Текст книги "Матрешка богов"

Бокал, наполовину наполненный пустотой

Они еще немного посидели, мрачно поедая фрукты, но хрустальная ваза быстро опустела и пришлось приняться за минеральную воду. Хотя от нее была только отрыжка да щелкали где-то в животе пузырики.

– Я бы сейчас… это… от кролика бы не отказался, – нарушил вдруг тишину Люк. – Ну, не живого, конечно, а, как его… – Он смущенно потупился: – Ну, не мертвого, а просто жареного, что ли… Ну, то есть мертвого, конечно…

Возникла минута молчания по мертвому кролику.

– А я бы и от живого не отказалась, – неожиданно и тихо, со смущенной усмешкой пробормотала Ната, а затем, виновато взглянув на мужа, еще тише добавила: – Он же сам просил.

– Как ты можешь, это же каннибализм! – возмутился Люк.

– Каннибализм – это когда людей едят, а он – кролик, – быстро возразила Ната и повторила для убедительности: – Тем более что он сам просил!

– Вот ты представь, ты его съела, а дальше что? – переспросил Люк. – Он бы начал разговаривать с тобой прямо из твоего живота!

– А я бы ему не отвечала, и все, – парировала супруга и отвернулась.

– Ну, я понимаю, не отвечала, а вот беременные мамаши разговаривают с малышами в животе, а ты бы молчала…

– Как ты можешь! Ты… Как можно сравнивать! – она почти захлебнулась от возмущения. – Ты вообще животное!

– Ну почему животное, – озадачился Люк. – Животное – оно бы у тебя в животе… Эх! – он примирительно махнул рукой и отвернулся, чтобы не бесить жену. – Я бы лучше окорок съел, у него ведь рта нету.

– А медведь, у которого ногу отрезали?

Откуда-то сверху на них вдруг повеяло ветерком, и оттуда же раздался ласковый голос.

– Ну, это вы зря за Ипполита переживаете, он ведь сам себе ногу отрезал и приготовил для вас, для дорогих гостей. Он, между прочим, отличный кулинар и всегда свои ноги, то есть лапы, знатным персонам готовит. Это, кстати, у него самые вкусные части тела.

Молодожены разом задрали головы и с ужасом уставились на громадного птеродактиля с прозрачными перепончатыми крыльями, который завис чуть в стороне над ними. Он легонько парил в восходящем потоке, и на спине его сидел какой-то джентльмен в темном вечернем костюме.

– Господи, – томно проговорила Наташа и закрыла глаза. – Я опять в обморок, вернусь не скоро.

– Кажется, и я туда же! – вскрикнул Люк и вскочил на ноги. Но глаза, напротив, не только не закрыл, а, широко распахнув, стал рассматривать парящий метрах в десяти над землей причудливый тандем. – Это ж прям реалити-шоу какое-то!

– М-да, действительно, можно перепугаться, – согласным кивком наездник ископаемого ящера подтвердил настроение ошарашенной пары. – Но, и с этим ничего не поделаешь, надо привыкать. Разрешите представиться – Доктор. Соломон Яковлевич фон Дитрих. Можно просто Соломон Яковлевич. Леша, представься уж и ты заодно.

Парящий ящер тряхнул костистым гребнем и щелкнул зубами.

– С вашего позволения, Алексей Качумасов, – и потом, чуть вывернув шею и скосив глаз на наездника, быстро добавил: – Капитан первого ранга, командир атомного подводного крейсера «Славутич». Пардон, что в таком виде не могу отдать честь.

– Ох, болтаешь много, Лешечка, – джентльмен в костюме дрыгнул ножкой в шершавый бок птеродактиля. – Давай на посадку!

Ящер взмахнул прозрачными крыльями и взмыл вверх. Метрах в двухстах, в вышине, он выполнил виртуозный разворот и по глиссаде скользнул вниз. Из-за кустов рядом с лужайкой, на которую примеривался сесть летающий монстр, выскочил все тот же китаец с сачком для бабочек и замер, держа древко с полосатым матерчатым конусом над головой. Ящер, едва коснувшись лапами зеленого газона, закончил движение легкой пробежкой и остановился в паре шагов от прыткого азиата.

– Добро пожаловать в Бамболополь, уважаемый метр! – безо всякого сюсюканья, по-военному гаркнул китаец и щелкнул каблуками. Хотя этого все равно не было видно под длинным балахоном.

– Уважаемый мэтр, болван! – добродушно поправил Соломон Яковлевич и, даже не глянув на этот вытянувшийся в струнку почетный караул, направился к столику. Уже подходя к месту пикника, он с шага перешел на легкую рысь и вприпрыжку подлетел к молодоженам.

– Ну, здравствуйте, здравствуйте, дорогие мои, ух! – Он цепко ухватил руку молодого человека и, прижав ее к собственной груди, восторженно воскликнул: – Ах, как я рад, как же я рад! Уф-ух! Надо понимать, вы – Люк? Замечательно! Скажу честно, вы прекрасный экземпляр! Ух! Ну, а вы, – он перебежал вокруг столика и, жеманно приподнимая плечи, принялся целовать ручку девушки, – а вы – Наташа! Вы просто гениальны! Уф! Очень впечатляет! Какая пара, какая подходящая, ух, по всем параметрам пара! Ух!

Он нахально уселся на люковский стул и уставился на парня не менее нахальным взглядом.

– Ну, знакомство, все эти охи-чмоки, обнимашки-целовашки закончились. Пора и за дело!

Люк, отпрыгнув от занятого стула, быстро обежал стол и встал рядом с юной своей супругой, даже чуть загораживая ее от такого напористого собеседника. Ната сразу же прижалась к нему и горячим шёпотом, чуть привстав, прямо на ушко требовательно затараторила:

– Ну, сделай же что-нибудь, ты же мужчина! Это, вообще, кто? Тот самый доктор, о котором ты говорил?

Люк пожал плечами и перевел взгляд на собеседника.

– Вы Большой доктор? – грозно спросил он и, сдвинув брови и сжав губы птичьей гузкой, уставился на гостя.

– Если вы имеете в виду размеры, то, как видите, не очень большой, уф-ха-ха – хохотнул назвавшийся Соломоном Яковлевичем пришелец. – Это меня китаец Юнька так называет. Ух! Уважает очень.

– А вы по каким болезням? – выглянула из-за мужа Ната.

– От всех, решительно от всех болезней, – уверенно произнес гость. – И не только, ух, в вашем случае, дорогая, а во всех случаях. От скарлатины и вывихов и до самой бубонной чумы. Все и всех могу вылечить! Уф-у-фу!

– Не надо нас лечить, – пренебрежительно съязвил Люк, имея в виду совсем не лечение. – Таких врачей не бывает.

– Ну, во-первых, бывает, а во-вторых, именно вас, дорогие мои, еще как надо лечить! Ох, уф! Дайте отдышаться! – он достал из нагрудного кармана носовой платок и обтер совершенно сухой лоб. – Вот у вас, например, Наташа, пневмоторакс – воздух в легкие попал! Вследствие проникающей раны груди и многочисленных переломов ребер! – весело, даже торжествующе произнес человек, и стало очевидным, что он все-таки доктор. – А размозжение правой кисти? А многочисленные ушибы? А вас, молодой человек, вообще по кусочкам собирать нужно, и, кроме того, у вас еще одна проблемка, перелом основания черепа называется. А вы говорите, вас лечить не надо!

Соломон Яковлевич задорно захлопал в ладоши и ликующе засмеялся. Но его собеседники ошеломленно посмотрели на этого фигляра и, открыв от ужаса рты, стали лихорадочно ощупывать и осматривать друг друга.

– Но мы же совершенно здоровы! – хором закричали молодые супруги, ничего не понимая.

– Правильно, здоровы! – доктор, довольный самим собой, скалил зубы и насмешливо следил за молодоженами. – И еще здоровей будете. Мы вас сошьем-сколотим, где гвоздком, где молоточком, по клеточке, по нейрончику, разберем-соберем, подчистим-подмажем и в постельку уложим! Не переживайте! Все хорошо будет! Ах, какие экземпляры! Молодые, влюбленные, начитанные – просто любо-дорого!

– Что-то вы нас часто экземплярами называете! И где все эти раны, переломы и другие травмы, о которых вы говорили? – обиженно и подозрительно протянула Ната.

– Где-где, у деда в бороде, – насупившись перебил ее Люк. – Врет он все, дайте нам телефон! Сейчас же! Мне надо позвонить своему менеджеру.

– Да что же вы, молодой человек, такой мрачный, такой хмурый? Вы живы-здоровы, и все прекрасно, – с улыбочкой произнес Соломон Яковлевич. – Вы, видимо, по натуре пессимист. Или я приятно ошибаюсь? Конечно же, ошибаюсь! Вы оптимист!

– Пессимист, оптимист – знаем мы это все! Стакан наполовину пустой или полный! – Люк продолжал атаковать: – Давайте телефон!

Чуть скосив глаза в сторону и примирительно вздохнув, доктор потянулся за минералкой и, налив в бокал ровно половину, хитро взглянул на петушившегося француза.

– Кстати, о стаканах, – он задумчиво, не стирая улыбки, покрутил бокал в руке и, подняв, посмотрел через него на Люка. – Вот этот бокал, по вашему мнению, наполовину пуст или полон?

– Полон, полон, оптимисты мы оба, – нетерпеливо сказал тот, – зубы не заговаривайте, телефон давайте!

– И для меня, знаете ли, наполовину полон! – весело ответил неунывающий доктор. – Только для меня он наполовину полон пустотой, так что все гораздо сложнее, молодой человек! Давайте-ка собирайтесь и полетели! – а потом загадочно добавил, – Времени очень мало, всего лишь вечность осталась, то есть надо торопиться. Юнька, принеси им одежду! Ко мне полетим…

Из-за куста фуксии мигом выскочил расторопный Юнька с двумя стопками белья под каждой подмышкой.

– Так узе готовое все! – сморщился он в улыбке и с полупоклоном положил одежду на стол.

В застенках стен коза стенает

Они летели на бреющем полете, но несмотря на всю опере-точность происходящего, Люку было совсем не смешно. То ли доктор, то ли клоун, который сидел впереди него, непонятный китаец, внутри которого прятался ефрейтор, испуганная Ната, говорящие животные, живые и зажаренные – все это кого угодно может загнать в психушку навсегда, если не сказать больше.

Он обнял правой рукой сидевшую рядом жену и почувствовал, что ее колотит дрожь. Ната молча взглянула на него, и по ее щеке наискось от встречного ветра скатилась слеза. В глазах у нее клубилась глухая, невыплаканная тоска, и казалось, чуть-чуть еще – и завоет она загнанной за флажки волчицей и бросится под ружье. Где мы? Что с нами будет? Куда и зачем нас везут? Они вели глазами немой разговор и не находили ответа.

– Обратите внимание, какое прелестное стадо мамонтов, – раздался голос доктора, и он обернулся к пассажирам. – Скоро дадут приплод, вот Юнька-то порадуется. Он ведь и сюда руку приложил.

Они летели на птеродактиле Леше втроем, так как сразу за спиной пилота, то есть Соломона Яковлевича, были устроены два кресла с откидными спинками и очень сомнительными ремешками безопасности. Спасти они никого, безусловно, не могли, но удавиться на них при случае можно было запросто. Так, по крайней мере, сказала Ната, когда после долгих уговоров ей все-таки пришлось залезть на ящера.

– Надеюсь, хоть мамонты у вас не разговаривают человечьими голосами, – мрачно пробормотал Люк.

– Обижаете, любезный, конечно разговаривают, – еще больше обернулся Соломон Яковлевич и, жестикулируя одной рукой, начал разглагольствовать. – Во-первых, так удобнее. Возьмем традиционное животное, того же слона, чтобы пример был нагляднее. Он, если заболеет, допустим, может об этом рассказать? Симптомы, там, или просто описать недомогание, где болит, что зудит. А наши мамонты могут. Хоть прозой, хоть стихами.

Во-вторых, у них социальная атмосфера в стаде не в пример теплее и душевнее. Встретил мамонт симпатичную мамонтиху и объяснился в любви. Трогательно и романтично. А слоны в дикой природе? У них все жестко и на уровне инстинктов. Встретились и разбежались, так, по-моему, хотя я не очень в курсе по этой теме.

В-третьих, если мамонта наказываешь – я сейчас мамонта беру как обобщающий всех говорящих животных образчик, – то, стоит ему объяснить, за что и какова мера наказания, он уже и не ерепенится. И дрессировать его не надо, ни понукать, ни, не дай бог, бить или терзать как-то. Разумом понимает, а разум – венец творенья природы!

– Так у вас тут все твари разговаривают? – все так же хмуро спросил Люк.

– По-разному бывает, по-разному, – уклончиво ответил доктор и, внезапно склонившись вперед, крикнул: – Леша, садимся!

Ящер, накренившись, вошел в вираж и лихо нырнул вниз. Ната негромко охнула и вцепилась в руку мужа накрашенными дорогим лаком ноготками. Леша, щадя пассажиров, мягко спланировал и почти без пробежки приземлился у симпатичного бунгало на мягкую травку.

– Карета прибыла, – торжественным голосом провозгласил он и, раздвинув лапы, шлепнулся на пузо.

Пилот и пассажиры стали выбираться со своих мест и спрыгивать на траву. От дверей бунгало уже бежал разряженный в полосатую ливрею коротконогий толстячок, который оказался совсем даже не толстячком, а жирным котом, втиснутым в служебный костюм. Двигался он, как и положено литературным котам, на задних лапах и росту был немалого – с метр, а то и больше. Но после перелета ни Ната, ни Люк на это уже не реагировали. Видимо, привыкли.

– Добро пожаловать, почтенный и уважаемый мэтр, и вам, гости дорогие, му-ур, то же самое, – по-человечьи замурлыкал кот и отвесил почтительный поклон. – Позвольте ручку?

Это он обратился к Наташе, урча так обворожительно, что она на автомате согласно протянула руку и даже улыбнулась. Правда, улыбка получилась несколько скособоченной от пережитых воздушных и земных впечатлений.

– Мефодий, все готово? – строгим голосом спросил доктор.

– Что вы, Соломон Яковлевич, му-ур, дражайший, буквально все! – ласково пропел привратный кот. – Вы позволите, я вас провожу в кабинет, а затем займусь гостями?

Доктор отрицательно мотнул головой и стал что-то тихо и наставительно шептать коту в мохнатое ухо.

Люк, который просто уже устал удивляться, тихонько подошел к голове птеродактиля и, сам поражаясь своей смелости, вежливо произнес:

– Ну, спасибо, ящур, за доставку!

– Я не ящур, – открыл глаз Леша. – Я логистическая единица, – он тяжело вздохнул. – В наше время таких, как я, называли общественным транспортом.

– Типа троллейбуса, что ли?

– Типа такси! – пробурчал птеродактиль, – Эх, как мы жгли в «Полярных зорях», на трех тачках как закатим… Ты в Североморске не был?

– Не довелось…

– А зря, хороший город! Я б туда сейчас махнул…

– Так что, за чем дело-то стало?

– Ты что, с птеродактиля упал, что ли?

Тут как из-под земли вынырнул Соломон Яковлевич и бесцеремонно прервал беседу:

– Так, Леша, в ангар, а вы, будьте ласковы, пойдемте со мной, времени в обрез.

Люк нехотя последовал за настырным доктором, который, подойдя к Нате и коту, ожидающих их, не оглядываясь пошел прямёхонько по приятной во всех отношениях садовой дорожке в дом.

– Мефодий, ты уж не обижайся, не могу я их одних оставить, – небрежно бросил через плечо Соломон Яковлевич явно обидевшемуся коту. – Ты давай-ка займись по дому, дел-то ведь хватает.

Кот неопределенно фыркнул и потрусил в сторону, а оставшиеся прошли в бунгало. Доктор не стал задерживаться в огромной гостиной, в которой стоило б и задержаться, а, зовя ручкой, провел нашу семейную пару прямо под лестницу, где, открыв невысокую дверку ключом, нырнул внутрь.

– Сюда давайте, только пригнитесь, здесь притолока низко-вата, – галантно придерживая дверь, проворковал хозяин и, аккуратно прикрыв ее за гостями, прошел в глубину помещения.

Ярко вспыхнули лампы, и вошедшие осмотрелись. То, что это был лабораторный кабинет, было ясно хоть с первого, хоть с какого другого взгляда. По светлому, крупными шашками, паркету были расставлены широкие столы на колесиках, а вдоль стен от полу до потолка высились глубокие стеллажи из нестроганого дерева. Вся эта мебель была уставлена разного рода необычными предметами, которые никак не подтверждали медицинских занятий самоназванного доктора.

Тут были светящиеся кубы и параллелепипеды разных размеров, мотки шевелящейся проволоки, висящие сами по себе над столами кольца и прочие немыслимые приспособления и аппараты.

– Располагайтесь, и начнем! – задорно потерев руки, Соломон Яковлевич придвинул молодоженам кресла на колесиках, а сам, сдвинул с широкой столешницы какую-то меховую по виду подушку и, запрыгнув, уселся на стол.

В этот момент в глубине кабинета раздался грохот, и все оглянулись на звук. В дальнем конце между стеллажами была еще одна дверь, и, по-видимому, кто-то пытался штурмовать ее тараном. Дверь, не выдержав такого обращения, с протестующим визгом распахнулась, а затем в кабинет, стуча копытами по навощенному полу, стремительно ворвалась лохматая до невозможности коза.

С биллиардным цокотом копыта долбили пахнущие воском шашки наборного паркета, и вдруг оказалось, что места в кабинете практически не осталось. Коза, мотая рогатой головой, тыкалась то в одном, то в другом направлении, и было ясно: еще чуть-чуть – и она разнесет все к чертовой матери.

– Так, ты, коза малёванная, быстро в стойло! – строго нахмурив брови, гаркнул Соломон Яковлевич, и животное замерло, нагло впялившись в него бесстыжими глазами.

– Ты, козел, ты кого малёванной назвал? – грозно жуя нижней челюстью неистребимую жвачку, проблеяла коза. – Я Элеонора Малеванная, яркий представитель Серебряного века в русской поэзии!

Она нацелилась рогом прямо в докторскую коленку, но тот, шустро поджав ноги, увернулся от бодливого снаряда.

– Ну, Эля, ну, хватит уже, хорошо хоть никто не слышит! – примирительно пробормотал доктор и, изловчившись, бросил в нее прозрачной резиновой лепешкой, наполненной золотистой жидкостью.

Коза на мгновение покрылась сверкающей дымкой, из которой россыпью бенгальских огней сыпались в разные стороны блестящие крохотные молнии. Ее слегка встряхнуло и подбросило в воздух. Затем она приземлилась на все четыре ноги и, мотая головой, жалобно заблеяла.

– Вот и хорошо, золото, иди уж давай, а то столпилась тут и работать не даешь, – просительно, почти ласково проговорил хозяин кабинета и опустил ноги со стола.

Коза, все еще крутя головой, развернулась и побрела к выходу. Неожиданно она гордо подняла морду к потолку и с надрывом проговорила:

– Каков подлец и какова мистификация! И с ним мне приходится жить в этих застенках!

– Ну, Элеонора, у нас же времени нет!

– Жизнь! О-о, это не райские кущи, – она обернулась перед самой дверью и выразительно посмотрела на молодоженов. – Это беспросветная череда трагедий! Иду стенать, ропща в туманном мраке! Господа, я вынуждена подчиниться воле сатрапа и покидаю вас!

Она рогом поддела витую ручку и отворила дверь. Уже наполовину войдя в проем, она на миг остановилась, и растерянные от всей этой сцены Люк и Наташа услышали, как коза Элеонора, громко мекая и всхлипывая, стала стенать.

Мгновенная вечность и где начинается я

– Чем это вы в нее саданули, прям как гранатой? – спросил Люк, едва захлопнулась дверь за стенающей козой.

– Это вот? – Доктор поднял со стола еще одну золотистую лепешку. – Это Угомонитель повышенной эффективности. Если быть точным – электрофорезный нейролептик, атомарный транквилизатор мгновенного действия. Ну, то есть воздействует на все клетки подопытного организма одновременно. Очень удобная вещь и, прошу отметить, совершенно безвредная!

– Да уж! Ваша коза так дернулась, как будто на нее высоковольтный провод свалился! – чуть слышно сказала Ната, но доктор все же ее услышал.

– Естественно! И ощущения у нее были схожие, но, знаете ли, это тонизирует, да и она уже привыкла и не брыкается больше. Кстати, это мое личное изобретение, – он горделиво посмотрел через полупрозрачную лепешку на свет. – Можете не аплодировать!

Аплодировать никто и не собирался. Молодые люди, особенно Наташа, боязливо следили за зловещей лепешкой, которой игрался хозяин кабинета. Развеселившийся доктор заметил их испуг и смущенно спрятал транквилизатор среди прочей чепухи на столе.

– Ну что вы действительно… – Он внимательно посмотрел на молодую пару. – Переживаете так… Я ведь ее очень люблю!

Было непонятно, говорит он все-таки о лепешке или о козе. Соломон Яковлевич мягко спрыгнул со стола и прошелся вдоль него, очевидно разминая ноги.

– Скажу по секрету, все равно ведь станет известно, – доктор остановился и, слегка покачиваясь с пятки на носок, почти мечтательно проговорил: – Я ведь ей, Элеоноре, предложение делал! – Он помолчал. – Отказала, гордая… Ну да ладно! Как вам все? Впечатлений много? – и не дожидаясь ответа, продолжил: – Уверен, много, но это ничего, надо уметь привыкать, да вы и справитесь!

– С чем? – спросил Люк и быстро добавил: – Как насчет телефона?

– А зачем вам телефон, если звонить некуда и некому? – вопросом на вопрос так же быстро ответил Соломон Яковлевич. – Давайте лучше по делу. Как вам здесь? И, главное, как вам тела, нигде неудобств не ощущаете?

– То есть тела нам не жмут, что ли? – переспросила Ната.

– Ну можно и так сказать, – согласно кивнул Соломон Яковлевич. – То есть руки, ноги, голова – все двигается, как обычно?

– Нас уже спрашивал об этом этот ваш, как его, Юнька! – резко вмешался Люк. – Но если такой вопрос от него и можно было сглотнуть, то от вас, специалиста, – это уже за гранью приличий!

– Почему же?

– Наши тела – это наши тела, и никому не может быть дела до них, кроме нас с Натой! – запальчиво крикнул француз.

– Ошибаетесь, мой милый друг, – доктор достал из кармана стеклянную трубочку, на две трети заполненную зеленоватой жидкостью, и посмотрел на нее. – У нас есть еще немножко времени, и, чтобы снять возбуждение, нехорошее, подчеркиваю, возбуждение, – он щелкнул пальцами, как бы выделяя сказанное, – попытаемся войти в ритм событий и начать осознавать окружающую реальность.

– Давайте! – принял вызов Люк и выразительно посмотрел на Наташу. Та согласно кивнула для поддержки.

– Тогда по порядку, – сказал Соломон Яковлевич и спрятал трубочку в карман. – Вот, допустим, ваша рука. Вам какая больше нравится? – Молодожены синхронно посмотрели на правую руку Люка. – Замечательно! Ваша правая рука, она кому принадлежит? Какому Я?

– Как какому? Она моя, значит, принадлежит мне!

– Абсолютно точно, она ваша, но это как раз и означает, что она не вы, то есть она принадлежит и подчиняется вашему Я, правильно? Вот на вас же одежда – рубашка, брюки, трусы с красными маками, Юнька их всем выдает, и все это тоже ваше. Вы же не скажете, что ваше Я – в ваших трусах!

– Ну, это лингвистическое рукоблудие. Раз рука моя – значит, это часть меня, то есть часть моего Я, а трусы можно взять и выкинуть, а руку – нет! – торжествующе произнес молодой супруг.

– Это с чего вы взяли? А если ее отрежут или она перестанет вам подчиняться? Допустим, паралич или еще что-то. Что, ваше Я от этого уменьшится?

Супруги озадаченно переглянулись и опять посмотрели на почти обреченную руку.

– Вот-вот! То есть где начинается и заканчивается Я? Если последовательно, тьфу-тьфу-тьфу, конечно, – Соломон Яковлевич аккуратно проимитировал три плевка, – вам начнут отрезать все ваши члены, где останется это самое Я?

– В голове, наверное… – нерешительно предположила На-та и затравленно посмотрела на доктора, а Люк, от греха подальше, засунул приговоренную руку глубоко за спину.

– А если и с вашей симпатичной головки, Наташа, изуверы отделят элементы вашей красоты, допустим уши, носик, нижнюю челюсть с милой ямочкой, ну, я утрирую, безусловно, такого и быть не может, то где тогда спрячется Я?

– Бросьте, доктор, это казуистика, я – это Я, и как личность неразрывно связан со своим телом! Тело и я – одно и то же!

– А вот и нет! – захлопал в ладошки Соломон Яковлевич. – Эти тела, в которых вы сейчас сидите, совсем-таки и не ваши! Они Юнькины, это он их сделал и вам дал их поносить!

– Врете вы все, так не бывает! Где же тогда наши тела, если мы сидим в этих? – насмешливо постучал себя в грудь молодой человек.

– А я вам их покажу, обязательно покажу, но раз уж мы встали на путь выяснения того, что Я и тело – совсем не одно и то же, задам другой вопрос. – Доктор выдержал театральную паузу и, подняв к потолку руку с вытянутым указательным пальцем, выразительно произнес: – Сколько прошло времени с того момента, как вас сбила лавина или что-то там еще?

– Ну, раз мы еще живы… – протянул Люк, – то, думаю, немного, может быть день-два, тем более мы разом проснулись. Вы нас в искусственную кому вводили?

Доктор молчал.

– Если вводили, то, может, и долго, несколько месяцев… – Он вопросительно посмотрел на жену, но та неопределенно пожала плечами.

– Но ведь вам показалось, что прошло лишь мгновение, не так ли? – Соломон Яковлевич, чуть пригнувшись, заглянул Люку прямо в глаза. – Вспышка, темнота и опять свет, только уже в момент пробуждения, ведь я прав? Иными словами, по ощущениям прошел лишь миг, мгновение, так по крайней мере говорит вам ваше Я.

– Да не томите уже, сколько прошло времени? – раздраженно проговорила Ната.

– А я не знаю! – с усмешкой произнес доктор. – Думаю, что вечность или около того. Мы уже давненько перестали следить за временем, пожалуй, с тех пор, как разучились умирать.

– То есть как?! – обалдело выдохнули хором молодожены.

– А вот так! – просто ответил Соломон Яковлевич и развел руками. – А зачем умирать, когда можно жить и жить. И следить за календарем нет ни охоты, да и надобности. Так что нашли вас сейчас, а когда вы попали в горный ледник – это вам никто не скажет. Ведь уже в конце 23-го века отпала необходимость считать зимы, весны, осени и дни с месяцами. Мы считаем только временные промежутки. То есть время для нас течет тогда, когда мы хотим. Согласитесь, что и для вас – прошло мгновение, или сто лет, или двести, или даже вечность – значения не имеет. Потому что вечность прошла мгновенно, и это хорошо.

– Кто вы и где мы? – хрипло и испуганно проговорил Люк, а Наташа тихонько заплакала.