Текст книги "У реки Смородины"
Автор книги: Сергей Панарин
Жанр: Юмористическая фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
Егор выдрал обломок бревна и метнул в строй наступающих. Началась потеха.
Кто-то упал, другие запнулись, оставшиеся продолжили восхождение на крыльцо. Увалень Емельянов двинулся вниз, сказав брату:
– К коням идем.
Иван предпочел не выхватывать чудо-газету и пошел следом за Егором. Тот уклонился от первого укола стражника, перехватил руку с клинком, вывернул, завладевая мечом и сбрасывая нападающего через дубовые перила.
Отмахнувшись новообретенным оружием от следующего удара, ефрейтор перерубил меч противника. Стража попятилась, отступили и князь с послом.
– Бросай мечи, а то в капусту порублю! – проорал Егор, втыкая меч в нижнюю ступень. – Давай на кулаках!
– Лучников, лучников! – науськивал де Монокль.
– Вяжи его, соколики! – велел Хоробрий.
Рукопашная выдалась на славу. Иван долго не вступал в драку, но потом пришлось. Летали кулаки, сыпались зубы из ртов и звезды из глаз. Емельянов-младший оставался неуязвимым, а Старшой поймал пару ударов своим красивым лицом. Все, что приходилось в корпус и по рукам, братьев не беспокоило – спасала чудодейственная солдатская форма. А вот охранников кольчужки не сильно обороняли.
В разгар потехи открылась дверь кареты, и вышел старичок, подслеповато щурясь на месиво, из которого то и дело вываливались оглоушенные стражники. Егор как раз почувствовал уважение к противникам, потому что ребята попались сплошь сноровистые и успевали хоть как-то смягчить его удары. Ефрейтор не усердствовал, ведь не с супостатами же бились, поэтому схватка грозила затянуться.
Старичок потряс длинной тонкой бороденкой, отряхнул латанное-перелатанное рубище и взмахнул жилистой рукой в сторону дерущихся. Толпа мгновенно полегла, сраженная чарами сна. На ногах остался лишь здоровяк Егор.
Пожилой колдун цокнул языком и махнул повторно. Теперь рухнул и ефрейтор. Старик, кряхтя, залез назад в карету.
Князь и посол, которых заклятие задело лишь вскользь, потрясли головами, принялись зевать.
– Силен Карачун, – уважительно протянул Хоробрий и обернулся к стражникам, оставшимся на посту у ворот. – Ну-ка, вяжите этих лиходеев, да покрепче. Тот, что покрупнее, не ровен час и путы разорвет.
Шевалье Пьер таращился то на кучу спящих бойцов, то на карету. Наконец де Монокль выдавил:
– Необычайно сильный волхв тебе служит, князь. На зависть соседу, на погибель противнику.
– Да, посол, истинно так, – самодовольно сказал Хоробрий. – Это вещий старец Карачун. Величайший и древнейший волшебник, богам равный. Я тебе открою главную тайну: он медленно и неотвратимо наступает. Когда колдун умрет, то он же придет всем сразу.
– Не понимаю, – пожаловался шевалье.
– Где уж тебе, чурке басурманской… Я и сам того, не очень разумею… Зато его ни убить, ни изничтожить. Вот такие у меня подданные.
– Колоссаль!
– Не то слово. Так своему королю и отпиши. Дружить будем, опытом обмениваться. Города-побратимы учредим да деревни-посестримы. – Князь хлопнул посла по спине.
Пьер дипломатично, пардон, саквояжно улыбнулся. Тридевяцкий повелитель двинулся в дом, подгоняя хозяина гостиницы:
– Давай, поросенок нерасторопный, накрывай трапезу! Будем гостя парижуйского потчевать да медком веселым спаивать!
Пока спеленатые братья Емельяновы спали в конюшне (тюрьмы при постоялом дворе, естественно, не числилось), Хоробрий и де Монокль пировали. Глубокой ночью, когда медовуха уравняла их окончательно, они сидели, обнявшись, да горланили песни, а посол задавал всякие каверзные вопросы.
– Ехал в дождь по Эрэфии и проклял всех дорожных богов. Что же у вас такие дороги грязные? – допытывался шевалье.
– Эх, Пьер… Хотя, какой ты, к свиньям собачьим, Пьер? Петруха! – в сотый раз говорил и обнимал его князь. – Грязно тебе, видишь ли. Есть у нас такой обычай: посидеть на дорожку. Понял?
Парижуец брезгливо морщился и прикладывался к кружке.
– Ты меня разочаровываешь, мой ученик, – пророкотал Злебог, и лицо Перехлюзда стало темнее мрака, царившего в черной-черной комнате. – Знай же, чтобы победить выходцев иного мира, нужно прибегнуть к помощи оружия, сделанного из предметов их мира. Гадалка. Скипидарья. У нее есть предмет. Найди его. Примени магию. Придумай устройство и победи наших врагов! Действуй!
Колдун проснулся в холодном поту, быстро собрался и покинул постоялый двор. Получалось, надо возвращаться в Тянитолкаев.
Луна освещала дорогу, на темных травинках серебрилась замерзшая роса. Из ноздрей черного жеребца вырывались тугие струи пара. Некоторое время Перехлюзд ехал в полном одиночестве, но потом впереди показалась темная фигура человека, сидевшего на путеводном камне.
Черный волшебник не ждал от незнакомцев ничего хорошего и приготовился к схватке.
– Во имя Злебога, остановись, брат, – прозвучал высокий голос.
Перехлюзд растерялся, решил подождать продолжения.
– Повелитель хочет, чтобы я доставила тебя в Тянитолкаев.
«Баба, – сделал запоздалое открытие колдун. – И коль уж ведает, куда направляюсь, знать, не подослана. Соратница, ну ее в тын».
– В ступе полетим? – поинтересовался он, подходя ближе к незнакомке.
– Нет, – усмехнулась она.
Перед ней был расстелен ковер, почти незаметный в темноте.
– Что это, ковер-самолет?
– Снова мимо. Это ковер-самобранец, ордынцы его называют достарханом, – ответила соратница, бросая на мягкий ворс белый сверток. – А здесь – скатерть-самолетка.
– Все не как у людей.
– Не ворчи. Такова наша природа эрэфийская, чтобы все не как у людей.
Перехлюзд прибег к несложному освещающему заклятию. Конечно, волшебника волновал не восточный узор на ковре-самобранце – слуга Злодия Худича желал разглядеть спутницу. Женщина прятала лицо под капюшоном, а фигуру нельзя было оценить, потому что плащ висел на плечах бесформенным мешком.
– Имя есть? – буркнул колдун.
– Ненагляда. А ты, надо мыслить, Перехлюзд?
– Да. – Чародей уселся на ковер. – Давай, Ненагляда, попотчуй соратника.
– Ахалай-махалай! – пролаяла женщина.
Перед волшебником возникли яства: плов, мясо, лепешки, шербет и прочие разности. Питье тоже не подвело. Здесь были и сок, и вино, и просто водичка. Перехлюзд ел и думал, что раз уж негаданная спутница обзавелась таким именем, то под плащом должно скрываться соблазнительное тельце. Голосок-то приятный, молодой. Но это позже, позже…
– Почему сама не ешь? – спросил колдун.
– Сыта.
После трапезы Ненагляда снова произнесла заклинание, и ковер очистился. Стало как-то пустовато и в животе Перехлюзда.
– Что за притча?! – вскинулся маг. – Почему мне голодно?
Женщина всплеснула руками под плащом:
– Ой, забыла предупредить! Тебе надо было с ковра встать до того, как я убрала остатки… Теперь все сначала.
– Не надо. Полетели так, – проворчал Перехлюзд.
Ненагляда ловко скатала ковер-самобранец, и он уменьшился до размеров носового платка. Спрятав «полевую кухню» и развернув скатерть-самолетку, она прошептала очередное заклинание. Скатерть поднялась над землей, затрепетали и вдруг замерли края. Женщина смело шагнула на ткань, колдун последовал за ней.
Так они и полетели – двое гордо стоящих слуг Злебога. Не качнулся белый прямоугольник скатерти, не шевельнулись волосы да одежды пассажиров. Быстрое беззвучное движение. Ночь. Луна. Шорохи и крики ночного леса.
Глава четвертая
В коей близнецы благополучно изменяют свой статус, а все несведущие узнают историю тридевяцкого княжества
Что за люди! Это скифы! Варвары! Какое страшное зрелище! Это предвещает нам большие несчастья.
Наполеон, глядя на пожар Москвы
Егору снилось, что он стоит, прямой, как лом. Над крутым обрывом, над быстротечной рекой высится, глядит в лазоревую даль, хотя, ясное дело, таких слов на ум ему не приходит, а взяты они исключительно для красоты слога.
И не может могучий дембель пошевелить ни рукой, ни ногой. Будто приросли конечности к тулову, а само оно одеревенело. И чувствует Егор себя форменным Буратино, только не вполне живым – так, мыслящей неподвижной деревяшкой.
В мире события происходят, жизнь двигается в разные стороны: плывут облака, речушка волны катит прозрачные, птицы летают, громко галдя. Лишь Емельянов-младший стоит столбом и обижается на таковую несправедливость.
К нему люди приходят, но сплошь малявки какие-то, ему по колено. Главный средь них, старец жидкобородый, руки вверх простирает, речет напевно и с выражением, как поэтесса Белла Ахмадулина:
– Здравствуй, Перуне, вот, на поклон к тебе пришли…
– Да вы чего, обалдели?! – хочет сказать ефрейтор, но не может.
Егор обижается и открывает глаза.
– Ну, ты и мычал, братка, – протянул Иван, заметив, что младший проснулся. – И напрягался – ужас. До сих пор харя красная. Я уж думал, порвешь цепи-то.
Тут ефрейтор и припомнил драку. Даже финал.
– Ты видел, кто нас приложил? – спросил Егор.
– Нет, – пораскинув мозгами, ответил Старшой.
– Вот и я не успел. Когда вы все упали, стал поворачиваться, чтобы посмотреть. Белое пятно какое-то, человек вроде… И все.
– Наверное, местный князь не глупее легендоградских и держит при себе колдуна.
Пошевелившийся ефрейтор убедился, что крепко связан. В конюшне пахло предсказуемо, где-то, за тюками сена, ржали лошади.
– Круто тебя запаковали, – посочувствовал Иван.
Ему было легче – руки сковали за спиной и привязали к столбу, зато ноги остались свободными. Старшой изогнулся и попробовал достать из кармана газету. Не хватило ни гибкости суставов, ни длины веревки.
Егор пытался разорвать путы, но тоже не преуспел.
Полежали, отдыхая.
– Наверное, в этот раз попали окончательно, – резюмировал Иван.
– Пожрать бы, – размечтался увалень-ефрейтор.
Дальше молчали, слушая, как поет пустая Егорова утроба, да ожидая, что предпримет князь. А Хоробрий в компании парижуйского посла все утро боролся с похмельем.
Ближе к обеду возле пленников нарисовалась мышь.
– А вот и вы, – пропищала она. – Там ваших жеребчиков распрягли да обиходили, а сумы с казной князю отдали.
– Спасибо за новости, – язвительно сказал Старшой.
– Может, еще чем помочь? – предложила Гамаюн. – Могу скрасить ваш невольный досуг пением.
В серых лапках появились гусельцы. Коготки забегали по серебряным стрункам, извлекая народный перебор.
– Нет! Только не это! – воскликнул Иван. – Ты лучше достань газету из кармана. Но не порви. Ценная.
Мышь отложила гусли, юркнула в карман брюк Старшого, принялась шебуршить. Парень рассмеялся:
– Не щекочи!
Появился бумажный краешек, потом постепенно выскользнула вся газета. Гамаюн вылезла и с видом героини вернулась на солому.
Иван нащупал «Алименты и Артефакты» и стал пилить ими, словно ножом, веревку, которой был связан. Умная пресса затвердела, и вскоре дембель освободился. Несколько минут он растирал затекшие запястья, потом придвинулся к брату и несколькими точными надрезами изничтожил веревочные путы.
Остались цепи. «Хорошо бы их расплавить», – помечтал воронежец и вдруг увидел, что край газеты светится красным.
– Черт, не сгорела бы!
Но любопытство взяло верх: поднеся «Алименты» к цепи, Старшой разрубил ее, будто масляную.
Егор постанывал, дожидаясь, пока восстановится кровоток. Руки-ноги кололо и ломило, онемевшие плечи ныли, но жить было можно.
– Всех зашибу, – пообещал Емельянов-младший.
– Очень умно, – усмехнулся Иван. – И тебя снова отключат маги.
– А ты на что?
– А я на то, чтобы думать. У нас два выхода: либо аккуратненько мотать, либо тихо взять за жабры князя и договориться по-хорошему.
– Тогда мотать, – сказал Егор.
– Ни фига подобного, – рассердился близнец. – Не для того мы мешок денег получали, чтобы им бросаться. Вдруг колдуну потребуется плата?
Ворота конюшни подпирались двумя жердями. Ефрейтор надавил, они и открылись. Вскочил дремавший на бочке страж, получил промеж выпученных глаз.
– Не жестоко? – прошептал Старшой.
Егор наклонился над вырубленным охранником, тихо произнес:
– Извини.
– Не паясничай, – тоном училки сказал Иван. – Что-то ты стал во всем на кулаки полагаться.
Младший усадил бессознательного воина, прислонив к стене. Старшой затворил ворота. Двинулись в гостиный дом.
– Где князь, малой? – спросил Иван паренька-слугу, выбежавшего с кадкой мусора.
– Опочивать соизволяють, – смешно пролопотал постреленок. – В главных покоях пребываючи. Прямо идите, не ошибетесь.
– Молодец. – Егор потрепал мальчонку по кудрявой голове.
Взошли на крыльцо.
– Стойте! – велел охранник.
– Ну, будем лясы точить или жестоко поступим? – спросил брата ефрейтор.
– Кто вас выпустил? – нахмурился часовой.
– Давай жестоко, – сдался Старшой.
За мгновение до того, как страж поднял бы тревогу, Емельянов-младший отправил его в нокаут. Обмякшее тело усадили у двери.
Внутри было тихо и безлюдно. Близнецы проследовали по широкому коридору к огромным дорогим дверям. Здесь не повезло еще паре бойцов. Удача оставила их быстро и антигуманно.
Выбив двери, братья попали в спальню, где возлежал похмельный князь. Одр был воистину скорбным – зеленый ликом Хоробрий морщился и силился поднять трясущиеся руки. Миловидная служанка подавала ему кувшин с капустным рассолом, но, испугавшись оглушительного треска, уронила живительную влагу вместе с сосудом на главного тридевятича.
– Дура… – страдательным голосом выдавил князь. – Чем я усмирю нутряных демонов?
Визитеров болезный не замечал, пока они не склонились над постелью.
– Вы?!
– Нет, блин, дуэт «Тату», – съязвил Иван. – Поговорить надо.
– Тяжко…
– Какой же ты Хоробрий? Ты Хворобий, – вывел Старшой.
– Давай, девица, дуй за вторым кувшином. – Егор шлепнул служанку пониже спины, и она выпорхнула из покоев.
Потом около четверти часа князь поправлял здоровье, а опомнившаяся охрана топталась за прикрытыми ефрейтором дверьми.
Стресс и рассол сделали свое дело – Хоробрий ожил.
– О чем толковать станем? – спросил он.
Емельянов-старший решил подбирать слова поосторожнее:
– Вчера мы не очень верно друг друга поняли, князь. В результате мы с братишкой оказались в кутузке раньше, чем представились. Меня зовут Иваном, а он – Егор.
– Те самые? – вскинулся тридевяцкий вождь, но тут же поморщился от головной боли.
– Да, если ты имеешь в виду близнецов, которые победили Соловья-разбойника…
– Что ж вы раньше не сказали?
– Так я и говорю: не по-людски вчера вышло. Но это ничего. Мы же просто странствуем. Вот и в твое княжество прибыли, чтобы повидать величайшего колдуна.
Зная дембеля Хоробрия, они насторожились бы при виде барабанящих по одеялу пальцев и прищуренного левого глаза. Тридевяцкий голова замыслил оставить прославленных богатырей себе. Уж с такими-то молодцами ни орда не страшна, ни соседи-завистники.
– А что? И повидаете, – заверил братьев князь. – Самолично вас в столицу зову, будьте гостями дорогими.
– Спасибо. – Приглашение пришлось принять, хотя Иван отлично помнил, чем оборачивается, например, гостеприимство боял из Тянитолкаева.
Егор проявил любопытство:
– А откуда о нас тут известно?
– Не смешите! – Хоробрий махнул слабой рукой. – В народе уже сказки складывают. А я узнал о вас на сборище князей. Съехались мы с князьями-братьями судьбы Эрэфии решати. Все были, кроме легендоградского да мозговского князей. Загордились, глупые.
– Ну, Велемудр погиб, – обронил Старшой.
– Все же не умер, да? – улыбнулся тридевятич. – Нет, не смерть виной его отсутствию. Весть о его кончине дошла до нас на третий день переговоров. Вот и смекайте – поехал бы, живому быть.
Помолчали.
– Ни он, ни Юрий Близорукий не пожаловали, – продолжил Хоробрий. – А про вас нам князь тянитолкайский Световар рассказал, ему депешу доставили. Дескать, объявились витязи, дракона одолевшие. А уж потом и про Соловья весть пришла. А под конец и о событиях в Легендограде. Народ истосковался по богатырям, орлы мои. Люди у нас сильные духом да славные терпением. Появление средь них витязей – большое достижение и великая помощь в деле становления Родины…
«Тебе бы у нас в думу баллотироваться с таким языком-то», – подумал Иван, не слушая агитку. Ефрейтор внимал, раскрыв рот.
Дождавшись конца пламенной княжьей речи, Старшой сказал:
– А с послом парижуйским недоразумение форменное. Сам пойми, нам с сумкой денег грабить вовсе незачем. Перепугался лягушатник, виноватых стал искать.
– Беда одна от этих басурман, – вздохнул Хоробрий. – Ладно, не берите в голову. Казна ваша в углу, забирайте. Через час поедем в Торчок.
Но ни через час, ни через два двинуться не удалось – бедняга де Монокль пребывал в адски болезненном состоянии, и добросердечный князь лично отпаивал его резким живительным рассолом. Дружинники посмеивались: благородное горло парижуйского аристократа капустный настой не принимало.
– Как говорил Нелюдовик, если государство – это я, то где же мои исполнительные органы? – стонал Пьер. – Ах, вот они…
– Какое ты шевалье, если пить не обучен? – ярился Хоробрий. – Вшивалье ты, а не шевалье.
– Что есть «вшивалье»? – загробным голосом вопрошал посол.
– Плохой рыцарь. Никудышный.
Если бы эту беседу слышала мышь Гамаюн, она бы добавила: аховый, барахольный, бяка, вшивый, гиблый, гроша ломаного не стоящий, гунявый, дрянной, дурной, жалкий, завалящий, занюханный, захудалый, зачуханный, косячный, лажовый, левый, ледащий, мерзопакостный, мертвый, мутный, неважнецкий, незавидный, никчемный, никуда не годный, ни фига не стоящий, неудовлетворительный, нехороший, никчемушный, отвратительный, скверный, скудный, слабый, третьеразрядный, тухлый, ужасный, хламный, хреновый, – в общем, ни к черту.
* * *
Черный дом гадалки казался в утренних сумерках еще темнее. Перехлюзд без труда отпер закрытую на засов дверь. Воровское колдовство давалось магу лучше всего. Пройдя по коридору, он вошел в комнату Скипидарьи. Вещунья спала, сопя, словно маленький, но мощный насос.
Перехлюзд произнес короткое заклинание, и над ним загорелся лиловый шар. Бабка поморщилась, всхлипнула и проснулась.
– Что, старая, не предрекла моего появления? – Колдун недобро ухмыльнулся. – Мне нужна диковина из иного мира.
– Хм, нешто своя отказала? – Гадалка приподнялась на локте, рассматривая визитера.
– Не дерзи, ты в моей власти.
– А ты-то, ты в чьей… – с укоризной проговорила Скипидарья. – Тьма за твоим плечом. Ложь в твоих деяниях… Не поможет тебе диковина.
– Неуверенно врешь, не пронимает.
– Твоя забота, – пожала плечами вещунья. – Бери. Вон в том сундуке.
Волшебник прошел в угол, поглаживая раздвоенную бороду. На указанном ящике спал маленький Горыныч. Стоило Перехлюзду приблизиться, и страж вскинул три рогатенькие головенки, угрожающе зашипел.
– Цыпа-цыпа-цыпа, – прошептал маг и нанес подлый магический удар.
Раздался глухой хлопок, Горыныча скрыли густые клубы сизого дыма.
– Охламон! – подала голос гадалка. – Кто же змеев волшбой воюет?
Завеса рассеялась, и на сундуке обнаружился невредимый змей, только вот незадача – в три раза увеличился.
Вместо чешуйчатой моськи колдун столкнулся с существом немаленьких размеров. И ящер был зол.
В Перехлюзда полетели сразу три струи пламени. Маг увернулся, но пришлось тушить загоревшийся плащ. Сбив огонь, волшебник протянул руку в сторону Скипидарьи. Невидимая хватка сжала старушечье сердце.
– Отзови шавку, – потребовал колдун.
– Горыныч, золотко, – прохрипела побледневшая бабка. – Поди, поди, прогуляйся.
Дракончик грузно соскочил с сундука и поковылял к открытой двери. Тиски, давившие на сердце гадалки, исчезли.
Перехлюзд порылся в барахле, извлек приемник. Обернулся к вещунье:
– Это?
Та кивнула.
– Как оно работает?
– Откель же мне известно? – прикинулась простушкой Скипидарья.
Колдун ткнул себя в грудь, потом картинно сжал несколько раз руку в кулак.
– Хорошо, не угрожай, – поспешно заговорила гадалка. – Воздействуй на него, и он заговорит-запоет, заиграет-забрешет. Больше я о нем ничего не знаю.
Потеряв к бабке всякий интерес, Перехлюзд устремился к выходу. Светящийся шар парил над ним, и вещунья улыбнулась, глядя на лиловую рожу мага. За дверями его ждал сюрприз. До ушей Скипидарьи донеслось шипение, потом лязг зубов, вскрик злобного колдуна и треск рвущейся материи.
– Ну, ведьма старая, за плащ ты мне еще ответишь! – сдавленно пригрозил волшебник и был таков. Браниться-то и пугать можно, а вот руку на гадалку поднять не смей – боги жестоко карают покусившегося на проводников их воли.
Перехлюзд явился на постоялый двор, где его ждала Ненагляда.
Целые сутки колдун колдовал над странным устройством. Воздействие магии действительно заставляло вещицу исторгать бессмысленные речи:
– Для знатной кикиморы из задольского лесхоза передаем песню в исполнении ансамбля «Иди ты ехать».
Как же нам не удавиться да к височку пистолет,
ведь в подвале поселился ужасающий сосед.
Мы с соседями не знали и не верили, что псих,
но сосед у нас в подвале истязает домовых…
Волшебник выяснил, что при усилении воздействия диковинная машинка начинает излучать невидимые лучи, заключил ее в деревянный корпус и приделал две удобные ручки. Когда изобретение было готово, чародей направил его на Ненагляду.
– Эй, полегче! – подняла руки женщина. – Иди на кошках испытывай!
Черный колдун вышел во двор, прицелился в сидевшую на ограде мурку и задействовал заклинание. Незримый выстрел был точен. Кошка пронзительно мяукнула, глазки завращались, затем расползлись в разные стороны, и бедное животное свалилось с забора в пыль. Внизу мурка начала кататься и истошно вопить какие-то бешеные мелодии, потом вскочила на лапы, разбежалась, вмазалась головой в столбец ограды, рухнула наземь да так и осталась без движения.
– Вот белиберда какая… Да, я назову свое оружие белиберданкой! – воскликнул мерзко улыбающийся маг. – Эй, Ненагляда, поехали!
Немощного Пьера де Монокля отволокли в карету, и кавалькада двинулась на столицу Тридевяцкого княжества. Хоробрий и сам чувствовал себя скверно, но седлу не изменил. Братьям Емельяновым сказал так:
– Негоже правителям да богатырям в каретах мыкаться. Мы люди воздуха, дети ветра.
– Как степняки, что ли? – усомнился Егор.
– Сравнил соколов с петухами, – ответил князь.
Ехали не особо резво, берегли коней. С погодой все еще везло – не по-осеннему ясный денек. Степь от горизонта до горизонта растекалась желтым морем. Скукота царила неописуемая.
– Эй, Кий! Приблизься! – велел Хоробрий.
Подскакал молодец с первоклассным фингалом под глазом. Егор тайно похвалил себя за прекрасную работу.
– Здеся я, княже, – звонко отрапортовал Кий.
Дружинник был долговязым, каким-то гладким и прямым, и Иван признал, что имя Кий подходящее.
– А ну, пой мою любимую песнь, – распорядился князь. – Эй, витязи заезжие и ты, посланец парижуйский, внимайте слогу былинному. Все о граде нашем стольном растолковано, вся жистянка наша пересказана.
Парень запел, и голос его был приятен. Песнь действительно оказалась этаким культурно-историческим произведением, в котором уместилась информация и о начале Тридевяцкого княжества, и о месте его в геополитических судьбах мира, и о красотах столицы – Торчка-на-Дыму.
Нет нужды приводить песнь дословно, посему ограничимся кратким пересказом.
В первых десяти куплетах описывались красоты города. Под небом голубым, пел Кий, есть город золотой с чугунными воротами и каменной стеной. На двадцати семи башнях бдят дозорные. Среди них есть не только люди, но и волшебный зверь – синий вол, исполненный очей. На случай нападения стража держит огнегривого льва, а коли надо похвастаться перед высокими гостями, князь показывал клетку с золотым орлом небесным, чей так светел взор незабываемый.
В городе был сад, и славился он не столько травами да цветами, сколько интересным, как у нас принято говорить, дизайнерским решением.
Дело в том, что Торчок-на-Дыму стоял на холме. На склоне холма зеленели многоярусные сады, и возникала иллюзия, будто они самым чудесным образом парят над городом. Висячие сады тридевяцкие мастера позаимствовали в древнем легендарном городе с пошленьким и поэтичным названием Бабийлон.
Кстати, с этим Бабийлоном была связана весьма поучительная история. Давным-давно, когда у всех людей был один язык, тамошние мастера намерились воздвигнуть огромный Фаллический Символ. «Вознесся он главою непокорной туда, где облака», – писал поэт… Но богам не было угодно, чтобы из Бабийлона торчала башня до небес. Слишком откровенно, посчитали они. В наказание боги дали строителям взамен одного языка много. А ведь во рту место только для одного языка! Все в момент онемели и стали худеть, ведь как поешь с полным ртом. Стройка остановилась. Не помогли ни мольбы, ни попытки отрезать лишние отростки. Нашлась княжна, коя посоветовала взять священную собаку Мумумию, выплыть на середину реки Евфрат и принести животное в жертву путем утопления. Жрец-строитель Хэрасим так и поступил. Боги приняли Мумумию, но лишние языки так и не убрали. Каменщиков распустили, и они стали вольными. Башня обветшала и была растащена горожанами.
Однажды Торчок чуть не повторил судьбу славного Бабийлона. Но амбициозную стройку провалили сами горожане. Волю богов подменили пьянство, воровство и чиновничий произвол.
А в небе голубом горела одна звезда, утверждала песня. Вот в любой местности звезд много, а над Торчком-на-Дыму одна.
Помимо красивой столицы Тридевяцкое княжество славилось Чуевской долиной, где произрастала гурман-трава, от которой человек видел невидимое, слышал неслышимое и чуял нечуемое. Оттого и Чуевская. Не мудрено, что столица торговала гурман-травой и с нее имела астрономический барыш. Каждый хотел наложить лапу на лакомый кусок.
В стародавние времена к стенам города подходил даже сам Ляксандр Кайфоломский. Торчковцы сами вынесли ключи, сохранив жизни и зодчество. Наместниками великого завоевателя остались Аннексий и Контрибуций. Правда, они быстро погрязли в казнокрадстве и распутстве, а там и Ляксандр преставился.
Несчетное количество набегов предпринимали степняки. Жгла Торчок и ушедшая в небытие шайтан-орда, и уже знакомые Емельяновым неразумные биохазары, и ныне разбойничающие мангалотартары. Даже латунский орден хотел было преломить копья с местными богатырями, да завяз на заболоченных дорогах других княжеств.
Пытались захватить столицу и тихими, «ползучими» методами. К примеру, то и дело наведывались в Торчок-на-Дыму волхвы разных богов. Аж из далекого Ягипта приплывали жрецы бога, носившего имя Тот-да-не-тот. Однако горожане хранили верность древним расейским заступникам и продолжали кланяться кумирам, а не смешно нарисованным человеко-зверюшкам.
А уж как грызлись между собой местные претенденты на трон княжества! Случалось, и брат брата убивал, и сын отца подсиживал, и ложные дети появлялись. Песнь коротенько, куплетов на сорок, поведала историю Бражника, княжича тридевяцкого. Юноша прикинулся дурачком, чтобы отомстить родному дядьке, который умертвил отца княжича путем вливания ему в ухо расплавленного свинца. Известно, что свинец – яд, и князь умер. Бражник ломал комедию: то с черепушками поговорит, то вопросами глупыми задастся, дескать, быть или не быть… А потом все умерли, и наступили годы смуты, когда за престол сражались боярские семьи Леликовичей и Болековичей, только верх взял потомок смуглого кочевого народа Будулай. С тех пор княжили Романовы.
Близнецы Емельяновы поражались тому, насколько ясным и избавленным от заумных терминов языком излагалась история государства Тридевяцкого. Пересказ – лишь бледная тень эпического полотна, которое соткал талантливый Кий. Егор с сожалением признал, что никогда не вызубрит настолько длинную песню, а Иван просто заслушался и о всякой ерунде не задумывался.
Шевалье Пьер де Монокль тихо ужасался варварству тридевятичей и опасностям, их подстерегающим. А вскоре волосы посла и вовсе встали дыбом, ведь песнь вырулила на совсем уж старинные времена.
Слушатели насладились былью о трех побратимах – Тиранозаре, Плезиозаре и Ихтиозаре. Могучие богатыри были столь древними, что даже выглядели не по-людски, а смахивали больше на змиев. Так бы и полевничали, полесовничали да мореходствовали витязи, но пришла Морена Большая Стужа и забрала всех, кто не спрятался. Исполины Тиранозар, Плезиозар и Ихтиозар вымахали настолько огромными, что схорониться им было некуда. Так и сгинули.
Иван грешным делом подумал, что сладкоречивый Кий размотает клубок эволюции до доклеточных витязей-богатырей, но ошибся. Прихотливая сага вернулась в настоящее.
В уши притихших воинов, князя, посла и дембелей потекло описание торчковского дворца. Славились, в основном, три вещи: бахча, сарай и фонтан. Княжий огород давал плоды не хуже, чем в самом Хусейнобаде. Сараем на восточный манер звали здание дворца. Тут Старшой отметил необычайную иронию русского народа: у турок не завоеванных сарай – дворец, а у нас – ветхое деревянное строение для хранения всяческого хлама. Фонтан же поражал воображение множеством золотых фигур и многоярусным каскадом. Здесь красовались и статуя Кожемяки, разрывающего пасть льва, и движущаяся модель многоногого чудовища Кордебалета, и чарующее взор изваяние Безрукой Бабы. Внизу стояла фигура героя-любовника Полидевка, этот фонтан был известен как «Писающий не мальчик, но муж».
Да, кто бы ни сочинял песнь о Тридевяцком княжестве, человек этот потрудился на славу. Когда Кий замолк, а замолк он нескоро, солнце почти скрылось за горизонтом.
– Хорошее предание дорогу похищает, – сказал Хоробрий. – Но пора бы и о ночлеге порадеть.
Селений не предвиделось, потому встали лагерем прямо в степи. Обученный отрок с лозою в руках отыскал воду, дружинники установили шатры числом ровно двадцать семь, ибо такое правило завели славные предки. Заплясали костры из припасенных загодя дров, запахло ужином. Хоробрий распорядился выставить часовых.
Дембеля смотрели на приготовления, вспоминая армию. Так же все организовано и заранее прописано. Гордый князь позвал на ужин шевалье Пьера и близнецов.
– А давайте, мы пить не будем, – жалобно предложил де Монокль.
– Не трусь, парижуец. – Тридевяцкий глава шутливо ткнул посла кулаком в плечо. – Во степи воину надлежит быть трезвому, ибо молния не успеет сверкнуть, и гром не грянет, как вдруг вырастет пред тобою рать нечистая, басурманская. А мангало-тартары разбору не делают, совести не имеют. Порежут и дальше поскачут. Такова их звериная сущность… Шучу, у нас с ними мир.
Пьер облегченно выдохнул, хотя весть о кочевниках тревожила.
– Поэтому можно и по чарочке пропустить! – неожиданно закончил речь Хоробрий.
Ели сытно, но медовухой все же не злоупотребляли. Иван всю трапезу просидел задумчивый. Его взволновала песнь Кия. Как и в случае с историей Колобка, справками Бояндекса и прочими источниками, Старшого озадачили явные параллели с известным нам миром. Слишком подозрительны выверты местных летописей, слишком здешние события несамостоятельны. Не впервые разумник-дембель почувствовал подвох, но разгадка даже не замаячила.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.