее плечу и тихо произнес:

– Могу я задать вам несколько вопросов? На правах старого знакомого.

– Идите за мной, – распорядилась грузинка после секундного колебания. – Тбилиси не тот город, где можно запросто общаться с русскими у всех на виду. Это чревато неприятностями.

Заинтригованный Бондарь поспешил за Тамарой, исчезнувшей за поворотом.

24

Кабинетик в конце Г-образного коридора, где они уединились, представлял собой клетушку полтора метра на полтора, зато потолок был таким высоким, что создавалось впечатление, будто находишься на дне бетонного колодца, откуда выбраться самостоятельно невозможно. Пока Тамара кипятила воду и заливала ею скрупулезно отмеренные гранулы растворимого кофе, втиснувшийся между компьютером и подоконником Бондарь продолжал присматриваться к ней, все больше и больше убеждаясь в том, что имеет дело с настоящей красавицей, способной затмить всех тех, кого он имел счастье или несчастье знать прежде.

Ни нелепая юбка, ни порядком стоптанные сапоги на низком каблуке не могли скрыть того факта, что Тамара длиннонога и стройна, хотя по неизвестной причине маскирует это. Впрочем, причина могла быть вполне банальной: у журналистки не хватало денег на модную одежду.

– Вы замужем? – неожиданно для себя спросил Бондарь и внутренне напрягся, ожидая резкой отповеди.

Тамара поставила перед ним старенькую керамическую чашку с дымящимся кофе и только потом ответила:

– Я вдова. – Ее голос звучал совершенно спокойно и буднично. – Мой муж погиб в конце зимы. Несчастный случай, как гласит официальная версия.

Бондарь вздрогнул.

– Осторожнее, – сказала ему Тамара. – Кофе очень горячий.

Он отставил чашку:

– Не в этом дело.

– А в чем?

– Моя жена тоже погибла, и это тоже произошло в конце зимы. Автокатастрофа.

– Если вы не шутите, – медленно произнесла Тамара, – то это очень странное совпадение. Павлик тоже попал в аварию. Вместе с нашей дочуркой.

– У меня был сын. – Голос Бондаря звучал глухо, как и должен был звучать в этом каменном склепе.

– Послушайте, я умею прощать многое, но только не… не… – Запнувшись, Тамара схватилась пальцами за горло. – Не смейте кощунствовать! Это бесчеловечно.

– Я говорю чистую правду.

– И то, что вы журналист, тоже правда?

– Нет, – признался Бондарь, не колеблясь ни секунды.

– Хорошо, – кивнула Тамара, пригубив жидкий кофе.

– Что я не журналист?

– Что у вас хватило мужества быть честным.

– Для этого не требуется никакого мужества, – буркнул Бондарь.

– Неужели? – невесело усмехнулась Тамара. – Тогда почему все вокруг хитрят, юлят и лгут, лгут, лгут?! – Страстно выкрикнув этот вопрос, она поспешила закрыть рот ладонью и посмотрела на дверь с таким выражением, словно за ней могли прятаться или подслушивать какие-то враги. – Страшное время, – прошептала она. – Жалкие люди.

– Если время страшное, то и люди должны быть под стать, – предположил Бондарь. – Тоже страшные.

– Ошибаетесь. Страшными бывают только сильные, а обыватели в большинстве своем слабы и ленивы. – Тамара заглянула в чашку, как будто там крылось продолжение мысли. – Когда массам внушают, что работать честно почетно, а воровать и лодырничать – позорно, все готовы устанавливать стахановские рекорды. Но когда обывателю вдалбливают в башку, что настала пора быть подлым, расчетливым и хитрым, он с удовольствием превращается в животное. – Тамара повернулась к черному окну, в котором маячило ее отражение. – Передвигаться на четвереньках и гадить где попало легче, чем быть человеком. Мы стремимся по пути наименьшего сопротивления.

– Ну, о вас этого не скажешь, – обронил Бондарь, допивший кофе и ищущий взглядом пепельницу.

– Я такая же, как все, – невыразительно произнесла Тамара. – Продаюсь, иду на компромиссы и поступаюсь гордостью. Вот мой отец – он другой породы. И Павлик был другим, за что поплатился жизнью.

– Он был русский?

– Да. Носился с идеей возродить былое братство наших народов, вашего и моего. Выступал на митингах, писал страстные статьи, даже приступил к съемкам документального фильма про нынешнюю власть и ее проамериканскую политику.

– И что? – спросил Бондарь, прежде чем успел прикусить язык.

– Авария, – устало откликнулась Тамара. – Лобовое столкновение с грузовиком. В полиции не скрывали злорадства. Не надо было переть по встречной полосе, сказали мне. Но хватит об этом. – Она резко повернулась, пристукнув ладонью по столу. – Вы ведь не историю моей жизни явились выслушивать. Вас интересуют обстоятельства гибели Гванидзе, верно? Извините, но вы обратились не по адресу.

– Но заметку написали вы? – оторопел Бондарь.

– Под диктовку, – сказала Тамара с вызовом. – Что мне велели, то я и написала. Понятия не имею, кто такой этот ваш Гванидзе и почему его убили. А теперь уходите!

– Мне показалось, что вы хотите мне что-то рассказать.

– Ерунда! Обычный бабский заскок. Сдвиг по фазе. В кои-то веки увидела человека с нормальным выражением глаз, вот и растаяла. – Тамара порывисто встала, едва не задев головой настенную полку. – Когда вокруг сплошь кобели, хорьки да боровы, то поневоле станешь на мужчин заглядываться. – Она указала подбородком на дверь. – Прошу! Не заставляйте меня повторять дважды.

Все это было так неожиданно, что у Бондаря от негодования перехватило горло.

– Послушайте, вы, жертва обстоятельств с глазами лани, – прошипел он, выбираясь из своего закутка и яростно размахивая зажатой в руке сигаретой, – ни к чему было разводить всю эту философскую бодягу, чтобы под конец отшить меня, как какого-то ресторанного ловеласа! Гванидзе – террорист, садист и убийца, которого покрывают грузинские власти. Я не верю в его скоропостижную смерть и доберусь до него во что бы то ни стало, даже если его действительно придется вытаскивать из-под земли. – От полноты чувств Бондарь ударил себя кулаком по бедру. – Сколько бы ни прятался ваш Гванидзе, а от ФСБ ему не уйти! Понятно? Понятно, я спрашиваю?

– Нет, – тихо ответила Тамара.

– Что же тут непонятного?

– При чем тут глаза лани?

– Сам не знаю, – смутился овладевший собой Бондарь.

Ему было стыдно за свой порыв, но полным идиотом он ощутил себя чуть позже, когда Тамара приблизилась, чтобы обдать его ухо горячим дыханием.

– Вы не должны были срываться, – быстро прошептала она. – Нас подслушивают. Потому-то я и решила вас выставить. От греха подальше.

Бондарь скосил глаза на дверь. Стоящая к нему вплотную Тамара кивнула. «Хорек?» – безмолвно спросил он, очень похоже изобразив субъекта с графином.

«Он самый». – Она утвердительно опустила густые ресницы.

«Не беспокойтесь, во всем положитесь на меня». – Ободряюще подмигнув Тамаре, Бондарь бесшумно крутнулся волчком и так же бесшумно скользнул к двери.

25

Застигнутый врасплох Гоги открыл рот, чтобы позвать на помощь, но ничего из этой затеи не вышло. Проклятый русский, неожиданно вырвавшийся из Тамариной коморки, был стремителен и беспощаден, как разящий удар молнии. Последнее, что успел увидеть Гоги, это странный жест нападающего, выставившего большой палец, как если бы желающего сказать этим: «Все хорошо, все отлично!»

Ничего хорошего не произошло, совсем наоборот.

Большой палец русского вонзился под ухо Гоги, произведя в его дернувшейся голове нечто вроде обвала. Мысли, обгоняя друг друга, обрушились куда-то вниз, сменившись полным мраком. Ни слов, ни желаний, ни потребностей в этом мраке не было. Обмякший Гоги позволил подхватить себя под мышки и затащить в комнату, где его усадили на стул, которого он под собой не ощущал.

– Теперь я вижу, что вы действительно из ФСБ, – сказала слегка побледневшая Тамара.

Бондарь, ощупывавший пульс шпика, задумчиво посмотрел на нее и предложил:

– Давай на «ты», раз уж так вышло.

– Как?

– Мы сообщники.

– Это не повод, – отрезала Тамара, отводя глаза.

– А какой нужен повод?

– Любовь.

Бондарь выронил безжизненную руку Гоги, ударившуюся об пол:

– Что ты сказала?

– Вы!

– Ладно, что вы сказали?

– Когда погиб Павлик, – медленно произнесла Тамара, – я дала себе слово не сходиться близко ни с одним мужчиной, который ему хоть в чем-то уступает.

– Никто о близости не говорит, – буркнул Бондарь, поднимая руку Гоги.

– Вы не дослушали. Единственный мужчина, с которым я на «ты», это мой отец. Следующим будет тот, кого я сочту достойным для того, чтобы лечь с ним в постель, и никто другой. – Спрятав руки за спину, Тамара добавила: – Но этого, по всей вероятности, не произойдет уже никогда.

– Вы слишком сильно любили Павлика?

– Живого – не слишком. Мертвого – обязана любить. Ему теперь все равно, а мне нет. – Переплетенные Тамарины пальцы хрустнули. – Иначе я бы чувствовала себя полной дрянью.

– Вы самая замечательная женщина, о которой может мечтать мужчина, – искренне произнес Бондарь, отстраненно удивляясь своему порыву.

– Ах, оставьте, – поморщилась Тамара. – Лучше придумайте, как быть с нашим редакционным хорьком. Он осведомитель тайной полиции. Очухается и побежит докладывать своему начальству.

– В Грузии есть тайная полиция?

– Было бы странно, если бы она не появилась. Но об этом потом. Давайте что-то решать с этим…

Тамара брезгливо кивнула на всхрапывающего Гоги.

– Есть несколько вариантов, – сказал Бондарь, на лице которого появилось пугающе жестокое выражение. – Я могу припугнуть хорька, но не могу гарантировать, что он будет держать язык за зубами достаточно долго.

– Не годится, – покачала головой Тамара. – За сотрудничество с российскими службами у нас наказывают очень строго. В лучшем случае люди попадают за решетку. Но чаще они просто исчезают.

– А если исчезнет этот сексот?

– Нет-нет! Это исключено!

– Беда с вами, благородными и порядочными, – вздохнул Бондарь. – Жалостливые вы очень. Вот почему добро никогда не победит зло. Оно не способно действовать так же беспощадно. Все добрые начинания губятся милосердием и моральными соображениями.

– Ну и пусть! – быстро сказала Тамара. – Добро на то и добро, чтобы отличаться от зла. Иначе грань между ними сотрется.

– Не знаю, как насчет мифической грани, а вот человеческая память…

– При чем тут память?

– Она стирается, – пояснил Бондарь, отодвигая стол и стулья, чтобы уложить пленника на пол. – Существуют способы устроить человеку амнезию.

– Он потеряет память? – ужаснулась Тамара. – Навсегда? Ты хочешь превратить Гоги в идиота?

– Амнезия бывает полная и частичная. Все зависит от степени повреждения клеток мозга. И от области воздействия.

– Ты так спокойно рассуждаешь об этом…

– Ты тоже не выглядела взволнованной, когда говорила про то, что ждет тебя в том случае, если о наших отношениях узнает тайная полиция, – заметил Бондарь, изучая на ощупь висок Гоги.

– Никаких отношений нет! – заявила Тамара, опустившись на стул.

– Будут.

Это прозвучало слишком безапелляционно, чтобы стерпеть.

– С чего ты взял? – вскинула голову Тамара.

– Мы перешли на «ты», разве ты не заметила?

– Случайность!

– Вся наша жизнь состоит из цепи случайностей, – философски обронил Бондарь, после чего резко сменил тон. – Выгляни в коридор. Будет обидно, если нам помешают.

– Все уже разошлись, – сказала Тамара, бросив взгляд на часы. – Пятнадцать минут десятого. В такое время я одна засиживаюсь в редакции.

– Не считая пронырливого хорька…

– И вахтера. Он заступает на дежурство в девять.

– Я тебя не скомпрометирую, – пробормотал Бондарь, приводя в чувство постанывающего Гоги. – Выберусь через окно.

– А он? – Тамара посмотрела на сотрудника.

– Он выйдет через дверь и отправится домой. Но сначала…

Надавав Гоги хлестких пощечин, Бондарь предупредил:

– Ни звука! Будешь делать, что я тебе скажу. Вздумаешь своевольничать, так и останешься валяться на полу, со сломанной шеей. Ты меня хорошо слышишь?

– Мутели, – процедил Гоги. Найдя взглядом Тамару, обратился непосредственно к ней: – Пирши шегетси!

– Что он сказал? – дернул желваками Бондарь.

– Тебя обругал, – уклончиво перевела Тамара. – А меня… неважно.

Гоги заглянул в устремленные на него стальные глаза Бондаря и догадался, что распускать язык не следовало.

– Не бей меня, – попросил он, ерзая. – Извини, погорячился.

– Еще одно неосторожное слово, и я отправлю тебя охлаждаться. В морг. – Бондарь ткнул пальцем в болевую точку под ключицей пленника. Дождался, пока тот оправится от ошеломляющей боли, и холодно осведомился: – Ты мне веришь?

– Да, – выдавил из себя Гоги, начавший постепенно соображать, где он находится, что с ним происходит и чем это ему грозит.

– Набери полную грудь воздуха, – велел Бондарь.

– Зачем?

Ответ заменила зуботычина.

– Гхи!.. – глубоко вдохнул Гоги. Его глаза выпучились.

– Выдохни.

– Ф-фх…

– Еще!

– Гхи!

– Выдох, – напомнил Бондарь.

– Ф-ф-фххх…

– Вдох… выдох… вдох… выдох… Сильней выдыхай! До конца! Ну?

Побагровевший от усердия Гоги приготовился вновь наполнить легкие кислородом, но не тут-то было. Колено Бондаря уперлось ему в солнечное сплетение, выдавливая остатки воздуха. Его левая рука нырнула под отвисшую челюсть Гоги, отыскивая сонную артерию. Раскрытая правая ладонь обрушилась на переносицу. Сознание, ненадолго пробудившееся в Гоги, снова померкло. Словно фильм оборвался на середине. И это принесло облегчение. Уж очень страшное получалось кино. Лучше ничего не видеть и не слышать.

26

Тамара, которой было велено засечь четыре минуты, почти не сомневалась в том, что вернуть к жизни Гоги больше не удастся.

– Что ты наделал? – тоскливо спросила она, глядя на мужчину, так стремительно и неожиданно ворвавшегося в ее жизнь, чтобы разом изменить ее – изменить решительно и бесповоротно.

Мужчина, назвавшийся Евгением Бондарем, вел себя так, будто имел на это право. Он распоряжался Тамарой как своей собственностью… и она не стала бы утверждать, что ей это не нравится. Однако теперь он перешел все границы.

– Ты его убил, – прошептала Тамара. – Ты убил человека.

– Забавно, – усмехнулся Бондарь, оставшийся сидеть возле бесчувственного тела. – Был хорек, стал человек.

– Ничего смешного не вижу.

– Я тоже. Сколько прошло времени?

– Чуть больше минуты, – ответила Тамара, поражаясь тому, что до сих пор не впала в истерику или не грохнулась в обморок рядом с несчастным Гоги.

– Главное, не прозевать момент, – деловито произнес Бондарь. – Если переборщить, то в мозгу подопытного произойдут необратимые изменения. Так что следи за часами.

– Я слежу, но я…

– Не переживай. Хорек не только выживет, но и будет продолжать шнырять вокруг тебя с прежним проворством. – Бондарь сунул в рот сигарету, которую так и не решился закурить. – Обычный шок, неизбежный при стирании памяти.

– Он хоть имя-то свое сумеет вспомнить? – жалобно спросила Тамара.

– Запросто. У человека существует что-то вроде оперативной памяти, которую можно обнулить. На основной программе это никак не отразится.

– Две с половиной минуты, – объявила Тамара, после чего не удержалась от укоризненного замечания: – Ты относишься к людям, как к компьютерам!

– К некоторым даже хуже, – безмятежно откликнулся Бондарь, – значительно хуже.

– Две минуты пятьдесят секунд… А если то, что ты называешь программой, даст сбой?

– Исключено. Пострадает только оперативка. Разные виды памяти управляются разными системами молекулярных механизмов. – Бондарь перебросил сигарету из одного угла рта в другой. – Они автономны. Благодаря этому человека можно превратить в зомби, а можно лишь вырвать из действительности на короткий отрезок времени.

– Осталось сорок пять секунд, – доложила нервно сглотнувшая Тамара. – Не знаю, как насчет Гоги, а меня ты из действительности вырвал.

– Иногда потрясения полезны.

– Мне и без тебя хватает потрясений! Тридцать секунд…

– Ну а со мной ты тем более не соскучишься. – Бондарь склонился над пленником, рывком оторвал его от пола и потащил к двери, распорядившись на ходу: – Открой.

– Что дальше? – спросила поспешившая на подмогу Тамара. – Пятнадцать секунд…

Бондарь прижал Гоги к стене коридора и повернул голову:

– Не отходи. Как только хорек начнет подавать признаки жизни, сменишь меня. Скажешь ему, что случайно ударила его дверью, когда выходила.

– Восемь секунд! – Тамарин голос завибрировал от напряжения.

– Наори на него и вели убираться подобру-поздорову, – отдал последние распоряжения Бондарь, занося открытую ладонь. – О том, кто его оглушил на самом деле, хорек уже понятия не имеет.

– Время, Женя!

Хлобысть! Хлобысть! Хлобысть!

Голова Гоги закачалась из стороны в сторону, переваливаясь с плеча на плечо от серии звонких оплеух.

– А! – бессмысленно произнес он, силясь поднять свинцовые веки.

Предоставив Тамаре возиться с ним дальше, Бондарь отступил в кабинет. Наконец-то у него появилась возможность закурить, и он сделал это с удовольствием хорошо потрудившегося человека.