Текст книги "1917. Февраль – для элиты, Октябрь – для народа!"

Этот «новый этап» был подготовлен, в частности, серией переговоров под рукой российского министра финансов П.Л. Барка и знаменитого промышленника и думца А.И. Гучкова, председателя Центрального военно-промышленного комитета, с Фессеном де Мезервом, известным американским финансистом, представителем «National City Bank» в Петрограде. К переговорам были привлечены Б.А. Каменка (Азово-Донской банк), А.И. Путилов (Русско-Азиатский банк), А.И. Вышнеградский (Петроградский международный банк) и Я.И. Утин (Петроградский учётный и ссудный банк). Подбор переговорщиков был вполне показательным, как и фигура самого Барка, служившего при Витте председателем правления Учётно-ссудного банка Персии, связанного с рядом афер известного банкира Лазаря Полякова.

Возвращаясь к Ашбергу, можно сообщить следующий любопытный факт. В начале февраля 1916 года в отношениях Барка и Ашберга возникли настолько крупные трения, что последнему – как лицу иудейского вероисповедания – отказывались продлить вид на жительство в Петрограде, а полицейский пристав выселял его из гостиницы, требуя покинуть Россию. Но уже 23 февраля (ст. ст.) Русско-Азиатский банк известил Кредитную канцелярию, что условия кредита Ашберга, разработанные в 1915 году в проекте договора между «Гаранти траст компани» и 7 крупнейшими «русскими» банками, считаются русской стороной принятыми.

Причём Ашберг хлопотал и о… сепаратном мире России с Германией. Именно Ашберг устраивал летом 1916 года в Стокгольме встречу близкого ко двору А.Д. Протопопова, будущего министра внутренних дел, с германским представителем – банкиром Варбургом. Этот политико-финансовый кульбит Ашберга был настолько неожиданным, что позднее эмигрантский (и вполне одиозный) историк С.П. Мельгунов выдвигал версию о существовании двух разных Ашбергов. Однако Олаф Ашберг был всё же един в двух лицах, и его двуликость могла удивлять лишь людей, не понимающих сути мировой политики наднационального мирового капитала.

Поэтому странно, что всесторонняя и изощрённая активность США и их всё более глубокое внедрение в Россию в ходе Первой мировой войны не получили должной оценки ни в реальном масштабе времени, ни позднее – в основополагающих исторических трудах послереволюционной историографии. На первый план всегда выдвигалась союзническая деятельность в России англо-французской Антанты, и упускалось из виду, что за самой-то Антантой стояли США. Без финансирования якобы «нейтральной» Америкой идущей в Европе войны и без военных поставок Антанте из-за океана последняя вряд ли смогла бы держаться так долго – до прихода в Европу в 1917–1918 годах двух миллионов «миротворцев» из США.

К началу 1917 года силы воюющих сторон истощались. Продовольственный режим в Германии с его скудными пайками позднее назвали «образцово организованным голодом». Во Франции массы были близки к восстанию, как, впрочем, и в Англии. Россия оказывалась в наиболее кризисном положении по всем направлениям, и ситуация в ней более, чем в других союзных странах, была чревата, с одной стороны, «низовым» революционным взрывом, а с другой – «верхушечным» сепаратным миром с Германией. Ни один, ни второй вариант Антанту и Америку не устраивал.

1917 год

Январь. Конференция «Ноев ковчег» и американские эмиссары

В ЯНВАРЕ 1917 года в Петрограде состоялась весьма таинственная межсоюзническая конференция. Английский политик полковник Хор обозвал её позднее «Ноевым ковчегом». Он считал: «Ни народ, ни правительство, ни император не хотели приезда союзной миссии… этой большой компании политиканов, военных и экспертов… Это было назойливостью в час испытаний их Родины».

Английскую делегацию на январской конференции возглавлял лорд Альфред Мильнер, и вот как позднее оценил суть его миссии ирландский политик Гинелл: «Наши лидеры… послали лорда Мильнера в Петроград, чтобы подготовить революцию, которая уничтожила самодержавие в стране-союзнице».

Гинелл был тогда разгневан жестокой расправой лондонских лидеров с неудачным Ирландским национальным восстанием, поэтому и разоткровенничался, и верить ему мы тут просто обязаны. Но только ли британские лидеры послали Мильнера в ещё самодержавный Петроград? И только ли волю заправил лондонского Сити выполняли «пассажиры» январского петроградского «Ноева ковчега» в 1917 году? К тому времени Америка уже настолько овладела нитями, управляющими европейской ситуацией, что не приходится сомневаться: за кукловодами из лондонского Сити стояли кукловоды с нью-йоркской Уолл-стрит.

Известный сомнительными изысканиями российской новейшей истории Николай Стариков в книге «Февраль 1917: Революция или спецоперация?» пишет: «Именно наши „союзники“ по Антанте убили Российскую империю. Первую скрипку в этом похоронном марше играла британская разведка». Стариков здесь в немалой мере прав, хотя сообщал читателю то, что для серьёзных аналитиков было секретом Полишинеля в реальном масштабе времени – в 1917 году.

Бритты настолько плотно отслеживали российскую ситуацию, что, например, английский писатель Уильям Сомерсет Моэм (1874–1965), известный как мастер острого сюжета и психологизма, с начала Первой мировой войны был привлечён к работе в британской разведке и целый год пробыл в Швейцарии. Но почему в Швейцарии? Пожалуй, не будет особой натяжкой предположить, что автор «Бремени страстей человеческих», как знаток психологического анализа, занимался в Швейцарии изучением и «освещением» русской эмиграции – на всякий случай… Англичане ведь задолго до Февраля 1917 года поняли, что царская Россия в войне надрывается и не исключено, что – при всей сложности такого дела – придётся в России «менять лошадей на переправе», ещё в ходе войны. Значит, надо было заблаговременно изучить как в России, так и вне неё всех возможных фигурантов будущих бурных событий – и «справа», и «центристов», и «слева»…

«Справа» – для того, чтобы наметить потенциальных лидеров дворцового переворота… «Центр» мог пригодиться как подмога «правым»… А «слева» требовалось понять: кого можно прикормить и использовать, а кого надо опасаться ввиду явной угрозы планам англосаксов по обе стороны океана.

«Твердокаменный» Ленин был в эмиграции фигурой заметной, и искушённые в политике бритты не могли не отдавать себе отчёт в том, что в случае революционных событий в России он способен выйти на первый план и уж, во всяком случае, играть роль значительную.

Похоже, Моэм, как талантливый «инженер человеческих душ», понял, что Ленин – это серьёзно, но купить его невозможно. Причём версия, что Моэм изучал в Швейцарии и Ленина, подтверждается тем, что летом 1917 года писатель-разведчик был направлен с секретной миссией в Петроград с целью, как он утверждал, воспрепятствовать приходу большевиков к власти. Позднее, в 1938 году, в книге «Подводя итоги», Моэм писал:

«…Я не прошу мне верить, что, если бы меня послали в Россию на полгода раньше, я бы, может быть, имел шансы добиться успеха. Через три месяца после моего приезда в Петроград грянул гром, и все мои планы пошли прахом…».

«На полгода раньше…» – значит, примерно за три месяца до Февраля 1917 года. Что ж, если бы Моэм оказался в Петрограде в конце 1916 года, то он, с его «швейцарским» опытом, мог бы оказаться ценным консультантом для английского посла Бьюкенена, но в общем ходе событий это изменило бы мало что… Российскую империю заклала на алтарь мирового Капитала сама элита России, а фактор Ленина можно было устранить лишь пулей, на что англосаксы тогда не решались.

Но так ли уж в интересах Англии трудился Моэм, сам о том, надо полагать, не подозревая? Судьба Англии к 1917 году была по большому счёту уже предрешена: в ХХ веке ей предстояло плыть в фарватере американской политики и обслуживать европейские интересы «старшего брата». Так что англичане реализовывали в России в 1917 году скорее заокеанский, а не британский интерес. И не зря в Швейцарии тогда находился – как доверенный эмиссар элиты США – молодой Аллен Даллес, будущий создатель Центрального разведывательного управления США.

В Европу периодически наведывался и полковник Хауз, но и он был лишь видимым острием проникновения США в европейскую политику, как и посол США в Петрограде Фрэнсис, о котором ещё будет сказано.

Могли ли все эти видимые и невидимые эмиссары не влиять на подготовку верхушечного переворота в Петрограде 1917 года и могло ли их влияние и мнение не быть решающим? Но при этом деятельность эмиссаров США была во многом вдвойне закулисной. Агенты Лондона во главе с британским послом в Петрограде Бьюкененом курировали непосредственно российских клиентов англосаксов, а лондонских агентов и эмиссаров в России курировали эмиссары Вашингтона и их европейская агентура влияния. К слову, ещё до войны в Европе проживало более 100 тысяч граждан США – безусловно, состоятельных, из числа элиты. И это накладывало на ситуацию дополнительно пикантный отпечаток.

ИНТЕРЕСЫ мировых имущих элитарных кругов всегда преломлялись в общем течении исторического социального процесса крайне разнообразно, и чем обширнее была тайная компонента в антиобщественной деятельности элиты, тем тщательнее она скрывалась от посторонних глаз, то есть глаз «черни», и тем тщательнее она маскировалась пышными публичными фразами.

Однако эта тайная деятельность проходила и проходит всё же не только в тиши кабинетов, но и на людях, в обществе, и осуществляется она людьми. Так что порой, присмотревшись к конкретным фигурам и проследив их деятельность на достаточно протяжённых временных отрезках, можно сделать кое-что из тайного явным.

Например, помянутый выше Аллен Даллес и его старший брат Джон Фостер… Оба они в разное время играли в отношениях России и Америки роли – вполне значительные и всегда однозначно для России зловещие. Поэтому если смотреть, скажем, на российский Февраль 1917 года, не ограничивая себя рамками узкой хронологии 1917 года, то знания о братьях Даллесах помогут лучше разобраться и в тех давних, но всё ещё актуальных для нас событиях.

Даллесы происходили из среды доверенных служилых лиц Золотой Элиты США. Правда, клан Даллесов непосредственно в суперэлиту не входил: для этого у членов клана были слишком скромные (по меркам элиты, естественно) банковские счета. Однако деловые качества юристов Даллесов обеспечивали им в США вполне пристойный статус.

Братья были внуками Джона Уотсона Даллеса, госсекретаря при президенте Гаррисоне, и племянниками госсекретаря Лансинга при «военном» президенте Вудро Вильсоне.

«Дядюшка Берт», тоже юрист, был убеждённым русофобом, активно отстаивал права янки на разбой на русских котиковых промыслах до Первой мировой войны, а позднее не менее активно инициировал и поддержал интервенцию против большевиков, считался знатоком международного права, был одним из попечителей Фонда Карнеги.

Племянники «дядюшки Берта» и сыновья пресвитерианского священника, Джон Фостер 1888 года рождения и Аллен Уэлш – 1893 года, оба – выпускники Принстонского университета, вращались в том же кругу интересов, лиц, идей и дел, что и дядя. Юриспруденция, внешняя политика, связи с власть и деньги имущими и верная им служба – вот что составляло их жизнь уже смолоду. Джон Фостер Даллес, к слову, продвинулся, как и дядя, в попечители, став председателем совета попечителей Фонда Рокфеллера. Участвовал он и в составлении плана Дауэса – доктрины экономического подчинения Германии и Европы Соединённым Штатам после Первой мировой войны.

Со второй половины 1920-х годов братья вначале пришли в крупнейшую юридическую фирму Уолл-Стрит «Sullivan and Cromwell» («Салливан и Кромвель»), а вскоре возглавили её… Фирма была связана с американским правительством и европейскими банками, с «королями» экономики и просто с королями. Среди её влиятельных клиентов, разбросанных по всему миру, числился и Уинстон Черчилль – друг янки, сын американки, министр военного кабинета в Первую мировую войну и будущий премьер-министр Британии уже во Вторую мировую войну… То есть у фирмы и её патронов был вполне определённый облик – космополитический, «золото-элитный»…

А вот ещё одна фигура – Уильям Джозеф Донован… Его роль применительно к событиям в России по достоинству всё ещё недооценена – если считать достоинством активную антироссийскую деятельность.

Будущий генерал Донован был на пять лет старше старшего Даллеса, но к началу Первой мировой войны ему исполнился всего 31 год. Донован воевал на Западном фронте – вначале в 69-м полку «Сражающиеся ирландцы», затем командовал 165-м полком, был трижды ранен и заработал медаль Почёта, Пурпурное сердце, розетку Почётного легиона, орден Британской империи, ещё несколько медалей и крестов, а также прозвище «Дикий Билл» (Wild Bill).

В русскую Гражданскую войну американские разведслужбы работали в России широко: и как прямые структуры разведки госдепартамента, военной и военно-морской разведки, и под прикрытием американской Молодёжной христианской ассоциации, и под прикрытием американского Красного Креста. Так, специальным уполномоченным американского Красного Креста по Сибири был майор Кендал Эмерсон, а его заместителем – майор Джордж В. Симмонс.

Донован подвизался как офицер связи армии США при адмирале Колчаке – прямом ставленнике Америки, о котором ещё будет сказано отдельно. Вернувшись в Штаты, Донован возвысился до поста заместителя генерального прокурора США, но потом «вдруг» ушёл в частную адвокатуру, стал своим человеком на Уолл-стрит и выбился в миллионеры.

В 1930-е годы этот опытный и деятельный эмиссар Золотого Интернационала много поездил по свету в якобы «частном порядке» – движимый якобы любознательностью. Он был в Эфиопии во время её захвата Муссолини, был в Испании во время гражданской войны, добирался и до более дальних, но не менее горячих «точек». В результате во время уже Второй мировой войны он стал создателем и руководителем разведывательного Управления стратегических служб (УСС) – предшественника ЦРУ.

Историк-американист Светлана Червонная, писавшая о Доноване, приводит слова его биографа Ричарда Данлопа:

«Корни американского Управления стратегических служб периода Второй мировой войны и его преемника – Центрального разведывательного управления – глубоко уходят в историю ХХ века. Можно сказать, что один из этих корней тянется к этому поезду и к этому человеку…».

Данлоп имел в виду спецпоезд, которым из Владивостока в Омск, выполняя поручение госдепартамента США, проехали в 1919 году командующий американским экспедиционным корпусом в Сибири генерал Уильям Грэвс, посол США в Японии Моррис и личный уполномоченный президента Вильсона – полковник Донован. Причём, как сообщает С.А. Червонная, автор весьма осведомлённый, «о том, что делал в Омске попутчик Грэвса и Морриса, документальных свидетельств не сохранилось».

Зато известно, что делал в 1919 году в Ташкенте американский консул Р.К. Тредуэлл. Совместно с английскими агентами Ф. Бейли и Эдвардсом и французскими агентами Капдевилем и Кастанье он курировал подготовку антисоветского мятежа. Мятеж готовила подпольная «Туркестанская военная организация», а возглавить его должен был скрытый белогвардеец бывший прапорщик К.П. Осипов, занимавший пост военного комиссара Туркестана. Предполагалось одновременное выступление в Ташкенте, Скобелеве (Фергане) и Семиреченской области, согласованное с наступлением английских интервентов и войск Колчака. Однако заговорщикам под угрозой разоблачения пришлось ускорить события и выступить лишь в Ташкенте – в ночь на 19 января 1919 года. Осипов обманом заманил якобы на совещание председателя Туркестанского ЦИК В.Д. Вотинцева и ещё 14 туркестанских комиссаров, которые были зверски убиты. После двух дней уличных боёв мятеж подавили, а Осипов, захватив золотой запас Туркестанского государственного банка, сбежал к ферганским басмачам, а оттуда – в Бухару.

Все эти даллесы, грэвсы, моррисы, донованы, лансинги, вильсоны, моэмы, а также рейли, локкарты, тредуэллы и т. д. имели разные личные судьбы, но сходились в том, что служили элитарным имущим кругам, а значит, ненавидели Россию и работали против неё до 1917 года, после 1917 года и, естественно, в том 1917 году, который стал в мировой истории беспрецедентно рубежным.

И все они были одновременно винтиками и творцами современной системы сохранения привилегий мировых элитарных слоёв, по самой сути своей враждебных интересам народов и демократии, если понимать под «демократией» то, что это слово в переводе с греческого и означает, то есть власть народа.

Американский экономист профессор Препарата – отнюдь не марксист – дал тем не менее вполне марксистскую характеристику мировой ситуации, начавшей формироваться ещё до Первой мировой войны и на Западе после войны лишь упрочившейся:

«Так называемая демократия есть фальшивка, ложная выборность и поддельное голосование. В современных бюрократических системах, зарождение которых произошло в середине девятнадцатого века, феодальная организация, если можно так выразиться, была поднята на более высокий уровень…

Невероятное усложнение и пропагандистский вал искусно внедряемых в массы неверных представлений, окруживших непроходимым туманом всю банковскую систему, каковые являются главным орудием, с помощью которых иерархи экспроприируют и контролируют богатство… общества, – самое явное и убедительное свидетельство глубокой трансформации, происшедшей с феодально-олигархической организацией в новую эру. Запад перешёл от… аграрной организации, стоявшей на спинах лишённых гражданских прав рабов, к высокомеханизированному постиндустриальному улью, который высасывает все силы и соки из точно таких же бесправных „белых и синих воротничков“, закладывающих свои жизни ради возможности купить безделушки и приманки современного общества потребления…

Теперь не видно прежних, сидевших в замках лордов, требующих дани, – теперь для достижения той же цели лорды полагаются на банковские счета, в то время как лизоблюды из среднего класса – учёные и публицисты – остаются верны своей синомосии (у Фукидида – нечто вроде клятвы верности закулисному клану. – С.К.)…».

Препарата высказался и более определённо, имея в виду теневые «клубы элиты»:

«„Клубы“ действуют, управляют, воспитывают и мыслят как компактная, тесно спаянная олигархия, привлекающая к сотрудничеству средний класс, который она использует как фильтр между собой и пушечным мясом – простолюдинами. В так называемом демократическом выборе, который в настоящее время представляет собой наиболее хитроумную модель олигархического правления, электорат по-прежнему не имеет никакого влияния, а политическая способность есть не что иное, как иное название силы убеждения, необходимой для построения „консенсуса“ вокруг жизненно важных решений, которые принимаются отнюдь не избирателями»…

Препарата верно уловил, что описанные им элитарные клубы приступили к созданию современных бюрократических систем в интересах олигархии с середины XIX века. Однако он не отметил (а скорее всего, просто не понял), что такой шаг со стороны элиты был обусловлен появлением в сфере политической мысли новой революционной теории – раннего марксизма, рождение которого ознаменовалось изданием в Лондоне в феврале 1848 года «Манифеста Коммунистической партии». Умные элитарии сразу поняли, что если пролетарии, как их к тому призывали Маркс и Энгельс, объединятся в целях обретения политической власти, уничтожающей частную собственность на средства производства, то привилегии элитариев исчезнут раз и навсегда.

Тот, кто не работал, сидя на денежном мешке, желал есть, не работая и впредь. А для этого надо было начинать глубокую трансформацию уже неэффективной феодально-олигархической организации общества и властвовать над «чернью» не кнутом, а разделяя её и соблазняя часть мировой черни приманками общества потребления.

Впрочем, к 1917 году контуры той системы, которую профессор Препарата описал в 2005 году, лишь намечались, и для развития и укрепления такой системы наднациональная элита подготавливала будущее господство Америки, уже изготовившейся к броску в воюющую Европу.

Российский Февраль и американский Апрель

КОГДА в январе 1917 года президент ещё «нейтральных» США Вильсон усилил пацифистскую риторику в своих выступлениях, Ленин – ещё из Швейцарии – сразу же откликнулся на это статьёй «Поворот в мировой политике», опубликованной в № 58 газеты «Социал-Демократ» за 31 января 1917 года.

Ленин писал там:

«На улице пацифистов нечто вроде праздника. Ликуют добродетельные буржуа нейтральных стран: „мы достаточно нагрели руки на военных прибылях и дороговизне; не довольно ли? Больше, пожалуй, всё равно прибыли уже не получишь, а народ может и не стерпеть до конца…“

Как же им не ликовать, когда „сам Вильсон“…»

Далее Ленин пояснял:

«Содрать при помощи данной войны ещё больше шкур с волов наёмного труда, пожалуй, уже нельзя – в этом одна из глубоких экономических основ наблюдаемого теперь поворота в мировой политике. Нельзя потому, что исчерпываются ресурсы вообще. Американские миллиардеры и их младшие братья в Голландии, Швейцарии, Дании и прочих нейтральных странах начинают замечать, что золотой родник оскудевает, – в этом источник роста нейтрального пацифизма…».

Точно предвосхищая будущую ситуацию в России, Ленин писал в той же статье и так:

«Возможно, что сепаратный мир Германии с Россией всё-таки заключён. Изменена только форма политической сделки между двумя этими разбойниками. Царь мог сказать Вильгельму: „Если я открыто подпишу сепаратный мир, то завтра тебе, о мой августейший контрагент, придётся, пожалуй, иметь дело с правительством Милюкова и Гучкова, если не Милюкова и Керенского. Ибо революция растёт, и я не ручаюсь за армию, с генералами которой переписывается Гучков, а офицеры которой из вчерашних гимназистов. Расчёт ли нам рисковать тем, что я могу потерять трон, а ты можешь потерять хорошего контрагента?“

„Конечно, не расчёт“, – должен был ответить Вильгельм, если ему прямо или косвенно была сказана такая вещь…».

Царская Россия и впрямь могла из войны выпасть, разрушая планы США. И поэтому вскоре в Петрограде начались события, определённые позднее как Февральская революция. По сей день спорят (и сегодня даже горячее, чем раньше), чем был Февраль 1917 года – революцией или спецоперацией? А ведь ответ на этот вопрос очевиден, о чём уже говорилось. Со стороны правых заговорщиков, курируемых англичанами в интересах США, это была спецоперация, а со стороны народных масс России и начавших набирать силу и влияние в массах большевиков – революция!

Ещё находясь в Швейцарии, только-только ознакомившись с первыми телеграммами из Петрограда о Феврале, Ленин начал писать «Письма из далёка» – о них ещё будет сказано. И в первом же письме он, уже десять лет пребывавший вдали от России, сразу расставлял многие точки над «i» прозорливее, чем большинство тех, кто находился в гуще российских событий:

«Без революции 1905–1907 годов, без контрреволюции 1907–1914 годов невозможно было бы такое точное „самоопределение“ всех классов русского народа и народов, населяющих Россию, определение отношения этих классов друг к другу и к царской монархии, которое проявило себя в 8 дней февральско-мартовской революции. Эта восьмидневная революция была, если позволительно так метафорически выразиться, разыграна точно после десятка главных и второстепенных репетиций; „актёры“ знали друг друга, свои роли, свои места, свою обстановку вдоль и поперёк, насквозь, до всякого сколько-нибудь значительного оттенка политических направлений и приёмов действия…».

Даже сегодня находятся пытающиеся объяснять Февраль 1917 года как «стихийный взрыв», вызванный «нехваткой продовольствия в Петрограде». Однако сама нехватка продовольствия была спровоцирована вполне определёнными кругами в «верхах». И замышлялся российский Февраль, и начинался он как верхушечный переворот, хотя наиболее трезвые заговорщики понимали, что режим прогнил настолько и создано столько внутренних проблем, что удержать ситуацию в рамках чисто дворцового переворота вряд ли удастся. Поэтому, как можно предполагать, «партитура» Февраля 1917 года была сразу расписана на два голоса – буржуазный «кадетско-октябристский» и «социалистический» эсеро-меньшевистский.

Буржуазные либералы явно заранее обговорили планы с представителями соглашательских «социалистических» партий – с меньшевиками из РСДРП и эсерами. За «социалистами» закреплялись функции удержания «черни» в рамках политической революции, а не революции социальной, к которой давно призывали Ленин и большевики. Причём не стоит забывать о 1905 годе, подозрительном по связям эсеров и меньшевиков с элитарными кругами США. С тех пор эта связь могла лишь усилиться и наверняка усилилась, и не случайно первый – эсеро-меньшевистский – Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, созданный в ходе Февральского переворота 1917 года, сразу же солидаризировался с Временным правительством на почве «революционного оборончества» и продолжения войны с германским блоком.

По некоторым оценкам ещё советского времени в дни Февраля в Петрограде находилось 2,5 тыс. большевиков, около 500 эсеров, 150–400 межрайонцев, 120–150 меньшевиков-интернационалистов… Даже если число большевиков было завышено, всё равно можно говорить об их численном перевесе, который и близко не был отражён в первом составе Петросовета! И это лишний раз позволяет предполагать, что только эсеры и меньшевики были готовы к событиям, потому что были заранее задействованы элитарными заговорщиками в начинающейся игре российских «верхов» и их иностранных «патронов».

Высказанная выше версия подготовки именно Америкой российского Февраля, как и ряд других версий в этой книге, никогда – автор в этом убеждён глубоко – не будет подтверждена документально! Но это не означает ложности такой версии. Разве что после установления мирового социализма в новых Соединённых Социалистических Штатах Америки будут раскрыты архивы, официально не существующие… Но и там вряд ли обнаружатся расписки лидера эсеров Виктора Чернова, «трудовика» Александра Керенского, меньшевика Карло Чхеидзе и т. д. в получении долларовых субсидий. Деятельность подлинных агентов влияния не документируется – так было в Феврале 1917 года, так было в Августе 1991 года, так оно продолжается и по сей день.

Уже через много лет после событий А.Ф. Керенский писал:

«Здесь не место для подробного рассказа, как был создан Совет, однако хотел бы подчеркнуть, что его первый Исполнительный комитет был сформирован не на основе выборов, а просто на основе кооптации (кого и кем? – С.К.). К вечеру его состав, куда первоначально вошли социалисты-революционеры и меньшевики, расширился за счёт представителей народных социалистов и трудовиков. Большевики в создании Совета никакого участия не приняли и даже отнеслись к нему враждебно (точнее, настороженно. – С.К.), поскольку существование его, видимо, не входило в их планы (?? – С.К.). Впрочем, ближе к ночи… в Исполнительный комитет вошли Молотов, Шляпников и ещё один или два их представителя».

В свете ранее сказанного всё выстраивается вполне определённым образом, и именно логический анализ убеждает в том, что решающий «американский» след в подготовке верхушечного Февральского переворота 1917 года – не версия, а реконструкция событий. Российские либералы и генералы подготовили отречение Николая II по алгоритму, заданному бриттом Бьюкененом, но реализованному по заказу не столько Лондона, сколько Вашингтона. Результатом стало то, что в феврале 1917 года в России был свергнут царизм, а в апреле 1917 года Соединённые Штаты Америки объявили войну Германии, став официальным союзником Антанты и, следовательно, также союзником России – уже не царской, а «демократической». Такая Россия к моменту вступления США в войну была нужна и англо-французам, но прежде всего она была нужна Соединённым Штатам. Подробнее об этом будет сказано несколько позже.

«После этого» очень часто означает «вследствие этого», однако в нашем случае уместно переставить предпосылку и результат. Американский Апрель 1917 года стал, вопреки нормальным причинно-следственным связям, системной предпосылкой российского Февраля 1917 года. Российский Февраль случился постольку, поскольку был нужен для реализации американского Апреля.