Текст книги "Чернобыль: История ядерной катастрофы"

В Киеве недоверие и злость по отношению к Горбачеву были стократ сильнее, чем в Москве; многим даже казалось, что Чернобыльская авария поставит крест на его политической карьере, поначалу столь многообещающей. Отдушину киевлянам давал юмор – зачастую черный. Так, академика Велихова, одного из главных участников пропагандистского турне Ханса Бликса, киевские коллеги приветствовали свежей шуткой: «Киевлянин встретил на том свете чернобыльца и спрашивает: „Как ты сюда попал?“ – „От радиации. А ты?“ – „А я от информации“». Все прекрасно знали – во многом благодаря западным радиостанциям, – что Горбачев скрывает информацию об аварии не только от внешнего мира, но и от собственного народа[365]365
  Murray J. The Russian Press from Brezhnev to Yeltsin: Behind the Paper Curtain. Cheltenham, 1994; Велихов Е. Указ. соч. С. 71–72.


[Закрыть].

Но Горбачев не сдавался. На следующий день после телевизионного выступления он встретился с доктором Робертом Питером Гейлом, которого похвалил в своей речи, и с известным в СССР американским бизнесменом Армандом Хаммером, убежденным поборником улучшения американо-советских отношений, доставившим из США медикаменты для жертв Чернобыльской аварии. Дела с Советским Союзом Хаммер начал вести еще при Ленине и лично встречался с основателем советского государства – этот факт любили припоминать советские средства массовой информации. Теперь же они сообщили, что Хаммер поинтересовался у Горбачева, насколько вероятна его встреча с Рейганом, о которой президенты договорились во время саммита в Женеве в ноябре 1985 года. Горбачев ответил Хаммеру, что хотел бы, чтобы встреча состоялась, но только чтобы при этом были соблюдены два условия: она должна принести осязаемый результат и проходить в нормальной политической атмосфере. Под «нормальной политической атмосферой» подразумевалось прекращение того, что Горбачев называл направленной против него «в высшей степени аморальной кампанией». Иными словами, Запад не должен был впредь высказывать сомнения в адекватности официального освещения Чернобыльской аварии[366]366
  Gorbachev Willing to Continue Talks // Observer-Reporter. 1986. May 16.


[Закрыть].

15 мая, в день встречи с Горбачевым, Роберт Питер Гейл дал пресс-конференцию, на которой назвал цифры уже имеющихся и потенциальных жертв аварии. Так же как накануне Горбачев, Гейл рассказал, что на тот момент 9 человек умерли и 299 были госпитализированы с разной степени тяжести лучевой болезнью. Но в его выступлении прозвучали и более пугающие цифры. Тридцать пять человек, по словам Гейла, находились в критическом состоянии, девятнадцати из них он со своей командой сделал пересадку костного мозга. По его прогнозу, в будущем лучевая болезнь могла поразить пятьдесят-шестьдесят тысяч человек. Это означало, что потребуется гораздо больше лекарств и оборудования, чем привез в Москву Арманд Хаммер. На той же пресс-конференции Гейл представил своего советского коллегу и сообщил, что они с ним договорились провести совместные исследования и сделать совместную публикацию по их результатам[367]367
  Doctors Predict Chernobyl Death Toll Will Climb // Observer-Reporter. 1986. May 16; Doctor Foresees More Chernobyl Deaths // Standard Daily. 1986. May 16.


[Закрыть].

В смысле пропаганды пресс-конференция доктора Гейла стала для советской стороны большой удачей. Советский Союз показал миру, в том числе странам, сильнее других затронутым последствиями аварии, что больше ничего не скрывает. Однако была ли столь же эффективна помощь доктора Гейла жертвам аварии, оценить труднее. Несколько дней спустя он дал в Москве еще одну пресс-конференцию, на которой сообщил уже о двадцати трех умерших. Но еще тревожнее для доктора Гейла и американо-советского сотрудничества в целом прозвучало заявление заместителя министра здравоохранения академика Евгения Чазова о том, что после проведенной Гейлом трансплантации костного мозга умерли одиннадцать больных. Позже главный советский специалист по лучевой болезни Ангелина Гуськова выразила мнение, что от трансплантации было больше вреда, чем пользы. То есть под угрозу была поставлена профессиональная репутация доктора Гейла. «Трансплантация костного мозга может предотвратить только смерть от недостаточности костного мозга, – говорил он в свою защиту. – Она не спасет вас от смерти от ожогов или от радиационного повреждения печени».

Успешность сделанных им операций сам Гейл оценивал в 90 про центов. Это и подобные ему утверждения будут скептически восприняты как в Советском Союзе, так и в США. Пока же, вне зависимости от реальной результативности проведенных им операций, в критический момент пропагандистской войны между Востоком и Западом доктор Гейл олицетворял готовность Америки прийти на помощь Советскому Союзу и подталкивал советские власти к более открытому обсуждению чернобыльской проблемы на международной арене. Он был вестником надежды в мире, разделенном холодной войной[368]368
  Bone Marrow Specialist Returns to Moscow // Los Angeles Times. 1986. May 25; Eaton W.J. Gale Says Toll at Chernobyl Increases to 23 // Los Angeles Times. 1986. May 30; Marples D. The Social Impact of the Chernobyl Disaster. Edmonton, 1988. P. 34–35; Roark A.C. Chernobyl “Hero”: Dr. Gale – Medical Maverick // Los Angeles Times. 1988. May 5.


[Закрыть].

Советское руководство не ожидало такой резкой международной реакции на попытку скрыть сам факт аварии и ее последствия. Президент США Рональд Рейган создал специальную рабочую группу по Чернобылю, и пресс-секретарь Белого дома Ларри Спикс почти каждый день докладывал о полученных ею результатах. Члены президентской администрации последовательно критиковали власти Советского Союза за отсутствие оперативной информации об аварии. Обеспокоенный невозможностью объективно оценить потенциальный ущерб для окружающей среды и здоровья людей, Запад был готов – и даже стремился – ввязаться в новое пропагандистское противостояние с Советским Союзом. «Экономические вопросы не вызывают у нашей публики ничего, кроме зевоты», – заявил сотрудник администрации, участвовавший в составлении радиообращения, в котором президент Рейган – на десять дней раньше Горбачева – поднял вопрос о Чернобыле[369]369
  Nelson J. Reagan Criticizes Disaster Secrecy: Soviets “Owe World an Explanation” for Chernobyl Blast, President Says // Los Angeles Times. 1986. May 4.


[Закрыть].

Советская сторона ответила попыткой взять под контроль чернобыльский нарратив – способ изложения событий, их хронологии и интерпретации, который играл важнейшую политическую роль. На первых порах, когда надо было мобилизовать население, отвлечь его от проблем и экономических трудностей внутри страны, хорошую службу Советскому режиму сослужила риторика холодной войны.

В первый месяц после аварии почти треть публикаций в советских средствах массовой информации была посвящена нападкам на Запад. Советские пропагандисты с удовольствием указывали на ошибки и преувеличения в первых западных сообщениях об аварии – при том что ошибки были результатом информационной блокады со стороны Советского Союза. Горбачев воспользовался ситуацией, чтобы призвать к запрету ядерных испытаний – это был важный пункт его внешнеполитической стратегии, направленной на ослабление международной напряженности и избавление истощенной советской экономики от бремени гонки вооружений. Но увидев, что в схватке за чернобыльский нарратив победить не удается, советские власти решили смягчить цензурный диктат над прессой[370]370
  Jarmas C. Nuclear War: How the United States and the Soviet Union Fought over Information in Chernobyl’s Aftermath // GeoHistory. 2015. August 31 [geohistory.today/ information-chernobyl-us-soviet].


[Закрыть].

Давление со стороны Запада и потребность в информации внутри страны решительным образом повлияли на информационную политику Горбачева. Советские журналисты внезапно получили доступ к специалистам-ядерщикам, о встрече с которыми раньше не приходилось и мечтать. Режим секретности рушился, наступала эпоха открытости, или гласности, которой только через год с лишним предстояло стать неотъемлемой частью горбачевских реформ. В советологическом Институте Гарримана Колумбийского университета доктор Джонатан Сандерс, впоследствии много лет проработавший корреспондентом CBS в Москве, в рамках запущенного им проекта «Рабочая группа по советскому телевидению» записывал и изучал советские телепередачи. Опираясь на результаты своих исследований, Сандерс писал: «Освещение Чернобыльской аварии ознаменовало перелом в истории советских средств массовой информации. Телевидение впервые… стало удовлетворять зрительский спрос на „плохие новости“, прекратило замалчивать случающиеся в стране бедствия»[371]371
  Ibid.; Chernobyl: Law and Communication. Transboundary Nuclear Air Pollution / Ed. by P.J. Sands. Cambridge, 1988. P. xxxvii.


[Закрыть].

Этот перелом имел решающее значение для развития советских средств массовой информации, советско-американских отношений и грядущего крушения СССР. Советский Союз доживал свои последние годы. Плохих новостей будет хоть отбавляй, а после Чернобыля советский режим уже не сможет скрывать их от собственного народа и от внешнего мира.

Глава 16
Саркофаг

Министр среднего машиностроения Ефим Славский, в свои восемьдесят восемь лет все еще полный сил и энергии, появился в Чернобыле 21 мая, почти через месяц после аварии. Некоронованный король советской атомной программы задержался сразу по ряду причин, но его собственной вины в этом не было. Возглавляемое им министерство не имело отношения к эксплуатации Чернобыльской АЭС, но, как всем было хорошо известно, ее аварийный реактор был детищем Славского и научно-исследовательских институтов, созданных и работавших при его участии. На эту невидимую империю трудились сотни тысяч человек, гражданских и военных. Именно министерство Славского спроектировало, построило и запустило первые РБМК – реакторы того типа, что использовались на Чернобыльской АЭС, – а впоследствии всячески пропагандировало их строительство. После аварии многие руководители партии и правительства попытались дистанцироваться от некогда всемогущего министра, но в конце концов были вынуждены обратиться к нему за помощью. Без имевшегося у Славского опыта борьбы с последствиями происшествий на ядерных объектах, как и без громадных человеческих и технических ресурсов его министерства, было не обойтись.

15 мая 1986 года Политбюро ЦК КПСС поручило Славскому и Министерству среднего машиностроения «похоронить» взорвавшийся реактор – законсервировать его, чтобы раз и навсегда прекратить выбросы радиации. Как это сделать, должен был решать сам Славский. Он немедленно взялся за дело. Через пять дней его приказом в рамках министерства было создано специальное строительное управление с генералом во главе. Инженеры и архитекторы предложили несколько способов консервации. Одно из предложений заключалось в том, чтобы похоронить реактор под курганом из песка, бетона и металлических шаров. Были варианты возвести над энергоблоком перекрытие в виде арки или раскрытого зонта. В итоге выбор пал на конструкцию с максимальным использованием сохранившихся после взрыва железобетонных конструкций. Такое решение позволяло сократить сроки строительства, и это было принципиально важно, так как политбюро требовало уложиться в четыре месяца. Официально сооружение, возводимое над четвертым энергоблоком, называлось «Укрытие». Между собой участники строительства называли его «саркофагом». Славский, таким образом, одновременно оказался главным архитектором, священником и распорядителем похорон[372]372
  Укрытие для реактора / Интернет-музей «У Чернобыльской черты» [museum.kraschern.ru/razdely-muzeya/uchastie-krasnoyartsev/ ukrytie-dlya-reaktora.php].


[Закрыть].

Быстрые, экономичные и почти всегда временные решения сложных проблем с применением неизменно ограниченных технических ресурсов и, как правило, неограниченных людских – на этом строилась вся карьера Славского и вся советская атомная программа с первых дней своего существования. Лучше, чем Славский, никто не справился бы с этой задачей: похоронить не только реактор, но вместе с ним и целую эпоху в истории советской ядерно-энергетической программы. Первый опыт борьбы с последствиями ядерной аварии Славский получил в 1957 году после Кыштымской аварии. На тот момент он всего два месяца как был назначен на должность министра. Без малого тридцать лет спустя в Чернобыле выбор на него пал по умолчанию.

5 июня 1986 года Политбюро ЦК КПСС утвердило проект возведения саркофага, разработанный ленинградскими архитекторами и инженерами во главе с Владимиром Курносовым. Под командованием Славского объединились научные, промышленные и военные кадры – и началась настоящая боевая операция. Славский рвался на передовую. Пожилой министр, сохранивший редкостную работоспособность, не раз работал на местах ядерных аварий и привык игнорировать эффект «малых доз» радиации. 21 мая, в первый свой день на Чернобыльской АЭС, он облетел взорвавшийся реактор на вертолете, а потом пешком отправился к разрушенному взрывом четвертому энергоблоку. Подойдя с двумя помощниками к третьему энергоблоку, Славский сказал: «После выпьем по рюмке – и все пройдет. А посмотреть, что здесь и как, нужно хорошенько». На следующий день он уже не стал брать с собой помощников. «Я старик, – сказал Славский. – Мне не страшно, а вы еще молодые…»[373]373
  Укрытие для реактора; Губарев В. Современные пирамиды: Укрытие для землян // Литературная газета. 2001. 12 декабря; Сафонов Ю. Система Славского // Зеркало недели. 1996. 19 апреля.


[Закрыть]

Весь фронт работ был поделен между шестью строительными управлениями, входившими в империю Славского. Вокруг разрушенного энергоблока вырастали целые города, прокладывались дороги, тянулись железнодорожные пути; на относительно безопасном удалении строились бетонные заводы. Первым делом, как и после Кыштымской аварии, строители залили бетоном сильно загрязненные участки в непосредственной близости от энергоблока, устроив таким образом относительно безопасную строительную площадку. И тем не менее бетономешалки разгружались за специально возведенными бетонными стенками, отделявшими их от энергоблока, возле которого радиационный фон достигал 50 рентген в час. На главных машиностроительных предприятиях Советского Союза были размещены заказы на производство оборудования и металлических конструкций, необходимых для возведения саркофага. У украинских властей, которые как могли старались обеспечить запросы правительственной комиссии на рабочую силу, строительные материалы и технику, добавилось задач. Для закладки фундамента саркофага было приобретено итальянское оборудование, а бетон для его стен подавали мощные насосы, произведенные в Западной Германии[374]374
  Сафонов Ю. Чернобыль: Десятый год трагедии // Зеркало недели. 1995. 24 ноября.


[Закрыть].

После того как Славский самолично произвел разведку местности, он бросил в бой военных. Командовал ими генерал-майор Юрий Савинов, который видел свою задачу в том, чтобы создать плацдарм для наступления на нового невидимого врага – радиацию. Военные занимались и дезактивацией, и строительством. К началу июня в составе строительных батальонов в Чернобыле трудились 20 000 человек – офицеров и рядовых, причем последние были в основном резервистами. Многих из них обманывали в военкоматах, скрывая, что направляют в Чернобыль. Тем, кто понимал, куда едет, военные комиссары обещали заработок в пять раз больше обычного. Но даже убедившись, что никто не собирается исполнять обещания, мобилизованные работали старательно и дисциплинированно. КГБ зафиксировал единственный случай проявления недовольства: 2 июня более двухсот резервистов отказались от приема пищи после того, как командир батальона и двое командиров рот, получив предельные дозу облучения в 25 рентген, покинули часть, а 170 резервистов, получивших такие же дозы, были там оставлены[375]375
  Повідомлення ОГ КДБ УРСР та КДБ СРСР у м. Чорнобилі до КДБ СРСР про радіаційну обстановку та хід робіт з ліквідації аслідків аварії на Чорнобильській АЕС 4 липня 1986 року // З архівів ВУЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. 2001. Т. 16. С. 118–119.


[Закрыть].

Чрезмерные дозы облучения представляли собой серьезную проблему вплоть до окончания строительства саркофага. На первых порах уровень радиации вблизи четвертого энергоблока колебался в диапазоне от 5 до 370 рентген в час. К 5 июля под руководством Славского было очищено 800 000 квадратных метров территории станции и вымыто почти 100 000 квадратных метров поверхностей – наружных стен, вспомогательных помещений и топливных хранилищ. Вслед за тем 26 строительных батальонов общей численностью 80 000 человек, оснащенных 9000 единицами техники, начали возводить вокруг разрушенного энергоблока бетонные стены шестиметровой толщины. К концу июля основание будущего саркофага было готово. На него ушло 15 000 кубических метров бетона; еще около 300 000 кубометров должно было уйти на завершение строительства.

Но не все задуманное удавалось осуществить. Так, пришлось отказаться от полюбившейся Славскому идеи накрыть саркофаг девятитонным алюминиевым куполом. Его планировали водрузить на свежевозведенные бетонные стены с помощью вертолета. Но во время тренировочного полета при установке на макет саркофага купол сорвался с вертолетной подвески и упал. «Полет выполнялся на высоте 400 м со скоростью 50 км/час, – говорится в докладной записке КГБ. – В результате удара о землю „купол“ разрушился». К счастью, никто не пострадал. По слухам, присутствовавший при этом Славский перекрестился и сказал: «Слава богу». Больше к этой идее не возвращались. Перекрытие саркофага было решено делать из железобетонных плит[376]376
  Стенограма заседання № 32 Оперативної групи Полiтбюро ЦК Компартії України. 5 липня 1986 року // Чорнобиль: Документи Оперативної групи ЦК КПУ, 1986-1988. Київ, 2017. С. 338–346; Барановская Н. Испытание Чернобылем. Киев, 2016. С. 40; Сафонов Ю. Система Славского; Укрытие для реактора; Повідомлення ОГ КДБ УРСР та КДБ СРСР у м. Чорнобилі до КДБ СРСР про радіаційну обстановку та хід робіт з ліквідації аслідків аварії на Чорнобильській АЕС 24 липня 1986 року // З архівів ВУЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. 2001. Т. 16. С. 124–125.


[Закрыть].

Собранные со всего Советского Союза конструкторы, инженеры, офицеры и резервисты работали вахтовым методом. Первая вахта продолжалась с середины мая до середины июля, вторая прибыла в Чернобыль в середине июля и работала до середины сентября. Третья и последняя в середине ноября завершила строительство саркофага, всего на два месяца превысив нереальный срок, который в мае поставило политбюро. К этому времени на стройке под руководством Славского успели потрудиться около 200 000 человек. Они возвели 400 000-тонный саркофаг, который укрыл страну и весь мир от смертоносной радиации, испускаемой разрушенным реактором[377]377
  Medvedev Zh. The Legacy of Chernobyl. New York, 1990. P. 178.


[Закрыть].

Раз в две недели Славский появлялся на строительной площадке, чтобы лично проконтролировать ход работ. Но Чернобыльская АЭС была для него не единственным полем боя. Другим, не менее важным, был Кремль, куда его 3 июня пригласили на заседание политбюро, на котором предстояло выяснить причины Чернобыльской аварии, сделать из них выводы и наказать виновных. На ком же лежала ответственность за технологическую катастрофу поистине библейского масштаба – на персонале станции, загубившем безупречный, как считалось, реактор из-за преступного пренебрежения инструкциями и правилами эксплуатации, или на создателях реактора из ядерной империи Славского, куда входил и Курчатовский институт? От ответа на этот вопрос зависели министерский портфель Славского, его репутация и, самое главное, судьба его научного наследия. Более того, на карту было поставлено будущее реакторов типа РБМК и советской атомной энергетики в целом.

Славский был убежден, что его подчиненные в аварии невиновны. Впервые услышав о ней, он счел, что это не его проблема: пусть с ней разбирается Министерство энергетики, ответственное за Чернобыльскую АЭС. Ученые из Научно-исследовательского и конструкторского института энерготехники (НИКИЭТ) – им руководил Николай Доллежаль, главный конструктор реакторов того типа, который эксплуатировался в Чернобыле, – винили во всем украинских специалистов. «Хохлы взорвали реактор», – повторял один из ведущих сотрудников института, пораженный известием о взрыве. И Славский, и Доллежаль, и директор Курчатовского института Анатолий Александров были выходцами из Украины. Обвинение имело не национальную, а ведомственную направленность: Славский с коллегами пытались защитить Министерство среднего машиностроения и московские институты, возложив вину на периферийные кадры[378]378
  Легасов В. Об аварии на Чернобыльской АЭС. Текст с кассеты 1 // Электронная библиотека RoyalLib. сom [royallib.com/read/legasov_valeriy/ob_avarii_na_chernobilskoy_aes.html#0]; Федуленко В. 22 года Чернобыльской катастрофе [pripyat. com/articles/22-goda-chernobylskoi-katastrofe-memuary-uchastnika-i-mnenie-eksperta-chast-1.html].


[Закрыть].

Под эгидой правительственной комиссии по расследованию причин аварии 29 апреля была созвана оперативная группа, которую возглавил заместитель Славского Александр Мешков. Бо́льшую ее часть составляли сотрудники двух московских исследовательских институтов: НИКИЭТ, где был сконструирован реактор, и Курчатовского, обеспечившего теоретическую сторону проекта. Начав с шести возможных сценариев, к 2 мая группа уже склонялась к одному: реактор взорвался в ходе эксперимента по проверке работы турбины в нештатном режиме из-за нарушений, допущенных операторами станции.

Это и стало официальной версией, которой в дальнейшем придерживались представители ядерного истеблишмента. Те, кто ее не разделял, предпочитали свое мнение не афишировать. Александр Калугин, один из членов оперативной группы, в конце первого дня ее работы сказал Валентину Федуленко: «А реактор-то взорвался от сброса стержней аварийной защиты». Калугин имел в виду, что причиной взрыва стал внезапный скачок мощности, вызванный введением в активную зону контролирующих стержней. Такой вариант развития событий был спрогнозирован в документе, который циркулировал среди ученых атомщиков незадолго до аварии. По этой версии вина – по меньшей мере частично – лежала на создателях реактора; представители научных институтов, где он создавался, согласиться с ней не могли. В середине мая они доложили президенту Академии наук Александрову, что авария произошла из-за того, что операторы станции нарушили инструкции. Александров, научный руководитель проекта по созданию реактора, это объяснение принял[379]379
  Федуленко В. Указ. соч.; Щербак Ю. Чернобыль: Документальное повествование. М., 1991. С. 181–186.


[Закрыть].

Сходной линии придерживалась правительственная комиссия во главе с Борисом Щербиной. Щербина не до конца исключал просчеты в конструкции реактора, но в докладе, сделанном 3 июля на заседании политбюро, основную вину возложил на операторов. «Авария произошла в результате грубейших нарушений эксплуатационным персоналом технологического регламента и в связи с серьезными недостатками в конструкции реактора, – говорилось в докладе Щербины. – Но эти причины не равнозначны. Исходным событием аварии Комиссия считает ошибки эксплуатационного персонала». Этот вывод лег в основу официальной позиции политбюро, в качестве такового был доведен до советских и заграничных средств массовой информации, а также до международного научного сообщества[380]380
  Чернобыльская трагедия // Пихоя Р. Советский Союз: История власти, 1945–1991. Новосибирск, 2000. С. 434.


[Закрыть].

Первой жертвой новой партийной линии стал бывший директор Чернобыльской АЭС Виктор Брюханов, отстраненный от должности в конце мая. В начале июля, когда Брюханова вызвали в Москву держать ответ перед членами политбюро, он по-прежнему был глубоко подавлен и происходящее с ним, как он сам позже рассказывал, было ему более или менее безразлично. Однако он хорошо запомнил обстановку того заседания. Политбюро собралось в кремлевской Ореховой комнате за гигантским столом. Опытным глазом инженера-строителя Брюханов оценил его размеры: приблизительно 50 метров в длину и 20 в ширину. Во главе стола сидел Михаил Горбачев, остальные члены политбюро занимали места слева и справа от него. Заседание продолжалось с одиннадцати часов утра до семи вечера без перерыва на обед; в какой-то момент собравшимся предложили бутерброды и напитки. Брюханову дали слово третьим. Свою версию того, что произошло на станции 26 апреля, он изложил примерно за пятнадцать минут. После чего Горбачев задал Брюханову единственный вопрос: знал ли он, что случилось в 1979 году на американской атомной станции Три-Майл-Айленд? Брюханов ответил утвердительно. В дальнейших расспросах большой необходимости не было: члены политбюро считали, что и так понятно, что случилось на Чернобыльской АЭС и кто в этом виноват. Брюханова назначили козлом отпущения.

В конце заседания Горбачев зачитал заранее подготовленное предложение исключить Брюханова из партии. Присутствующие единогласно проголосовали за. После заседаний ЦК Компартии Украины, на которых председательствовал твердый и властный Владимир Щербицкий и где случалось присутствовать Брюханову, Горбачев показался ему человеком бесхребетным и чересчур мягким. Рассказывая о заседании политбюро, он назвал генерального секретаря «тряпкой» – это определение коллеги и подчиненные часто применяли к нему самому. С другой стороны, Брюханову понравилось, что в Кремле никто не пытался его унизить, как в бытность директором его не раз унижали в кабинетах республиканского партийного начальства, где секретарь ЦК однажды пригрозил «повесить его за яйца».

На сей раз ничего похожего Брюханову не говорили, но зато средства массовой информации представили его основным виновником аварии. О его исключении из партии сообщила главная советская информационная телепрограмма «Время». После этого всем стало понятно, что дальше Брюханова ожидают суд и тюрьма. На родине Брюханова, в Ташкенте, его младший брат не позволял матери смотреть телевизор, чтобы она не волновалась. Но соседки все равно проболтались, что ее сына сняли с должности и исключили из партии. Мать не смогла этого пережить: она умерла от сердечного приступа[381]381
  Бабаков С. С предъявленными мне обвинениями не согласен… // Зеркало недели. 1999. 29 августа; Шуневич В. Бывший директор ЧАЭС Виктор Брюханов: «Когда после взрыва реактора моя мама узнала…» // Факты. 2010. 1 декабря; Шуневич В. Бывший директор Чернобыльской атомной электростанции Виктор Брюханов: «Ночью, проезжая мимо четвертого блока, увидел, что верхнего строения над реактором… нету!» // Факты. 2006. 28 апреля [pripyat-city.ru/ publications/8-intervyu-s-viktorom-bryuxanovym.html].


[Закрыть].

Со стороны могло показаться, что Ефима Славского и президента советской Академии наук Анатолия Александрова авария никак не затронула, но за закрытыми дверями политбюро ситуация выглядела несколько иначе. «У меня остались в памяти острые впечатления об общей растерянности, никто не знал, что делать, – рассказывает Александр Яковлев, доверенный советник Горбачева и один из архитекторов перестройки. – Люди, отвечающие за эту сферу, – министр Славский, президент АН СССР Александров – говорили что-то невнятное. Однажды на политбюро между ними состоялся занятный разговор. „Ты помнишь, Ефим, сколько рентген мы с тобой схватили на Новой Земле? И вот ничего, живы“. „Помню, конечно. Но мы тогда по литру водки оприходовали“». Они вспоминали свои былые подвиги на Новой Земле, архипелаге в Северном Ледовитом океане, на котором Советский Союз с 1954 года регулярно испытывал ядерное оружие[382]382
  Яковлев А. Сумерки. М., 2003. С. 388.


[Закрыть].

Пока двое старцев предавались воспоминаниям о старых добрых временах, Горбачев пытался получить ответ на простой вопрос: можно ли полагаться на РБМК, надежен ли он? От этого зависело будущее советской атомной энергетики и перспективы затеянной им перестройки. Если выяснится, что необходимо вывести из эксплуатации все реакторы этого типа – а их, кроме взорвавшегося чернобыльского, в стране насчитывалось еще четырнадцать штук, – это будет означать, что придется на неопределенное время отложить экономические реформы и заняться поиском альтернативных источников электроэнергии. Советская казна к тому времени уже опустела, и совершенно непонятно было, где взять денег на компенсацию нанесенного Чернобыльской аварией ущерба, а тем более – на вывод из эксплуатации РБМК, дававших более трети всей электроэнергии, вырабатываемой советскими атомными электростанциями. Сколько все это будет стоить, не знал никто, в том числе сам Горбачев. Гораздо позже белорусские экономисты подсчитали, что одной только Белоруссии был нанесен экономический ущерб в размере 235 миллиардов долларов, что эквивалентно тридцати двум бюджетам республики по состоянию на 1985 год[383]383
  Аккерман Г. Горбачев: «Чернобыль сделал меня другим человеком» // Новая газета. 2006. 2 марта; Емельяненков А. Чернобыль до востребования // Российская газета. 2016. 25 апреля.


[Закрыть].

Тем не менее Горбачев хотел знать, кто виноват. Его интересовало мнение специалистов Министерства среднего машиностроения и подведомственных научных институтов, но они либо хранили молчание, либо отвечали крайне уклончиво. Поэтому он в конце концов сделал вывод сам: «В том, что произошла авария, виноват персонал, но масштабы аварии – в физике реактора». Перед этим Горбачев спросил у подчиненных Славского, можно ли строить и эксплуатировать реакторы типа РБМК. Заместитель Славского, Александр Мешков, ответил утвердительно: «Можно, если строго выполнять регламент». Горбачева ответ не удовлетворил. «Вы меня удивляете, – сказал он Мешкову. – Все, что на этот час собрано по Чернобылю, приводит к единственному выводу – реактор надо запретить. Он опасен. А вы защищаете честь мундира». «Нет, – возразил Мешков. – Я защищаю атомную энергетику». «А какие интересы выше? – не успокаивался Горбачев. – Мы должны ответить на этот вопрос. Этого требуют от нас миллионы людей у нас и за рубежом»[384]384
  Протокол заседания Политбюро ЦК КПСС 3 июля 1986 г. // Сайт Международного Фонда социально-экономических и политологических исследований (Горбачев-Фонда) [www.gorby.ru/userfles/protokoly_politbyuro.pdf].


[Закрыть].

Зачитав экспертное заключение о причинах аварии, Горбачев продолжил критику в адрес подчиненных Славского: «А Мешков все валит на эксплуатационников. Как же вы выглядите перед лицом такой беды! Если с вами согласиться, то что? Продолжать как было? Все, оказывается, неправы, один Мешков прав? Тогда лучше освободиться от Мешкова». Все понимали, что настоящим адресатом критики был Славский, который, как мог, защищал своего заместителя и себя самого. «Совершен рукотворный взрыв, – сказал он членам политбюро. – Реактор хороший, долговечный. Но что же они сделали?! Ведь взялся за эксперимент районный инженер, который не имел права это делать».

Курировавший Чернобыльскую АЭС заместитель министра энергетики Геннадий Шашарин по понятным причинам стремился переложить большую часть вины на создателей реактора. «Персонал не знал, что реактор может „разгонять энергию“, – заявил он. – Персонал виновен в аварии. Но масштаб аварии, согласен, – в физике реактора». Шашарин предложил прекратить работу всех советских реакторов типа РБМК, поскольку невозможно гарантировать их безопасность. Пойти на такую меру Горбачев был не готов. «Заявление Шашарина – закрыть блоки АЭС – несерьезно…» – сказал он. Исключая полный вывод РБМК из эксплуатации, Горбачев предположил, что можно сделать их более безопасными – например, соорудить над ними «колпаки». Он имел в виду бетонные герметичные оболочки, в обязательном порядке возводимые над всеми американскими реакторами. При этом Горбачев понимал, что это стоит чрезвычайно дорого и ляжет неподъемным грузом на советскую экономику. Видимо, именно поэтому он сразу же оговорился: «Говорят, что если б в Чернобыле был колпак, выброс был бы еще больше».

Виктор Долгих, секретарь ЦК КПСС, ответственный за атомную энергетику, тоже говорил о дальнейшей судьбе существующих реакторов типа РБМК. «Коренная реконструкция реактора делает его неэкономичным, – возразил он на предложение Анатолия Александрова модернизировать имеющиеся реакторы. – Грозит нам огромная потеря энергии. Ведь десять реакторов в СЭВе, десять – у нас. Они все устарели и опасны. Энергетические пропорции надо пересматривать». Ревнитель идеологической чистоты Егор Лигачев высказался за сокращение зависимости от атомной энергии. «Полностью надо изменить структуру атомной энергетики. Сейчас в самой структуре заложена безответственность. Искать альтернативные источники. Упор на газ!»

Участники заседания политбюро пришли к выводу о необходимости серьезно реформировать атомную промышленность в целом. Официально вина за аварию была возложена на персонал станции, тогда как проблему недостаточной безопасности РБМК, в полной мере ее осознавая, руководство страны решило не афишировать. Подводя итог состоявшемуся на политбюро обсуждению, Горбачев поставил перед коллегами задачи: «Постановление доработать. И в смысле оценок, и в разработке баланса: АЭС – газ – нефть, гидростанции, уголь… Правительству вернуться к энергетической программе до 2000 года. Подумать: не опаснее ли продолжать эксплуатацию АЭС, чем если мы их закроем». Все это не сулило ничего хорошего ни Славскому, ни его империи. Хуже того, многие считали его главным виновником Чернобыльской аварии.

«Действовали не в духе XXVII съезда, натолкнулись на сверхзакрытость Минсредмаша», – заявил Долгих, указывая на недостаток внешнего контроля за происходящим в атомной империи Славского. «И к тому же слишком возвеличили авторитет Славского и Александрова», – поддержал его Рыжков. Он считал, что владения Славского необходимо раздробить: «создать Минатомэнергетику. Отдать туда часть Минсредмаша… Создать Межведомственный совет, но не при Славском, а при Академии наук или ГКНТ [Государственном комитете Совета министров СССР по науке и технике], лучше при Совмине». Перечисляя так или иначе ответственных за аварию – первым в перечне шел Брюханов, – и предлагая наказания для них, Славского Горбачев упомянул лишь в том смысле, что необходимо обратить его внимание на то, что он «игнорировал предупреждение ученых». При этом академику Александрову генеральный секретарь рекомендовал «обратить внимание на его вину во всем этом деле», а заместителя Славского Александра Мешкова предложил и вовсе уволить. Самого Славского отстранять от дел пока было нельзя – ему еще предстояло построить саркофаг[385]385
  Протокол заседания Политбюро ЦК КПСС 3 июля 1986 г.


[Закрыть].