Текст книги "Чернобыль: История ядерной катастрофы"

Пока ученые гадали, что ждать от реактора дальше, местные власти с тревогой взвешивали вероятность нового взрыва. Занятые переселением десятков тысяч человек, они тем не менее следили за состоянием реактора, ориентируясь в первую очередь на сведения о температуре в активной зоне. «Никак не могли придумать, как усмирить температуру реактора, которая росла на 100 градусов в сутки, – вспоминает Василий Синько, который присутствовал на заседаниях правительственной комиссии и понимал всю опасность сложившейся ситуации: – На момент аварии она составляла 1200 градусов. Отметка 2200 градусов была признана критической, достижения ее ни в коем случае нельзя было допустить, иначе мог прогреметь новый взрыв, в сотни раз мощнее первого. В таком случае Украина и вся Европа превратились бы в безлюдную пустыню»[296]296
  Сiнько В. Указ. соч.


[Закрыть].

О новой угрозе Синько узнал на заседании правительственной комиссии, проходившем в ночь со 2 на 3 мая. «В три часа ночи 3 мая я возвращался с заседания к себе на работу, – вспоминает он. – Мимо ехали автобусы с людьми и грузовики со скотиной; все это кричит, пищит, мычит… А я загибал пальцы: двадцать шестое апреля, двадцать седьмое, двадцать восьмое, двадцать девятое, тридцатое, первое мая, второе, третье – за это время температура реактора увеличилась на 800 градусов, и на символическом термометре уже 2000 градусов Цельсия. Значит, ужасное и непоправимое может случиться в любой момент, хотя теоретически до достижения критической точки оставалось еще два дня»[297]297
  Там же.


[Закрыть].

Вечером того же дня благодаря Синько несколько тысяч человек избежали лишнего воздействия радиации. Несколькими днями ранее военные навели понтонный мост через Припять для эвакуации людей и домашнего скота из районов, расположенных к северу от реки. Мост облегчал эвакуацию, но при этом нарушал обычную навигацию по реке. К 3 мая у моста скопилось несколько десятков грузовых судов. Чтобы дать им проход, председатель правительственной комиссии Борис Щербина распорядился мост временно развести. Синько понимал, что при этом на левом берегу Припяти застрянут несколько десятков автобусов с людьми и грузовиков со скотом. «Если их не переправить, люди ночь просидят в автобусах под действием радиации. А как поведет себя оголодавший скот? Обо всем этом было даже страшно подумать», – вспоминает Синько. Вместе с одним из местных партийных начальников он стал уговаривать Щербину сначала пропустить людей и скот и только потом развести мост и пропустить суда. В конце концов Щербина уступил уговорам, и у Синько отлегло от сердца[298]298
  Там же.


[Закрыть].

В числе эвакуированных из зоны отчуждения Чернобыльской АЭС были прихожане церкви села Красно, расположенного неподалеку от Чернобыля. Приказ об эвакуации стал полной неожиданностью для настоятеля церкви, отца Леонида, верившего не только в Бога, но и в могущество советской науки. «Мое мнение такое, – говорил он жене вскоре после аварии, – у нас сейчас наука большая – значит, все неполадки уладят». Вера отца Леонида в науку рухнула в Страстную пятницу 2 мая. В тот день около двух часов дня, во время литургии к нему подошли прихожане и сказали, что приехали люди из райкома партии и собирают всех взрослых жителей села, чтобы что-то им сообщить. Отцу Леониду пришлось прервать службу.

Представители райкома объявили крестьянам, что их будут эвакуировать, и дали на сборы только четыре часа – медлить было нельзя, потому что от села до станции было совсем рукой подать. Церковь стояла на возвышенности, и отец Леонид с прихожанами видели, как вертолеты сбрасывают свой груз на реактор. Как и в Припяти, жителям Красно сказали, что они уезжают всего на три дня и поэтому должны взять с собой только самое необходимое. Но одно дело эвакуировать горожан, и совсем другое – селян, которые отказывались бросать своих коров, свиней, гусей и кроликов. Грузовики для погрузки скота приехали в Красно только в 2 часа ночи на 3 мая. «Что тут началось! – вспоминает отец Леонид. – [Специально назначенные люди] записывали данные – кто сколько сдает скота, его вес – и брали на машины, отправляли по назначению».

Утром, после того как весь скот был погружен, приехали автобусы за людьми. «Я был среди людей, – рассказывает отец Леонид. – Ходил по больным, причащал тех, кого надо было причастить. Там были старики и старухи, больные, которые годами лежали…» Некоторые старики уезжать отказывались. «Остаемся, батюшка, здесь. Не поедем никуда. Все равно помирать», – говорили они священнику. Отец Леонид изо всех сил убеждал их ехать вместе с семьями, и старики нехотя соглашались. Священник запер церковь, оставив в ней облачения и иконы – в надежде на скорое возвращение, через старосту передал ключи митрополиту и вместе со всеми сел в автобус. Наконец автобусы тронулись. «Из Красна когда выезжали – каждому было жалко свой дом, – рассказывает отец Леонид. – Люди плакали. Крестились, каждый осенял себя крестным знамением для того, чтобы вернуться».

В атмосфере растущей напряженности и полной неразберихи даже у партийных работников сельской администрации начал просыпаться интерес к священнику и церкви, которую он представлял. Один из местных начальников сказал отцу Леониду, что после возвращения в Красно им обязательно нужно будет вместе выпить. Когда священник ответил, что не пьет, начальник сказал: «Ну ничего. Ты батюшка, а мы коммунисты, когда придем сюда и бояться ничего не будем, разопьем по сто граммов за такую радость. Только бы вернуться…» Но вернуться им было не суждено. Не имея возможности служить в своей церкви, на пасхальную всенощную отец Леонид пошел в церковь в Чернобыле. «Куличи святили, а после полуночи пели „Христос воскресе“», – вспоминал священник.

Служба закончилась в три часа утра 4 мая. А в девять утра Светлого воскресенья отец Леонид, его сын и еще остававшиеся в Чернобыле жители погрузились в автобусы и уехали из города. Исход из Чернобыля начался[299]299
  Щербак Ю. Указ. соч. С. 97–100.


[Закрыть].

Василий Синько, даром что высокопоставленный коммунист, тоже по-своему справлял православную Пасху. Вечером 3 мая после заседания правительственной комиссии он вернулся в свой временный кабинет в райисполкоме подавленным, но полным решимости впредь поступать так, как сам сочтет нужным. Перед угрозой глобальной катастрофы чиновник отказался следовать бессмысленным, с его точки зрения, указаниям руководства. Так, по распоряжению Синько, его подчиненные перестали составлять для штаба гражданской обороны подробные сводки о поголовье эвакуированного скота. Полковник, начальник штаба, пригрозил доложить о факте неповиновения наверх, но Синько было все равно. Он чувствовал над собою власть посильнее киевской и московской. Близилась православная Пасха.

«Достали из погреба картошку, маринованные грибочки, поставили на стол банку спирту и устроили праздничный ужин или, вернее сказать, завтрак, потому что уже наступило пасхальное утро, – рассказывает Синько, вспоминая, как они с коллегами встречали Пасху. – Хотя все мы считали себя атеистами, но после катастрофы вспомнили пророчества наших мудрых дедов и бабок о конце света и с мольбой обратили наши взоры к небесам. Кто-то там таки есть – причем силы и власти у него гораздо больше, чем у ЦК КПСС. Так что все в его руках». Так перед лицом катастрофы атеисты становились верующими, а диктат коммунистической идеологии – а с нею и власть центра – шли трещинами под воздействием Чернобыльской радиации[300]300
  Сiнько В. Указ. соч.


[Закрыть].

В пасхальное воскресенье радиоактивный выброс из поврежденного реактора превысил все прежние показатели. Если накануне он составил 5 миллионов кюри, то в воскресенье 4 мая достиг 7 миллионов. Согласно отчетам КГБ, уровень радиации в зоне аварии, составлявший 1 мая от 60 до 80 рентген в час, 4 мая вырос до 210 рентген в час. Кроме того, в радиоактивном выбросе ученые зафиксировали повышенное содержание рутения-Рутений плавится при температуре 2334 градусов Цельсия, а значит, реактор продолжал нагреваться. На следующий день, 5 мая, радиоактивный выброс побил все рекорды и составил по разным оценкам от 8 до 12 миллионов кюри[301]301
  Medvedev Zh. Op. cit. P. 79.


[Закрыть].

Не имея возможности повлиять на происходящее на АЭС, украинские власти старались как можно быстрее провести эвакуацию из зоны отчуждения. «3 мая из 10-километровой зоны завершена эвакуация населения (9864 человека) в Бородянский район, эвакуировано также 12 180 голов крупного рогатого скота, – говорится в справке КГБ от 4 мая. – На 4 и 5 мая намечено осуществить полную эвакуацию из тридцатикилометровой зоны». Но на деле все оказалось гораздо труднее. С расширением зоны отчуждения до 30 километров в число подлежащих эвакуации дополнительно попали около 40 000 человек. «Эвакуация проходила с огромными трудностями, – вспоминает Василий Синько. – Возникало ощущение, что идет война. Отмечались случаи паники, сумятицы, опрометчивых решений, но в основном ответственные за отправку людей из зоны вели себя выдержанно, смело и самоотверженно. Все знали, что каждый день, час, проведенные в зоне, пагубно отразятся на организме каждого»[302]302
  Повідомлення Опергуп КДБ СРСР та КДБ УРСР про хід робіт з ліквідації наслідків аварії на Чорнобильській АЕС. 1 травня 1986 року // З архівів ВУЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. Т. С. 71–72; Довідка 6-го Управління КДБ УРСР про хід робіт з ліквідації наслідків аварії на Чорнобильській АЕС. 4 травня 1986 року // З архівів. С. 73–74; Сiнько В. Указ. соч.


[Закрыть].

Многие местные, как представители власти, так и простые рабочие и крестьяне, заставшие Вторую мировую войну, сравнивали эвакуацию с пережитым в военные годы, когда люди либо уходили от оккупантов на восток, либо бежали в леса, спасаясь от карательных акций, которыми немцы отвечали на вылазки партизан. Но тогда все было совсем по-другому. Тогда было понятно, что немцы – враги и что от них можно укрыться в лесу. Сейчас же опасность исходила отовсюду и прежде всего от того самого леса, который помогал выжить во время Голодомора и оккупации. Листва деревьев и прочая лесная зелень накапливала значительные объемы радиоактивных выбросов. Один из окружающих Припять лесов вскоре после аварии был прозван Рыжим: под воздействием сильного радиоактивного заражения сосновая хвоя в этом лесу окрасилась в цвет ржавчины. А название одного из окрестных сел (не входившего в зону отчуждения, но граничившего с ней) – Страхолесье – приобрело новый, зловещий смысл. Село сразу же переименовали в Зеленый Мыс, но ситуации это не изменило. В 1989 году старое название вернули.

Глава 13
Китайский синдром

Из всей обширной повестки заседания политбюро, состоявшегося 5 мая 1986 года, только отчеты о прошедших по всей стране первомайских демонстрациях могли хоть как-то порадовать Горбачева и его соратников. В остальном создавалось впечатление, что у страны повсюду враги – внутренние и внешние.

Во внешней политике ложилась тяжелым грузом на советскую экономику и наносила серьезный ущерб международной репутации СССР война в Афганистане. В то утро Горбачев объяснял членам политбюро, что военная победа невозможна, сколько бы там ни было советских солдат. Было уже понятно, что социальную революцию для афганцев осуществить не удалось, – по словам Горбачева, тут СССР с самого начала был обречен на провал. Вместо того чтобы укрепить свое «южное подбрюшье», советская империя получила зону нестабильности и международного конфликта. США значительно нарастили свое присутствие в регионе. СССР настроил против себя мусульманский мир и подтолкнул к открытым враждебным действиям Пакистан. Словом, это было полное поражение[303]303
  Cherniaev A. Gorbachev’s Foreign Policy: The Concept // Turning Points in Ending the Cold War / Ed. by К. Skinner. Stanford, 2007. P. 128–129.


[Закрыть].

Чернобыльская авария пробила в бюджете Советского Союза еще одну обширную брешь, при этом сильно повредив международному престижу страны и ее нового лидера. Как ни пыталась советская пропаганда внушить стране и миру, что положение нормализуется, ситуация с каждым днем только ухудшалась, и никто не понимал, что надо делать, чтобы взять ее под контроль. 5 мая председатель Совета министров Николай Рыжков получил обновленные данные о медицинских последствиях аварии. «Общее число госпитализированных, – говорилось в секретном сообщении, – достигло 2757 человек, из которых 569 детей. Из них 914 имеют признаки лучевого заболевания, из которых 18 человек находятся в очень тяжелом состоянии». Накануне речь шла о 1882 госпитализированных, то есть за сутки их число выросло более чем на 45 процентов. Среди заболевших с симптомами лучевой болезни были теперь не только пожарные, операторы станции и местные жители. На больничных койках среди прочих оказались руководящие работники – члены правительственной комиссии, командированные из Москвы, чтобы найти решение проблемы. Обратно они возвращались, не найдя решения и с пошатнувшимся здоровьем[304]304
  Ярошинская А. Чернобыль: Большая ложь. М., 2011. С. 288.


[Закрыть].

Вечером 4 мая в московском аэропорту Внуково приземлился самолет, на борту которого находились председатель правительственной комиссии Борис Щербина и его многочисленные заместители и помощники, в том числе министры и начальники управлений. Сойдя по трапу, все пассажиры погрузились в ожидавший их автобус и направились прямиком в Клиническую больницу № 6, где проходили лечение жертвы аварии на Чернобыльской АЭС. После того как новоприбывших проверили дозиметристы, их раздели, вымыли и обрили наголо – исключение сделали только для Щербины. Большинство из них были госпитализированы для дальнейшего обследования и лечения. Решение обследовать Щербину и его людей в Москве Николай Рыжков принял за два дня до того, когда сам посещал зону аварии[305]305
  Medvedev G. The Truth About Chernobyl / Foreword by A. Sakharov. New York, 1991. P. 203–204.


[Закрыть].

Прежде чем заняться своим здоровьем, Щербина по просьбе членов политбюро доложил им о результатах своей работы. Обнадежить партийное руководство ему было нечем. Положение складывалось крайне тяжелое. Выбросы радиоактивных частиц из реактора, сократившиеся было 2 мая, снова увеличились и стали даже более интенсивными, чем в первые часы после взрыва. Власти больше не понимали, как и что сообщать о ходе ликвидации последствий аварии, поэтому 3 мая газеты о ней не упоминали. Засыпка реактора песком и свинцом теперь представлялась бесполезной, поэтому число вертолетных вылетов было сокращено; 4 мая они полностью прекратились.

Помимо угрозы нового взрыва, существовала и другая – угроза так называемого китайского синдрома. «Китайский синдром» – название американского кинофильма, спродюсированного Майклом Дугласом, с Джеком Леммоном, Джейн Фондой и самим Дугласом в главных ролях. В США фильм вышел в марте 1979 года, советские зрители увидели его в 1981-м. Его название восходит к шутливому выражению американских ядерщиков, описывающему гипотетическое расплавление реактора, при котором раскаленное ядерное топливо прожигает Землю насквозь до самого Китая. На самом же деле, как объясняется в фильме, главная опасность заключается в том, что радиоактивное топливо достигнет уровня грунтовых вод. Топливо из разрушенного реактора Чернобыльской АЭС, по мнению некоторых ученых, могло вызвать радиоактивное заражения бассейна Днепра, а затем и Мирового океана. А это грозило катастрофой уже не регионального и даже не общеевропейского, а общемирового масштаба[306]306
  The China Syndrome. 1979. DVD / Sony Pictures Home Entertainment. 2004.


[Закрыть].

Кроме Щербины, Горбачев вызвал на заседание политбюро главного научного советника правительственной комиссии Валерия Легасова. Тот прилетел в Москву рано утром 5 мая и, прежде чем явиться в Кремль, успел заехать в свой институт, где его «отмыли и отчистили [от радиации], насколько это было возможно», а потом на несколько минут заскочить домой. Дома Легасов постарался утешить жену, которая очень за него переживала и несколько дней томилась неизвестностью, так как частные телефонные звонки из Чернобыля были строжайше запрещены всем без исключения. Меры безопасности, введенные КГБ для того, чтобы предотвратить утечку информации о положении на АЭС и вокруг, не мог нарушать никто – ни высокопоставленные ученые, ни простые рабочие и инженеры.

Легасов прибыл в Кремль в 10:00, и его сразу же отвели в Ореховую комнату, в которой со времен Сталина проходили заседания политбюро. Всех участников заседания занимал один вопрос: что делать дальше? Как потом вспоминал Легасов, Горбачев «сходу предупредил, что сейчас его не интересует проблема виновности и причинности аварии. Его интересует состояние дел и те необходимые мероприятия, еще дополнительные, нужные государству для того, чтобы быстрее справиться с возникшей ситуацией». По результатам обсуждения докладов политбюро приняло решение, в котором, в частности, говорилось, что «разворот и содержание проводимой в данном направлении работы еще не соответствуют масштабности и сложности задач, вызванных этой аварией». После заседания Горбачев призвал участников вернуться на свои места и продолжить работу. Но никто из них толком не понимал, что именно надо сделать, чтобы переломить ситуацию[307]307
  Легасов В. Об аварии на Чернобыльской АЭС. Текст с кассеты 3 // Электронная библиотека RoyalLib. сom [royallib.com/read/legasov_valeriy/ob_avarii_na_chernobilskoy_aes.html#0]; Постановление ЦК КПСС «О ходе ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС и мерах по усилению этих работ» // National Security Archive [nsarchive.gwu.edu/rus/text_fles/Perestroika/1986-05-05.Memo. pdf].


[Закрыть].

Горбачев и его советники пребывали в растерянности. Меры по ликвидации последствий взрыва больше не давали результата. Вода, которую закачивали в реактор в первые часы после аварии, затопила подреакторное пространство; в случае если бы реактор полностью разрушился или прожег бетонное основание, это могло привести к взрыву гораздо более мощному, чем первоначальный. Попытки запечатать реактор песком и свинцом, как теперь многие считали, способствовали повышению температуры в активной зоне и таким образом тоже повысили вероятность нового взрыва. Щербина одно за другим испробовал все возможные средства, но ничто не дало нужного результата. При этом он исчерпал не только имевшиеся возможности, но и запас времени, которое можно было провести в Чернобыле без чрезмерного риска для здоровья. Поэтому ему приказали вернуться в Москву на лечение.

Эстафету главного ликвидатора последствий аварии принял у Щербины Иван Силаев, пятидесятипятилетний заместитель председателя Совета министров СССР; впоследствии он возглавил правительство России, а во время августовского путча 1991 года помог Ельцину организовать оборону здания российского Верховного Совета. Спокойный, деловитый и уверенный в себе, Силаев сменил Щербину в качестве временного председателя правительственной комиссии вечером 4 мая. Но если управленцам вроде Бориса Щербины смена нашлась, то ученые оказались незаменимыми. Понимая, что без научного советника не обойтись, Силаев хотел иметь Легасова у себя под рукой. Поэтому, проведя считаные часы в столице, Легасов получил указание лететь обратно[308]308
  Легасов В. Указ. соч. Текст с кассеты 3.


[Закрыть].

Чтобы уменьшить вероятность нового взрыва, Силаев распорядился откачать из-под четвертого энергоблока радиоактивную воду. Она заполнила подреакторное пространство в первый день после аварии в результате злополучного решения операторов, которые стали закачивать в реактор воду, чтобы предотвратить его разрушение, – не догадываясь, что он уже разрушен. И снова на передний край были брошены пожарные – на сей раз с заданием откачать воду. Под реактором в двух бассейнах-барботерах скопилось несколько тысяч тонн быстро нагревающейся радиоактивной воды. Ученые эту меру одобрили. «Мы боялись того, что часть расплавленного топлива туда попадет, и возможно такое мощное парообразование, которое вынесет дополнительную [радио]активность наружу», – вспоминал Валерий Легасов[309]309
  Medvedev Zh. The Legacy of Chernobyl. New York, 1990. P. 58–59; Легасов В. Указ. соч. Текст с кассеты 3.


[Закрыть].

Чтобы начать слив воды, надо было проникнуть в затопленные коридоры и открыть задвижки. По словам Легасова, «подойти к этим барботерам было довольно трудно, потому что рядом расположенные коридоры были заполнены водой с того момента, когда реактор пытались охлаждать водой. Уровень воды, активность ее была высокой – до кюри на литр доходила активность воды в отдельные моменты времени и в отдельных точках». Работа в настолько радиоактивной воде была равнозначна самоубийству. Силаев это прекрасно понимал и поэтому решил прибегнуть к капиталистическим методам стимулирования. С одобрения московского руководства председатель правительственной комиссии пообещал добровольцам материальное вознаграждение в виде крупной суммы денег, машины и квартиры[310]310
  Легасов В. Указ. соч. Текст с кассеты 3; Medvedev G. Op. cit. P. 203.


[Закрыть].

За задание взялись трое инженеров, хорошо знавших планировку станции. В гидрокостюмах и респираторах они добрались до обеих находившихся под водой задвижек и открыли их. Радиоактивная вода из бассейнов пошла в соседнее помещение – в короба вспомогательных систем реакторного оборудования, откуда ее уже могли откачивать пожарные. Позже Легасов вспоминал, какие смешанные чувства отразились на лице одного из участников операции, когда вечером в торжественной обстановке Силаев поблагодарил его и вручил денежную награду: «Я видел лицо человека, который был, с одной стороны, очень горд, что ему удалось эту непростую работу в непростых условиях выполнить. И с другой стороны, видно было, как он этот пакет с деньгами мял, не как награду, в общем-то говоря, ему и отказаться от этих денег было неудобно, и в то же время сама денежная форма награды как-то его, значит, не очень радовала, что ли. Потому что… люди там боролись с аварией, старались выложиться, сделать все что можно, не думая ни о каких поощрениях, ни материальных, ни моральных». Все три инженера-добровольца чудом выжили[311]311
  Самоделова С. Белые пятна Чернобыля // Московский комсомолец. 2011. 25 апреля; McGinty S. Lead Coffns and a Nation’s Thanks for the Chernobyl Suicide Squad // The Scotsman. 2011. March 16; Легасов В. Указ. соч. Текст с кассеты 3.


[Закрыть].

После того как вода из подреакторного пространства была откачана, опасность парового взрыва на четвертом энергоблоке значительно снизилась. Но по-прежнему сохранялась угроза китайского синдрома – радиоактивного заражения грунтовых вод. Зараженная радиацией вода могла попасть в Днепр, из него – в Черное море, потом в Средиземное, и дальше – в Атлантический и остальные океаны планеты. Это стало бы исполнением библейского пророчества о звезде Полынь, которая падет в третью часть рек и источников и сделает воду в них горькой – то есть ядовитой. Ученые понимали, что проникновение радиации в грунтовые воды необходимо предотвратить, но расходились во взглядах на то, как это сделать.

Валерий Легасов полагал, что основную опасность представляет откачанная из-под реактора вода, которая при ненадлежащем обращении может просочиться в грунт. По его настоянию зараженную воду стали пропускать через фильтры. 4 мая по берегам Припяти и других рек военные начали возводить покрытые специальным составом насыпи, которые не давали дождевым водам смывать радионуклиды в речную сеть. И это было только начало долгого, трудоемкого процесса.

Коллега Легасова, академик Евгений Велихов, прилетевший в Чернобыль в самом начале мая, придерживался другой точки зрения. По его мнению, прежде всего следовало опасаться того, что раскаленный реактор проплавит свое основание и опустится до уровня грунтовых вод. Велихов предложил заморозить грунт под реактором и затем построить под его основанием бетонную платформу, которая предотвратит заражение грунтовых вод. Легасов отнесся к идее коллеги крайне скептически. Новый председатель правительственной комиссии не мог рассудить, кто из академиков прав, и не понимал, какой из двух проектов выбрать.

В поселке Иванков в 50 километрах южнее Чернобыля, где расположился новый штаб комиссии, Легасов с Велиховым делили одну комнату – не разделяя при этом взглядов друг друга на сложившуюся ситуацию. Между коллегами шло напряженное соперничество. Будучи первым заместителем директора Института атомной энергии, химик Легасов стоял в административной иерархии на ступень выше Велихова, физика, специалиста по разработке термоядерных реакторов и одного из «обычных» заместителей директора того же института. При этом Велихов, который был всего на год старше Легасова, на семь лет раньше коллеги-соперника стал действительным членом Академии наук и с 1978 года занимал пост ее вице-президента. В 1979 году в честь Велихова был назван астероид, а 1985-м он удостоился высшей советской награды – звания Героя Социалистического Труда. Легасов такой награды не имел, но начальство, судя по всему, было без него как без рук. Сам Легасов полагал, что Силаеву он был нужен в качестве противовеса Велихову[312]312
  Легасов В. Указ. соч. Текст с кассеты 3; Medvedev G. Op. cit. P. 223–224.


[Закрыть].

По словам Велихова, в Чернобыле он оказался на четвертый день после взрыва, причем почти случайно. На заседании под председательством Николая Рыжкова, где обсуждались меры по ликвидации последствий аварии, Велихов поделился рекомендацией своего приятеля – физика Фрэнка фон Хиппеля. Профессор Принстонского университета, фон Хиппель был председателем Федерации американских ученых, созданной в 1945 году участниками Манхэттенского проекта для поддержки борьбы за мир и ядерное разоружение. Узнав об аварии, фон Хиппель послал Велихову телеграмму, в которой посоветовал давать детям йодные таблетки. Телеграмму Велихов принес с собой. «Рыжков сказал, что там [в Чернобыле] все, кто были – Щербина, Легасов, получили дозу, поэтому надо их сменить», – вспоминал он. На смену тем, кто нуждался в передышке, и отправился Велихов[313]313
  Евгений Велихов о себе в программе «Линия жизни» / Российский телеканал «Культура» [tvkultura.ru/person/show/ person_id/110366]; Нузов В. Интервью с академиком Евгением Велиховым // Вестник. 2001. 23 октября. Т. 281. № 22 [www.vestnik.com/ issues/2001/1023/koi/nuzov.htm].


[Закрыть].

В Чернобыле Велихов вел себя осторожно и старался не навязывать своего мнения в вопросах, в которых не разбирался досконально. Но как физик он все больше укреплялся во мнении, что реактор может проплавить бетонное основание, в результате чего радиоактивное топливо попадет в водоносный слой. Легасов считал такое развитие событий маловероятным. «Вероятность такого события представлялась чрезвычайно малой, – рассказывал он позднее. – Тем не менее Евгений Павлович настоял на том, чтобы нижний поддон фундаментной плиты реактора был сооружен». Велихов никогда публично не подвергал сомнению предложения Легасова. Но это делали другие. Так, Юлий Андреев, участник ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, вспоминал позже: «Легасов развил бурную деятельность по устройству сорбционных фильтров для очистки воды от радионуклидов, не догадавшись проверить, какая часть выброса растворима в воде. Это был мартышкин труд, следствие инженерной безграмотности. Если Велихов, может быть, и знал что-то о реакторах, то у Легасова знания в этой области были весьма незначительными»[314]314
  Легасов В. Указ. соч. Текст с кассеты 1; Андреев Ю. Несчастья академика Легасова // Лебедь. 2005. 2 октября. № 445 [lebed.com/2005/ art4331.htm].


[Закрыть].

Оказавшись между двух огней, Иван Силаев решил одновременно следовать советам обоих ученых. Легасов получил добро на устройство фильтрующих сооружений, а Велихов организовал работы по заморозке грунта под реактором и заливке бетонной платформы. Объем работ был громадным. Вокруг реактора бурили скважины, которые заполняли жидким азотом, охлажденным до минус 120 градусов Цельсия. Согласно расчетам, чтобы держать грунт в замороженном состоянии и не давать реактору нагреваться, в скважины каждый день надо было закачивать по 25 тонн жидкого азота. Но это только в теории. Реактор же тем временем продолжал нагреваться и выбрасывать в атмосферу облака радионуклидов. 4 мая выброс составил почти 7 миллионов кюри. Ветры разнесли эту радиацию по всей Европе[315]315
  Medvedev Zh. Op. cit. P. 57–59.


[Закрыть].

Вечером 6 мая министр здравоохранения Украины Анатолий Романенко наконец получил разрешение обратиться по телевидению к жителям Киева и соседних районов и рассказать об угрозах, связанных с повышенным уровнем радиации. Киевлян он заверил, что радиация в городе ниже опасного уровня, но при этом «в последнее время изменились направление и сила ветра, что привело к некоторому повышению уровня радиоактивного фона в городе и области». Затем Романенко дал рекомендации, как себя вести в связи с «некоторым повышением» радиации: «Минздрав республики считает целесообразным довести до сведения жителей Киева и области рекомендации, соблюдение которых позволит существенно снизить степень возможного воздействия радиоактивных веществ на организм. Необходимо ограничить по возможности время пребывания на открытой местности детей и беременных женщин. Прежде всего необходимо принять во внимание, что радиоактивные вещества преимущественно распространяются в виде аэрозолей, поэтому в помещениях целесообразно закрыть окна, форточки, исключить сквозняки…»[316]316
  Щербак Ю. Чернобыль: Документальное повествование. М., 1991. С. 157.


[Закрыть]

Традиционная для жителей всех советских республик боязнь сквозняков наполнилась новым смыслом. Прошло больше десяти дней после аварии и больше недели с тех пор, как радиоактивное облако достигло Киева, когда Министерство здравоохранения наконец обратилось к населению. Люди властям не поверили – официальное подтверждение давно циркулировавших слухов сочли признаком того, что ситуация ухудшается. Слухи с лихвой восполняли недостаток проверенной информации, и они были крайне тревожными.

Председатель Государственного планового комитета УССР и член правительственной комиссии Виталий Масол рассказывал позже, что в начале мая на карту было поставлено будущее не только тридцатикилометровой зоны отчуждения, но и самого города Киева. «На первом же совещании, состоявшемся 2 мая непосредственно на ЧАЭС, прозвучало, что возможен повторный взрыв с зоной поражения в радиусе 500 километров, а в „мертвой зоне“ (в радиусе 30 километров) не останется ничего живого, – вспоминает Масол. – Если быть до конца откровенным, то мы тихонечко уже готовились к эвакуации Киева». Для украинского руководства это стало бы настоящим кошмаром. «О панике я даже не говорю, – рассказывает Масол. – Какое бы началось мародерство: все магазины были бы разграблены, частные квартиры, музеи… Сотни людей погибли бы в давках на вокзалах, в аэропортах»[317]317
  Шеремета E. Виталий Масол: «Мы тихонечко готовились к эвакуации Киева» // Факты. 2006. 26 апреля.


[Закрыть].

Киев, население которого на тот момент несколько превышало 2,5 миллиона человек, расположен в 100 километрах к югу от Чернобыля. Город не был включен в зону отчуждения, но находился в пределах зоны радиусом 500 километров, которую, как считалось, мог опустошить новый атомный взрыв. Известия о возможности нового взрыва и вероятной эвакуации города разлетались со скоростью ветра. Исходили они от ученых, инженеров, администраторов и чиновников, имевших доступ к свежей информации из Чернобыля. Как рассказывает секретарь ЦК Компартии Украины Борис Качура, большая группа специалистов «в Центральном Комитете сидела в комнате и разрабатывала план эвакуации… Об этом знало очень много людей, которые непосредственно этим занимались, – ученых, врачей и так далее – и это вызывало, так сказать, соответствующую реакцию населения»[318]318
  Интервью с Борисом Качурой // Розпад Радянського Союзу. Усна історія незалежної України, 1988–1991 [oralhistory.org.ua/ interview-ua/360].


[Закрыть].

КГБ сообщал о прогнозе некоего ученого из украинской Академии наук, в соответствии с которым в случае полного разрушения ядерного реактора последует новый взрыв, который приведет к радиоактивному заражению грунтовых вод. Над Киевом, казалось, нависла угроза катастрофы поистине библейского масштаба. Киевляне устремились в аэропорт и на железнодорожный вокзал, но все билеты на самолеты, поезда и автобусы, покидающие украинскую столицу, были мгновенно распроданы. Люди начали штурмовать билетные кассы[319]319
  Довідка 6-го Управління КДБ УРСР про можливі причини аварії на Чорнобильській АЕС. 5 травня 1986 року // З архівів ВУЧК-ГПУ-НКВД-КГБ. 2001. Т. 16. С. 58–50.


[Закрыть].

На заседании 6 мая Чернобыльская оперативная группа украинского политбюро, возглавляемая председателем Совета министров Украины Александром Ляшко, заслушала доклад, в соответствии с которым накануне из Киева по железной дороге выехало более 55 000 человек, что вдвое превышало обычное число убывающих и транзитных пассажиров. Еще почти 20 000 человек покинули город на автобусах и автомобилях и 9000 – воздушным транспортом. А 8 мая городские власти довели до сведения партийного начальства, что 4 мая на занятия не пришло около 33 000 учащихся, или 11 процентов от общего числа киевских школьников. 6 мая эта цифра увеличилась до 55 000 человек, или почти 17 процентов. 7 мая в классы не явились 83 000 учеников, или 28 процентов в среднем по Киеву. При этом в Ленинском районе города, где жили многие представители партийной и советской элиты, на занятиях отсутствовало 62 процента школьников. Их родители были лучше информированы и поэтому в числе первых покидали город или отправляли из него детей[320]320
  Докладная записка председателя Исполнительного комитета Киевского городского совета народных депутатов Валентина Згурского на имя первого секретаря ЦК КПУ Владимира Щербицкого. Май 1986 // ЦГАОО. Ф. 1. Оп. 25. Д. 2337. Л. 5; Стенограма засiдання № 5 Оперативноï групи Полiтбюро ЦК Компартïï Украïни. 8 травня 1986 року // Чорнобиль: Документи Оперативної групи ЦК КПУ, 1986-1988. Київ, 2017. С. 71–79.


[Закрыть].