Текст книги "Неопалимые"

Глава третья
АЛЕКСАНДРОВА СЛОБОДА

Это был 1571 год. Русь с трудом оправлялась после чумы… На всем протяжении пути у Алексея было такое ощущение, что страна спит и от того мертвецкого сна еще не отошла. Ни людского говора, ни криков петухов, ни лая псов. Казалось бы, заходи в любой дом и бери все, что на глаза попадет.

Да только некому было то чужое к своим рукам прибирать. На одной из лесных полян Алексей с Саввой наткнулись на лагерь лихих людей… Разбросанное по земле золото и посуда, то, ради чего они губили чужие жизни, не спасли их самих.

Но вот и столица. Перед Алексеем возвышались величественные стены и башни Кремля, обнесенные зубчатыми кирпичными стенами, вдобавок имеющие глубокий ров шириной до сорока аршин. Выложенный белым камнем и тянувшийся вдоль кремлевской стены от реки Москвы до реки Неглинки ров и переброшенные к башням Кремля мосты.

Город, вопреки всему, жил… Особенное движение было в торговых рядах.

Кожевенный товар, заинтересовавший Савву, отличался широким ассортиментом: от седел и наборных уздечек до сумок и дамских кошелей. Чуть поодаль разместились сапожных дел мастера, суконщики и скорняки, обступившие Савву и Алексея, одетых в скромные монашеские рясы, и наперебой предлагающие им свой товар.

Они с трудом от них вырвались. И, как говорится, из огня да в полымя, так как воистину серьезным искушением стали для них знаменитые мясные ряды да висящие на крюках освежеванные туши баранов и молодых телят.

Зато в рыбных рядах Савва с удивлением остановился возле живого большущего осетра, привезенного издалека и все еще разевающего рот. Его с целью увеселения торговой публики поместили в корыто, выдолбленное из целого ствола и заполненное водой. Алеша какое-то время смотрел на него, выслушивая, очевидно, нечто о той боли, которую он переносил, оторванный от большой воды. А потом, в тот момент, как Савва повернулся к нему спиной, всего лишь поднес свою руку к голове рыбины… и та мгновенно заснула, уже не испытывая ни боли расставания, ни боли от того, как ее вскоре начали кромсать на куски.

Более всего Алексея заинтересовали иконописные ряды, и он почти час простоял, благоговея перед красотой иконных ликов.

Лишь к концу дня они въехали в загородную правительственную резиденцию Иоанна IV – Александрову слободу, сообщив опричникам, что стояли на въезде, что едут к боярину Ногину.

Вот уж где Алексей только и успевал поворачивать голову… Перед его глазами проплывал величественный дворцово-храмовый ансамбль, а постройки вокруг, как светские, так и церковные, были украшены фресковыми росписями и изысканными белокаменными рельефами.

Боярина Ногина дома не было, и юношу вместе с монахом до приезда хозяина отправили на сеновал. Зато поутру, проснувшись, они смогли прогуляться и внимательно рассмотреть и царские хоромы, и дворцы бояр, и царский сад, и уникальную систему прудов со шлюзами, созданную русскими умельцами и способную мгновенно заполнять водой оборонительный ров вокруг слободы.

Савва рассказал отроку, что в Александровской слободе работали различные дворцово-казенные ведомства, опричная дума, царский суд и что здесь шло управление иностранными делами и дипломатической службой.

Когда они вернулись во дворец Ногина, то там уже все хлопотали, так как с минуты на минуту ждали приезда боярина.

Каково же было удивление самого боярина, увидевшего стоявшего у дверей своего сына Алексея.

– Когда приехал? – вопрошал его отец, сходя с коня.

И сын, увидев, как сразу упали в ноги те, кто на сеновал его с монахом отправляли спать, сказал:

– С утра мы здесь!

– С письмом от Гурия мы посланы к тебе… – монах добавил, глаз от земли не поднимая.

– Тогда что же мы стоим, входи же, сын, в свой дом скорее, – сказал Ростислав и увлек юношу за собой.

После того как Алексею показали его комнату и он, тепло простившись с Саввой, немного отдохнул, во дворец приехал портной и стал снимать мерки с Алексея, чтобы пошить ему камзол для царского приема.

А вечером он снова встретился с отцом. Они поужинали, и отец отметил про себя, как хорошо ведет себя за столом его сын, как достаточно ловко владеет столовыми приборами. А когда трапеза закончилась и боярин отпустил прислугу, то состоялся уже и разговор, который ожидаем был Алешей.

– Я прочитал письмо от настоятеля и не во всем сумел там разобраться… И помоги ответить на вопрос: не в колдовстве ль тебя в нем обвиняют?

– Выходит, так…

– И есть ли основание для обвинения такого?

– Что точно есть, так это келарь – мошенник и растратчик. Случайно с Зевсом мы нашли припрятанное им зерно. И это в тот момент, когда от голода, после чумы, в нем так нуждались наши люди. Меня же он, скорей всего, сам иль кто-то по его же воле, в колодец монастырский сбросил, надеясь погубить… Но чудом выплыл я, когда уже не чаял, что тебя увижу…

– Не может быть… Я обещаю, что как туда приеду, то разберусь во всем и всем воздастся по заслугам… – в негодовании молвил Ростислав.

– Отец, не торопись, здесь гнев не нужен. А Гурий? Он, меня к тебе прислав, таким вот образом хотел обезопасить… Но как монах забыл он истину о том, что все под Богом ходим… За всё, за эти годы, что я провел в его монастыре… могу сказать, что благодарен я тебе, да и ему премного. Сегодня лишь могу сказать, что настоятель от того монашка, видимо, зело зависим… Но не хочу игумена судить. Мы снова вместе, вот и слава Богу!

На следующий день боярин Ростислав Ногин вместе с сыном Алексеем предстали пред царскими очами. Государь приехал из Москвы встревоженным: татарская армия каким-то образом обошла укрепления и расставленных по Оке «береговых воевод» со стрельцами… И теперь, перейдя вброд Угру, в обход Серпухова шла к Москве. Более того, передовой разъезд конницы напоролся на самого Иоанна, стоявшего лагерем с опричным войском… Царя спешно вывезли из ставшего опасным места. А без царя и большая часть опричников разбежалась по своим домам.

– Почто ты, Ростислав, не показал мне сына ранее? – спросил боярина великий князь, глазами гостя озирая.

– В монастыре он жил, мой государь, до дня сего, вот в гости был отпущен наконец… и сразу же тебе наследника представил…

– Наследника? Ну что же… А так же ль метко он стреляет, как некогда стрелял его отец? – вопрошал государь.

– Обучен, государь, всему он понемногу. Готов с тобой в любой поход идти.

– А как же монастырь? Ведь сын твой вверен в руки Богу?

– Боголюбивые в монастыре том не нужны… – ответил Ростислав, пытаясь понять скрытый смысл вопросов Иоанна.

– Вот это прямо в глаз! – воскликнул Иоанн. – Давно такого я не слышал. А то ведь ныне братья братьев продают, как некогда был продан сам святой Иосиф… Забыли, видно, в том монастыре, что заповедано любить друг друга и лишь тогда бог мира будет с нами… Послушай, Ростислав, пусть отрок сей послужит здесь. Глядишь, увидим все, чего твой сын достоин, и должным местом наградим…

Боярин Ростислав и Алеша, склонившись, дождались отпускающего жеста государя и теперь лишь ожидали, чтобы им показали, где и за каким столом они будут сидеть. Но вышло так, что сесть пришлось почти что рядом с великим князем.

– Что, Ростислав, – раздался зычный голос Иоанна, – не ожидал, что рядом посажу? Пусть сын гордится за отца. И сам послужит с верой и любовью, чтобы со временем был удостоен той же чести…

На следующий день после приема Ростислав проводил своего сына в библиотеку. Там, кроме стеллажей с книгами, Алексей увидел и печатный станок. Отец сразу заметил неподдельный интерес сына к увиденному и рассказал:

– Сей печатный станок стоял в государевом Печатном дворе. Им руководил церковный дьякон Иван Федоров. Мы с ним тогда дюже сдружились. И я чуть ли не каждый день приходил смотреть то, как он первую буквицу каждой главы выделял красной краской… а саму главку наделял узором, в котором переплетались виноградная лоза и кедровые шишечки…

– Глянуть бы… как работает.

– Король Дании по просьбе государя прислал тогда мастера… И они вместе сделали этот печатный пресс. И то, что ты видишь у меня… это все, что удалось сохранить после пожара в 1566 году… Мастер Федоров побоялся, что его обвинят в пожаре, и бежал из столицы… Не поверил государеву слову… что лишь зависть и ненависть всему виной…

– Отец, ты хочешь сказать, что пожар – дело рук кого-то из своих?

– Думаю, что так! Но вряд ли монахи – переписчики книжного дела решились сами лишить себя царского окормления. Кто-то иной и находящийся рядом с государем очень не хочет видеть страну нашу цивилизованной и образованной… Вот, например, эта полка… посмотри… здесь уже нами напечатанные «Апостол» и «Псалтырь»…

В тот вечер они вышли из библиотеки, когда уже светало…

По заведенному в слободе порядку Алексей вместе со всеми в доме вставал на полунощницу, в четыре утра шел к заутрене и оставался в храме до конца обедни. Он знал, видел, как царь сам, если не был в отъезде, звонил к заутрене и пел на клиросе…

А уже после службы и обеда во дворце Алексей закрывался у отца в библиотеке… И там уже всласть внимал мудрости мужей ученых. Они могли и спорить, и шутить, и афоризмы горстью рассыпать… и Алексей не замечал подчас, как с ними вместе сей дворец он покидал и мысленно среди иных веков витал.

Через несколько дней, на богослужении Алексей услышал удивительной красоты голос нового певчего. После службы они познакомились. Отрок был на год младше Алексея, и величали его Никитой, а так как подросток был холопского рода, то с боярским сыном знаться опасался, но, как и все подростки, они интуитивно мгновенно потянулись друг к другу.

Алексей однажды даже пригласил отрока в свой дом и показал библиотеку отца. Никита был поражен кладезем знаний, нечаянно открывшихся перед ним, и даже задал новому другу несколько вопросов, связанных, как понял Алексей, с понятием земного тяготения. А когда боярский сын подобрал ему книгу с творениями Евклида и Архимеда, а также одного из титанов эпохи Возрождения – ученого и инженера Леонардо да Винчи, то Никита просто обомлел, увидев на странице нечто, летающее по воздуху. Именно подобное большой птице и способное поднять человека в небо видел он и в своих снах, о чем и признался Алексею.

Но после этой встречи Никита пропал на несколько дней. То есть они, конечно же, виделись, но уже лишь на службе, а потом певчий словно испарялся…

Алексей, взяв с собой Зевса, отправился на поиски нового друга.

Он нашел его на колокольне. И уже сам был приятно удивлен, увидев, что Никита мастерит деревянные крылья.

– Ты думаешь на них взлететь, как птица? – спросил он друга.

– Да! Я все запомнил, как в той книге… Надеюсь, что расчет позволит мне почувствовать свободу от паренья…

– Паренья – да, но не полета. Для этого воздушного потока мало. Ты сможешь лишь парить, и то на небольшое расстоянье…

– Поверишь ли, так хочется летать, – сказал Никита. – Я по ночам, в своей мечте заветной, который день лечу над облаками.

– Никита, то не ты, поверь, а лишь твоя душа парит в ночи, а тело в это время лежит на спальном ложе, и, поверь, оно бездвижно.

– А как заставить тело воспарить вслед за душой? – настойчиво вопрошал Никита старшего товарища.

– То Божий дар, он наделяется Творцом или земным учителем после того, как ты поймешь свое предназначенье и ради этого себя всего изменишь… Потехи ради не взлететь, а если и взлететь, то, насмешив людей, возможно и разбиться.

– Ты думаешь, что я гордыни ради полет сей совершить хочу?

– Не думаю, но лучше промолчу… – ушел от ответа Алексей.

– Неужто сам не хочешь ты летать, чтобы увидеть мир и земли, что за горизонтом…

– Когда придет пора, поверь, мы вместе воспарим!

– Ты снова о душе… – чуть огорченно молвил отрок.

– Лишь об одном прошу: ты без меня не вздумай эти крылья надевать…

– Ты хоть и старше, но мне не отец. Я ждал этих мгновений лета три… И если не со мной, то не мешай хотя бы. И об одном прошу – не выдавай сего секрета.

Немного расстроенный, Алексей оставил Никиту одного.

На следующий день певчий не пришел на службу.

А когда обедня закончилась и весь люд вышел из храма, то все увидели, как с высокой колокольни кто-то собирается сброситься вниз…

Из храма вышел государь в тот самый миг, как громкий вздох толпы случился.

– Что там? – поинтересовался царь у приближенных.

– Как будто с колокольни хочет кто-то вниз свалиться… – ответили ему.

– Другого места не нашел… – тихо промолвил государь, устремив свой взгляд на высоту колокольни.

– Нет, государь, не падать, видно, он собрался, а лететь… – произнес Малюта Скуратов. – У рук, как будто крылья в оперении.

– В обоих случаях сие есть грех, – добавил Ногин. – И все одно, что, руки наложив, прервать тебе отпущенное Богом время.

– Прервать полет? – спросил царя Скуратов.

– Нет! Пусть… его падение другим наукой будет… – ответил государь, продолжая вглядываться в смельчака.

– Глядите, сделал шаг вперед… – раздался голос из толпы.

– Неужто камнем упадет? – отозвался еще кто-то.

– За лекарем послать бы надо… – участливо заметил третий голос.

– Что же государь молчит? – с надеждой в голосе промолвил еще кто-то.

А царь действительно молчал, пытаясь углядеть момент возможного паренья… Он так же, когда малым был, мечтал о крыльях, дабы улететь, когда его все в доме донимали; он, как и все, мечтал тогда о рае…

Увидел Иоанн, как тот стервец, что Бога искушал, видать, шагнув вперед, сумел поймать поток воздушный, теперь, довольный мимо храма пролетая, вдруг закричал из-под небес:

– Москва в огне, горит столица!

Сам же летел к земле, а точнее – падал, все еще продолжая кричать:

– Скажите государю… Москва в огне…

Его жизнь спасло то, что поднявшийся ветер отнес его на стволы деревьев, а ветви спружинили и уже само падение оказалось несмертельным.

Государь вслед за стрельцами, в сопровождении боярина Ногина и Малюты Скуратова сам поднялся на колокольню, и все увидели, как над лесом, за которым лежала столица, действительно поднимался черный дым, стелющийся по горизонту.

А когда царь спустился вниз, то поинтересовался состоянием смельчака.

– Жив? – спросил великий князь проходившего мимо лекаря – немца по имени Бомелий.

– Бог милостив! – вкрадчиво ответил немец.

– Ну раз Господь помиловал, то мы карать не станем, а крылья эти сжечь… Негоже было с ангелом небесным ему себя равнять и дерзостью такой народ простой смущать.

Но подошел взглянуть на храбреца, сумевшего сделать точные расчеты и крепостью своей веры да силой духа совершить этот рискованный шаг, воспарив над толпой.

– Никитка? Певчий… Вот кого не ожидал увидеть… Несите в лазарет, а как он на ноги-то встанет, то высечь, чтобы впредь церковных служб не пропускал.

Еще через час гонец подтвердил, что татарский хан Девлет-Гирей с войском подошел к Москве и что пылают ее пригороды.

Государь размышлял касательно поджога Москвы. Вряд ли татары хотели жечь богатый град… Поживиться – да, но не жечь. Ибо вместе с хоромами сгорит и дорогой товар… Это случилось, вероятно, непреднамеренно. В результате какого-то случайного поединка – не иначе как могла упасть свеча, как уже было на памяти царя… Нет бы погасить начавшийся пожар, и не случилось бы большой беды…

Позже стало известно, что когда пожар вспыхнул на южной части города, то в центре уже вовсю собирали свою дань, попросту грабили, преданные и верные Девлет-Гирею воины… Они вламывались в дома, лавки и кладовые, влезали в окна, срывали двери с петель. А то, что не могли захватить, уничтожали. Сей вспыхнувший от них огонь в мгновение ока взял в кольцо несколько тысяч отборных воинов, за спиной которых были лишь каменные стены Кремля. Часть из них задохнулась в дыму, а вторую и основную ожидала более страшная смерть в самом огне, поднявшимся многометровой стеной.

От носящегося в воздухе пепла не стало видно солнца. Колокола звонили, пока не расплавились и не стекли в землю. Рушились церкви и высокие здания. Вскоре взорвались каменные Китайгородские башни, где хранился порох. Под обломками погибло много людей.

В дыму и в пламени метались черные тени татарских воинов. Под их ногами в буквальном смысле горела земля, так как в Москве выложенные поперек дорог толстые бревна являли собой бревенчатую мостовую. Многие, нацепив свои драгоценности на руки, на ноги и на шею, бросались в реки и рвы, наполненные водой, и, спасаясь от огня, ныряли в воду.

Крики о помощи татар, попавших в огненную западню, доходили и надсадно резали слух хана Девлет-Гирея, разбившего свой лагерь на Воробьевских горах, но он ничем не мог помочь своим любимым воинам. И хан проклял этот день и этот город.

Крымский хан прекрасно понимал, что не он сам и не русский царь Иоанн, а именно всепожирающий огонь стал победителем в этой его, казалось бы, победоносной войне. А это означало лишь, что зело силен русский Бог, что, уступив город, а не власть, русские сумеют и вновь выстроить город, и собрать народ под стягами с изображением своего Спасителя.

Более того, он успел заметить, что его воины, столкнувшись с силой стихии, уже зримо пятилась назад. Многие даже стояли на коленях и, очевидно, просили у русского Бога… пощады для себя. И бояться действительно было чего. Огненные шары, как мячики, играючи перебрасывались шальным ветром за сотню метров. И, ударяясь обо что-либо, мгновенно рассыпались миллиардом искр, впивавшихся, как огненные осы, в строения и в людей. Достаточно было одной лишь искры, чтобы ватные халаты татарских воинов, спасающие их от жары, теперь сами, после нескольких минут тления, становились источником мгновенного воспламенения.

А уж что делал огонь на улицах столицы, вырываясь, подобно таранам, из окон резных теремов! Он закручивался в вихре сумасшедшего танца, а потом вдруг уносился под небо, чтобы упасть горящим камнем вниз и, рассыпавшись огненным веером, пожирать все, что только могло гореть.

А теперь примите во внимание, что разговор шел о нескольких тысячах домов, домиков и подсобных строений, сотне деревянных церквей и монастырей, которые теснились один подле другого только вокруг Кремля и на прилежащих улицах…

И великий хан Девлет-Гирей, который не сумел войти в Кремль и заставить приползти к нему Иоанна на коленях с мольбой о мире, вынужден был дать приказ к отступлению, взяв, правда, в полон более пятидесяти тысяч человек.

На следующий день у дворца боярина Ногина появились два монаха. Это были знакомые нам Сильвестр и Савва.

Алеша увидел монастырских братьев первым, тотчас же попросил отца впустить гостей в палаты. Впустили, накормили, а затем, дождавшись боярина, повели разговор.

– Монастырь подожгли, – начал Сильвестр, – братия вместе с отцом настоятелем в храме на Богослужении были… Так все в дыму том задохнулись…

– А вы? – спросил монахов боярин Ростислав.

– Лишь чудом уцелели… Буквально накануне я настоятелю сказал, что келарь запропал, а улья до сих пор на пасеке стоят и мед никто не гонит… Меня на пасеку и отправили, а в помощь Савву дали… Сие нас и спасло… Мы, возвращаясь, чуть не наткнулись на разъезд татарский… И вот что государю необходимо передать… Брод на Угре татарам показал пропавший келарь наш. Могу предположить, что он же их и мимо засад береговых, что по Оке стояли, сам же и провел… Он часто уезжал в последний месяц, благословенье получив, монастырским хлебушком кормить стрельцов, что в тех заслонах находились.

– Так не кормить, выходит, а вынюхивать ходил, где расположены засадные полки… От сей измены сам Иоанн пленен чуть не был, когда татары неожиданно на ставку государеву наткнулись… – произнес боярин Ногин. – Думаю, что великий князь сам захочет задать вам вопросы… Сидите, ждите, я к царю…

И в тот же день оба монаха были призваны под государевы очи.

Старец Сильвестр и брат Савва, впервые оказавшись в царских палатах, увидев опирающихся на посохи думных бояр, знатных дворян и князей, оробели. А когда царь Иоанн вошел с высоко поднятой головой, обрамленной высокой шапкой с золотой сияющей ризой, вслед за всеми челобитчиками повалились на колени.

Государь поднялся по ковру, прикрывающему приступки возвышения, на котором было расположено царское седалище, и уселся в золоченое кресло.

– Кто нам расскажет, как хан Девлет-Гирей прошел к Москве? Кто в заговорщиках? Кому предъявим спрос? – спросил он, строго посмотрев на собравшихся.

Все смиренно склонили головы.

– Я должен, мой великий государь, сказать тебе о том, чего никто еще не знает, – тихо начал боярин Ростислав Ногин.

– Говори! – промолвил властно царь.

Ростислав, приложившись сначала к перстню государя, повторил Иоанну все то, что услышал от монахов: о том, что брод на Угре татарам показал пропавший келарь монастырский. Что он же мимо всех засад береговых, что по Оке стояли, пообещался сам войско провести… Выходит, что провел.

– Как звать того иуду? – грозно вопрошал царь.

Боярин бросил взгляд на монахов.

– Поганца келаря? Так Васька… – промолвил, словно колокол прогудел, Савва.

– Указ издать, чтобы его никто не трогал… В монастыри, как и в свои дома, чтоб не впускали. Подобно Каину, пусть жизнь свою окончит и молит Господа, чтоб Тот его иудин грех простил… Я не хотел бы быть на его месте, хоть кто-то и зовет меня кровавым… Из-за сего поганца… в Москве одной из-за пожара людей немерено погибло и скотины. Свою страну и веру променял он на собственную жизнь, забыв монашескую клятву и верность Богу, а в результате свою душу погубил…

Дьячок усердно записывал слова вслед за Иоанном.

– И вот еще о чем хотел сказать… – государь пальцем указал в сторону Сильвестра. – Подойди поближе…

Сильвестр сделал шаг вперед и склонился в ожидании.

– Мне Ростислав сказал, что всех в монастыре у вас побили… А потому Указом именным… становишься ты, старец, игуменом того монастыря… Вас с Саввой уже двое, а там, где двое, там и Бог. Обоз в дорогу с вами посылаю, дам облаченье, провиант и книги для церковного служенья… Все то, что нужно для начала… Обитель нужно срочно поднимать из пепла и руин…

– Великий государь! – сделав вдруг шаг вперед, произнес Алексей. – Дозволь мне слово молвить.

– Сын Ногина? Мне говорили, что кажен день ты первым в храме появлялся… Что просишь, говори!

– Тот монастырь… и земли те… все под началом моего отца. Позвольте же, государь, и мне отбыть с обозом. И руки, да и молодость моя там с большей пользой могут пригодиться…

– Тогда наместником моим туда поедешь вместо отца, поскольку боярин Ногин еще в Ливонии мне нужен. Бумаги выправят, и в путь, не мешкая, ступайте. Бог в помощь вам! И обо мне, как самом грешном, не забывайте иногда молиться.

Прежде чем обоз с монахами выехали в путь, Алексей забежал в лазарет навестить Никиту.

– Боярин Ногин желает видеть вас… – войдя в палату и обращаясь к холопу Никите, громко произнес лазаретный служка.

Никита не успел еще перевернуться с боку на спину, как вошел Алексей.

– Ну как твоя нога? – спросил он, подходя к юноше.

– Твое какое дело… – негромко молвил тот в ответ.

– Прямое! Ведь мы друзья… Тебе я прыгнуть с колокольни не мешал, как и договорились… И вот еще… ты бы не грубил боярину…

– Тю… – улыбаясь, произнес в ответ холоп.

– Да не тю… Я выкупил тебя вчера. Теперь ты мой холоп… Ну что молчишь?

– Вот я лежу и думаю, а слаще ль редьки хрен… – уже серьезнее произнес Никита.

– Как только подниматься станешь, придешь ко мне на двор, – как ни в чем не бывало продолжал Алексей, – тебя там снарядят в путь и ко мне направят… Со мною рядом будешь…

– Летать хочу… ты разрешишь?

– Летать? Ну что же, полетаем вместе…

Тут Алексей подошел к юноше и, чуть склонившись, приобнял, внимательно в глаза глядя…

И вдруг Никита осознал, что оторвался от кровати и, словно бестелесный, с боярином не только над палатой, но и над зданием больничным вдруг очутился… И то парение воистину слаще было того, что сам недавно испытал…

И когда почувствовал себя вновь на своем ложе, то с удивлением вопросил:

– Научишь так летать?

– Сначала сам ответь: друзья мы али нет?

– Какая дружба у холопа с господином… – промолвил Никита.

– Ты не ответил на вопрос… – настаивал Алексей.

– Друзья, конечно… – промолвил Никита.

– Так и тебе тогда не вечно быть холопом… До встречи! Жду тебя в монастыре!

И Алексей быстро вышел.

Никита, откинувшись на подушку, задумался над услышанным.