Текст книги "Чернобыль: История ядерной катастрофы"

Глава 6
Пожар

Для бойцов военизированной пожарной части № 2 день 25 апреля ничем не отличался от других – разве что это была пятница. Разговоры вертелись вокруг планов на выходные. Многочисленные уроженцы окрестных городков и сел собирались к родным – помогать сажать картошку. У жителей Чернобыля были свои приусадебные участки. В общем, настроение царило картофельное. Большинство инженеров и техников атомной электростанции переехали в Припять из России или других областей Украины, но среди пожарных, как и строителей, преобладали выходцы из близлежащих районов Полесья, расположенных по обе стороны границы с Белоруссией. Молодые селяне устраивались на работу с такой зарплатой, о какой в колхозе могли только мечтать.

Смена у пожарных длилась сутки, с восьми утра. Еще полчаса уходило на пересменку. Таким образом, сдав часть новому караулу, в полдевятого утра 26 апреля они должны были разойтись по домам на двое суток отдыха. Очередная смена ждала их 28 апреля. Днем они сидели над инструкциями и отрабатывали пожарную тревогу на недостроенном пятом энергоблоке, а вечером могли расслабиться. Кто-то дремал, кто-то смотрел телевизор. В девять вечера показывали программу «Время».

Главной новостью стало недавнее заседание политбюро, на котором Горбачев с членами ЦК обсуждали увеличение производства потребительских товаров – важнейший вопрос для общества, терзаемого бесконечным дефицитом. Права на покупку желанного личного автомобиля приходилось ждать много лет. Кое-кто из пожарных постарше имел машины, молодежь ездила на мотоциклах. Что касается международного положения, то внимание обозревателей занимал американо-ливийский конфликт. 15 апреля президент Рейган приказал нанести по владениям Каддафи ракетно-бомбовые удары. Это стало ответом Белого дома на взрыв, устроенный на дискотеке La Belle – одном из любимых мест расквартированных в Западном Берлине американских солдат. Карательную акцию резко осудили не только страны соцлагеря, но и многие на Западе. Советское телевидение получило превосходный подарок: возможность показать манифестации против американской военщины по всему миру[115]115
  В Политбюро ЦК КПСС // Правда. 1986. 25 апреля; Капралов А. Не смыть клейма позора // Известия. 1986. 25 апреля.


[Закрыть].

Поздним вечером пятницы зрители с нетерпением ждали окончания новостей и начала развлекательных передач. С десяти минут двенадцатого на первом канале союзного телевидения шла «Песня-86». По второму каналу показывали гимнастику – любимый многими спорт, предмет гордости всей страны. В то время блистала Елена Шушунова. Два года спустя она выиграет золотые, серебряные и бронзовые медали на сеульской олимпиаде – первой за двенадцать лет, в которой соревновались команды СССР и США. Московскую олимпиаду 1980 года американцы бойкотировали в ответ на вторжение в Афганистан. Советский Союз отплатил им бойкотом следующих игр – в Лос-Анджелесе[116]116
  ТВ на будущей неделе // Известия. 1986. 19 апреля.


[Закрыть].

Пока другие смотрели телевизор, общались или спали, командир – двадцатитрехлетний Владимир Правик – склонился в кабинете над письменным столом. Можно было подумать, что молодой лейтенант занят конспектами, ведь он хотел поступить в высшую инженерную пожарно-техническую школу. Иногда Правик писал жене – такая у него была привычка. Первый год совместной жизни они провели раздельно: он служил в Чернобыле, Надежда доучивалась в Черкассах. Два города объединяют Припять и Днепр, но разделяет их более трехсот километров. В Черкассах они и познакомились. Владимир поступил в тамошнее пожарно-техническое училище, Надежда занималась в музыкальном. Полюбили друг друга с первого взгляда, но в семнадцать лет избраннице курсанта еще рано было замуж. Владимир вернулся в родной Чернобыль один. Свадьбу сыграли только в 1984 году. Вскоре Надежда перебралась в Припять, но ее муж и теперь предпочитал доверять свои мысли и чувства бумаге. Смена длилась целые сутки, и письма скрашивали разлуку.

Всего две недели тому назад у них родилась дочь. Назвали ее Натальей. Лейтенант Правик хотел проводить больше времени с семьей и просил начальство перевести его на должность инспектора, чтобы не нужно было дежурить по ночам. Правику обещали перевод, но заменить его было некому. Надо было ждать. Он любил службу, заботился о подчиненных и всегда думал о том, что бы еще сделать для части. С помощью одного из пожарных лейтенант разработал и установил на гаражах ворота с дистанционным управлением – редкость для того времени. 25 апреля он принес на службу магнитофон, чтобы записать музыкальное поздравление с наступавшими праздниками для своей команды. В два часа ночи его должны были сменить на дежурстве, позволив отдохнуть до восьми утра. 26 апреля они с Надеждой и маленькой Наташей собирались в гости в Чернобыль, к родителям Владимира. Как и все пожарные, лейтенант хотел помочь отцу и матери в огороде[117]117
  Ковтун Г. Я писатиму тобі щодня: Повість у листах. Київ, 1989. С. 42.


[Закрыть].

Правика и его людей нельзя было назвать любимчиками командования. Вот как о них вспоминает Леонид Телятников (в свои тридцать пять – майор и начальник военизированной пожарной части № 2): «Третий караул не был таким идеальным, как пишут в газетах. И если бы не этот случай, никогда, конечно, о нем не писали бы. Это был очень своеобразный караул. Это был караул личностей, так можно сказать. Потому что каждый был сам по себе. Очень много ветеранов там было, очень много своеобразных ребят». Правик в карауле оказался моложе всех. Пожарным платили хорошую зарплату, и устроиться в их часть было довольно трудно. Большое значение имели семейные связи. Братья, отцы и сыновья формировали сообщества, в которые ход был заказан даже опытным, видавшим виды офицерам. Лейтенант верил, что должен воспитывать пожарных на собственном примере. Телятников же требовал относиться к ним пожестче, не давать водить себя за нос и отлынивать.

Правик нередко докучал майору, передавая просьбы подчиненных об улучшении жилищных условий или отгулах. Однажды он открыто выступил против решения командира наказать бойца, пропустившего смену. Человек, мол, просто перепутал числа и, по мнению Правика, заслуживал снисхождения. Они спорили с Телятниковым об этом случае не один раз. Майор даже побеседовал с молодой женой лейтенанта – верил, что Надежда благотворно влияет на Владимира. Это ничего не изменило, Правик и дальше упорно отстаивал интересы подчиненных. Это стоило ему и отсроченного отпуска, и долгого пребывания в звании лейтенанта. Зато ветераны и «свое образные ребята» своего командира любили. Например, Леонид Шаврей, которому тогда было тридцать пять, так отзывается о лейтенанте: «Правик был очень хороший парень. Башковитый, грамотный. Хорошо разбирался в радиотехнике, любитель был крепкий. Цветомузыку сделать, приемник отремонтировать, магнитофон – вроде как мастер был. И с караулом житейски обходился. Достойный начальник. Любой вопрос мог решить, обратись к нему…»[118]118
  Л. Телятников, Л. Шаврей // Щербак Ю. Чернобыль: Документальное повествование. М., 1991. С. 49–50; Ковтун Г. Указ. соч. С. 52–54.


[Закрыть]

Леонид был старшим из трех братьев (все пожарные), родом из белорусской деревни у самой границы с Украиной. Припять от их деревни отделяет менее двадцати километров, тогда как до Наровли, районного центра, почти втрое дальше. Леонид и Иван служили в карауле Правика, и оба в ту ночь были на дежурстве. Самый младший брат, Петр, имел уже звание лейтенанта и отдыхал дома. Посмотрев телевизор, Леонид пошел вздремнуть. Именно ему предстояло сменить Правика на посту в два часа ночи. Иван с другими бойцами вышел на воздух поболтать. Внезапно раздался хлопок. Иван сразу же опознал звук: выброс пара на энергоблоке. Он едва обратил на это внимание – такое время от времени случалось[119]119
  Лаба А. Пожарный-чернобылец Шаврей: Мы просто выполняли свой долг // РИА Новости Украина. 2016. 26 апреля [rian.com.ua/ interview/20160426/1009035845. html].


[Закрыть].

Но как только Иван зашел в здание, раздался взрыв, за ним – еще один. Что происходит? Иван увидел над четвертым энергоблоком огненный шар. Завыла сирена, вскочил с места и Леонид. Сослуживцы, указывая на станцию, кричали: «Вон, смотри – горит!» Над крышей энергоблока, ярко освещенного прожекторами, вздымался грибообразный столб дыма. Внизу красный, дальше он становился синим и на самом верху расползался в черное облако[120]120
  И. Шаврей // Губарев В. Зарево над Припятью. М., 1987. С. 5; Черненко А. Владимир Правик. М., 1988. С. 87; Щербак Ю. Указ. соч. С. 53.


[Закрыть].

Бойцы не успели опомниться, как уже мчались к месту аварии – четвертому энергоблоку. Леонид Шаврей сидел рядом с лейтенантом Правиком, Иван ехал в другой машине. Когда все три подъехали к воротам, уже не было видно ни огненного шара, ни облака дыма, хотя времени прошло совсем немного. Пожарные высадились у административно-бытового корпуса энергоблоков второй очереди. За всеми энергоблоками, примыкая к их тыльной стороне, тянулся громадный машинный зал. В этом здании, высотой не менее тридцати двух метров, располагались турбогенераторы. Третий и четвертый энергоблоки находились в одном корпусе и делили одну на двоих вентиляционную трубу. Эта труба головокружительной высоты маячит почти на всех фотографиях Чернобыльской атомной электростанции. Крыша здания энергоблоков второй очереди, откуда начиналась труба, поднималась над землей на целых 72 метра – сопоставимо с небоскребом этажей в семнадцать, то есть средним по меркам Соединенных Штатов 1920–1930-х годов. Когда бойцы посмотрели вверх, их поразили масштабы катастрофы. Крыша четвертого энергоблока была разрушена, как и немалая часть одной стены. Другие стены лизали языки пламени.

Потрясенный лейтенант передал по радио сигнал тревоги номер три – самый высокий. Это значило, что на пожар должны были немедленно выехать расчеты из городов всей Киевской области. Правик действовал как привык – брал ответственность на себя. Леонид Шаврей запомнил его слова: «Ну, Михайлыч, нам будет жарко. Нам придется тут поработать». Шаврей сразу понял, что дела плохи. «У меня аж волосы дыбом стали», – признавался он позже. На часах было около половины второго. С момента взрыва прошло минут пять.

Правик и Шаврей побежали от машины по транспортному коридору через третий блок – на разведку. В коридоре им попался телефонный аппарат внутренней связи, но на звонки никто не отвечал. Шаврей заметил двоих крайне встревоженных техников. Пожарные стали допытываться у них, где именно горит. Техники точно не знали – предполагали, что на крыше машинного зала. Правик сразу понял, насколько это опасно. В машинном зале находилось много легковоспламенимых материалов и ценное оборудование. Охвати огонь все здание, он мог бы перекинуться с него на каждый из четырех энергоблоков[121]121
  Л. Шаврей // Щербак Ю. Указ. соч. С. 53–55.


[Закрыть].

Нужно было действовать быстро. Правик приказал Леониду Шаврею вернуться к машине и объехать машинный зал со стороны первого энергоблока. Сам лейтенант остался внутри, чтобы разобраться в картине аварии и составить план действий. Шаврей выполнил приказ. Вместе с Владимиром Прищепой он поднялся на крышу машинного зала – нелегкое дело, ведь они карабкались в касках и брезентовых робах по высокой лестнице, которая раскачивалась под их весом. Наверху они увидели нечто похуже простого пожара. Через две недели Прищепа так описал эту картину: «Когда я вылез на крышу, то увидел, что перекрытия нарушены, некоторые упали. Ближе к постоянному торцу на четвертом энергоблоке я увидел очаг загорания крыши. Он был небольшой. Я хотел к нему подойти, чтобы потушить, но перекрытия шатались. Я возвратился и пошел вдоль стенки по пожарному водопроводу, подошел к очагу и засыпал его песком, так как рукавную линию проложить не было возможности».

Из воспоминаний Леонида Шаврея также видно, что пожар тушили без воды: «Старались сбивать пламя брезентовыми рукавами. На крыше противопожарное водоснабжение, и там рукава лежали в ящиках – вот этими рукавами мы и сбивали… В крыше были дырки, если бы мы воду начали лить, могло бы и коротнуть и… Рукавами сбивали пламя и ногами затаптывали». В нарушение всех правил безопасности крыша машинного зала, на которой находились пожарные, была залита битумом – весьма горючим нефтепродуктом. Шаврей продолжает: «Ходить было трудно, битум на крыше расплавился. Жарища такая… Чуть малейшее что, битум сразу же загорался от температуры… Наступишь – ногу нельзя переставить, сапоги вырывает… И вся крыша усеяна какими-то кусками, светящимися, серебристыми. Ну, их отшвыривали в сторону. Вроде лежит, и вдруг раз – воспламенился»[122]122
  В. Прищепа // Губарев В. Указ. соч. С. 5–6; Л. Шаврей // Щербак Ю. Указ. соч. С. 54.


[Закрыть].

То, что Шаврей и Прищепа пинали ногами, было кусками графита и ядерного топлива. Они облучали все вокруг, и в первую очередь бойцов из караула Владимира Правика, не имевших ни инструментов для измерения уровня радиации, ни защитной экипировки. Их учили тушить обычные пожары и входить в задымленные помещения. Никто не объяснял им, как противостоять радиации, хоть их часть и охраняла атомную электростанцию. Поэтому у них было довольно смутное представление о том, чем пожар в ночь на 26 апреля отличается от прочих и откуда именно исходит угроза. Из-за невыносимого зноя на крыше машинного зала оба стали понемногу избавляться от боевой формы. Шаврей признается: «Температура большая была, дышать тяжело, мы порасхристаны, каски сняли, положили». Они не знали, что снизу им рукоплещут наблюдатели – те самые рыбаки, стоявшие на берегу пруда-охладителя. Действия бойцов привели их в восторг. Один из них воскликнул: «Каску снял!

От дает! Герой!»[123]123
  Л. Шаврей // Щербак Ю. Указ. соч. С. 54; Medvedev G. The Truth About Chernobyl. New York, 1991. P. 87.


[Закрыть]

Ответственность за город Припять лежала на военизированной пожарной части № В ту ночь Людмилу – жену Василия Игнатенко, одного из бойцов, – разбудил шум за окном. Как и некоторые другие молодые пожарные, супруги Игнатенко жили в общежитии части. Под ними, на первом этаже, находился гараж. Василий как раз дежурил, поэтому Людмила выглянула на улицу и увидела, как муж садится в машину. «Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду», – крикнул Василий. Людмила посмотрела на юго-восток и увидела зарево над атомной электростанцией. «Все словно светилось… все небо… высокое пламя, копоть, жар страшный», – вспоминает она.

Машины выехали из гаража и помчались к четвертому энергоблоку. Командовал караулом лейтенант Виктор Кибенок, двадцати трех лет. Он окончил пожарно-техническое училище в Черкассах на два года позже Правика. Караул содержал в образцовом порядке. Подчиненные были примерно того же возраста, что командир, и он водил дружбу со многими из них, включая Василия Игнатенко. Игнатенко, двумя годами старше, успел заслужить звание мастера спорта СССР, побеждал на соревнованиях. Жены тоже были подругами, семьи проводили вместе выходные. Теперь Виктор и Василий вместе ехали на пожар[124]124
  Алексиевич С. Чернобыльская молитва: Хроника будущего. М., 2013. С. 11.


[Закрыть].

Кибенок и его люди прибыли на ЧАЭС без четверти два, минут через десять-пятнадцать после караула Правика. Некоторые бойцы части № 2 уже тушили пожар на крыше машинного зала, поэтому следовало без промедления заняться крышей третьего энергоблока. Взрыв на соседнем, четвертом, стал причиной пожара и там. Возведение двух энергоблоков в смежных зданиях экономило средства – вентиляционную трубу сделали одну на двоих, как и некоторые другие узлы. Но теперь их близость представляла угрозу. Кибенок, Игнатенко и остальные бойцы подключили рукава к сухотрубам (трубопроводам на стенах здания) и гидрантам. Затем стали карабкаться по пожарным лестницам наверх – непростая задача, ведь они были в спецодежде, а от земли до крыши третьего энергоблока насчитывалось 72 метра. Сверху им открылась инфернальная картина: развороченный взрывом реакторный зал и рвущиеся снизу языки пламени. Они знали, где на крыше должны храниться рукава, подключили их к сухотрубам и стали заливать водой огонь.

Лейтенант Правик довольно скоро пришел на помощь Кибенку и его команде на крыше третьего энергоблока. Он знал, что Шаврей и Прищепа держат пожар на крыше машинного зала под контролем. Бойцы, оставшиеся внизу, видели, как Правик взобрался по пожарной лестнице сначала на машинный зал, а оттуда на третий энергоблок. Сражение развернулось вокруг основания вентиляционной трубы. Кто-то, в том числе Игнатенко, заливал огонь из рукавов. Другие сбрасывали с крыши куски графита – не задумываясь над тем, что графит извергло взрывом реактора и уровень его радиоактивности был смертельным. Их заботило одно: не допустить новых возгораний на крыше от раскаленных обломков[125]125
  Г. Хмель // Щербак Ю. Указ. соч. С. С. 57–58.


[Закрыть].

Командир части № 2 майор Телятников, начальник Правика, мирно спал у себя дома, когда его разбудил телефонный звонок. Дежурный по части сообщил ему, что атомная станция горит. Телятников тогда был в отпуске, но это не имело значения – долг велел ехать на пожар и брать на себя руководство. Только вот на чем? Все пожарные машины были уже на станции. Майор позвонил в милицию и ему прислали газик. На ЧАЭС Телятников добрался примерно в то же время, что и караул Виктора Кибенка. Он увидел полуразрушенный четвертый энергоблок и пожар, который захватывал третий, – языки пламени до двух метров в высоту. Где еще горит? Первые несколько минут, точно так же как Правик, Телятников бегал по станции, стараясь оценить положение[126]126
  Л. Телятников // Там же. С. 51.


[Закрыть].

У стены машинного зала он наткнулся на Леонида Шаврея, бойца караула Правика, который как раз спустился с крыши, чтобы протянуть туда рукав с водой. Шаврей сказал майору:

– Леонид Петрович, тут же и провода оборваны, могло убить.

– Ну, не убило – значит остался жив. Где Правик?

Телятникова не слишком беспокоили кабели, свисавшие со стен четвертого энергоблока, зато тревожило положение молодого лейтенанта. Ответ Шаврея его приободрил. Позднее Телятников говорил с гордостью: «Когда авария случилась, несмотря на какие-то трения в карауле, несмотря ни на что, весь караул пошел за Правиком, пошел без оглядки»[127]127
  Л. Телятников, Л. Шаврей // Там же. С. 50, 54; Ковтун Г. Указ. соч. С. 52–54.


[Закрыть].

Майор наконец-то увидел Правика, когда тот спустился с крыши третьего энергоблока в компании Кибенка и членов его караула. Правик доложил, что пожар там в основном потушен. Но сам лейтенант явно пострадал. «С ним еще семь человек, им было плохо, всех тошнило», – вспоминал Телятников. Он остановил проезжавшую мимо машину скорой помощи и отправил Правика и остальных в больницу. На часах было около половины третьего. Бойцы провели на крыше менее получаса, но чувствовали себя уже очень плохо. Все уже понимали, что виной тому не только пожар. Когда Правика сажали в скорую, он сказал: «Передайте Наде и всем-всем-всем: пусть плотно закроют окна, двери и не выходят на улицу». Скорая умчалась в Припять. Иван Шаврей, взойдя на крышу машинного зала, как раз наткнулся на спускавшихся сверху людей Кибенка. Всех тошнило. Особенно плохо было Игнатенко – он уже не мог стоять на ногах. Кибенок в порванной гимнастерке шел медленно, держась за стену. Им помогли сойти на землю, откуда, как сказано выше, скорая повезла их в больницу[128]128
  Л. Телятников // Губарев В. Указ. соч. С. 6–9; Ковтун Г. Указ. соч. С. 62.


[Закрыть].

В Припяти в ту ночь работал единственный дежурный врач – двадцативосьмилетний Валентин Белоконь. Он ездил на скорой по срочным вызовам. Один из них в ту ночь был к мужчине, который так напился, что выпрыгнул из окна. А потом позвонили с атомной станции. Белоконь приехал на ЧАЭС, прихватив обезболивающие – думал, что придется лечить ожоги. На месте он встретил Кибенка (еще до того, как тот оказался на крыше третьего энергоблока). Доктор спросил:

– Есть обожженные?

– Обожженных нет. Но ситуация не совсем ясна. Что-то моих хлопцев немножко подташнивает.

Белоконь позднее вспоминал, что лейтенант выглядел «немного возбужденным, взвинченным»[129]129
  Токарев С. Быль о пожарных Чернобыля // Смена. 1986. № 17 (1423); В. Белоконь // Щербак Ю. Указ. соч. С. 62–63.


[Закрыть].

Через какое-то время к Белоконю привели рабочего лет восемнадцати, из тех, кто трудился на третьем энергоблоке и мог заходить и в четвертый. Тот жаловался на резкую головную боль и рвоту. Врач в ответ спросил, что он ел, как вечер провел. В ночь с пятницы на субботу, видя состояние пациента, он заподозрил алкоголь, не радиацию. Но парень оказался трезвым, спиртом от него не пахло. Состояние тем временем ухудшалось: он побледнел, язык у него заплетался. Те, кто его привел, восклицали: «Ужас, ужас!» Белоконь ввел ему успокоительные: реланиум (более известный как диазепам) и аминазин[130]130
  В. Белоконь // Щербак Ю. Указ. соч. С. 62–63.


[Закрыть].

Вскоре к Белоконю обратились за помощью еще несколько рабочих. Симптомы все те же: головная боль, сухость в горле, рвота. Доктор ввел им реланиум и отослал машину с ними в Припять. Затем к нему привели пожарных, едва державшихся на ногах. Только отправив их в больницу, Белоконь наконец осознал, что происходит. Он позвонил начальству и попросил доставить йодид калия – лекарство для защиты щитовидной железы от радиации. На том конце провода не сразу поверили. Однако, когда в больнице увидели первых жертв аварии, вопросы исчезли – Белоконю прислали нужные таблетки. В том, что люди пострадали от радиоактивного облучения, сомнений больше не возникало. Но никто еще не знал, насколько высок уровень радиации.

Белоконь стал напряженно вспоминать годы учебы, но в мединституте о радиации рассказывали не так много. Даже работники атомной электростанции лишь смутно понимали, как серьезна эта угроза. Белоконь призывал терзаемых рвотой людей садиться в машины и ехать в больницу, но те отвечали, что просто переволновались от взрыва. Их больше беспокоило, что коллеги увидят, как их рвет[131]131
  Там же. С. 63–64.


[Закрыть].

Майор Телятников сбился с ног. Он направил подкрепление на крышу третьего энергоблока. В полчетвертого ночи у него появились те же симптомы, что и у остальных; не давало покоя горло. Настало время ехать в Припять и Телятникову[132]132
  Губарев В. Указ. соч. С. 7–9.


[Закрыть].

К этому времени на пожар прибыл Петр Шаврей, младший брат Леонида и Ивана, уже давно боровшихся с огнем. Леонид держал под контролем крышу машинного зала, Ивана послали на крышу третьего энергоблока. Вместе с другими бойцами он сменил там Кибенка и часть его караула. Петр приехал с еще одним офицером, той ночью отдыхавшим, – Юрием Хилько. Шаврей, в обычной гражданской одежде, подошел к машинному залу и услышал голос самого старшего из братьев – Леонида: «Рукава давайте, нет рукавов!» Расплавленный битум прожег рукава на крыше. Петр вспоминает: «Я сразу туфли снял, кирзовые сапоги надел, фуражку бросил в машину. Два рукава под мышки, и по лестнице наверх. И это все средства защиты – а что, в сапогах же! Какая там защита – счет на минуты шел, чтобы дальше не полыхнуло».

На крышу машинного зала доставили новые рукава, но они были сухими. Насосы для подачи воды стояли обесточенными. Петра Шаврея осенило: в дело пойдет пруд-охладитель. Однако добраться с рукавом до пруда оказалось совсем не просто. Вокруг царил хаос. Словно после бомбежки, повсюду валялись куски железобетона, оконного стекла, графита, топливных стержней. Проехать к воде, не повредив колеса, было сущей головоломкой. Петр вспоминает: «Я бежал впереди машины – освещения нет, обломки, все завалено. Я как заяц петлял – машина за мной. И все равно колеса попробивали. Я руками вытягивал из колес арматуру, выбивал ее ногами. Потом кожа с рук слезла – радиоактивная была арматура». В итоге пожарные достигли цели, и вода по рукаву пошла на крышу машинного зала. Огонь отступил.

Команду «отбой» бойцам дали только в семь утра. Два брата Шаврея могли наконец-то уйти с атомной станции. Ивана еще раньше увезли на скорой. Он ощущал сладкий привкус во рту, головную боль, обморочную слабость. Потом его рвало. Леонид сам слез с крыши машинного зала, но симптомы у него были те же. Петр приехал на станцию позже, тем не менее ему тоже стало дурно: «У меня была рвота и ужасная слабость. Ноги не слушались, будто ватные». И страшно мучила жажда. Он выпил из рукава немного воды из пруда-охладителя, ему сразу полегчало. Напарник воскликнул:

– Что ты делаешь? Она же грязная!

– Посмотри: прозрачная.

Петр продолжает: «А вода была радиоактивная, я понимал это, но мне казалось, что если я не сделаю два глотка, я упаду и не поднимусь. Потом слизистая была повреждена». Те два глотка чернобыльской воды обошлись лейтенанту недешево[133]133
  Лаба А. Указ. соч.


[Закрыть].

Еще один молодой лейтенант, Петр Хмель, прибыл на ЧАЭС одновременно с Петром Шавреем. Как и у Шаврея, у него оказался на пожаре «семейный подряд». Отец, Григорий Хмель, служил водителем в районной пожарной части в Чернобыле. Его машина добралась до станции одной из первых, после того как Правик дал сигнал тревоги номер три. Сын же был офицером пожарной части № 2 – это он должен был сменить караул Правика в восемь утра 26 апреля. Приехав на станцию, Петр Хмель узнал, что Правика уже увезли в больницу. «Я ушел в разведку на крышу машинного зала – крыша полностью разрушена, там и сям пламя, правда, невысокое… – вспоминает Хмель-младший. – Подали ствол… Через какое-то время я там остался один. Запросил по рации, что делать. Ответили: „Жди замену“». Сколько пришлось ее ждать, Хмель не знает – так спешил, что часы оставил дома. Позднее ему предстояло осознать, какое значение имела каждая минута, проведенная на той крыше[134]134
  Токарев С. Указ. соч. С. 1.


[Закрыть].

Пока сын был на крыше, отец, Григорий Хмель, работал у стен машинного зала. Он видел, как Правик карабкался вверх по пожарной лестнице. Немного позже, услышав, что Правика и Телятникова увезли на скорых, он забеспокоился о сыне. Он и не сомневался, что Петра вызовут по тревоге. Под утро, когда огонь уже в общем потушили, а людям стали давать в столовой таблетки йодида калия, Григорий начал его искать. «Пети нема?» Ему ответили, что нет. Но вот кто-то сказал: «Дед, Петю Хмеля повезли на подмену туда». Само собой, на крышу. У старика екнуло сердце. «Думаю: все, гаплык».

Григорию и другим велели сбросить одежду и мыться. Выйдя из бани, он наконец-то увидел сына: «Бачу – Петя мой идет, в форме, в плаще, пояс пожарный, фуражка, сапоги на нем яловые». Петр едва успел спросить: «Ты тут, батько?», как его увели на обеззараживание. Григория, должно быть, охватила примерно та же тоска, как у гоголевского Тараса Бульбы, когда перед казнью, глядя на толпу чужеземцев, Остап воскликнул: «Батько! Где ты? Слышишь ли ты?» Отец настоял на том, чтобы дождаться выхода Петра из душевой. Вид его никак не радовал. Петр вспоминает: «В душевой мне стало плохо. Я вышел оттуда – отец меня ждет: „Как себя чувствуешь, сынок?“ И я, уже почти ничего не слышал, услышал только: „Держись“»[135]135
  Г. Хмель // Щербак Ю. Указ. соч. С. 59; Токарев С. Указ. соч. С. 1.


[Закрыть].

Людмила Игнатенко не находила себе места в комнате над гаражом пожарной части № Василий, муж, уехал на пожар в половине второго ночи. Она ждала первого ребенка, срок уже был большим, но беспокоило ее не только это. Людмила догадалась: творится что-то неладное. Время шло, а машины в часть не возвращались. «Четыре часа… Пять часов… Шесть… – вспоминает она. – В шесть мы с ним собирались ехать к его родителям. Сажать картошку». Около семи ей сказали, что Василия привезли в больницу. Людмила побежала туда, но здание уже оцепила милиция. Только скорые мчались на атомную станцию и обратно. Собравшимся запрещали приближаться к машинам.

Людмила в отчаянии бросилась к знакомой, которая работала в больнице и как раз выходила из скорой.

– Пропусти меня!

– Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо.

Людмила умоляла врача позволить ей просто взглянуть на мужа. Та все же согласилась. Вид у него был пугающий: «Отекший весь, опухший… Глаз почти нет…» Она спросила:

– Васенька, что делать?

– Уезжай отсюда! Уезжай! У тебя будет ребенок… Уезжай! Спасай ребенка!

Людмила запомнила, что доктора твердили об отравлении газами. Игнатенко, однако, должен был понимать, что речь идет о радиации. Пожарные-ликвидаторы не сразу осознали, откуда исходит смертельная угроза, но теперь они хотели только одного: чтоб их семьи уехали подальше от Припяти. Огонь побороли, но с излучением ничего поделать не могли. Эта чудовищная отрава только начинала разъедать тела людей[136]136
  Алексиевич С. Указ. соч. С. 11–12.


[Закрыть].

Родители Владимира Правика несколько часов напрасно ждали сына – он так и не приехал помочь им в огороде. Когда им наконец сообщили, что лейтенанта доставили в припятскую больницу, они сразу же поехали к нему. Через окно сын велел родителям немедленно садиться на мотоцикл, взять Надю и маленькую Наташу, закутав внучку в несколько одеял, и отвезти их на железнодорожную станцию. Владимир считал, что жене и дочери надо перебраться к родителям Надежды, в Черкасскую область. Так и поступили. Перед отъездом жена оставила ему на столе записку. Их долгий роман в письмах завершится именно этим письмом – ответа на него уже не будет[137]137
  Ковтун Г. Указ. соч. С. 63–64.


[Закрыть].