Текст книги "Сорок изыскателей"

– Давайте я вам помогу! – выскочил Витя Большой.

– Уйди! – огрызнулся хозяин.

Наконец последний гвоздик упал. Хозяин быстрым движением руки сорвал брезент и отошел. Мы увидели написанный на холсте большой портрет стройной, тоненькой девушки в сиреневом платье. И надпись различалась в правом нижнем углу: «Я не могу даже подписаться».

Это был портрет Ирины Загвоздецкой.

Она присела на край широкого кресла, обитого темно-зеленым с золотом атласом. Ее обнаженные смуглые руки с тонкими, розовыми у ногтей пальцами оперлись на резные подлокотники кресла. Длинное светло-сиреневое шелковое платье, обрамленное у открытой шеи и на рукавах старинными желтоватыми кружевами, было туго стянуто у пояса и спускалось широкими складками на ковер. Кончики крохотных туфелек чуть выглядывали из-под платья…

Я внимательно и медленно разглядывал портрет.

Темные волосы Ирины были заплетены в косы, свернутые кренделечками, точно так, как порой их свертывают нынешние девочки-школьницы старших классов. По-восточному смуглое лицо, высокий лоб, черные дуги бровей, тонкий, чуть неправильный нос, тонкие полуоткрытые губы, точеный подбородок… Все это создавало неповторимую гармонию. Просто невозможно было оторваться от портрета.

– Прелесть как хороша! – прошептала за моей спиной Люся.

А глаза! Создатель портрета называл их полумесяцами.

В Третьяковской галерее есть несколько особенных портретов – Брюллова, Иванова, Крамского, Репина… Каждый раз, когда я там бываю, то подолгу стою перед этими произведениями, всматриваюсь в глаза тех женщин и тех девушек и всегда нахожу в них нечто новое. Про каждый портрет можно написать целую поэму – как любила, как страдала или радовалась та женщина или та девушка.

Именно такой особенный портрет видел я сейчас, портрет, написанный несомненно выдающимся, замечательным художником.

Первое впечатление от него было: ох и плутовка, верно, эта юная худенькая девушка, почти девочка! Набедокурила где-то, что-то разбила или пролила и, спасаясь от строгой наставницы, убежала в эту комнату, присела на краешек кресла…

Но, взглянув повнимательнее в ее глаза, я увидел в них глубоко скрытую тайную печаль… А вглядевшись еще раз, я уже ничего не замечал – ни ее блистательного платья, ни ее тонкого, изящного стана, а видел только бесконечно скорбные карие глаза-полумесяцы.

– Почему она такая грустная? – шепнула Соня.

– А какая она была несчастная и как рано умерла! – напомнила Галя.

На девочек зашикали. Да, на такой портрет надо смотреть очень долго и молча, чтобы никто-никто не мешал. И все – взрослые и дети – стояли, смотрели, не проронив ни слова…

– Иван Тихонович, отдай его в наш музей, – вполголоса, но с большим чувством произнес Номер Первый.

– Отдам, – также вполголоса ответил наш хозяин.

С этого момента он на все сто процентов заслужил свое прозвище – «Изыскатель Номер Четвертый».

* * *

Перед тем как поместить портрет на вечные времена в любецкий музей, его выставили в Голубом зале Золотоборского дома пионеров. Под ним поставили две хрустальные вазы с голубыми георгинами, а вокруг развесили маленькие этюды Ларюши.

Вот река на закате и силуэт лодочки с рыбаками, другой этюд – раннее утро, и розовый туман поднимается с перламутровой воды, третий – ярко освещенный солнцем красный бакен на песке, а сзади – сияющая голубая гладь реки, и еще несколько этюдов, изображающих Люсю на фоне реки.

Мы умоляли Ларюшу и поодиночке и в пятьдесят голосов, просили выставить также портрет Люси. Художник категорически отказывался и даже ни за что не хотел показать его нам.

Он говорил, что портрет никуда не годится, что он не закончен, что его невозможно ставить рядом с портретом Ирины.

Произведения Жени-близнеца для тринадцатилетнего мальчика были безусловно удачны, но еще слишком по-детски неумелы. Их решили не выставлять.

– Рано, дорогой. Учиться надо еще лет десяток, тогда станешь художником, – попробовал его утешить Номер Первый.

Мальчик молча опустил свою черную голову. Он сознавал, что старик был прав.

– Осенью поеду в Москву – поступать в Художественное училище, – неожиданно объявил он.

Жители Золотого Бора и района – служащие учреждений, рабочие фабрик, колхозники, домашние хозяйки, учителя и школьники – приходили на выставку, восхищались портретом, внимательно слушали рассказы дежурных пионеров о трагической судьбе Ирины Загвоздецкой и ее возлюбленного крепостного художника Егора Спорышева. И все посетители одновременно любовались этюдами Ларюши, который так прекрасно и правдиво изобразил их любимую родную реку.

Конечно, рядом с портретом эти этюды были очень скромны, но в них угадывалась верная кисть будущего мастера. И я и Номер Первый простили Ларюше его не слишком энергичное участие в поисках портрета. От всей души нам хотелось ему пожелать стать большим, настоящим художником, певцом нашей реки, нашей природы и всей нашей жизни.

Из Любца примчались три автобуса, переполненных желающими посмотреть найденный портрет – будущий самый ценный экспонат их музея. Приехали: Номер Второй – заведующий музеем, Номер Третий – директор школы. Из своего музея прибыли, проклиная пароходные порядки, Номера Седьмой и Пятый.

Номер Второй объявил Ивану Тихоновичу, что статью о портрете и о голубых георгинах он отсылает в московские газеты и в «Огонек». Узнав об этом, Иван Тихонович без колебаний подарил музею в Любце кокошник и азиатский платок.

Заключение

Тычинка и Роза Петровна вернулись в Москву, а Номер Первый с Майклом уехали в Любец. Мой отпуск был на исходе, у ребят кончались каникулы.

В последний раз мы собрались в Доме пионеров. Всем нам было чуть-чуть грустно. Не пришла только Люся. Ларюша у нее на квартире ежедневно по двенадцать часов подряд писал ее портрет. Какой выходит портрет, никто не знал: художник упорно не показывал его никому.

Я принес письмо Миши. Кроме первого экзамена по русскому письменному, на остальных он получил одни пятерки и, набрав двадцать восемь очков, поступил на первый курс геологического факультета Московского университета.

В своем письме Миша передавал большой привет золото-борским пионерам и предлагал им будущим летом вместе участвовать в походах за минералами.

Магдалина Харитоновна подсела ко мне, держа наготове свой изрядно потрепанный за время походов голубой альбом ВДОД.

– Ну, теперь, когда все треволнения так счастливо кончились, когда мы, изыскатели, победили, расскажите нам наконец о своих прежних самых интересных приключениях.

Как неприятна ее «очаровательная» улыбка!

– А вы уже всё знаете! – ответил я. – Самое интересное – это повесть о найденном портрете, о сорока изыскателях, о тех, которые ищут, находят и снова бросаются на поиски…

– …на земле, под землей, на воде, под водой, в воздухе и даже в космосе, – продекламировали хором все ребята.

* * *

Мой рассказ будет неполным, если я не упомяну о дальнейшей судьбе двух наших изыскателей.

В начале зимы я увидел афишу: «В Московском Доме художника открывается выставка молодежи».

Вместе с Соней я отправился ее смотреть.

Много там было впечатляющих и талантливых полотен. Ничего не подозревая, я шел от картины к картине, внимательно разглядывая их.

– Папа, смотри! – вдруг закричала Соня.

Перед одной картиной стояла толпа. Вслед за Соней я пробрался вперед и увидел, к своему удивлению, портрет Люси. Я всмотрелся. Портрет был написан смелыми, может быть, чересчур смелыми мазками. Я убедился – да, это был по-настоящему замечательный, безусловно самый лучший на всей выставке портрет.

По непостижимому совпадению Люся сидела точно в такой же позе, как Ирина Загвоздецкая, так же положив обнаженные руки на кресло; даже сиреневое сари было в тон платью Ирины.

Только в глазах той виделась грусть и печаль. А на этом портрете Люсины глаза горели таким нескрываемым счастьем, такой любовью!.. Невозможно было девушке не позавидовать. Тоненькая, устремленная вперед, она смело и вдохновенно глядела куда-то вдаль…

– Что ж не узнаёте старых друзей? – вдруг услышал я за своей спиной веселый голос.

Ларюша, чисто выбритый, в великолепном темно-синем костюме, стоял и улыбался. А на его руку опиралась такая же улыбающаяся, такая же счастливая Люся.

– Вы ведь знакомы? Моя жена, – сказал он. – Мы уже целых две недели как женаты.

Люся, пряча свое смущение, бросилась целовать Соню.