Текст книги "Стройбат"

– Служу Советскому Союзу! – отчеканил Костя, тыкаясь пальцами в висок.

Он развернулся, шагнул к двери и замер: «А четвертак?»

Лысодор сидел раскрасневшийся, теребил бумажки. Левый ящик письменного стола был слегка выдвинут.

– Чего забыл? – не поднимая головы, спросил Лыс

– Тут вот… – Костя подался к столу, пихнул деньги в ящик.

Лысодор на весу расправил четвертак.

– Разменять, что ль?

– Да-а-а, – проблеял Костя.

3

Костя чихнул. Еще раз, еще… И проснулся. Прочищенный чихом нос сразу учуял знакомый запах. План шабят! Анашку! Костя сел на койке, его слегка качнуло. Посмотрел время – часов не было. След белый был, а часы – ек.

– Сняли, – пробормотал Костя, озираясь вокруг. Вора видно не было. Был запах, запах хорошего ломового плана. Дурь чистой воды.

Костя встал, поплевал на ладони, – провел по гимнастерке и бриджам: липнет к хэбэ всякая парша, матрац драный, надо у молодых поменять. Потом опомнился: какой матрац? Завтра домой!

Что-то уж очень скоро напился он у Валерки на КПП. Программу «Время» хорошо помнит, «Братья Карамазовы» уже пошли затуманенные, а конец и вовсе смазался. Где цыгане начали петь, плясать. Только вот почему там цыгане? У Достоевского евреи Мите Карамазову играли перед арестом. Это Костя помнил точно. Еще удивлялся, когда читал…

Казарма храпела.

Запах плана шел Богданова угла, пробиваясь сквозь казарменную вонь. А перешибить ее нелегко: две с лишним сотни сапог и, соответственно, портянок.

Костя достал сигарету и долго прикуривал в надежде, что Женька заметит.

И тот заметил, свистнул тихонько: – Ко-отик!..

Плановые были в сборе. Женька, Миша Попов, Коля Белошицкий, Эдик Штайц и незнакомый парень в накинутом бушлате. Надвинутая фуражка закрывала его лицо. Парень сидел возле Женьки. На тумбочке в консервной банкe горела свечка.

– Сколько времени, Котик? – улыбнулся Женька и протянул Косте часы. – Снимать надо на ночь. Не дома. Когда отвальную?

– Перед поездом. – Костя застегнул часы.

– Ты фосфор-то стери с циферблата, – посоветовал Коля Белошицкий. – Вредно для здоровья.

– Богдан, – простонал Миша Попов, – ну мурыжь, кайф проходит.

– Садись, Москва. – Эдик Штайц подвинулся.

Женька нацепил на хрупкий кончик стеклянного челима новый косяк, подлил в челим вина кружки, стал раскуривать.

– Ты от Танюшки как добрался? – с подсвистом спросил он Костю.

– Марик Мильготин подвез.

– От какой Танюшки? – проворковал парень в фуражке. Знакомым женским голосом.

– Люся? – Костя смешался. – Вы?

– На, дембель! – Женька протянул ему раскочегаренный челим. – На посошок. Все сделали?

Костя осторожно потянул в себя замечательный дым. Челим уютно забулькал.

– Почти. К утру кончим – и отвал.

– А нас до майских, наверное, не выпустят. Ты адрес мой не потерял питерский?

Костя проверил в записной книжке: на месте.

– Колесико не желаешь? – Коля Белошицкий достал кармана таблетку.

Костя помотал головой.

– По люксу пойдет.

– Дай! – рыпнулся за таблеткой Эдик Штайц.

– Тебе звездюлей надо, а не колесико! – мрачно рек Миша. Он уже неделю дулся на Эдика: послал его к знакомой аптекарше за каликами, а Эдик не тех таблеток накупил, нажрался и полдня стройбату покоя не давал – бегал ото всех в одном сапоге и орал, змея.

– Тсс! – прошипел вдруг Коля Белошицкий, настороженно поднимая кверху вислый нос. – Показалось?..

– Менты на зоне, – вяло пошутил Миша Попов.

– Вя-язы, – гнусаво подыграл ему Эдик, приставив к шее два пальца.

На всякий случай Женька вырвал челим у Кости и спрятал в тумбочку, аккуратно спрятал, так, чтобы с носика не свалился недокуренный баш. Женька замер, жестом приказав не шевелиться. Стало слышно, как бьется в банке со свечой не вовремя ожившая тяжелая муха.

– Проехали, – буркнул Миша Попов.

Женька полез в тумбочку. Протянул Мише челим. Миша затянулся и закрыл глаза. Курнул еще раз и с полуоткрытым ртом отвел руку с челимом в сторону – следующему.

– Ништяк, – сказал сидевший напротив Миши Эдик Штайц. – Заторчал.

Женька тем временем высвободил челим вялой Мишиной руки, обтер сосочек и протянул Люсеньке.

– Богдан, – сонного омрачения возник голос Миши Попова, – ты новье будешь брать на дембель?

Он так вяло и незаинтересованно это спросил, что Женька не ответил.

– Покажи, как надо! – переживал Эдик Штайц, видя, что Люсенька неумело, с опаской берется за челим. – Людмила Анатольевна, вы не взатяжку, вы с подсосом, не сильно… Богдан, покажи толком!..

Люсенька запыхтела чрезмерно, челим заклокотал.

– Дам в лоб – козла родишь, – с закрытыми глазами пригрозил неведомому противнику Миша Полоз.

– Та-ащится! – радостно отметил Эдик Штайц. – Готов Мишель. Конопелька-то наша, тутошняя. А то фуфло, фуфло…

В данном редком случае Эдик Штайц был прав. В настоящий момент курили его анашу, его готовления, а главное – его замысла.

Минувшим летом весь отряд по воскресеньям вместо выходных стали вдруг вывозить на поля собирать картошку. Как пионеров. Только возили почему-то в зэковозах – длинных машинах с высокими бортами, внутри лавки поперек, а над головой решетки, даже не встать, Хорошо хоть без охраны. Картошечку собирали соответственно. И себе, и Городу, и кому там еще… Коля Белошицкий сразу надумал, как мимо дела проплыть. Шел по гряде, ботву обрывал, возле грядки складывал, а напарник следом бежал и черенком лопаты грядки ворошил. Картошечку не трогали, упаси Бог. Картошечку на зиму оставляли зимовать. А офицерье в машинах сидит, не смотрит. Тем более холодно – снежок уж начал капать. Неуютно. План считали по грядкам, не по картошке, и получилось, что в отделении Богдана перевыполнение. А собирали только Фиша с Нуцо. Всерьез ковырялись. Ну им простительно – народ деревенский.

Тогда-то Эдик Штайц и обнаружил, что здесь конопли завались. Правда, по колено только, но сойдет в армейских условиях. Начался лихорадочный Потом Эдик пробил коноплю, пыльцу замацовал – анашка получилась первый сорт. Только вкуриться нужно – с первых разов не пробирает. А потом благодать: с табачком растер, косячок набил – и торчи!..

– Богдан, – уплывающим голосом пробормотал Миша Попов, – пихни колючего…

Женька не реагировал. Он пристроился в самом углу, приняв Люсеньку под крыло, тихонечко ее полапывал. Костя сидел напротив, ему стало совсем хорошо и хотелось, как всегда под кайфом, посмеяться и еще – стихи, посочинять. Свечка разгорелaсь вовсю, коптящий язычок пламени вырос консервной банки и метался перед оконным стеклом…

«Шарашится по роте свет голубой и таинственный…

– сочинял Костя, спрятав лицо в ладони. – Шарашится по роте свет голубой и таинственный… И я не совсем уверен, что я у тебя единственный…»

– Богда-ан! – угрожающе прорычал Миша Попов.

Женька отлип от Люсеньки.

– Чего тебе?

– Пихни колючего…

– Завязывай, Мишель, понял? Сказал – нет, значит – нет. – И снова приобнял библиотекаршу.

Миша Попов последнее время ходил не в себе. Он вообще курил мало, он на игле сидел. А в последнее время сломалась колючка – деньги у Миши кончились. На бесптичье он даже выпаривал какие-то капли, разводил водой и ширялся. Доширялся – вены ушли. И на руках и на ногах, все напрочь зарубцовано. Женька сам не ширялся, но ширятель был знаменитый, к нему полка даже приезжали. Он Мишу и колол. А недавно сказал: «Все, некуда».

Мишаня в слезы: как некуда, давай в шею! Женька орать: «Ты на всю оставшуюся жнь кайф ломовой словишь, а мне за тебя вязы!»

От скрипа коек проснулся Старый. То лежал, смотрел на них, но спал, а сейчас зашевелился – разбудили.

Костя протянул ему челим, Старый принял его в мозолистую корявую руку. Ни у кого в роте таких граблей не было, как у Старого. Отпустил бы его капитан Дощинин на волю, чего он к нему пристал?..

– Хочешь, я с Лысодором поговорю за тебя? – спросил Костя.

– При чем Лысодор, он без кэпа не решает, – ответил Старый и вернул Косте челим. – Не хочу. А Дощинин не отпустит.

Он достал обычную папиросу и, видимо с отчаяния, так сильно дунул в нее, что выдул весь табак на Эдика Штайца.

– Констанц, оставь мне бушлат, – попросил Старый.

– Тебе зачем?..

– О чем говорить! – кивнул Костя. – Заметано.

Костя вдруг осознал, что дембель завтра, вот он, рядом И даже покрылся испариной. И встал.

– Чего ты? – спросил Женька.

– Пойду помогу, ребята возятся, Фишка с Нуцо…

– Сиди! – Женька за ремень потянул его вн. – Только кайф сломаешь. Сиди.

Люсенька закемарила. Женька подсунул ей под голову свою подушку и надвинул фуражку, чтоб скачущий язычок пламени не мешал глазам.

Потом Женька встал посреди прохода и обеими руками шлепнул по двум верхним койкам. Койки заскрипели, отозвались не по-русски.

– Не надо, Жень… – вяло запротестовал Костя. Но Богдан уже сдернул с верхних коек одеяла.

– Егорка, Максимка!..

Сверху свесились ноги в подштанниках, и на пол спрыгнул сначала крепенький Егорка, а затем нескладный, многоступенчатый полугрузин Максимка. Оба чего-то бормотали, каждый по-своему.

– Подъем, подъем! – повторял Женька, похлопывая их по плечам. – Задача: одеться по-быстрому – и в со Там Ицкович и Нуцо, скажут, что делать. Вопросы? Нет вопросов. Одеться – двадцать секунд.

Егорка и Максимка стали невесело одеваться.

– Не здесь, не здесь, – Женька вытолкал их на проход.

– Торчит! – Коля Белошицкий тронул Женьку, показывая на Люсеньку. – Людмила Анатольевна!

– А-а… – донеслось Люсеньки.

– Насосалась, кеша кожаная… – проскрипел Миша Попов. – Слышь, Богдан, гадом буду, куруха под окнами шарится, ктой-то ползает.

– Ты давай, давай! – отмахнулся от Миши Женька, но на всякий случай прислушался. Было тихо.

– Же-еня-я… – прошептала Люсенька.

– Что с тобой? Плохо?

– Тошнит…

– Сукой быть, ктой-то ползает под окнами, – бухтел свое Миша Попов.

– Мам-ма… – простонала Люсенька. – Тошнит…

– Вкось пошло, – улыбнулся Эдик Штайц. – Точняк блевать будет!

– ее на улицу, – предложил не заснувший еще Старый. – На свежачок…

– Не надо… – стонала Люсенька. – Ма-ма…

Костя протянул руку к окну – щели бил холодный воздух.

– Сюда ее, к стеклу, похолодней, – сказал он. Люсеньку передвинули к окну, она уперлась лицом в холодное стекло.

– Ага-а… – простонала она. – Лучше-е…

– Блевать будет, – уверенно повторил Эдик. – Сейчас бу…

Эдик не успел договорить – Люсеньку вырвало прямо на стекло. Консервная банка упала на пол, свечка потухла. Люсенька привалилась щекой к окну, тихонько постанывая.

– Тряпку! – рявкнул Женька, оборачиваясь к проходу, где мялись уже почти одетые Егорка с Максимкой.

– Богдан! – прорычал дальнего угла разбуженный Сашка Куник, кузнец второго взвода. – Кончай базар!

– Отдыхай лежи! – заорал Женька, ощерившись.

В ответ в углу звякнули пружины – Куник встал.

– Я кому сказал: тряпку! – Женька хлопнул в ладоши.

За окном мелькнула тень, зазвенело разбитое стекло, голова Люсеньки дернулась.

– А-а! – закричала Люсенька, хватаясь за лицо руками.

– Свет! – взвыл Женька на всю роту. – Бабай! Свет!

– Рота, подъем! – спросонья заорал Бабай и врубил в казарме общий свет.

4

Разбили еще одно окно с другой стороны. Костя судорожно рванулся к выходу.

– Куда?! На место! – Куник затолкал Костю в проем между койками. – Подъе-ем! – орал он тонким голосом не соответствующим его огромному волосатому туловищу – Подъем!..

Женька сидел на корточках возле Люсеньки, пытаясь отодрать ее руки от лица. Сквозь пальцы высачивалась кровь и текла в рукава голубой кофточки.

– Люся, Люся, – задыхаясь, бормотал Женька. – Ну, чего ты?.. Покажи, Люсенька… посмотрим…

Стекла лупили с разных сторон. Пряжки ремней, проламывая стекло, заныривали в казарму и исчезали, вытянутые наружу. Сразу стало холодно. В разбитые окна летели камни и мат.

Бабай метался по роте.

– Чего такое?! – Он подскочил к сидящему на корточках Богдану, вцепился ему в плечи. – Чего?!

– Воды! – отшвырнул его Женька. – Воды дай!

Куник вырвал у Бабая рук графин, выскочил казармы. И тут же ворвался назад, держась рукой за окровавленное плечо. В другой руке было зажато отбитое горлышко графина.

– Вторая рота. Блатные, падла! – рычал он.

Подъе-ем!.. Без гимнастерок!..

Холодная казарма гудела. Молодые соскакивали с верхних коек и испуганно одевались, не попадая в штанины. Двоих залежавшихся Куник сдернул сверху.

– Кому не касается?! – орал он. – Без гимнастерок! Строиться! Ремни на руку, вот так!

– Рота, отставить! – всунулся было Брестель, вспомнив, что он за начальника.

– Кыш, шушера! – Куник дал ему по башке.

– Дай ему, чтоб на гудок сел! – посоветовал прояснившийся уже Миша Попов, стаскивая узкую перешитую гимнастерку. – Раскомандовалась, сучка квелая…

– Холодно без хэбэ! – вякнул кто-то.

– Кому холодно?! – обернулся Куник. – Строиться! Рота, слушай мою команду!..

За окнами с одной стороны казармы стало светло – врубили прожектора на плацу.

– Уходят! – радостно заорал молодой у окна. Костя рыпнулся в ту сторону: действительно, солдаты бежали через плац к казарме второй роты.

– Суки! – ощерился Куник, подстегнутый неожиданным отступлением нападавших. – Четвертая рота! За мной!.. На плац!.. Без гимнастерок!..

Выход казармы был узкий, в одну половину двери, и четвертая рота вытекала наружу в холодную ночь тонким ручьем. Оба пожарных щита у выхода уже разобрали и сейчас со щитов срывали красные конусные ведра.

Раздетая, в белых нижних рубахах, четвертая рота скучилась у торца казармы. Впереди был пустой, ярко освещенный бетонный плац, подернутый ночным ледком.

– Одесса! – заорал Куник. – Музыку вруби!

Коля Белошицкий вылущился гудящей толпы и послушно полез по железной лестнице в кинорубку.

Над плацем женскими голосами громко заныли битлы.

Белошицкий вн не спустился.

Костя лихорадочно перебирал глазами роту: «Фиши нет, Нуцо нет, а я, я-то почему здесь? Зачем я-то? Мне ж домой!..» От зависти к отсутствующим Фишелю и Нуцо у Кости схватило живот. Он чувствовал: будет что-то страшное, о чем пока не знает этот волосатый идиот Куник, и Богдан не знает, и Миша Попов. Только он, Костя, знает…

«Господи, – стонал про себя Костя, – ведь убьют!..» Анашовый кайф вылетел его головы, как и не было. Просто так убьют, ни за что! Пусть они все передохнут: Куник, Богдан, Миша… Он же к ним не относится. Он же не с ними. Он другой! Другой!

А Нуцо был здесь. Выпорхнул – под руки Куника и стал с ним рядом. С лопатой, к которой прилипла уже знакомая вонь. Он преданно смотрел на Куника, ожидая команды, и улыбался.

– Фиша где?! – крикнул ему Костя. – Где Фишка?

– За губарями побег! Валерка велел! – блеснул зубами цыган.

Поджарый Нуцо нетерпеливо прыгал вокруг огромного Куника.

– Пошли! Чего стоим? Холодно!

«Тебя кто звал?! – стонал про себя Костя. – У тебя ж отмазка!..»

Темная казарма второй роты молчала вдалеке, казалась спящей.

Над трибуной полоскался распяленный кумачовый транспарант: «Военный строитель! В совершенстве овладей своей специальностью!»

– За мно-ой! – Куник крутанул в воздухе ремнем, как шашкой, и двинул по диагонали плаца ко второй роте.

Четвертая с лопатами, ломами наперевес, галдя, повалила за ним, пряжки мотались у колен.

– Не бзди, мужики! – орал Куник. – Главное, всей хеврой навалиться!..

– «О-о ге-ол!..» – стонали битлы.

Куник был уже на середине плаца, как вдруг перед ним оказался Бурят. В расстегнутом кителе, в тапочках, Бурят судорожно цеплял на рукав красную повязку дежурного.

– Четвертая рота! Стой на место!.. Приставить ногу к ноге! – Запутавшись в командах, он обеими руками уперся в волосатую Сашкину грудь.

– Мочи Бурята!

Куник, не останавливаясь, отгреб Бурята в сторону. Тот отлетел, упал, заверещал что-то, фуражка покатилась по плацу. Рота валила дальше, за Куником.

До казармы оставалось шагов тридцать. Вторая по-прежнему молчала. Становилось жутко. Видимо, это почувствовал и Куник.

– Не бзди, мужики! – снова заорал он и орал так через каждые два-три шага. Шел и орал, уже даже не оборачиваясь.

Женька со Старым рванулись вперед, чтобы не отстать oт Куника. Костя тоже пошел быстрее. Женька держал в руке арматурину. Старый просто шел, шел без всего, ссутулившись по-пожилому, похожий на мастерового фильма «Мать».

– Сука старая!.. – всхлипнул Костя, со злобой взглянув на свой кулак, в котором был зажат ремень. Опять Старый умнее всех, ремня нет – вины меньше.

Женька хлопнул его по плечу:

– Чего ты?

– Ничего! – огрызнулся Костя, стряхивая его руку.

– Не бзди, мужики! – взвился под небеса истошный вг Куника.

И вдруг черная молчавшая казарма ожила. Вспыхнул свет. Кроме центральных дверей, распахнулись боковые. И трех прорех казармы живыми потоками наружу ломанулись блатные.

– Глуши козлов!

– Сучье позорное!..

– Петушня помойная!..

– Мочи лидеров!..

Костя увидел, как Куник, метнувшись навстречу толпе, сливающейся трех потоков, увернулся от вспорхнувшего над его головой лома, и пряжкой, под свист ремня, уложил одного и, обернувшись, ловко достал первого – с ломом, уже вырвавшегося в чужую толпу. Оба подмялись, звякнул о бетон покатившийся лом.

– Минус два! – провопил Куник. – Мочи блатных!

Драка расползлась по всему плацу.

Костя сразу подался в тень трибуны, в темноту. Но и там было страшно: вдруг увидят, что прячется.

На мягких ногах вбежал он в тусующуюся толпу одетых и своих. Он крутил вокруг себя ремнем, надеясь, что никто к нему не сунется. Его и не трогали. И он снова отбежал в тень – передохнуть. Нуцо уделал одетого – лопатой плашмя.

– Луди вторую роту! – кричал Женька, молотя арматуриной по одетым.

Костя готов уже был в очередной раз ворваться в драку, уже ногу приготовил для толчка, но от удара в спину у него перехватило дух.

– А-а!.. Ма-а-ма!..

Пока он несколько мгновений ждал смерти, стриженый блатной, отоваривший его пряжкой, побежал дальше. Костя понял, что не умрет. За блатным рыпнулся Нуцо, оторванный от своей драки Костиным воплем, и успел приголубить блатного лопатой. Из прорвавшейся на спине гимнастерки потекла чернота. Блатной сунул руку за спину, глянул на нее и помчался к своей казарме.

– Назад! – прокричал кто-то.

Неожиданно, как по команде, вторая рота стала отступать к своей казарме. Четвертая навалилась на отступающих.

– Козлы! – орал Куник. Ремень он потерял и дрался просто так.

– Еще! – взвыл рядом с Костей Миша Попов, тыча рукой в сторону.

Костя повернул голову, и у него онемели ноги: от техкласса отвалилась толпа одетых и молча неслась на них.

И отступившая было вторая рота мощно подалась вперед. Блатные схитрили.

Полуодетые, придавленные сбоку свежими силами, заметались по плацу и, сбивая друг друга с ног, бросились домой, к казарме.

– Куда?! – заорал Куник. – Сто-ой! Стой, падлы!..

Костя бежал с зажмуренными глазами. Когда он открыл их, увидел, что в метре от него впереди несутся трое одетых с палками. Он обхватил голову руками и, споткнувшись, кубарем покатился по шершавому плацу. Одетый рыпнулся к нему с палкой над головой.

– Не бе-ей!.. – Голос Кости сорвался на писк.

– Удав гнутый! – Одетый с размаху ударил его сапогом. Хотел по голове, но Костя увернулся – попал по ребрам. И побежал дальше.

Костя потерял дыхание и на четвереньках уполз с плаца в темноту. И заткнувшись за голый куст акации, скрючился. Потом с трудом вытолкнул накопившийся воздух и понял, что опять жив.

Вдалеке толпы одетых с криками вырывались полуодетые и неслись к казарме.

Блатные лупили оставшихся.

Вдруг Костя услышал возле своей головы цокот подков, не стройбатовский цокот… Задевая за куст, на плац выносились губари, на бегу сдергивая с плеч автоматы. Paздались короткие очереди.

Костя впервые в жни слышал настоящие выстрелы.

Драка замерла.

– Губа-а!..

Зсе бросились врассыпную. Одетые бежали рядом с раздетыми. Куник с Мишей Поповым ломанулись во вторую. А одетые мчались к ним – в четвертую. Костя отжался от земли, встал в несколько приемов, не сразу, и, наращивая ход, заковылял в роту. На плацу, помыкивая, корячились подбитые.

Трещали выстрелы. Костя споткнулся, налетев на сугроб и, падая, увидел, как здоровенный длинный губарь с откляченной задницей гнал перед собой раздетого с лопатой и палил вверх автомата.

И вдруг раздетый споткнулся, выронил лопату, свет прожектора мазнул его по лицу, блеснули зубы. Нуцо! Губарь с разбегу налетел на него и стволом автомата ударил в спину.

Нуцо обернулся и застыл, уставившись на губаря. – Ты-ы? – прошипел он.

– Ты-ы?.. И пошел на губаря. Тот молча пятился, по-дурацки загораживаясь автоматом. – Ты! – выкрикнул Нуцо. – Ты!

Не подходи! – Губарь перехватил автомат. – Убью! Сзади над губарем взметнулась лопата. Костя видел ее блестящий штык. Губарь выронил автомат и схватился за голову. Вскрик был совсем слабый, заглушенный остатками драки и редкими выстрелами.

Нуцо шагнул в темноту, куда упал губарь, и медленно выпятился обратно.

– Беги! – громко прошипел он, выдергивая у солдата рук лопату. – Беги, Фиша!

…Деревянные подпорки-столбики у крыльца четвертой роты были выломаны. Женька Богданов метелил одетых, но те, не обращая внимания на удары, тупо перлись в чужую роту.

Костя долго втискивался в узкий дверной проем, заклиненный ошалелой толпой. Кто-то оттолкнул его, он снова втиснулся, его ударили по лицу, он не ощутил боли. Добравшись наконец до своей койки, Костя упал на нее и с головой накрылся одеялом. Сколько времени прошло, он не знал. Кто-то сдернул с него одеяло. Костя открыл глаза. Быков.

За разбитыми окнами тормозил «Запорожец» Лысодора. Лысодор, в шапке пирожком, в коричневом драповом пальто, быстро вошел в казарму.

– Здравствуй, Петр Мироныч! – протянул ему руку Быков. – Кто дежурным сегодня?

– Буря… Младший лейтенант Шамшиев.

В роту влетел старшина Мороз. Дернул руку к козырьку.

– Твои, Остапыч, – с удовлетворением сказал Быков. – Молодцы ребятки… Ты им сухари суши, Остапыч.

Рота молча стояла посреди казармы.

– Зачем сухари? – тупо спросил Миша Попов, пробуя зубы на шаткость.

– Кто спрашивает? – обернулся к нему Быков. – Ты, плановой? Ты зубки-то не трогай, опусти ручки… Вот так. Сухари зачем?.. Гры-ызть… Сидеть и грызть. Вот так вот, ребятки-козлятки. А вы как думали? Не хочете по-человечески служить, – голос Быкова набрал полную силу, – башкой к параше!.. Всю роту! На строгач! Роба в полоску!

– Вторая начала! – выкрикнул кто-то строя.

– Кто сказал – шаг вперед!

Никто не вышел.

– Чего творят, падлы! – покачал головой Мороз

– Два года и тех не могут… А я, мы все вот… – Мороз поочередно ткнул пальцем в Быкова, в Лысодора и в себя. – И до войны, и войну всю, и после…

– Ты им, Остапыч, больше не объясняй, – переходя на обычный свой красивый спокойный голос, сказал Быков.

– Объяснять своим можно. А это… Р-рота-а! Слушай мою команду! Становись! Равняйсь! Смирно! Старшина! Поверку полным списком. Из роты никому. Где Дощинин?

– Поехали за ним.

– А кто «подъем» крикнул?

Строй молчал, но все как один невольно посмотрели на Бабая. Бабай вобрал башку в плечи и замер, вздрагивая, как от холода.

Брестель с журналом в руках начал поверку.

– Кто дневалил? – спросил Быков.

– Это не я… – заплакал Бабай.

– Что такое? – брезгливо поморщился Быков. – Старшина!

Мороз подался вперед.

– Да он сейчас… Пройдет у него… Керимов! – рявкнул он на Бабая. – Чего раньше времени?! Тебя никто ничего, а ты в сопли?!

– Кричал… – залопотал Бабай. – Я не знал… Мне кричали – я кричал.

– На КПП, – бросил Быков. – Потом будем разбираться. Начинайте поверку.

В роту вбежал Валерка Бурмистров со своими. Бабай стоял последним в строю. Слезы текли по его небритым щекам.

Мороз хлопнул по спине Валерку.

– Это… Сведи его, что ль. Чего он здесь? Тулуп дай. А то замерзнет. Тулуп, говорю, дай!

Валерка вытянулся:

– Есть!

– Понабрали армию… – бормотал Мороз. – Уводи, кому сказал!

Валерка потянул Бабая за рукав.

– Пошли…

Мороз заглянул в Ленинскую комнату, покачал головой.

– А здесь-то стекла кому мешали?.. Графин где?

– Разбили при наступлении, – усмехнулся Куник.

– Ты, верзила, молчал бы! С тебя первый спрос! – Мороз погрозил ему татуированным кулаком.

Брестель закончил поверку и с журналом подошел к Морозу. Мороз надел очки, взял журнал в руки.

– Все по списку? – спросил Быков Мороза.

– Никак нет, двое в больнице, один в бегах, трое насчет туалета, чистят. Их сюда без бани нельзя – в калу все…

– Карамычев здесь, – заложил Костю Брестель.

– Отбой, – скомандовал Быков и вышел казармы. Минута. Всем по койкам!

Строй распался, загудел.

– Слышь, Карамычев, твои не воевали, ясно? – сказал Мороз, подойдя к Костиной койке. – Ты-то сам на кой хрен в казарме?

– Не знаю… – промямлил Костя.

– Узнаешь… Следствие вот начнут – все узнаешь… Над тобой койка пустая? Я лягу. – Мороз расстегнул мундир, под мундиром была красная бабья кофта, застегнутая на левую сторону.

– Зачем вам наверх, товарищ старшина? – засуетился Костя. – Ложитесь вну, я наверх…

– Ладно, – скривился Мороз и полез на верхнюю койку. – Это у вас, у сопляков, счеты: кому где спать… Петух жареный не долбил еще… Живые все?

– Губаря кто-то сделал, – сказал Женька.

– Их долбить – стране полегче, – сказал Старый.

– Молчал бы… Башка как колено, а домой возвернуться не можешь!

Мороз заворочался, укладываясь поудобнее.

– Кто губаря – разберутся, – покряхтел он, – а вот библиотекарке глаз хоть фанэрой зашивай…

– Откуда вы знаете?! – вздернулся Женька.

– Ишь ты! – ухмыльнулся Мороз. – Задергался, хахаль кособрюхий. Будешь ей теперь тюряги за увечье платить. Побахвалиться захотелось перед сикухой: нет, мол, на меня управы!.. Хочу – дурь сосу, хочу – бабу в роте черепешу… Дурак! Спать. Отбой.

Казарма затихла.

Костя лежал с открытыми глазами. Наверху под Морозом заскрипели пружины.

– А билеты-то взяли? – шепотом спросил Мороз свесившись с полки.

– Взяли.

– Ты вот что, ты одеись и к своим иди, может, ничего, может, получится…