Текст книги "Колька"

– У себя в доме, на крыше должны быть.

Тимохин и Семеныч взялись каждый за весло и стали грести. Старушка, сидевшая на корме, тихим голосом молилась и причитала, отирая с лица проступавшие слезы. На сидении перед Тимохиным и Семенычем, лицом к ним, сидела расстроенная Василиса, обнимавшая дочерей, расположившихся по бокам от нее и прижавшихся к ней своими телами и головами. Девочки всхлипывали и жаловались матери, что им страшно и хочется спать. Василиса уговаривала и успокаивала их ласковыми словами, но голос, исходивший из ее продрогшего тела, звучал тоскливо и жалостливо. На носу лодки, съежившись не столько от холода, а больше от испуга, как обычно помалкивая, сидел Дима. Положив скулы на кулаки и опершись локтями в колени, он смотрел на тянувшуюся мимо водную поверхность, на которой попадались то доска, то ветка, то пустой чайник, вынесенный потоком из какого-то дома.

23

Затопленной оказалась четверть Арсеньевки. Почти два десятка домов, некоторые чуть-чуть, а другие под самую крышу, были залиты внезапно нахлынувшим потоком. Из воды торчали ветви кустарника и стволы деревьев, столбы ворот и части забора. Казалось невозможным, чтобы в одном месте могло оказаться столько воды, но разлившаяся водная стихия, поглотившая вскопанные грядки, поленницы и телеги, вынуждала поверить в свою реальность. Глядя со стороны на природную напасть, люди охали и вздыхали, качали головами и сжимали кулаки, их лица искажались в печальной, мученической гримасе.

– Вот еще и эта беда на нашу голову, – сокрушенно говорила Колькина бабушка, расставляя на столе посуду и приготовляясь раскладывать из большой кастрюли по тарелкам тыквенную кашу. – Мало нам военных бед, так еще и эта, поди же ты…

– Не разводи нытья, Глафира, ох, не разводи, – осадил ее дед, входивший со двора в избу. – Чего раззуделась, будто не сдюжим мы с напастью этой? Слава богу, не погиб никто, живые все.

Во время наводнения, по счастливому стечению обстоятельств, никто не утонул. Впрочем, одной удачи для объяснения этого отрадного факта было явно недостаточно. Не приди Тимохин, дом которого остался в стороне от затопления, на помощь Перстовым и не окажись Семеныч со своей лодкой поблизости в нужный момент, та ночь могла бы оказаться для того семейства и для Елизаветы Гавриловны и Зины последней. Аркадий Викторович в ту ночь не лег спать. Его беспокоила боль в спине от случившегося когда-то, еще в сорок втором году, ранения. Он сидел на веранде, прислонившись к мягкой, специально подложенной под спину подушке, и читал при свете керосиновой лампы. Несколько раз он прерывал чтение и выходил во двор, чтобы дать отдых глазам, поразмышлять о прочитанном и позволить улечься взбудораженным мыслям. Воздух был прохладен и приятно свеж, из него будто сочился аромат набиравших рост трав. Ветер налетал несильными порывами откуда-то из-за реки, принося с собой мелкие капельки влаги. Затянутое тучами небо выглядело непроницаемо черным. Было тихо, необычайно тихо, как редко бывает в месте обитания людей даже ночью. Это был приятный покой, от какого Тимохин отвык на фронте, и потому он казался ему каким-то нереальным.

Он продолжал наслаждаться тишиной, когда вдруг, над его головой, так низко, что он мог заметить отдельных птиц, пролетела довольно большая стая ворон. Они пронеслись над деревней, направляясь к той части леса, которая тянулась в сторону степи. Аркадий Викторович и сам не мог точно объяснить, что ему показалось подозрительным в этом движении стаи. Всё выглядело как обычно, но осталось впечатление, будто птицы убегали от кого-то или от чего-то. А потом как-то испуганно залаяли и завыли почти одновременно две или три собаки, и на душе у Тимохина сразу же стало неспокойно.

Аркадий Викторович насторожился, стараясь прибегнуть, как это опять же часто случалось на фронте, к помощи шестого чувства. Именно оно могло подействовать в такой ситуации. Тимохин в тот момент не понял, он просто почувствовал, что около реки что-то происходит. Он пошел посмотреть. Он пошел, подчиняясь порыву души, не делая никаких предположений и расчетов, не подумав взять что-то с собой и забыв даже погасить керосиновую лампу. Когда он дошел до крайней линии домов, и уже на подступах к ним у него захлюпала под ногами вода, и он понял суть происходящего, было уже поздно бежать за подручными средствами, и других вариантов не оставалось, кроме как выносить людей на своих плечах. Он понял это по тому, как прибывала вода. Последний промежуток от боковой улицы до дома Перстовых он бежал, и всё равно времени в итоге хватило едва-едва…

Выбравшихся из затопления людей приютили их соседи, кто как мог. В доме у Воробьевых разместились Елизавета Гавриловна и Зина. Утром Зина вместе с Колькиной матерью ушла на ферму, а Елизавета Гавриловна, несмотря на пережитое ночью, по давней привычке отправилась на дежурство в школу. Перстовы нашли пристанище в доме у Тимохиных, а дед Семеныч ночевал следующую ночь у Колесниковых. Еще полтора десятка других семей разошлись по разным избам, в которых нашлось хоть какое-то свободное место. Излив свои переживания и успокоившись понемногу, люди стали ждать окончания бурной стихии.

На второй день вода схлынула, и река вернулась в обычное русло. Трудно было поверить, что небольшая тихая речка, спокойно протекавшая в своих заросших травами и кустарником берегах, могла устроить такой потоп. Прошли еще одни сутки, и внезапная оттепель сменилась столь же резким похолоданием, подул переменчивый ветер, а затем выпало несколько несильных, но затяжных дождей.

Всё было бы ничего – затопленные избы понемногу обсыхали, хозяева наводили в них порядок, разыскивая по огородам унесенные из домов вещи. На помощь опять же приходили соседи, прикладывая свои руки и старание, чтобы одолеть разорение, поддерживая тех, кто пострадал от стихии, прежде всего, морально. Ребята тоже решили помочь. После уроков Колька, Ваня, Васька, Надя, Марина, Валерка и Ахмет собрались возле дома Воробьевых, захватив с собой метелки, и направились в дом к Перстовым. Васька, Валерка и Ахмет шли впереди, часто обгоняя один другого. Вслед за ними ровной шеренгой двигались Колька, Ваня, Надя и Марина. Разговор завязался буквально с первым сделанным шагом.

– Дед сказал, что такого половодья в здешних местах еще никогда не бывало, – проговорил Ахмет, почесывая левый локоть.

– Да, такого потопа еще никогда на свете не было! – тут же громко и уверено подхватил Васька.

– А мне бабуля рассказывала, что давным-давно был всемирный потоп. Тогда один человек на ковчеге плавал и всех спасал, – сказал Колька.

– Это, должно быть, сказки какие-то, – засомневался Валерка, сопя носом и поправляя на голове кепку.

– Почему же сказки? Вовсе нет, – стал настаивать Колька. – Он добрый был человек. Ведь и у нас тоже дед Семеныч и Аркадий Викторович на лодке людей спасали.

– Они по-настоящему спасали, а про ковчег – это миф, – стала пояснять Марина, подражая учителю в школе. – А что такое миф? Это значит, никто наверняка не знает, было то, о чем рассказывает миф, или люди придумали те события. Чаще всего миф основывается на каком-то реальном событии, но, пересказывая его, люди очень много всякого вымысла добавляют. Так и получается, что в мифе, в конце концов, оказывается больше придуманного, чем правды.

Ваня шел молча и выглядел мрачным и расстроенным.

– Отец сильно заболел от переохлаждения. Теперь лежит, не встает. Наверное, в госпиталь придется везти, – пояснил он Кольке.

Колька вздохнул и, перехватив Ванин печальный взгляд, не переставая смотреть в его светлые и большие глаза, сказал:

– Он такой герой, настоящий… Он их всех спас – это же такое дело…

Колька и еще хотел сказать что-нибудь более выразительное, но от волнения мысли его путались, и каждое слово, которое он собирался произнести, казалось ему недостаточно значительным. Он провел ладонью по лицу, тряхнул головой и потом добавил:

– Если что-то надо, говори – я помогать буду, обязательно буду.

– Спасибо, – ответил Ваня, взяв Кольку за руку и пожав ее.

Все другие ребята тоже стали поддерживать Ваню. Он смотрел на всех открыто и ласково, и выражение его лица постепенно сменилось, перестав быть мрачным и отрешенным и став веселым и бодрым.

На следующей неделе пришло известие о начале штурма Берлина. Событие, ожидавшееся с нетерпением, было встречено бурной радостью. Ребята, едва услыхав от взрослых какую-либо подробность, обсуждали ее между собой много и охотно. Игры их стали теперь не просто «битвами с фашистами», а именно «штурмом Берлина» – быстрым, лихим, победоносным. Ничто другое не могло их отвлечь от этого, и чувство, что война вот-вот закончится и освободит их души от гнетущих страхов и переживаний, становилось всё сильнее.

Радостные известия с фронта омрачались в тот момент лишь одним обстоятельством: болезнь у Аркадия Викторовича не проходила, а напротив, набирала свою силу, вгрызаясь в него, словно злобный дикий зверь, и забирая при этом его человеческие силы. Его уже не видно было на улице, и по дому он стал передвигаться мало, а всё чаще лежал в спальне на тахте, укрытый одеялом. Колька заходил к Ване каждый день. Иногда он приходил один, иногда вместе с другими ребятами, которые почти всегда затевали шумную суматоху. Но когда заходили в комнату к Аркадию Викторовичу, все успокаивались, примолкали и становились какими-то очень уж смирными. Аркадий Викторович, замечая это, часто подшучивал над их показным смирением.

– Уж что-то очень вы притихшие, озорники, – говорил он тихим голосом, но улыбаясь. – Видать, замышляете что-то?

– Нет, ничего мы не замышляем, – отвечал, как правило, самым первым Васька. – Мы просто не хотим вас беспокоить своим шумом.

– Да какой же здесь шум по сравнению с фронтовой канонадой, – опять улыбаясь, говорил Аркадий Викторович. – Здесь всё тихим и безмятежным кажется.

Комната была небольшой, но места всем хватало. Напротив тахты располагался комод, а по бокам от него – два рыжеватого цвета стула. Перед окном стояла довольно увесистая кадка с цветами, вся наполненная разноцветными лепестками. В углу комнаты рядом с дверью возвышался аккуратный и хорошо сохранившийся темно-коричневый шкаф с двумя узкими дверками.

Аркадий Викторович сидел на тахте, полулежа, опираясь спиной на две больших подушки, уложенных одна на другую, и старался улыбаться при каждой своей фразе, но улыбка его оказывалась грустной, а на исхудавшем лице проступило множество морщин, которые раньше были незаметны.

– Спасибо вам, ребята, что вы ко мне приходите, радуете меня, Ваню поддерживаете. Что-то вот расхворался я, но ничего, скоро это пройдет. Послушать-то хотите что-нибудь?

– Хотим! Хотим! Конечно, хотим! – раздавалось сразу несколько бойких голосов.

– Про пиратов что-нибудь, Аркадий Викторович.

– Нет, лучше про географические открытия.

– Про пиратов – лучше! – отзывался голос, в котором уже чувствовалась решимость ринуться на битву за свою точку зрения.

Спор готов был разгореться как керосин от одной маленькой искры, но Аркадий Викторович всегда вовремя и умело останавливал спорщиков.

– Не стоит ссориться, ведь можно совместить обе эти темы в одну. Случалось, и не раз, что географические открытия делались пиратами.

Обычно Аркадий Викторович рассказывал ребятам о каком-нибудь событии из мировой истории, и получалось это у него так захватывающе, будто не исторический факт, а авантюрный роман он пересказывал.

– После открытия Колумбом Америки и богатств этого континента через воды Карибского моря пролегли оживленные морские пути. Множество кораблей, перевозивших драгоценный груз, курсировало между американским побережьем и европейскими гаванями. Поэтому это место и стало столь привлекательным для пиратов, обосновавшихся на многочисленных островах Карибского архипелага. Немалое количество авантюристов, искавших случая поймать удачный момент для обогащения и прославления, стекалось сюда из разных концов света. Среди них был и некий Нуньес де Бальбоа. Этот человек, участвовавший в сомнительных и рискованных предприятиях, первым среди европейцев пересек американский континент и вышел на побережье Тихого океана. А случилось это так…

Аркадий Викторович мог рассказывать час или еще дольше. Иногда он делал паузы и пил мелкими глотками из кружки, которую ему приносила Оксана Валерьевна, горячий отвар. Над кружкой поднимался густой пар, и от нее исходил горьковато-пряный аромат трав. Очки на лице Аркадия Викторовича запотевали от пара, он их снимал и аккуратно откладывал на тумбочку рядом с тахтой. Иногда он поправлял подушку у себя за спиной и вновь приваливался к ней осторожным движением, стараясь не побеспокоить болевшую рану. Но всегда при этом, даже когда рана ныла и не давала ему покоя, он смотрел вокруг себя приветливо и бодро, ни на минуту не отпуская с лица ласковую улыбку. Ваня сидел обычно на краешке отцовской тахты, внимательно смотрел на отца и тоже улыбался той же улыбкой, делавшей отца и сына очень похожими, благодаря маленьким складочкам в уголках рта и увлеченному блеску в глазах. Все другие ребята тоже слушали, не перебивая и не отвлекаясь, погрузившись в волшебные и заманивающие волны своего воображения.

В следующий раз вместо рассказов об исторических событиях Аркадий Викторович предложил ребятам сыграть в шахматы. Игра эта очень ему нравилась, и было заметно по его лицу, что всякая начатая партия вызывает у него живейший интерес. Ваня принес шахматную доску, установил ее на тумбочке и, старательно и ровно, будто для парада, расставил фигуры.

Довольно значительная доля ребят в шахматы играть не умела, кое для кого это умение сводилось к знанию того, как ходят фигуры, и только один Ваня имел представление о шахматных комбинациях. Усидеть ребята не могли, они стояли вокруг тумбочки с доской плотным кольцом, прижимаясь друг к другу плечами и локтями и просунув свою голову между чьими-то головами. Аркадий Викторович, как обычно спокойно и терпеливо, показывал и объяснял. Сыграли целый десяток партий кряду, меняясь за доской по очереди. Аркадий Викторович всегда предоставлял другому игроку материальное преимущество – в начале игры убирал с доски своего ферзя или даже несколько фигур. Ребята играли с большим воодушевлением и азартом, но делали множество ошибок, забывая о развитии позиции и неоправданно, как свойственно новичкам, увлекаясь охотой за какой-нибудь пешкой или легкой фигурой. Заканчивалось это всё тем, что по невнимательности они «зевали» свои пешки и фигуры или получали мат. Раздосадованные игроки опускали взгляды себе под ноги, втягивали голову в плечи, терли лоб, и некоторые даже жалобно сопели. Аркадий Викторович их успокаивал и объяснял ошибки.

Васька, играя свою партию, никак не мог сдержать эмоции, и они выплескивались из него бурным потоком. Он совершал одну оплошность за другой, и всякий раз, как это обнаруживалось, он скрипел зубами, неимоверно морщился, всплескивал руками, хватался за голову и делал еще множество других нервозных движений. При этом он еще успевал выдвигать обвинения и претензии, выискивая виноватого среди других.

– Это ты меня отвлек своим бормотанием! – пенял он одному обиженным голосом.

– Из-за твоего дурацкого хихиканья так получилось! – вновь кипятясь, высказывал он через минуту другому.

– Если мне не мешают, я лучше играть могу, – заметил он под конец, когда, растеряв половину фигур, получил мат.

– Да-да, ты у нас выдающийся гроссмейстер, – ответил ему Ахмет, дружески похлопывая Ваську по плечу.

Лучше других партия в шахматы удалась Наде Колесниковой. Эмоции ей не мешали, она словно бы упрятала их в глубокий карман. Надя не спешила делать ход, внимательно смотрела на доску и за легкой добычей в виде пешек противника не гналась. Она вообще не отрывала взгляда от расположения фигур и ни на кого не смотрела, только что-то нашептывала сама себе и иногда сдвигала брови, а Аркадий Викторович, в свою очередь наблюдая за Надиной сосредоточенностью, всё больше расплывался в улыбке.

– Посмотрите, какая она молодец! – сказал он, не удержавшись. – Видите, как гармонично она развивает свою позицию? Смотрите… Смотрите! Ах, молодец! – хвалил он Надю.

Та засмущалась и прикрыла свои раскрасневшиеся щеки ладонями. В итоге партию она тоже проиграла, но, казалось, вовсе не была расстроена.

– Спасибо, что научили меня этой игре, – сказала она. – Я теперь учиться буду, чтобы хорошо играть.

– Всё равно «продула», – проговорил стоявший возле окна Валерка.

– Но это же совсем не так, как у других, – тут же вступился за Надю Колька. – Мы просто бестолково фигуры двигали, а Надюха думала, рассуждала, за позицией следила.

– Совершенно верно, – подтвердил Аркадий Викторович, по-прежнему приветливо улыбаясь. – А вы заметили, ребята, что в шахматах очень важна выдержка. Часто хочется быстро сделать какой-то ход, который будто сам напрашивается, и рука будто сама тянется, чтобы его сделать. Но если подумать, то оказывается, что этот ход неверный, который испортит положение. Так точно и в жизни, ребята, и на фронте так было. Поспешным суматошным действием можно только выдать себя противнику. Он заметит и разобьет вашу позицию безжалостно, ни былинки, ни соринки не останется. Надо терпение иметь, выдержку, чтобы себя от необдуманных действий удерживать, от тех, что обманчиво легкими кажутся.

На следующий день Аркадия Викторовича увезли в больницу. Высокая температура у него не спадала, и слабость не позволяла ходить. «Что же я в постели лежу, – сокрушался он, стараясь встать на ноги, – работы полным-полно, а я делать ничего не могу…» Ребята, узнавшие об отъезде, стремглав примчались к дому Тимохиных, чтобы проводить Аркадия Викторовича, и застали его около ворот дома, сидящим полулежа в телеге. На нем был теплый темно-синий китель с большими блестящими пуговицами. Он опирался спиной о большую копну соломы, а рядом с ним лежал серый потрепанный вещмешок, с которым он вернулся с фронта. На раскрытой ладони Аркадия Викторовича была насыпана горсть семечек, а вокруг ладони, задевая друг друга крыльями, порхали птицы – воробьи, трясогузки и голуби, прорывавшиеся по очереди к ладони и клевавшие семечки. Птахи суетились, стараясь пронырнуть между остальными особями, и от этой их забавной толкотни на душе становилось весело.

– Ну, кажись, всё готово, – громко объявил Семеныч, проверявший до этого момента упряжь лошади. – Можно ехать.

Аркадий Викторович отбросил семечки с ладони на дорогу и заодно вытряхнул их остатки из кулечка, который он держал в другой руке.

– Кормитесь, неугомонные! – подбодрил он птиц, наблюдая за тем, как те вмиг перелетели к рассыпанным на дороге семечкам. – Ну, ребятки, поехал я лечиться, – обратился он к стоявшим рядом с телегой детям. – Спасибо, что пришли проводить. Думал я, что не придется мне уже никогда в госпитале бывать, однако же нельзя ничего загадывать в жизни. Вот как повернулось, но ничего, я быстро вылечусь и обратно приеду. Дел у нас много, так ведь.

Он закашлялся и отвернулся в сторону, и Колька успел заметить при этом, что при кашле лицо Аркадия Викторовича исказилось от боли. Его лоб и щеки сильно побледнели, и на них выступили малюсенькие капельки испарины. Тяжелый судорожный кашель с хрипом прорывался наружу, будто из глубокой бездны. Аркадий Викторович, прикрыв рот кулаком, уткнулся лицом в копну соломы, и теперь тонкие сухие травинки разом подрагивали, отзываясь на движения его тела. Оксана Валерьевна села рядом с мужем, обняв его за дрожащие плечи, а затем аккуратно переложила его голову к себе на плечо. Невозмутимый Семеныч пристроился своей осанистой фигурой на телеге сбоку, напоминая при этом петуха, усевшегося на насест, снял черный картуз, найденный недавно им где-то в загашнике, перекрестился, тряхнул вожжами и цокнул языком.

– Ну, пошла! – рыкнул он на кобылу, и та довольно резвой рысью потянула телегу в сторону шоссе.

Ребята тоже, будто понукаемые невидимым кнутом, побежали вслед за телегой.

– Выздоравливайте скорее! Мы вас будем ждать! Легкой дороги! – сразу несколько звонких голосов слились вместе в один пылкий призыв.

Вскоре ребята один за другим остановились. Дольше всех бежал Ваня, но и он, выкрикнув напоследок: «Папа, я тебя очень люблю!», перешел на шаг, а затем, встав на пень возле дороги, снял кепку и стал размахивать ею вслед родителям, не отрывая пристального и взволнованного взгляда от их уменьшающихся фигур, прижавшихся одна к другой.

– Вот увидишь, они быстро вернутся, – сказал Ахмет, положив свою ладонь Ване на плечо.

Колька хорошо помнил, что в тот момент он и другие ребята сказали много фраз Ване, стараясь отвлечь его от печальных мыслей, но и сам Колька был грустен и испытывал неприятную тревогу, хотя и старался не показывать вида.

Напоследок, прощаясь с Ваней возле его дома, где тот теперь остался с тетей – маминой сестрой и ее двумя маленькими дочерьми – Тоней и Люсей, Колька сказал:

– Приходи ко мне завтра. У меня же день рождения. Бабуля пирожков напечет. Я тебя приглашаю. Придешь?

Ваня кивнул головой и, стараясь пересилить дрожание в голосе, ответил:

– Конечно, приду.