Текст книги "Сердце Москвы. От Кремля до Белого города"

Поставленный не в царской резиденции (где, конечно, можно было найти свободное место), а на посаде, на главной торговой площади – московском форуме, новый храм, как предполагают некоторые, не только олицетворял собой победу, одержанную Иваном IV, но и выражал опору, которую царь Иван хотел найти не в боярской аристократии, а в широких массах.

Новопостроенный собор всегда именовался по основной церкви Покровским, но вот что любопытно – во многих сочинениях иностранных путешественников он неизменно называется Иерусалимским, но никогда так – в русских. Посол императора Рудольфа II Николай Варкоч, видевший Москву в 1593 г., написал, что «перед Кремлем находится красивая московитская церковь, превосходное здание, и называется Иерусалимом». В «Известии о путешествии герцога Ганса Младшего Датского» говорится, что «перед замком (то есть Кремлем. – Авт.) большая и длинная четвероугольная площадь, на южном конце ее круглая площадка, на которой стоит храм, называемый Иерусалимом». Так же назывался этот храм в сочинениях Адама Олеария, Даниила фон Бухова, Якова Маржерета, Яна Стрейса и многих других иностранцев. Исследователи обращали внимание на сопоставление Покровского собора и Иерусалима, видя в нем определенные теологические концепции, воплощенные через обращение к конкретным святыням христианского мира. В одних трудах собор представляется небесным градом – Иерусалимом, олицетворением «райской» архитектуры, или же неким повторением земного святого города Иерусалима, в других же он выступал символом храма царя Соломона или же как образ храма Гроба Господня.

Можно предположить, что на недоуменные вопросы иностранцев о символике невиданного сооружения, так разительно отличавшегося от других русских церквей, их московские сопровождающие отвечали, что собор является символом «небесного града», зримым образом Иерусалима. Возведение такого рода сооружений было призвано, по мнению московских властей, упрочить престиж и государства, и церкви.

В 1917 г. настоятелем Покровского собора служил протоиерей Иван Иванович Восторгов, миссионер и проповедник, тесно связанный с Григорием Распутиным, известный противник наступающей революции в России. Он считал себя обязанным бороться с узурпаторами законной власти и создал при храме военную организацию, убеждал патриарха Тихона организовать церковный мятеж и выступал в соборе с проповедями, в которых обличал большевиков. Результат не замедлил последовать – 2 июня 1918 г. он был арестован и расстрелян.

В советское время храм выжил и не был разрушен. Это можно объяснить необычностью его образа и тем, что он был уж очень широко известен и для всего мира являлся своеобразным символом России. Правда, рассказывали о намерении главного московского партийного деятеля Кагановича его снести, как и о протесте незабвенного спасателя русской культуры от современных варваров Петра Дмитриевича Барановского, обещавшего приковать себя к ограде собора, если его будут взрывать. Конечно, это вряд ли остановило бы коммунистов, но характерно появление подобных рассказов. Как свидетельствовал сам Барановский, ему в Моссовете официально предлагали начать обмеры собора в связи с намечающимся сносом… Через несколько дней его арестовали, но собор устоял.

С 1923 г. собор был преобразован в музей – филиал Исторического. В продолжение XIX и XX вв. собор неоднократно реставрировался, а в советское время были проведены большие работы по его исследованию.

Теперь в центральной Покровской церкви, а также в церкви Александра Свирского и Троицкой можно увидеть первоначальную фресковую роспись. В соборе есть ценные иконы: так, в Троицкой церкви находится икона Троицы XVI в., а в церкви Александра Свирского – местная икона этого преподобного конца XVI в. Церковь Варлаама Хутынского располагает редкими иконами новгородской школы XVI в.; Входоиерусалимская – иконами XVI в., а также XVII в. со сценами из жития Александра Невского (ее иконостас перенесли из кремлевской церкви Александра Невского, снесенной при строительстве баженовского дворца). В другой придельной церкви – Григория, епископа Армянского – иконостас сборный, состоит из икон различных церквей, среди них есть и икона святого Иоанна Милостивого XVI в. (в 1788 г. по желанию вкладчика полковника И.Е. Кислинского алтарь переосвящали в честь этого святого). Во многих других приделах интерьеры относятся к более позднему времени. В церкви Киприана и Иустины иконостас 1780-х гг., а стены покрыты масляной живописью XVIII в., где изображены сцены из жизни мучеников Адриана и Натальи (в 1726 г. по желанию вкладчицы Н.М. Хитрово алтарь освящали в их честь). Также XVIII в. датируется иконостас церкви Николая Великорецкого, на стенах ее – живописный рассказ 1840 г. о перенесении иконы Николая в Москву. В церкви трех патриархов (теперь в честь святого Иоанна Милостивого) и иконостас и росписи XIX в.

Кроме икон внутри приделов, на стенах Покровского собора висят две большие иконы. Одну из них можно видеть на восточной стороне рядом с церковью Василия Блаженного – чтимую икону Знамения Богородицы, возможно второй половины XVIII в., где в клеймах (так называются небольшие изображения вокруг центрального, с самостоятельными сюжетами, дополняющими основной) изображены Иоанн Предтеча, апостол Петр, московские святители и преподобные. Вторая икона более позднего письма – на южной стороне. Наверху ее изображен Покров Богородицы, а внизу двое блаженных – Василий и Иван.

В 1991 г. в Покровском соборе состоялось первое богослужение в день праздника Покрова, и в настоящее время службы проводятся тут по воскресеньям.

Памятник Минину и Пожарскому

Памятник Минину и Пожарскому на Красной площади – первый скульптурный памятник в Москве. Он посвящен одному из самых важных событий в истории Русского государства – окончанию Смутного времени, освобождению от иностранной интервенции.

После многих событий, случившихся после смерти царя Бориса Годунова: захвата трона Лжедмитрием I, восхождения на трон Василия Шуйского, польской интервенции, связанной с приглашением польского королевича Владислава, прихода Лжедмитрия II – страна была в полном разброде. Поляки взяли Смоленск, шведы – Новгород, в Пскове сидел очередной самозванец какой-то Сидорка, Москва занята поляками, укрепившимися в Китай-городе и Кремле, и страна в довершение всего не имела правительства.

С призывами о спасении отечества обратились патриарх Гермоген, сидевший под стражей в Кремле, и монахи Троице-Сергиева монастыря. На них откликнулся в Нижнем Новгороде «муж некий убогою куплею питаяса, сиречь продавец мясу, имянем Кузма Минин; той же Кузма, отложише свое дело, и восприемлет велемудрое разумение и смысл». Он занимал выборную должность земского старосты и пользовался уважением и общественным доверием и призывал «пред всеми в земской избе», стоявшей «в торгу» на Подоле, недалеко от пристаней на Оке, к настоятельной необходимости «чинить промысел» над врагами. В Новгороде подписали «приговор всего града за руками» о сборе денег на «строение ратных людей», и за Мининым пошли «прочие гости и торговые люди, приносяще казну многу». Минин, как видно прирожденный руководитель и организатор, действовал не только призывами и убеждением, но и силой, «страх на ленивых налагая». К нижегородскому ополчению примкнули добровольцы и из многих других городов. Возглавить ополчение предложили князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому, видному воеводе из рода стародубских князей, пострадавших от опричнины Ивана Грозного. В то время он оправлялся от ран, полученных им от нападения интервентов во время обороны укрепления на Лубянке, близ своего дома. В его суздальское имение прибыли посланцы из Нижнего Новгорода, и князь согласился стать во главе ополчения. Оно направилось к Москве, в июле 1612 г. расположилось у Арбатских ворот, благодаря умелому руководству Минина и Пожарского ополченцы отразили попытку польского войска прийти на помощь окруженным в Китай-городе и Кремле, а 22 октября захватили Китай-город, и сидевшие в Кремле через месяц сдались сами, доведенные голодом до отчаяния – «запасы своими конечно оскудениа, всякое скверно и нечисто ядяху, и сами себя тайно побиваху, и друг друга съедаху, и ослабеша от глада, изомроша от глада мнози».

Памятник Минину и Пожарскому

Идеи гражданственности, патриотизма, возникший интерес к истории Отечества получили особенное распространение после победоносного окончания войны 1812 г., но мысль об установке памятника героям освободительной борьбы в Смутное время, избавившим страну от грозной опасности, возникла еще задолго до войны 1812 г. – в 1802 г., когда петербургская Академия художеств предложила в качестве темы для студентов подвиги Минина и Пожарского. В 1803 г. на заседании Вольного общества любителей словесности, наук и художеств в Петербурге писатель Василий Попугаев, радикальный последователь Радищева, призвал соорудить памятник руководителям ополчения и выдающемуся деятелю этого времени патриарху Гермогену.

В 1804 г. адъюнкт-ректор Академии художеств Иван Петрович Мартос по своей инициативе выполнил модель памятника и представил ее на суд публики, от которой, как он писал, «имел получить отзыв весьма одобрительный».

Сын мелкопоместного украинского помещика, выходца из казачьей «старшины», Мартос родился в местечке Ичня Черниговской губернии в 1754 г., окончил с большой золотой медалью Академию художеств, был послан за границу, где шесть лет проучился в Риме. В России он стал известен скульптурными надгробиями, выполненными с поэтической свободой, драматической выразительностью и лирической грустью и в то же время с высочайшим профессиональным совершенством. Восхищенные его творениями, поэты в стихах приветствовали мастера:

 
Кто сей отважный Прометей,
Что древность зраку представляет?
Кто Фидиас, Канова сей,
Что дивно так резцом играет?
О, Мартос! Муз ваянья друг!
Всяк Росс, узря твое творенье,
К Отечеству любовь и дух,
Воздаст хвалу, благодаренье.
 

В программе памятника Минину и Пожарскому Мартос с самого начала определил основные черты будущего монумента. Это должна была быть двухфигурная группа: «Минин устремляется на спасение Отечества, схватывает своей правой рукой руку Пожарского – в знак их единомыслия – и левой рукой показывает ему Москву на краю гибели».

В 1808 г. с предложением воздвигнуть статую в честь «спасителей Отечества» выступили граждане Нижнего Новгорода, собравшие по подписке средства для него. Император Александр I поддержал обращение, дозволив открытие конкурса, на котором одобрение получил проект Мартоса. Но позднее было решено воздвигнуть памятник в Москве, «которая была феатром великих дел Минина и Пожарского» (позже, уже в 1828 г., в Кремле Нижнего Новгорода открыли памятник-обелиск Минину и Пожарскому также по проекту И.П. Мартоса). Сначала предполагалось поставить его у Тверской заставы, но Мартос предложил восстановленную и расширенную после освобождения города от наполеоновских войск Красную площадь, где монумент приобрел значение общенародного патриотического символа.

Работа над проектом началась до Отечественной войны 1812 г. и продолжилась после ее победного окончания, придав ему новое значение. Он рассматривался уже не только как памятник освобождению Москвы в 1612 г. «Бедствие 1812 года оживило в памяти бедствия 1612 года, и монумент сей будет служить потомству памятником обеих достославных эпох», – писал автор «Исторического путеводителя», участник Отечественной войны И.Г. Гурьянов.

В 1815 г. на суд публики выставляются готовые модели, заслужившие всеобщее одобрение. В ознаменование 5-летней годовщины Отечественной войны 1812 г. решили заложить в Москве на Воробьевых горах храм Христа Спасителя и тогда же установить на Красной площади памятник Минину и Пожарскому.

Отливку монумента в присутствии многочисленных любопытствующих производил в мастерской Академии художеств в Петербурге известный литейный мастер Василий Екимов. Восковые фигуры 45 раз обмазывались жидкой смесью из толченого кирпича и пива, каждый раз просушивались опахалами из перьев, а внутренность фигур заполнялась составом из алебастра и толченого кирпича. Устроенные заранее 16 печей в течение месяца вытапливали воск, 1000 пудов меди с 10 пудами олова и 60 пудами цинка в нескольких печах плавились в продолжение 10 часов, и наконец 5 августа 1816 г. произошла отливка, длившаяся всего 9 минут. Очевидец писал, как «страшно было смотреть, когда металл сей потек горящею и клокочущею рекою по сделанному для него каналу к бассейну, который… сделан был над фигурами и из которого он должен был наполнять снизу все то пространство, какое прежде занято было воском и после выжжения воску осталось пустым». Вся сложнейшая многофигурная композиция (за исключением меча, шлема и щита) была отлита за один раз – впервые в России. Об этом событии писали тогда многие журналы.

Гранит для постамента вырубали в Выборгской губернии, архитектурную часть памятника выполнял зять Мартоса, известный петербургский мастер Авраам Мельников, автор множества зданий в России – лицея в Ярославле, ансамбля полукруглой площади в Одессе, собора в Кишиневе и многих других. Он постоянно работал с Мартосом, который просил его помощи «во всех случаях, когда должно было соединить архитектуру со скульптурою в памятниках… Все пьедесталы моих произведений, как, например, памятник гражданину Минину и князю Пожарскому в Москве, бюст государя императора в Биржевом зале… и прочие сделаны по чертежам сего уважения достойного художника». Архитектору А.И. Мельникову принадлежит и проект надгробного памятника великому ваятелю Мартосу на Смоленском кладбище в Петербурге.

Отливку и пьедестал отправили 21 мая 1817 г. водным путем (а иначе и было невозможно) на нарочно построенных судах по Мариинской системе до Рыбинска, потом по Волге до Нижнего Новгорода, где 2 июня памятник встретили огромные толпы, а оттуда вверх по Оке и Москвереке, и 2 сентября 1817 г. его привезли в Москву и выгрузили на берег. На площади в это время полным ходом шли земляные работы для фундамента под надзором скульптора, переселившегося из Петербурга в Москву – он жил тогда поблизости, недалеко от Варварки, в доме купца Горголи.

Открытие памятника было назначено на 20 февраля 1818 г. в торжественной обстановке. Заранее из Петербурга в Москву отправились четыре сводных гвардейских полка (и с ними многие будущие декабристы), позднее приехали все члены императорской фамилии – сам император Александр I, императрица Елизавета Алексеевна, императрица-мать Мария Федоровна, братья Константин, Николай и Михаил Павловичи, а с ними и чины двора.

При открытии памятника была исполнена оратория С.А. Дегтярева «Минин и Пожарский, или Освобождение Москвы», написанная композитором еще в 1811 г. Газета «Московские ведомости» так описывала торжество на Красной площади:

«Древняя Столица Москва, разграбленная и сожженная кровожаждущим неприятелем, час от часу более и более приходит в первобытное цветущее состояние попечениями и деятельностию Всеавгустейшаго МОНАРХА, вознамерившагося, к вящему украшению ея, а более для поощрения любезнейших чад Своих к великим подвигам и любви к Отечеству, почтить бессмертных Мужей в летописях Российских Минина и Князя Пожарскаго, прославившихся избавлением Отечества от ига иноплеменнаго, великолепным памятником, который и был сооружен, по приказанию ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА, славным Художником Мартосом и доставлен сюда прошедшею осенью, ныне же Февраля 20-го воспоследовало торжественное открытие онаго нижеследующим порядком. В девять часов по полуночи собралась вся находившаяся в Москве гвардия на Красную площадь, где памятник устанавливался и приводился к последнему окончанию под закрытием небольшаго строения, и расположилась колоннами, кавалерия по правую, а пехота и артиллерия по левую сторону Кремля от самой почти Иверской Божией Матери до Покровскаго Собора. В одиннадцать часов ИМПЕРАТОР изволил выехать верьхом из Никольских ворот в сопровождении Великих Князей, многочисленнаго Генералитета, Штаби Обер-Офицеров и, проехав вдоль выстроенных в линию войск, ожидал ГОСУДАРЫНЬ ИМПЕРАТРИЦ, Которыя в скором времени и изволили пожаловать. Лишь только карета ИХ ВЕЛИЧЕСТВ выехала из Спасских ворот, строение, заграждавшее Минина и князя Пожарскаго, разрушась, открыло великолепнейший памятник, приведший в восторг всех предстоящих как искусством, так и приятными воспоминаниями славных дел сих великих Мужей. Между тем ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР, встретив ИМПЕРАТРИЦ, препровождал со всем Генералитетом ехавшую шагом карету вдоль всего фронта и остановиться изволил с ИХ ВЕЛИЧЕСТВАМИ подле рядов близь самаго памятника, мимо котораго все войско при звуке огромной музыки проходило скорым маршем, сперва пехота, а потом кавалерия. По окончании же сего великолепнаго парада, ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР, ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ и вся Царская фамилия изволили возвратиться в Кремль.

Во время сего торжественнаго обряда стечение жителей было неимоверное: все лавки, крышки Гостинаго двора, лавки, устроенныя нарочно для Дворянства около Кремлевской стены, стены и самыя башни Кремля были усыпаны народом, жаждущим насладиться сим новым и необыкновенным зрелищем. Сей день пребудет навеки незабвенным в сердцах верноподданных, желающих Отечеству своему истинных благ».

Памятник прекрасно гармонировал со зданием Верхних торговых рядов: он выгодно смотрелся на фоне его центрального классического портика, украшенного барельефами летящих Слав с венками. Монумент был окружен ажурной решеткой с четырьмя изящными фонарями, а с левой стороны стояла будка с охранявшим его гренадером.

В статье Кошанского (возможно, лицейского учителя Пушкина) о первоначальном эскизе памятника, помещенном в «Журнале изящных искусств», отмечалось, что скульптор «представил минуту самую решительную, великую. Вид Минина тверд и решителен; в глазах приметно ожидание чего-то великого, и полу-отверзтые уста его, кажется, говорят Герою: Спаси Отечество! Взор Пожарского устремлен к небу, сомнение и надежда, желание и ожидание помощи свыше, кажется, одушевлены в чертах Героя… Как искусно великие Художники умеют говорить изображению всеми чувствами!».

На памятнике запечатлен момент встречи Минина с князем Пожарским. Минин, показывая рукой на занятый польско-литовскими интервентами Кремль, предлагает Пожарскому возглавить ополчение и вручает ему меч, позади обеих фигур лежит шлем. Пожарский опирается на щит с ликом Христа, внимательно слушает Минина, готовясь встать, его правая нога вытянута: как видно, князь еще не оправился от ран. Как писали современники, для скульптора всегда было сложным изобразить одежду героических фигур: они не могли быть одеты в современную, и обе фигуры представлены Мартосом в стилизованных древнеримских одеждах с некоторыми русскими особенностями – художник одел их в широкие порты.

Постамент украшен двумя барельефами: на лицевой стороне изображена сцена сбора средств на ополчение, слева скульптор поместил свою фигуру (профильный портрет вылепил его ученик С.И. Гальберг) вместе с двумя сыновьями, которых он отдает на алтарь отечества. На заднем барельефе изображена батальная сцена: русские ополченцы наступают на бегущих поляков, из которых особенно выразительна фигура защищающегося щитом от меча Пожарского.

На пьедестале надпись: «Гражданину Минину и князю Пожарскому благодарная Россия в лето 1818». То, что на первом месте был поставлен Минин, простой гражданин, в некую противоположность князю Пожарскому, вызвало негативный отклик Пушкина, который отнюдь не одобрял выхода на первые роли купеческого сословия. А талантливый журналист и купец Николай Полевой так писал: «…кто из нас не умилялся, взирая на величественный памятник, который гражданину Минину и сотруднику его князю Пожарскому воздвигла благодарная Россия! Имя Минина поставлено впереди, и справедливо: без него что мог бы сделать Пожарский…»

Еще две надписи, своеобразные автографы создателей памятника, находятся на плите под фигурами. Одна из них – на задней стороне: «Сочинилъ и изваялъ Iоаннъ Петровичъ Мартосъ родом из Ични», а вторая – слева: «Изъ металла произвелъ Василий Петровичъ Екимовъ».

Памятник Минину и Пожарскому есть пример подлинно монументального искусства, где каждая деталь точно выверена и работает на создание героического образа двух патриотов. Как настоящее истинное произведение скульптурного искусства, памятник рассчитан на круговой обзор, на восприятие с разных точек, на последовательное раскрытие смысла монумента. Это один из замечательных московских памятников, которых так мало в столице, – в ряду с опекушинским Пушкиным и андреевским Гоголем.

На возведение монумента был объявлен сбор средств, в котором принимала участие буквально вся Россия. После открытия памятника издали книгу, в которой вслед за кратким описанием торжества на Красной площади на 229 страницах убористого текста приведен список фамилий жертвователей, начиная с императора Александра I, внесшего 20 тысяч рублей, далее перечислялись дворяне и купцы, чиновники и мещане, ремесленники и крестьяне по всей России, жертвовавшие от 5 тысяч рублей до 50 копеек. Тут же были и представители многих национальностей – грузинский царевич Баграт, итальянец Иван Борцо, англичанин Джон Драйздел, грек Федор Мекровитов, армянский священник Мина Иванов, немецкие цеховые и многие другие.

Памятник Минину и Пожарскому вызывал сильные чувства у россиян. Вот как отзывался о нем молодой Белинский в письме к родным: «Когда я прохожу мимо этого монумента, когда я рассматриваю его, друзья мои, что со мной тогда делается! Какие священные минуты доставляет мне это изваяние! Волосы дыбом подымаются на голове моей, кровь быстро стремится по жилам, священным трепетом исполняется все существо мое, и холод пробегает по телу. Вот, думаю я, вот два вечно сонных исполина веков, обессмертившие имена свои пламенной любовью к милой родине… Имена их бессмертны, как дела их. Они всегда будут воспламенять любовь к родине в сердцах своих потомков. Завидный удел! Счастливая участь!»

Поэт Николай Станкевич, обуреваемый такими же чувствами, написал в 1829 г.:

 
Сыны отечества, кем хищный враг попран,
Вы русский трон спасли – вам слава достоянье!
Вам лучший памятник – признательность граждан,
Вам монумент – Руси святой существованье!
 

Через 100 лет уже другой молодой поэт, комсомолец, писавший под псевдонимом Джек Алтаузен, имевший, как писал его старший современник Александр Жаров, «правильную установку в работе», опубликовал это:

 
Я предлагаю
Минина расплавить,
Пожарского. Зачем им пьедестал?
Довольно нам
Двух лавочников славить,
Их за прилавками
Октябрь застал.
Случайно им
Мы не свернули шею.
Я знаю, это было бы под стать.
Подумаешь,
Они спасли Рассею!
А может, лучше было б не спасать?
 

В советское время памятник довольно долго стоял на своем месте, подвергаясь, правда, наскокам резвых комсомольских поэтов, не отягощенных культурой, и, как будто услышав призыв поэта, большевистские правители взялись за памятник, но, к счастью, не переплавили его (а запросто могли бы), а убрали от ГУМа, передвинув за ограду собора Василия Блаженного. Это место, по воспоминаниям Кагановича, было выбрано лично Сталиным.

Памятник Минину и Пожарскому, конечно, мешал парадам военной техники и многолюдным демонстрациям на Красной площади, но кроме этого соседство памятника и мавзолея Ленина вело к невольному их противопоставлению, а жест Минина, направленный на Кремль, занятый в 1612 г. польско-литовскими интервентами и призывающий Пожарского освободить его от захватчиков, теперь давал повод к анекдотам. К счастью, памятник Минину и Пожарскому не уничтожили, а решили задвинуть на край Красной площади, за ограду собора Василия Блаженного.

Передвижка памятник произошла в 1931 г.: согласно протоколу Моссовета от 3 августа, «слушали об ассигновании средств на перенесение памятника» и постановили предоставить в распоряжение коменданта Кремля 30 тысяч рублей «из фонда непредвиденных расходов Горисполкома Моссовета». Памятник перенесли, и в «Вечерней Москве» от 19 октября 1931 г. появился опус некоего Вл. Соболева «Глядя на Москву»: «…просвирня выползла на свет, пробралась среди снующих моторов на Красную площадь, занесла руку, чтобы перекреститься на купол Василия Блаженного („угрюмый скоморох“, по определению поэта), да так и застыла с поднятой рукой. В упор на нее смотрели с гранитного пьедестала бронзовые Минин и Пожарский, те самые Минин и Пожарский, которые больше ста лет стояли – просвирня знает – против здания нынешнего ГУМа, на самом почетном месте, и, судя по всему, никогда не собирались перекочевывать под пеструю стену дряхлого скомороха. Просвирня не видела, как месяц тому назад, обхватив мертвую глыбу стальными тросами, люди оттащили ее в сторону, подальше от сегодняшнего дня, от его стремительного потока. Памятник поставили, как музейную вещь, рядом с блаженным, ибо и блаженный для сегодняшней Москвы только музейная вещь».

Теперь памятник стоит в ограде собора Василия Блаженного и почти не виден в гуще зеленых насаждений, потеряв композиционный смысл и выразительность.