Текст книги "Безымянка"

Глава 8. Пустая победа

Детям не положено рано взрослеть. До определенного возраста они должны играть и наслаждаться жизнью, не заботясь о проблемах. Это вовсе не значит, что малышам не надо задумываться, откуда берутся игрушки, одежда и еда, – очень даже надо. Но знания – одно, а применение навыков добычи в полевых условиях – совсем другое. Как показывает практика, при аномально быстром взрослении у детей остро проявляются отклонения в развитии личности, и охота с собирательством часто заменяются грабежом с мародерством. Ведь так проще добывать.

До поры до времени дети должны играть в игрушки и жить понарошку. Баста!

Вакса не лишился торчащих ушей лишь потому, что у Евы и впрямь были какие-то меновые дела с Наколкой.

– Присядь. – Король волчат барски повел рукой в сторону топчана. – Расскажи, что за люди с тобой? Куда направляетесь?

– Мой путь пересекся с твоим случайно, – ответила Ева, не садясь. – Этих людей я веду из Города на Безымянку. Они мои друзья.

Наколка улыбнулся одними глазами. Татуированная змея растянула на его висках чешуйчатые бока.

– Эрипио их знает?

– Да.

Они еще несколько секунд играли в гляделки. Ни один мускул не дрогнул на лице Евы: она не лгала – Эрипио нас знал.

– Отдохнете у меня, – решил, наконец, Наколка. – Вам дадут воду и еду. Поговорим.

– Мы торопимся, – быстро сказала Ева. – Вечером на Советской…

– Сядь, – жестко оборвал ее Наколка.

Ева сделала два шага к топчану и села, продолжая демонстративно держать один из пистолетов в руке. Мы с Ваксой двинулись было к ней, но шпана моментально перегородила дорогу и ощетинилась стволами.

– Пусть пройдут, – распорядился Наколка. – Тишка, Птица, жратву тащите.

Пацанята расступились, давая нам проход. Щербатый и девочка с надвинутым на глаз визором шмыгнули к костру. Один из шкетов метнулся к куче ломаной мебели, выудил оттуда колченогие стулья и поставил перед нами.

А дисциплина-то здесь четкая – и не скажешь, что вокруг детишки.

– Как зовут? – спросил Наколка, когда мы с Ваксой уселись на неудобные стулья.

Я глянул на Еву, она коротко пожала плечами: мол, хочешь – будь честен, хочешь – ври.

– Орис, – ответил я, решив, что кличка вряд ли могла засветиться так глубоко на Безымянке. – А это Егор Вакса.

– Орис, – медленно повторил Наколка, будто пробуя слово на вкус. Тронул пальцем подбородок, намекая на мою припухшую челюсть. – Погано выглядишь, Орис.

– Споткнулся.

– Да ну? А по слухам, горожане смуту затеяли. От наемников, что ль, бежал, когда споткнулся?

– Не без того.

– Орис, – снова просмаковал Наколка. – Латынь?

Чем дольше я глядел на этого подростка, тем больше мне становилось не по себе от его поведения, разительно отличающегося от напускных ужимок остальных малолеток. Король волчат не зря носил свой пафосный титул – несмотря на уголовную внешность, в нем чувствовалось что-то от властительных особ прошлого. Сила, уверенность, редкая для чада подземелья образованность. Опыт.

Негоже детям рано взрослеть.

– Да, – подтвердил я. – Oris на латыни – уста.

– Оригинально, – приподнял брови Наколка, и татуированная змея выгнула спину горбиками. – Трепач?

– Переговорщик, – поправил я, понимая, что он развел меня, как ребенка. Чтобы хоть как-то выровнять разговор, добавил: – Теперь ты знаешь мою работу. Расскажи о своей.

Наколка пару секунд давяще смотрел на меня, после чего громко рассмеялся. Несколько близстоящих малолеток поддержали своего короля, обнажив ряды мелких зубов. Они вновь стали похожи на стаю хищных зверьков.

– А ты молодец, – одобрительно кивнул Наколка. – Козырно язык подвешен. – Он озорно прищурил глаз. – Только я еще молод, профессию выбрать не успел. Пробую, экспериментирую. Авось что-то по душе придется.

– И как? – перенимая его саркастический тон, усмехнулся я. – Нравится грабить и убивать?

– Нет, – не смутившись, сообщил он. – Нательная живопись гораздо интересней. Но она почти не приносит дохода.

– Почему б тебе не заняться чем-нибудь действительно полезным? – риторически спросил я. – Ведь можешь.

– Я занимаюсь. Даю кров и еду вот этим бродягам. – Он обвел рукой копошащуюся вокруг шпану. – А добренькие взрослые дяди и тёти, между прочим, выбрасывают их из семей.

– И ты наверняка думаешь, что воздаешь обществу по заслугам и ровняешь баланс, – усмехнулся я. – Про Робина из Шервуда слышал?

– Читал, – серьезно поправил он. – Только я нищим ничего не раздаю. Вокруг слишком много бедноты, на всех награбленного не хватит. Я отвечаю только за свою стаю.

Ни капли притворного благородства. Зрелый прагматизм и расчет. И это не какой-нибудь прожженный урка, не властолюбивый предводитель Нарополя. Фактически мальчишка, ровесник Ваксы.

Тишка и девочка по прозвищу Птица принесли еды. Я хотел было отказаться, но почуял, как желудок просительно сжался в голодном спазме, и решил не выпендриваться. К тому же грибная похлебка пахла крайне аппетитно, а листья салата вроде бы не были окроплены кровью убиенных вестовых.

– Ешьте, не брезгуйте, – словно угадав мои сомнения, подбодрил Наколка. – Харчи не награбленные. У нас свое хозяйство в убежище неподалеку.

Вакса принюхался к похлебке, крутанул ложку в пальцах, как барабанную палочку, и угрюмо зачавкал, устроив миску на коленях. Я тоже принялся за еду, и только Ева наотрез отказалась от горячего, ограничившись пучком салата и холодной водой из фляги.

Спокойно перекусить, однако, не удалось. Не успели мы осушить и половины своих тарелок, как со стороны выставленной на путях дрезины донеслась громкая брань, и на стоянку вломились взрослые. Судя по наглым манерам и пренебрежительному обращению к шпане, трое бравых парней были уверены, что их здесь не пришибут и не пустят на корм.

Я отставил миску с похлебкой и вгляделся в полумрак. Ближайший визитер остановился, пошатываясь, метрах в трех – между мной и костром. Против света было не разглядеть черт лица, но я мог поклясться, что встречал этого кренделя, причем совсем недавно.

– Наколка, братишка… – фамильярно возвестил он, вступая в круг света и щурясь на керосинки. – Угадай, кто грибочками веселыми удолбался…

– Здорово, Хлебопашец, – не разделяя радости пришлой троицы, ответил король волчат.

Хлебопашец потрепал за щеку одного из своих спутников и глубокомысленно произнес:

– О-о, волшебная щека.

Тот вяло отвернул рожу и недовольно фыркнул, словно разбуженная лошадь.

– Были на открытии туннеля? – спросил Наколка.

Я быстро переглянулся с Евой, приподнявшей пистолет. Вот не повезло-то: свита Эрипио оказалась проворнее, чем сам предводитель. Если эти упыри не окончательно углючены и хоть что-то соображают, то сдадут нас шпане в момент.

– М-м-м… – покивал гопник, сражаясь с наркотическим дурманом. – Открытие провалилось. Бункерская шваль погнала нас с Московской поганым поездом.

– До Гагаринской они добрались? – напрягшись, спросил Наколка.

– До какой Гагаринской? – Хлебопашец заулыбался, останавливая блуждающий взор на мне. – Нет больше Гагаринской. Петушки городские уже на Спортивной песни свои горланят.

Наколка помрачнел, свел брови. На чешуе татуированной змеи образовалась складка.

Хлебопашец узнал меня и плотоядно оскалился, предчувствуя наживу. В его рыбьих глазках заплясали веселые чертики, тонкие ноздри раздулись, на широком лбу вспухла жила. Придется бежать. С удолбанной троицей справиться, конечно, можно, но если гопьё вякнет про награду за наши головы, Наколка милосердия уж точно не проявит: ему свою стаю кормить да одевать надо. И мы из никчемных беженцев сразу превратимся в ценный меновой товар, за который можно с Эрипио снять хороший куш. Краем глаза я отметил, что Ева готова стрелять, а вот Вакса ведет себя как-то странно. Пацан несомненно усек, что ситуация накалилась, но вместо готовности к действиям проявил не свойственную бунтарской натуре отрешенность – обхватил рюкзак и сидел пеньком, словно контуженный. Что это с ним стряслось? Не хватало только, чтобы Вакса начал тупить, когда придет время делать ноги. – А как же ополченцы? – уточнил король волчат у прихлебателей Эрипио. – Воюют? – Обгадились и драпают, – продолжая пялиться на меня, сказал Хлебопашец. – Сегодня многое изменится, братишка. Можешь начинать новые границы на картах рисовать. Он замолчал. Рядом встали его товарищи. Эти тоже нас узнали и подталкивали Хлебопашца локтями: мол, чего тормозишь, закладывай их шустрей – повяжем и будем барыш делить. Хлебопашец кое-как справился с наркотическим опьянением и, наконец, оторвал от меня слегка прояснившийся взгляд. Он отступил на шаг, словно перестраховываясь. Хотел было отечески потрепать по шевелюре обладательницу визора, но та ловко увернулась от неуклюжего жеста и куснула его за руку.

– Ойбль! – сдавленно охнул Хлебопашец, загребая в охапку воздух в том месте, где только что стояла девочка. – Кусается, молокососка драная! Компостер, держи ее!

Один из гопников дернулся за мелкой, но та уже затерялась в толпе. Малолетки сомкнулись и угрожающе выставили частокол стволов, перекрывая верзиле путь.

Компостер замер в растерянности. Лезть из-за прихоти обиженного главаря пузом на амбразуру в его планы явно не входило, да и грибной дурман, видно, толком не отпустил.

– Ладно, забей, – разминая прикушенную кисть, сплюнул Хлебопашец. Он повернулся к королю волчат и бросил: – Братишка, а ты знаешь, что за бошки этих вот бегунков Эрипио награду объявил?

Ева встала. Щелчок взводимого курка прозвучал во вспыхнувшей вдруг тишине, как разряд молнии. Вакса вздрогнул. Моя ладонь мягко легла на кобуру и расстегнула фиксатор.

Татуированная змея на лбу Наколки напряглась и застыла, словно перед решающим броском. В глазах короля зажегся алчный огонь, а стая волчат заурчала в предвкушении добычи и теснее сжала кольцо вокруг нас.

– Трепач, а я ведь подозревал, что у тебя ценная шкура, – прошипел Наколка, подаваясь вперед в своем кресле.

– Переговорщик, – поправил я, опуская ладонь на еще не успевшую остыть рукоять «Стечкина». – Веришь этим хлыщам?

– Ни на грош. – Наколка прикрыл глаза и плавно выдохнул. – Но уверен, что Эрипио хорошо заплатит за башку того, кто увел его телку.

– И шмотки еще, – ввернул Хлебопашец, стрельнув глазками на прижимающего к груди рюкзак Ваксу. – Глянь, как щемит. У них в шмотье ценности. Не забудь, братишка, когда барыш делить станешь, – это я тебя навел…

Дальше тянуть нельзя. Если урод знает о перфокартах, то может разболтать – и тогда все наши потуги добраться до цели окажутся бесполезными.

Миска с остатками похлебки соскользнула у меня с коленки и со звоном грохнулась. Остывшее варево выплеснулось на шпалу. Курок «Стечкина» коротко хрястнул. Я резко оттолкнулся ногой от рельса и завалился набок вместе с колченогим стулом. Уже в падении нажал на спусковой крючок.

Отдача сильно толкнула в ладонь под неудобным углом, запястье дрогнуло, и кисть мотнулась в сторону. Вспышка озарила полумрак туннеля, грохот разбил висевшее в смрадном воздухе напряжение на мириады звенящих осколков. Крошечные крупинки пороха обожгли щеку и висок, а отлетевшая гильза чуть не угодила в глаз – стрелять в полете навскидку способен либо ас, либо конченный балбес на кураже. На аса я не тянул.

Несмотря на крайне неловкий финт, пуля нашла цель. Выстрелом Хлебопашцу разворотило левый бок – то ли ребра, то ли селезенку. Его крутануло на сто восемьдесят градусов и развернуло к нам спиной.

Зря он сегодня не отяготился бронежилетом, зря. Помнится, при первой нашей встрече Ева предупреждала Хлебопашца: «Твой путь прямой и короткий». Так оно и вышло…

Двойной укус «Кугуаров» подтолкнул гопника вперед и оставил под лопатками пару лохматых дырок. Кровь еще не успела пропитать крепкую куртку, а Хлебопашец уже упал. Колени его подломились, будто их перерубили косой.

На миг воцарилась дребезжащая тишина. Я валялся на шпалах возле вяло горящей лужи керосина из разбившейся лампы и ждал ответного огня. Как гопники, так и малолетки могли в любой момент расстрелять меня наподобие мишени в тире.

Волчата скалились, пару дюжин черных зрачков следили за мной и за Евой, но без команды короля стая не рыпалась. Ну и нервы у этих детишек!

Компостер же и второй оставшийся в живых гопник с удивлением таращились на бездыханное тело своего главаря и, кажется, все еще слабо понимали, что произошло. У них в башке, наверное, парад веселых грибочков в самом разгаре.

– Вы же не станете стрелять в детей? – без эмоций осведомился Наколка.

Ева метнула взгляд через плечо, убеждаясь – караульные на месте и держат нас на прицеле.

– Мой путь пересекся с твоим случайно, – с нажимом сказала она. – Пропусти нас, и ни один из них не прервется.

Стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, я приподнялся на локте и медленно согнул ноги в коленях, чтобы подняться. Вакса уже не сидел, а стоял, вжавшись в стену и продолжая крепко обнимать рюкзак. Да что же с пацаном такое, в конце концов? Не кисейная барышня, не первый раз в разборки с ним попадаем – сроду так себя не вел.

– Мы с волчатами живем на Безымянке, – повернувшись в кресле, произнес Наколка. Я только теперь рассмотрел у него в руках несколько тяжелых метательных ножей. – И если горожане всерьез решили бомбить местные станции, то в убежище нам не пересидеть. Нужно уходить вглубь и держать оборону. Не знаю, сохранит ли Эрипио власть, но ссориться с ним я не буду.

– Ты его здесь видишь? – резонно заметила Ева. – Нет. А мы здесь. И если я ухожу, значит, таков мой путь. Не мешай.

– Пока я не нахожу, что ты можешь предложить за вашу свободу.

– Жизни. Много жизней. Либо в плюс, либо в минус.

– В минус – понятно. А в плюс как? Детей мне нарожаешь?

– Сохраню имеющихся.

Наколка задумчиво поскреб кроссовкой о кроссовку.

– Я не понял… – растерянно пробормотал Компостер. – Хлебопашца убили?

– Разуй зенки! – вскрикнул второй гопник. – Мертвее мертвого! Вы чо, волчары позорные…

Договорить идиот не успел. Рука короля волчат совершила короткое, но сильное движение, и последние слова гопника переросли в сипение – голосовые связки оказались перебиты вместе с артерией.

Из его горла торчала железная рукоять ножа.

Даже с моего места было видно, как Вакса содрогнулся и прижался спиной к бетону еще сильнее. Да уж, зрелище несимпатичное.

Когда говорливый гопник завалился рядом с Хлебопашцем, истекая кровью и выгибаясь в предсмертной агонии, а стая малолеток плотоядно заурчала, Компостер почесал в затылке и тупо повторил:

– Я не понял.

– Волыну скинь и вали отсюда, – посоветовал ему Наколка, поднимаясь с кресла и демонстрируя свое жилистое, татуированное тело. – Вали прочь и сдавайся в плен, наемникам пятки целуй. Еще хоть раз на Безымянке увижу, и волчата тебя съедят.

Стая шпаны шевельнулась, заухала и вытолкала осоловевшего Компостера обратно за дрезину, в сторону Спортивной. У меня сложилось впечатление, что этот упырь так и не понял: на самом ли деле замочили его дружков или это только привиделось в грибном угаре? Впрочем, овощу – овощное. Пусть тешится, что жив остался, и думает, будто страшных мультиков обсмотрелся.

– На чем мы остановились? – полюбопытствовал король волчат, вновь глядя на Еву исподлобья. – Кажется, ты говорила что-то про запутанные пути человеческие и арифметику жизней?

– Ценю иронию, – сухо ответила Ева. И вот теперь в ее голосе я почувствовал тот холод, который заставлял содрогаться и делать глупости. – А знаешь что…

Она продержала паузу чуть дольше положенного, вынудив Наколку совершить роковую ошибку и переспросить:

– Что?

Он потерял бдительность всего на миг, но этого хватило. Я уже был взведен, как пружина, потому что выражение «А знаешь что…» было нашей кодовой фразой. Мы об этом условились еще в самом начале наших встреч – на случай, если придется вместе выбираться из какой-нибудь передряги.

Готов-то я был готов, только вот не понятно, к чему. Я совершенно не представлял, что Ева предпримет в следующий момент. Ну не начнет же она, в самом деле, палить по толпе хоть и опустившихся до уровня хищников, но все-таки детей?

О, я плохо знал Еву! Она все-таки была сталкером, а не бункерской размазней и решила проблему гораздо изящнее…

– А вот что, – сказала Ева.

Рука выскользнула из-под накидки, и округлый цилиндр гранаты с глухим стуком шлепнулся в круг света.

Перекатившись с бока на бок, РГД-5 звякнула отжатой скобой о железный бок ближайшей керосинки.

– Грибы цветные, – обронил Вакса, отклеиваясь от стены. – Я ж говорил, что она дикая…

Я почувствовал, как ноги немеют и становятся неповоротливыми, словно в щиколотки залили теплого парафина. Хорошо, что после выходки Евы никому не пришло в голову еще и пострелять – а то бы к двум трупам гопников мигом добавился еще десяток.

– Граната! – завизжала девочка с визором и шмыгнула за толпу. – Тикай!

Все дернули в разные стороны одновременно. Шпана в тот момент уже не напоминала волчат, а больше походила на стайку вспугнутых щукой рыбешек. Основная часть брызнула за дрезину, резонно используя транспорт как укрытие от осколков. Кое-кто втиснулся в не замеченные мною боковые проходы, некоторые просто бросились моськой в шпалы, Наколка в один прыжок перемахнул через костер, пустив фонтан искр, и скрылся за колонной возле стрелки.

Мы с Ваксой, как наскипидаренные, драпанули в противоположную сторону, петляя и стараясь скорее уйти с линий прямого поражения. И лишь Ева не сделала ни единого суетливого движения.

Двумя секундами позднее, уже лежа рожей в засохшем креозотовом пятне метрах в десяти от места предполагаемого взрыва, я краем глаза отметил, как она подходит к гранате, нагибается, поднимает ее и неторопливо убирает за пазуху. Огонь эффектно подсвечивал фигуру Евы, оставляя плавные контуры на внутренней стороне накидки, словно трафаретную аппликацию.

Мысли лихорадочно разъехались. В первое мгновение я решил, что уже рвануло, мои мозги размазаны по ближайшей рельсе, а соблазнительный образ Евы – последние осколки погибающего сознания. С другой стороны, крики и взвизги продолжали доноситься из всех углов туннеля, сквозь бахающий гул крови в ушах, а грохота взрыва все еще не было слышно. Даже если после смерти звуки лишь домысливаются, то уже пора бы…

Силуэт Евы, между тем, сместился. Она быстрыми шагами прошла от костра в нашу сторону и нависла над Ваксой, как ангел возмездия. Легонько пнула пацана ногой и спросила:

– Чего развалился? Решили же вроде привал не раньше Советской делать.

Какие занимательные глюки, оказывается, выдает умирающий мозг. Или… не глюки?

– Вставай, – обратилась Ева ко мне, теребя за плечо. – Детишки сейчас очухаются, бежать надо.

– А… – Я не нашелся что сказать, опасливо поднимая голову.

– Учебная, – пояснила Ева, поправляя мне налобник и улыбаясь. – Трюк работает безотказно, главное – убедить противника в своей решимости и подвести к мысли, что в любую секунду можешь выкинуть поганый фокус.

– Это твой метод вести переговоры?

– Один из. Ты купился?

– Если б не кодовая фраза…

– Эй, – озираясь, шикнул Вакса. – Сваливаем.

Пацан уже сориентировался и вскочил на ноги. Ступор у него прошел, нерешительность как рукой сняло – то ли шоковая встряска подействовала, то ли он так жался только в присутствии Наколки. В любом случае нужно будет выяснить причину, но это позже, а теперь и впрямь надо бежать, пока шпана не просекла фишку и не озверела.

– «Дикую» я тебе на этот раз прощаю, – сказала Ева, серьезно глядя на Ваксу. – А вот скованное поведение придется объяснить.

– А фиг ли я тебе должен, – привычно вскинулся пацан. – Орис, скажи…

– Тю! – оборвал я его. – Винтим отсюда. Всё потом.

Караульные где-то спрятались – путь был свободен. Мы припустили рысью по шпалам, не соблюдая маскировку и высвечивая фонарем зев перегона. Бежать было легко, потому что туннель шел под горку каскадами. Каждую сотню метров начинался новый плавный спуск – рельеф сыграл нам на руку.

Звуки погони нагнали нас минут через пять – гулкие крики донеслись сзади, но дробное эхо быстро увязло в изгибах захламленного туннеля. «Телегу» волчата заводить не стали, бросились бегом. И если бы они опомнились минутой-другой раньше – шансов уйти у нас бы не осталось. Но выгаданная фора помогла.

– Главное… до станции… дотянуть… – порциями, чтобы не сбить дыхание, сообщила Ева. Она перескочила через ржавую трубу водопонижающего насоса и зашлепала по лужам. – На Советскую… не сунутся…

– Почему? – на выдохе спросил я.

– Адепты Космоса. Там… и дальше по ветке… их вотчина…

Выведывать подробности я не стал, сосредоточился на дороге. Луч налобника хаотично прыгал по серым стенкам бетонной кишки, но выключать его на ходу я не рисковал: собьешь ритм или чего доброго споткнешься – и всё. Стая, бегущая по пятам, растерзает.

Обычный фонарь, зажатый в руке, бил точнее и дальше. В узком конусе света мелькали детали, на которых взгляд не задерживался, но их приходилось машинально отмечать, чтобы не переломать ноги.

Вот возле рельса навален целый ворох тряпья, и под ним, судя по вони, гниет чье-то непохороненное тело. Вестовой? Неудачливый сталкер? Бродяга? Разбираться некогда – главное, перескочить поскорее и бежать дальше, пока хватает дыхания. Вот из стены торчит обрубок кабеля, да так коварно, что в темноте обязательно споткнешься. Вот кронштейны вывернуты наружу острыми винтами, на которых по неаккуратности можно оставить не только полкомбеза, но и клок плоти. Вот штабель гранитных плит – впишешься в такой и башку расшибешь.

Топ-топ-шлеп. Топ-топ-шлеп.

Я вгляделся в поблескивающие между шпалами кляксы воды. Лужи стали попадаться чаще. Это плохо. Ни болотников, ни химзы у нас нет – промочил ноги и лови простуду, распишись. А там и до смерти недалеко.

Когда показались огоньки заставы, Ева остановила нас и посигналила фонарем. Некоторое время мы ждали ответа, оглядываясь и шумно дыша. Наконец, возле блокпоста несколько раз мигнуло.

– Вперед, – скомандовала Ева.

Пробегая мимо двух оборванных караульных, сидящих за щитом из склепанных авиадеталей, она бросила на ходу:

– Волчата.

Мужики тут же всполошились, щелкнули затворами «калашей» и направили фонари в глубину туннеля – видно, не впервой было им сдерживать натиск малолетних бандитов. Дожидаться развязки мы не стали, побежали дальше.

Советская напоминала Спортивную – такие же колонны в два ряда, неширокая платформа, низкие своды. Правда, пол здесь был выложен бордовым мрамором, что придавало и без того мрачной станции гнетущих ноток.

Среди многочисленных диких, переполнявших Советскую, попадалось много радикальных поборников культа Космоса, облаченных в пугающие одежды из брезента, промасленных трубок и дюралевых пластин. В центре станции собрались кандидаты в отряд ждущих. Они совершали хитрый ритуал: по очереди ныряли сквозь турбину с выпотрошенными внутренностями, а на выходе сигали через костер, задирали головы к закопченному потолку и провозглашали: «Усовестись, безблагодатный! Хряпу грязную отринь! Охвостье чужое откинь!»

Ох-хо-хо, MC Арсений, где ты, родной?

Пути здесь были затоплены по кромку рельса, и, чтобы окончательно не начерпать воды, мы взобрались на перрон.

Местные оборвыши проводили нас голодными взглядами. Один попытался даже состроить из себя несчастного и привязался с нытьем и просьбами помочь «крохой грибной, водичкой наливной». Вакса развернулся, брезгливо оттолкнул нищеброда и гаркнул:

– Жуй навоз, конь наропольский!

Попрошайка моментально окрысился, выхватил заточку, и мне пришлось отдернуть пацана за шиворот безрукавки, чтобы он не попал под сверкнувшую сталь.

Спиной к спине мы шли за Евой до самого конца платформы. Дикие гудели и смыкались за нами, словно рассеченная килем волна. Ото всех смердело, как от скота. Кажется, о гигиене здесь беспокоились мало. Впечатление усугубляли нечистоты, гниющие между шпалами на втором пути. Несколько человек валялись прямо в параше, кашляя и стеная.

Перенаселение и антисанитария цвели здесь во всей красе.

– Ты хочешь сделать привал? – натягивая дыхательную маску, поинтересовался я у Евы.

– Дальше, за кордоном, – пояснила она. – Там есть вполне цивилизованные боковые ходы с койками, куда за плату пускают переночевать. Но, боюсь, волчата нас ночью достанут.

– Э не, – тут же воспротивился Вакса. – Лучше давайте уйдем туда, где безопасно.

– Такие места кончились, – хмыкнула Ева, перешагивая через спящую прямо посреди прохода женщину. – Но можно добраться до Победы. Там тихо.

Я прислушался к ощущениям. Ноги гудели, все тело болело от ушибов и усталости, губы пересохли, в животе урчала и булькала грибная похлебка. Глаза резало от дыма и вредных испарений.

– Есть ли резон на марш-бросок до Победы? – спросил я. – Только честно.

Ева пожала плечами:

– Если поднапряжемся и пройдем этот перегон, Эрипио будет сложнее нас догнать. А по поверхности он ночью не пойдет. Решайте сами.

Мы с Ваксой переглянулись.

– Я «за», – хмуро сказал пацан. – Но там же у тебя есть нычка, да? Пожрать, прикинуться?

– Кое-что припасено, – кивнула Ева.

– Тогда пошли. А то не успеешь оглянуться – а эти шакалы тут как здесь.

– Тут как тут. – Я вздохнул. Пацан все-таки боится именно малолеток, а не Эрипио со всей наропольской шоблой. – Хорошо, давайте осилим перегон.

Под гиканье сброда диких мы нырнули в туннель и быстрым шагом пошли прочь от рассадника вшей и потенциального очага туберкулеза. Заставы с этой стороны Советской вообще не было: лишь сломанный стол валялся на полузатопленных рельсах да плавали вокруг несколько треснувших пластиковых стаканчиков.

По мере отдаления от станции уровень воды понижался. Сначала стало по щиколотку, а затем сплошное озеро и вовсе пропало – остались отдельные лужи. И тем не менее ноги мы замочили: в ботинках неприятно хлюпало, пальцы мерзли.

Я шел, поглядывая по сторонам, и прокручивал в голове стычку с прихлебателями Эрипио. Удолбанные грабители, мародеры – твари, хуже озверевших перед нерестом мэргов. И все же… Перед глазами то и дело появлялся на мгновение прояснившийся взгляд Хлебопашца, которому моим выстрелом разворотило бок. Кажется, за секунду до смерти в его никчемных мозгах все же что-то щелкнуло… А может, и ни черта там не щелкнуло. Не знаю. В любом случае, я убил его. Подонка, последнюю дрянь, беспринципного изверга, но… человеческое существо. И неважно, что это Ева приговорила Хлебопашца, хладнокровно всадив под лопатки пару пуль. Первым выстрелил я.

Переговорщик, блин.

По правую руку осталась ниша, где горела тусклая лампочка. Желтый свет вынудил прищуриться, по противоположной стене мелькнули уродливые тени.

Я поежился от сквозняка, дунувшего из бокового прохода. Представилось вдруг, что это я вместо сволочи Хлебопашца перестал существовать. Навсегда.

Ева светанула на меня фонариком. Нахмурилась:

– Ты бледный. Может, остановимся?

Я упрямо покачал головой. Мы выбрали трудный путь, и, чтобы пройти его до конца, нужно терпеть. К тому же мой странный пугающий спутник – голод, – кажется, снова остался доволен жертвой…

Вакса шел, сунув руки в карманы и глядя себе под ноги. Пацана явно что-то угнетало, но пытаться сейчас выпытать причину – равносильно фигурной резьбе лобзиком по бронированной плите. Эффект тоже будет нулевой. Ему нужно дать время, чтобы утрясти впечатления. Встреча с малолетней шпаной чем-то серьезно его задела.

Детям не положено рано взрослеть.

– Если повезет, сейчас увидим интересное явление, – сказала Ева, когда мы взошли на длинный, пологий подъем. – Только не вздумайте подходить близко.

Туннель здесь расширялся, ветвясь рельсами и пестря кучками железного мусора. А посередине темнело пятно, которое я сначала принял за пролом в полу. Но это оказалась глубокая вытянутая ложбина, наполненная то ли смолой, то ли креозотом.

И что-то в этой луже было не так.

Ева нагнулась, подняла ржавый «костыль» и по навесной траектории бросила его в черное месиво. Железяка исчезла под глянцевитой пленкой без единого звука, будто мгновенно перенеслась в другое измерение. Лужа словно бы слизнула ее. А в месте, куда она упала, образовалось мерцающее пятнышко.

Мы затаили дыхание, наблюдая. Пятно выросло, сиреневые искорки засверкали ярче, озарив туннель метров на двадцать в обе стороны. В воздухе возникли крошечные вспышки и клубы дыма, словно кто-то устроил над лужей миниатюрные салютные залпы. А затем над всей темной жижей неожиданно появилось зеркальное отражение окружающих предметов. Иллюзия держалась с полминуты, искажая и выгибая немыслимыми линиями все вокруг. Потом так же внезапно пропала.

Перед нами снова чернела безжизненная маслянистая клякса.

– Ух ты! – восхищенно прошептал Вакса. – Что это?

– Флуктуация, – объяснила Ева. – Местные называют ее «оком небес». Встречается крайне редко, коварна и неприметна. Поглощает неорганику, сопровождая вот таким представлением. То, что делает с органикой, – лучше не видеть.

Вакса передернул плечами.

– Даже не знал о существовании таких, – изумился я, осторожно обходя лужу. – В бункерском классификаторе ее нет.

– У вас многого нет, – просто ответила Ева.

Мы пошли дальше. Говорить не хотелось, усталость уже серьезно навалилась на всех. Пару раз навстречу попадались закутанные в серые лохмотья типы, которые, едва завидев луч фонаря, прижимались к стенам и пропускали нас, провожая тлеющими взглядами.

Пыль, тошнотворная ритмика тюбингов и шпал, уходящие вдаль паутинки рельс… Это и есть самарская подземка. Она тянется на многие километры, порождая невиданные явления и странные существа, ветвясь, падая вниз бездонными шахтами и карабкаясь вверх узкими лестницами. Опасная, безмолвная, с редким дыханием вентиляции.

И сотни огоньков движутся в каменном лабиринте. У каждого из них свой путь и свой собственный выход. Вовсе не в конце эскалаторного подъема, где ослепительные солнечные лучи вдруг пробьются через витражные стекла вестибюля, и не в чернильной тьме заброшенного бункера. К выходу попасть гораздо сложнее: туда не ведут ступени, на нем нет дверей и запоров, его не найти на картах. Выход – это…

Я вздрогнул и замер на полушаге, будто высоковольтный разряд пронзил тело вдоль хребта, от пяток до темечка. Вакса тоже застыл с занесенной ногой.

Тихая, баюкающая мелодия донеслась из пустого туннеля, натянув нервы почище грохота взрывов и вагонного лязга.

Показалось?..

Мелодия повторилась, уже громче и отчетливей. Сомнений быть не могло: музыка играла на станции, еще не видимой за поворотом. Жутковатый гитарный перебор, с жестяным призвуком и хрипотцой на низких частотах.

– Дискотека? – кособоко пошутил Вакса.

– Там никого нет, – ответила Ева. – Вы разве не слышали про Победу?

Я припомнил разноречивые сплетни и легенды, и озноб вновь скользнул по спине. Неужто байки, что рассказывают про эту станцию… не просто байки? Из моих знакомых никто не забирался так глубоко на территорию Безымянки, поэтому приходилось довольствоваться слухами. И несмотря на то, что слухи ходили самые разные, был в них общий момент: говаривали, будто на Победе никто не живет, потому что каждое утро она заново сгорает, как во время катастрофы. В одно и то же время, секунда в секунду, пламя пожирает станцию, превращая все в пепел, а потом случается аномальная вспышка, и Победа опять приобретает первозданный вид. И так изо дня в день.