Текст книги "Феноменология русской идеи и американской мечты. Россия между Дао и Логосом"

Параксизмы антикоммунизма были вызваны, в частности, необходимостью отвлечения масс от духовного кризиса, возникшего в связи с осознанием несостоятельности американской мечты. Объявив «крестовый поход» против коммунизма, Дж. Маккарти и его сподвижники рассчитывали искусственно поддержать единство нации вокруг социального мифа об успехе.

Успех как критерий жизни в Америке, являясь своеобразным комплексным мерилом и «градусником достижений», накладывался буквально на все сферы жизни. Даже войны, в которых участвовали американцы, рассматривались не с точки зрения их справедливости, а с позиции необходимости победить во имя самой победы. Вот почему во время агрессии во Вьетнаме истеблишмент не задавался вопросом о моральности или аморальности агрессии и был озабочен лишь духом солдата и армии.

В условиях западноевропейского рассогласования разума и веры большинство лауреатов Нобелевской премии представляют США. Многие номинанты получили образование в России. К сожалению, достаточно большое количество умных и энергичных людей покидают Россию ради того, чтобы жить в США. Образно говоря, интеллектуальный феномен в Америке растет из хорошо (финансово) унавоженной земли, а в России – из камня. Большой размах имеет поэтому «утечка мозгов» и интеллектуальная миграция ученых. В Соединенных Штатах они имеют более высокие доходы и качество жизни, находя больше приложения своим умам и образованию. И несравнимо меньшее количество американских граждан эмигрировали из США в Россию.

3. Проблемы реализации социального идеала

Будущее не всегда возникает автоматически путем отламывания от прошлого маленьких кусочков чего-то не совсем хорошего. Процесс воплощения утопического идеала как социального проекта в действительность обуславливает превращение создателей утопии из мечтателей-романтиков в «субъектов Истории». Субъектам социальных преобразований («практикам-революционерам») нужны человеческие и материальные ресурсы для реализации идеала в виде уникального социального эксперимента по «строительству моста Революции через реку Эволюции», локализованного в конкретном временном интервале с установленным моментом начала. Мятеж, начинаемый пассионариями[28]28
  Пассионарий – тот, у кого стереотип служения идее отчетливо доминирует над стереотипом сохранения рода и инстинктом самосохранения. Пользуясь современным языком, можно сказать, что пассионарий наиболее «упертый» и поэтому имеет «социальный успех».


[Закрыть], должен узаконить функцию утопии.

Революция как упразднение бунта представляет собой отрицание и свершение одновременно. Для ее успешного завершения необходимо соединить грубую народную силу и путеводный разум идеи и идеологии. Революция включена в историю, а бунты и восстания остаются лишь единичными событиями, для понимания которых не всегда обязательно обращаться к историческому контексту. Социальные революции снимают (пусть на время протекания самой революции) власть денег, бюрократии, классовое и сословное неравенство и даже разделение труда.

Но эта достаточно мощная социальная энергия неизбежно несет в себе и противоположный потенциал: во всякой революции как основном способе борьбы с несовершенствами социальной действительности присутствует и магма внеисторического хаоса. Процесс разрушения старой системы является в определенной мере неизбежным.

Вообще слово «революция» представляет собой не фиксированный термин, а метафору, обладающую определенной внутренней формой и достаточно мощным воздействием на человеческое сознание. Видимо, именно в этом заключается заведомая причина поражений всех «антипассионариев», пытающихся бороться с революционной стихией: нет столь же мощной альтернативной метафоры.

Контрреволюция, фронда, социальный порядок и другие термины не несут в себе большой положительной созидательной энергетики, и потому во много раз слабее. А реформа, модернизация, демократизация, социальная энтропия и эволюция – даже не метафоры, а термины с фиксированным значением. Энергетика этих терминов вообще стремится к нулю и играет исчезающе слабую роль.

В средневековой и ренессансной астрологии слово «революция» означало возвращение звезды к своему изначальному состоянию. Социальная революция представляет собой в конечном итоге возращение социума к «самому себе».

Очевидно, что процесс возвращения общества к «самому себе» предполагает наличие социального субъекта, способного сознательно воздействовать на инерционные исторические процессы. Для этого субъект социальных изменений должен обладать не экономическим, а политическим сознанием и социальной энергией, достаточной для преодоления исторической инерции. Никакое революционное движение невозможно без одновременного изменения социального воображения. Всем великим социальным переломам предшествовали периоды глубинной работы духа.

Всякая революция, в отличие от бунта или государственного переворота, поднимает к творчески-преобразовательной деятельности широкие слои трудящихся, возвышая их до совместных сознательных и позитивных действий. Революция выдавливает из субъектов социальных преобразований не только раба, но и «хама»[29]29
  Именно в этом состоит отличие революционеров от преступников, хотя «водораздел» между «низкой политикой» и преступностью часто провести достаточно сложно.


[Закрыть]. Данный процесс помогает субъектам социальных преобразований осознанно трансформироваться в творцов нового общества и культуры. Главный пафос революции – созидание, приращение бытия, восхождение к истине.

От взятия Бастилии до штурма Зимнего дворца революции представляли собой не только великие и могущественные идеи радикального переустройства мира в соответствии с гуманистическими идеалами, но и практические насильственные действия. Сюжет революции практически всегда один – «мир-хижинам, война-дворцам». Генератором исторических событий является возбуждение бедных. Власть должна быть коррумпированной, несправедливой, жестокой и преступной, а оппозиция – справедливой, гуманной и «волевой». Всякая революция представляет собой качественный скачок, но не всякий скачок в социальных преобразованиях является революцией.

Революция как воплощенная парадигма утопии есть насилие против государственного насилия: революционное и контрреволюционное насилие всегда сосуществуют. В историческом процессе и победитель, и побежденный – одно и то же общество; участники – одни и те же люди и политические классы, а результатом разрешения неразрешимых противоречий в результате применения организованного насилия является изменение общественных отношений. Общество и его субъекты не исчезают, а лишь изменяются и преобразуются.

Первая великая истина природы состоит в том, что насилие всегда было и всегда будет. Все империи-холдинги создавались с помощью силы. Современное общество не полностью защищает человека от насилия. Лучшее, на что оно способно – время от времени, при наличии «технической» возможности, наказывать провинившихся или психотерапевтически утешать пострадавших.

О проблеме насилия рассуждал Конфуций, доказывая, что без насилия невозможно существование государства. Он сравнивал идеального правителя со строгим, но справедливым отцом, поощряющим своих детей (у правителя – подданных) за хорошее и карающих за дурное.

В гомеровской «Илиаде» человеческая душа показана подверженной силовым деформациям, беспомощной и ослепленной, «спрессованной» под гнетом Силы, которой Homo sapiens хотел распоряжаться по своему усмотрению.

У Платона есть рассуждения о том, что насилие может применяться не только властью, но и против власти, если она нарушает принцип справедливости, являющийся одной из априорных идей.

Как отмечал Маркс в «Капитале», «насилие является «повивальной бабкой» всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция»[30]30
  К. Маркс. Сочинения. Т. 23 / К. Маркс, Ф. Энгельс. – 2-е изд. – М., 1970. – С. 761.


[Закрыть].

Но основоположники марксизма никогда не отводили насилию центрального места и приоритетной роли в историческом процессе и не рассматривали его в качестве определяющего фактора общественного развития или главной цели классовой борьбы. Ничего подобного не могло быть, ибо это противоречило бы гуманистическим мировоззренческим основам марксистского учения и его нравственным установкам.

Политический мыслитель И.А. Ильин в работе «О сопротивлении злу силою» аргументировано критикует учение Л.Н. Толстого о непротивлении. Русский философ считает, что за неимением других средств человек не только имеет право, но и обязан применять силу. «Насилием» же, согласно Ильину, оправданно называть только произвольное и безрассудное принуждение, направленное ко злу.

Христианская заповедь «кроткие наследуют землю» не всегда подтверждается реальностью. Мир, наполненный людьми, которые умеют только любить, – практически невозможный вариант, потому что такой фантастический мир существует преимущественно в социальных утопиях и в художественной литературе.

Сила бывает несправедлива. Но справедливость часто бессильна.

Социальное насилие становится действительностью там, где возникает взаимодействие людей, относительно равных в своем природном бытии и не равных в бытии социальном. Реальное насилие можно рассматривать, с одной стороны, как сущностный элемент легитимной государственной власти, а с другой – как радикальные социальные преобразования и выход за пределы возможного, приводящие к изменению существующих общественных отношений, необходимость которых обусловлена значимостью социального идеала.

(Замысел Ленина становится более ясным в свете перевернутой им формулы К. Клаузевица: «политика есть продолжение войны иными средствами»).

Достаточно трудно поставить под сомнение тесную связь между применением организованного насилия и государством. Генезис государства есть отражение изменчивого соотношения сил, находящихся в постоянной борьбе и следствие того, что некая превосходящая сила («класс») установила свое господство. Главной целью господства и насилия в этом случае является присвоение деятельности субъекта.

Источником действенности государственного насилия и принуждения является угроза нарушения физического здоровья или потеря свободы. Воздействие экономического ресурса связано с материальной и финансовой зависимостью, предполагая взаимовыгодный обмен или материальное вознаграждение за какую-либо «производительную деятельность». Деньги становятся инструментом действенного контроля и даже насилия над людьми не только в либеральном, но и в полностью «огосударствленном» обществе.

Одержимость идеями социального радикализма может повлечь за собой неразборчивость в выборе средств, пренебрежение объективным анализом реальных возможностей и последствий осуществляемых преобразований. Можно заметить, что методы и средства социального насилия, которые используют революционные классы, достаются им по наследству вместе с антропологическим материалом, привыкшим к различным формам социального принуждения. В антагонистических обществах насилие пронизывает все формы социальных отношений, весьма определенно оформляясь в экономических, социальных, политических и идеологических отношениях.

Каким бы сложным и противоречивым ни был комплекс идей, закрепившийся за термином «революция», в нем можно было выделить некоторые узловые моменты, относительно которых существовала устойчивая конвенция. Современная же философия утратила основные ориентации классической «революционной» парадигмы. Данное обстоятельство, в конечном счете, и предопределило ее отношение к слову «революция». Современные изменения происходят в условиях отказа от позитивной утопии. Данный кризис связан с разрушением главного основания – веры в добрую природу человека.

В концепции Руссо, у теоретиков анархизма, в марксизме (особенно у Энгельса), в «революциях» середины 20-го века, например, в «революции надежды» у Э. Фромма, добрая природа человека служила гарантией позитивных ожиданий. «Надежда, – отмечает немецко-американский философ, – представляет собой решающий элемент каждой попытки осуществить общественное преобразование, направленное на то, чтобы человек стал более здравомыслящим и жизнерадостным»[31]31
  Фромм Э. Революция надежды. – СПб., 1999. – С. 17.


[Закрыть].

Если признавался или даже воспевался демонический и разрушительный характер революций, то незлая человеческая природа оправдывала все «издержки» и в конечном счете обеспечивала «положительное сальдо» в балансе разрушительных и созидательных возможностей.

Добрая человеческая природа обеспечивала не только гомеостазис социума (что бы с ним ни делали, как бы его ни сотрясали, он сохранится и возродится), но и положительное приращение культуры по причине ее освобождения от сковывающих ограничений. Обоснование агрессивной или, по крайней мере, нейтральной и индифферентной природы человека, прочно утвердившееся в культуре 20-го века, лишило идею революции главного онтологического оправдания.

Дело не столько в том, что позитивные утопии саморазоблачали себя в известных попытках их реализации: если действительность не выстраивается в соответствии с идеей, всегда можно изобличить саму действительность. Дело в теории, где диспозиции человека оказались весьма сомнительными. Это, безусловно, повлияло на философское обеспечение идеи революции: она лишилась сакральности. и превратилась в один из видов прибыльного бизнеса.

Возникает вопрос: за счет чего же возможно положительное приращение бытия как одной из составляющих революционного процесса, если «постмодерновая» культура не имеет под собой никаких оснований и оказывается рафинированной иллюзией или чистой случайностью? С этой точки зрения вполне логичен вывод, что современные изменения – это изменения «в никуда, в пустоту и ничто».

В современной культуре налицо тактика избегания слова «революция», которое еще совсем недавно украшало названия многих модных теорий. Но оно пока не полностью исчерпало свой позитивный ресурс. В частности, довод от революции часто используется в пропаганде для оправдания негативных последствий реформ: «А вы что хотели? Это же революция!». Однако оправдание революцией сменилось в конце века новым призывом: «Никаких революций!».

Приходится констатировать, что современные ученые испытывают определенную робость перед метафизической значимостью такого события, как революция, так как оно вызывает необходимость выяснения смысла российской и мировой истории.

Идея конца революции волне укладывается в ряд других «концов»: «конец истории», «конец философии», «конец человека». Бессистемность и «безопорность» принципиально изменяет видение будущего. Человеку суждено жить в непрерывно меняющемся, зыбком и неустойчивом мире – без смыслов, без идеалов и государственной идеологии, без богов и без самого себя.

Реальные революции изменяли социальные основы общества, приводя к власти новые политические элиты. «Настоящие» политические революции выступают в качестве синонима реальной политики в отличие от «цветных» виртуальных политических технологий и пропаганды. «Черно-белая» революция – это коренной переворот в государственном и социально-политическом устройстве, а не едва прикрытый легальными процедурами перехват власти, сопровождающийся распитием алкогольных напитков на свежем воздухе, народными гуляниями и шоу-представлениями.

Настоящая революция, переворачивающая сами основы общества, революция как акт усилия (насилия) и преодоления упорного консервативного сопротивления при демократии, в принципе, не очень нужна. В обществах без духовных идеалов и традиций революция практически бессмысленна, так как данный социальный феномен для своей реализации должен иметь святыню как общественный идеал уходящей эпохи, которую она могла бы «освежить».

Традиционно наличие насилия рассматривается как едва ли не единственная особенность, позволяющая отличать революцию от эволюционных преобразований. Между тем, существенная особенность современных российских событий заключается в отсутствии сколько-нибудь масштабных насильственных действий, могущих вовлечь значительные слои населения и серьезно повлиять на темпы и направление проводимых преобразований. Было бы неверно утверждать, что современная российская революция носит абсолютно ненасильственный характер. Однако роль насилия в ней была весьма ограниченной, и насильственные действия здесь никак нельзя считать неотъемлемым критериальным признаком социальных преобразований в России в конце XX – начале XXI вв.[32]32
  См. подробнее: Стародубровская И.В., May В.А. Великие революции. От Кромвеля до Путина. – М., 2004. – С. 361-362.


[Закрыть].

Современное общество все больше виртуализируется во всех сферах. Сейчас можно наблюдать поп-революции извне без революционеров. Более того, можно сказать, что профессиональные революционеры только мешали бы. Современная инженерия протеста направлена на захват власти и использует естественно существующие или искусственно создаваемые протестные настроения масс. Управляемость революционных процессов демонстрируют все бархатные революции последнего времени. Виртуальная революция маскирует именно то, что уничтожает – истинную революцию и социальное движение вперед. «Революция» и борьба с ней превращаются в доходный бизнес. Управляемость революционных процессов демонстрируют все бархатные революции последнего времени. Бархатные революции развиваются по такой схеме, при которой власть теряет свою способность сопротивляться[33]33
  См.: Почепцов Г.Г. Революция com. Основы протестной инженерии. – М., 2005. – С. 35.


[Закрыть].

«Цветные революции» представляют собой форму смены властных правящих элит на постсоветском пространстве. Неразвитость демократических институтов не позволяет посредством выборов произвести замену исчерпавшей себя властной группировки на более эффективную. Именно незрелость демократических институтов и породила феномен «оранжевых революций».

Силы, пришедшие к власти в результате любой революции, успевают произвести перераспределение собственности и сфер влияния, кадровые перестановки и структурные изменения во власти. Как следствие, уже через короткий промежуток времени контрреволюция оказывается невозможной. Новая власть всегда получает определенный кредит доверия и средства для его пролонгации.

Все революции, в том числе современные «цветные», происходят по модели вписывания поведения власти в свой собственный сценарий. Власть вынужденно подчиняется этому давлению, либо, защищая «status guo», усиливает и радикализирует репрессивную составляющую.

После преодоления сопротивления регрессивной компоненты, связанной, в том числе и с распределением материальных финансовых средств, в результате революционного акта насилия новая политическая сила становится фактором, способствующим соединению социального идеала с действительностью и ее преобразованию.

Для понимания сложного воздуха революции следует отметить, что вопрос о «денежной стороне» социальных революций (и войн) в России и во всем мире является непростым и в настоящее время особенно актуальным. Предметом спекуляций по-прежнему остается проблема «эксов» и «немецких денег» в русской революции[34]34
  См., например: Фроянов И.Я. Октябрь Семнадцатого, Плимак Е.Г. Политика переходной эпохи: опыт Ленина, Фельштинский Ю.Г. Вожди в законе, Ландовский И. Красная симфония (откровения троцкиста Раковского), Спиридович А.И. Большевизм: от зарождения до прихода к власти, Шиссер Г. Русская рулетка: Нем. деньги для русской революции и др.


[Закрыть].

Любые социальные преобразования всегда связаны с изменением материальных, финансовых и кадровых потоков, проходящих через чьи-то руки. А революции и контроль над государствами и правительствами, военные заказы и спекуляции на управляемом хаосе и нестабильности могут принести сотни процентов прибыли. Для получения бешеных прибылей на катастрофах надо только грамотно и системно ими управлять.

Как отмечает М. Калашников, американцам удалось превратить русскую революцию в выгоднейшее коммерческое предприятие и достаточно длительное время получать сверхприбыль без риска. Русские банки превратились в станции по перегону личных состояний в Европу. Отлив богатства за рубеж из России был колоссален[35]35
  См.: Калашников М. Третий проект: погружение. – М., 2005. – С. 426-448.


[Закрыть].

Потоки вынесенных в XX столетии из России богатств помогли Западу достичь зенита индустриального развития и перейти к созданию информационной постиндустриальной экономики. Так что вывоз капитала из России – явление отнюдь не новое в отечественной экономической истории. Еще задолго до сомнительных с правовой точки зрения финансовых операций современных бизнесменов были весьма успешно «апробированы» различные схемы.

Некогда знаменитый американский бизнесмен Арманд Хаммер следующим образом объяснял секрет своего «успеха»: «чтобы стать богатым, нужно дождаться, пока в России случиться революция и, захватив с собой теплые вещи, ехать туда»[36]36
  Цит. по: Хинштейн А.Е. Березовский и Абрамович. Олигархи с большой дороги. – М., 2006. – С. 324.


[Закрыть].

Носитель американской мечты Хаммер очень удачно сумел построить в СССР ряд крупных химических заводов, реконструировал прибалтийские морские порты; основную часть денег давало благодарное советское правительство. А прибыль делилась пополам.

В самой Америке идеи революционного преобразования общества, принесенные из Европы, не сумели завоевать достаточно широкой популярности. Возможность уйти от социального гнета за «границу» и породило «американскую мечту», отвергающую революционный путь. Несоответствие обычаев, сложившихся в Европе, условиям американской жизни вызвало желание отказаться от них и выработать иные, более «рациональные» нормы организации общественной жизни.

В процессе расширительного понимания «философии успеха» и экспансии зоны американских «жизненных интересов» эти нормы делают возможным управляемость социальных процессов, в том числе революций и войн, на планете Земля.