Текст книги "Сердце Москвы. От Кремля до Белого города"

Теперь два раза в неделю гробница закрывается для «профилактических работ», а раз в год-полтора проводят полное бальзамирование.

Некоторые защитники этого неблаговидного эксперимента упирают на научную уникальность его, однако в специальной лаборатории на улице Красина (д. № 2) в ваннах лежат несколько «двойников» Ленина, на которых и проверяют методы сохранения трупов.

Ленинская мумия оказалась в компании с другими коммунистами – Георгием Димитровым из Болгарии, Клементом Готвальдом из Чехословакии, Агостиньо Нето из Анголы, Чойбалсаном из Монголии, Ким Ир Сеном из Северной Кореи, Хо Ши Мином из Вьетнама, Мао Цзэдуном из Китая. Но, не в пример нам, некоторых из них уже похоронили по-человечески (Димитрова – в 1990 г., Готвальда – в 1956 г., Чойбалсана также, а мумия Агостиньо Нето, с 1979 г. лежавшая в не достроенном из-за гражданской войны мавзолее, захоронена в 1992 г.).

«Верного ленинца» Сталина также забальзамировали и положили в мавзолей рядом с Лениным. Если Сталин, возможно, предполагал, что так и произойдет после его смерти, то Ленину и в дурном сне такого не привиделось бы. Однако тело диктатора недолго красовалось в мавзолее. На XXII съезде коммунистов 31 октября 1961 г. выступили главы Ленинградской и Московской парторганизаций: «Нельзя мириться с тем, чтобы рядом с Владимиром Ильичем Лениным, на поклон к которому идут и идут трудящиеся не только нашей страны, но и все честные люди всего земного шара, чтобы рядом с ним находился человек, запятнавший свое имя большой несправедливостью… (Возгласы из зала: „Правильно!“ Аплодисменты.) От имени Ленинградской партийной организации и трудящихся Ленинграда я вношу на рассмотрение XXII съезда предложение – переместить прах Сталина из Мавзолея Владимира Ильича Ленина в другое место и сделать это в кратчайший срок. (Возгласы из зала: „Правильно!“ Бурные, продолжительные аплодисменты.)». Особенно приветствовали делегаты потусторонние откровения старой большевички Лазуркиной, которая как раз перед своим выступлением на съезде, оказывается… «советовалась с Ильичем, будто бы он рядом передо мной как живой стоял и сказал: мне неприятно быть рядом со Сталиным, который столько бед принес партии. (Бурные, продолжительные аплодисменты.)».

Съезд единогласно постановил: «Признать нецелесообразным дальнейшее сохранение в Мавзолее саркофага с гробом И.В. Сталина, так как серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее В.И. Ленина». Тело 30 октября 1961 г. вынесли и похоронили у Кремлевской стены.

Первые захоронения на Красной площади были произведены почти сразу после захвата власти коммунистами: 10 ноября 1917 г. в общую могилу у стены, где находилась аллея для прогулок, положили 238 гробов. К удивлению москвичей, хоронить, а скорее, закопать как безродных бродяг на бульваре одной из городских площадей, да еще в самом центре, было очень странно. Священный собор, заседавший в эти дни, высказался «против»; один из членов Собора сказал, что эти похороны «рядом с великими русскими святынями – кощунство над православной церковью».

Через три дня в церкви Большого Вознесения отпевали молодых защитников законной власти. Вот отрывок из дневника известного историка Ю.П. Готье: «Сегодня утром я ходил почтить память погибших студентов, которых отпевали у Большого Вознесения; служил, кажется, сам новый всероссийский патриарх; я был в начале церемонии, которая заняла целый день; эти толпы людей, исключительно интеллигентных, вернее цивилизованных, прибывали с каждой минутой. Сознаюсь, что я плакал, потому что „Вечную память“ пели не только этим несчастным молодым людям, неведомо за что отдавшим жизнь, а всей несчастной, многострадальной России». Погибшие были похоронены на Братском кладбище во Всехсвятском. По словам Готье, эти похороны «были контрманифестацией красным похоронам горилл 10-го; там была чернь; здесь – цивилизованные русские… побоище было побоищем света тьмою, цивилизации варварами».

С тех пор хоронить на Красной площади не переставали, там же закапывали работавших в Кремле, но кладбище стало самым привилегированным в Советском Союзе. Наиболее почетное захоронение – позади ленинской гробницы. Там, отмеченные однотипными бюстами на постаментах, закопаны самые известные деятели коммунистической партии – Свердлов, Фрунзе, Дзержинский, Калинин, Жданов, Сталин, Ворошилов, Буденный, Суслов, Брежнев, Андропов, Черненко.

Позади могил в стене заложены урны с прахом других, не столь ценных для Советского государства деятелей, партийных функционеров различных рангов, как советских, так и иностранных: инженера, технического мозга партии большевиков, Красина; историка, преследовавшего своих коллег, Покровского; наркома просвещения Луначарского; чекиста Менжинского; убитого неизвестно по чьему приказу Кирова; известного пролетарского писателя Горького; покончившего с собой Орджоникидзе; жены Ленина Крупской; несгибаемого борца с религией Ярославского; прославившейся расстрелами Землячки; беспощадного прокурора Вышинского; «интернационалистов» – немки Цеткин, американца Рутенберга, венгра Ландлера, японца Катаямы… В стене похоронены и любимые народом полководцы Рокоссовский, Конев, Малиновский, Жуков, Говоров, Мерецков, Толбухин, герои-пилоты Чкалов, Раскова, Осипенко, геолог Карпинский, физик Курчатов, конструктор Королев, космонавты Комаров, Волков, Добровольский, Пацаев, Гагарин. Последним в стене был захоронен прах Д.Ф. Устинова, многолетнего министра обороны, непосредственно виноватого в афганской авантюре.

Кладбище у Кремлевской стены не только «престижное», но и режимное – туда нельзя подойти в любое время, там перед праздником нельзя поставить цветы, там неусыпно следят за всеми. Членов семей скончавшихся даже не спрашивали, где хоронить, – партийные руководители знали лучше, а на прямые просьбы просто отказывали… Как говорила дочь знаменитого полководца Р.Я. Малиновского, «Красная площадь пусть останется тем, чем ей назначено быть, – площадью народных торжеств и гуляний города и мира. А я наконец без телекамер посажу на отцовской могиле поминальный цветок – барвинок».

С исчезновением Советского Союза стали слышны разумные голоса, предложившие убрать с Красной площади как гробницу, так и кладбище. Среди них и патриарх Алексий II, сказавший, что он надеется на то, «что когда-то будет создан какой-то пантеон или место захоронения, куда будут перенесены останки деятелей революции, которые находятся на Красной площади»; академик Лихачев, считавший, что не должно быть «на главной площади России, в этом историческом ее сердце, какого-либо подобия кладбища – тем более кладбища, на котором бы палачи лежали рядом с жертвами. Все захоронения у Кремлевской стены и в Кремлевской стене должны быть вынесены за пределы Красной площади», и друг России, знаток ее культуры итальянский ученый Витторио Страда, говоривший, что необходимо «прекратить такой абсурд, как выставление напоказ мумии в сердце российской столицы… речь идет о том, чтобы положить конец постыдному культу, по крайней мере сейчас, когда эпоха, этот культ создавшая, ушла в прошлое, и нормально похоронить Владимира Ульянова на кладбище, рядом с могилами его родных», и Илья Збарский, много лет сохранявший мумию Ленина в целости, сказавший, что, «как гражданин России, я считаю, что сохранение тела Ленина является анахронизмом и не соответствует традициям цивилизованных народов. Действительно, в XX веке только в отношении абсолютных диктаторов стран, отстающих от западной цивилизации, применялось поклонение их трупам подобно мощам святых. Наша страна, если хочет считать себя цивилизованной, не должна поддерживать эту варварскую традицию, и тело Ленина следует похоронить по христианскому обычаю».

О сносе гробницы Ульянова-Ленина пока нет речи, но вполне разумным и уместным решением было бы устройство в ней музея жертв режима.

Исторический музей

На том месте, где теперь стоит узорчатое здание Исторического музея, в течение многих лет находились другие строения, которые занимали самые разные учреждения, оставившие значительный след в русской истории.

Сведения о застройке этой местности начинаются с XVI в., с известий о постройке крепостной стены Китай-города, которую стали возводить именно отсюда, от Собакиной (Угловой Арсенальной) башни Кремля, в 1533 г. Тогда и были построены Воскресенские двухпролетные ворота в стене Китай-города. На плане-рисунке города 1610 г., так называемом Сигизмундовом плане (его назвали так по посвящению польскому королю Сигизмунду III), слева от Воскресенских ворот показан Земский двор, или приказ, существовавший с 1564 по 1699 г. Приказ часто упоминается в самых разных документах. Он занимался различными вопросами управления Москвой: мощением улиц, наведением чистоты, сбором налогов, тушением пожаров, при нем хранились пожарные инструменты – «крюки, и трубы, и наметы для огня», которые забирали оттуда «земские ярыжки», посланные на пожар. На нем лежали судебные и полицейские обязанности: он ведал «разбойные, татиные и всякие воровские приводные дела», ему подчинялась «решеточная» стража, стоявшая у решеток, запиравших вход на улицы в ночное время; он также боролся с воровством, пьянством и корчемством (нелегальным изготовлением горячительных напитков). Сюда, на Красную площадь, приводили воришек, пьяниц и после наказания отправляли в «бражные тюрьмы», а если находили самогон, пиво, мед в тайных корчмах, то отбирали и привозили в Земский приказ, а виновных также наказывали и препровождали в тюрьму. Приказ занимался и податным московским населением – так называемыми черными слободами; старосты слобод собирались в Земском приказе. Тут же хранились переписные и актовые материалы по переходу городских дворов из рук в руки – купчие, закладные и пр. Приказ собирал деньги – «мостовые» с дворовладельцев и «хомутные» с извозчиков.

Исторический музей

Историк начала XVIII в. В.Н. Татищев писал, что «полиция была при нем (царе Федоре Алексеевиче. – Авт.) доволно поправлена и в лучшее состояние приведена, которое называлось Земской приказ. При нем едва не все переулки деревом были вымощены и велено было камень для мощения готовить. На пожары сам всегда изволил ездить и к нещастным великую милость деньгами и припасами на строение показывал».

Возможно, что на рубеже XVIII в. на месте деревянных строений Земского двора было построено каменное здание, но с упразднением его по указу от 3 ноября 1699 г. Петр передал здание Медицинской конторе, которая поместила здесь Главную аптеку.

Аптечное дело зародилось в России при Иване Грозном: в Кремле находилась Верховая государева аптека, лекарства из которой (были и такие экзотические, как «дух из червей» или «дух из муравьев») выдавались только царю и членам его семьи, но иногда царь разрешал выдать лекарство и своим приближенным. Известно, что первым аптекарем при дворе был англичанин Джон Френч, приехавший в Москву с рекомендательным письмом от королевы Елизаветы. Простой народ ходил в «зелейные» лавки, где торговали лекарственными травами и готовили из них сложные композиции, да пользовался услугами знахарей. В 1620-х гг. возник Аптекарский приказ, ведавший всем врачебным делом, которое становилось со временем все важнее, ибо все больше врачей и лекарств требовалось в армию. При Алексее Михайловиче развели аптекарские «огороды», где культивировались лекарственные растения. Один из них находился на Красной площади, во рву у Кремлевской стены. В 1672 г. на Ильинке, в здании Нового гостиного двора, открылась аптека, которую стали называть «нижней царской гостинодворской аптекою», откуда снабжалась армия, где хранили и продавали лекарства – впервые была объявлена «вольная продажа медикаментов разных чинов людям» по ценам, записанным в «указной книге».

Петр придавал большое значение аптечному делу. При нем впервые появилась возможность открыть частные, или, как тогда говорили, «партикулярные», аптеки: были выданы первые восемь привилегий. Однако за государством оставались функции общего наблюдения, их осуществляла Главная аптека, которая помещалась на Красной площади в представительном двухэтажном здании, украшенном красивыми изразцами; над центром возвышался небольшой третий этаж, увенчанный стройной ярусной башней.

Аптека была образцовым учреждением, о котором оставили хвалебные отзывы посещавшие Москву иностранцы. Датский посол командор Юст Юль считал, что она «поистине может считаться одной из лучших аптек в мире как в смысле обширности комнаты, так и в отношении разнообразия снадобий, царствующего в ней порядка и изящества кувшинов» – Петр пожаловал «великое число сосудов Китайского фарфора, повелев из оныя отпускать лекарства во всю Россию». В аптеке находилась «большая библиотека, в которой собраны лучшие на всевозможных языках сочинения по медицине или искусству лечить». Другой иностранец, брауншвейгский посланник Х. Вебер, считал здание Главной аптеки «одним из лучших в городе», а голландский путешественник Корнелий де Бруин описал его подробно: «…это прекрасное здание, довольно высокое и с красивою башнею на передней стороне… Перед входом в это здание есть обширный двор, пройдя который всходят на большую лестницу, ведущую в первую аптечную комнату, со сводами и весьма высокую, имеющую в длину 15 шагов и в ширину до 20 шагов. В то время, когда я осматривал это здание (запись относится к 1703 г. – Авт.), сказанную комнату расписывали водяными красками (in Fresko). Боковыя стены расписаны высокими блестящими окошками, а верхняя часть их красивыми Китайскими горками, на верху которых помещалось, по Китайскому способу, изображение герба Его Царскаго Величества. В описанной комнате две двери, одна ведет в кладовую трав, а другая – в Приказ (Prikaes) или Канцелярию. Эти две последния тоже большия прекрасныя залы, со сводами и вообще очень изящны. Кроме того, есть в доме еще две подобныя же комнаты, из коих одна назначена для лаборатории, а другая – для библиотеки, вмещающей в себе и замечательныя растения, и редких животных. Наконец, есть здесь еще много комнат и, между прочим, помещение Президента или Доктора, Аптекаря и разной прислуги…»

Аптечный приказ занимался не только лекарствами, но, судя по описи Аптекарского двора 1676 г., в его подвалах и складах хранились далекие от медицины меды ставленые и красные малиновые и черничные, «пивы добрые и расхожие», рыбы разные, и в том числе «белуга матерая мерою 4 аршина и 2 вершка», «пастила из красной и черной смородины на патоке, сахаром пересыпана с анисовым маслом», пастила «из пьяницы на патоке» и много чего еще другого аппетитного.

У южного края здания стояла «австерия», столь любимое Петром I заведение, род западных трактиров с общением и танцами, которое он насильно, как и многое другое, вводил в русский быт. Слово «австерия» перешло в русский язык из польского, а в него из итальянского – «остерию» и сейчас можно посетить в Риме. В «австерии» или, как в народе говорили, «истерии» (по мнению историка Ивана Михайловича Снегирева, «русские это слово переводили просто кабаком, питейным домом, и даже, по природной склонности к каламбурам, переиначив его в Истерию, производили от истерять, то есть такое место, где можно истерять, истратить деньги. Так ресторацию они превратили в растеряцию»), можно было прочитать газету, выпить «разных сортов и вкусов» водку. Снегирев писал, как «в бытность свою в Москве Петр сам с приближенными своими, после утренних трудов, нередко заходил в Казанскую австерию выпить чарку анисовой водки и закусить кренделем, поиграть в шашки, выкурить трубку табаку и потолковать о делах».

Правда, эти новомодные вещи не очень-то и привились, и без принуждения свыше они превратились в обычные питейные заведения.

В пожар 1737 г. здание Главной аптеки все выгорело, и оно некоторое время пустовало; аптеку перевели в дом Апраксина на углу Моховой и Большой Никитской (впоследствии там было так называемое новое здание университета), а здесь, на Красной площади, после пожара разместились Ревизион-коллегия, Главный комиссариат и Провиантская контора.

Дальнейшая история этого места связана со славной историей первого русского университета, основанного по указу императрицы Елизаветы Петровны в 1755 г.

Почему же именно в Москве решили открыть университет? Как объяснялось в указе императрицы, в Москве живет «великое число… дворян и разночинцев», в город легко «из округ лежащих мест способно приехать можно», в Москве «почти всякой у себя имеет родственников или знакомых, где себя квартирою и пищею содержать может», тем более что жизнь в Москве дешевая, и, наконец, в Москве требуется много учителей, которые должны заменить тех, кто «не токмо учить науке не могут, но и сами к тому никакого начала не имеют».

Хотели устроить университет у Красных ворот, но это показалось далеким от центра, и тогда решили, что надо поместить его в самом центре, чтобы будущим студентам отовсюду было близко добираться, предполагалось также, что и профессора будут жить неподалеку, «дабы [в] прохаживании туда и назад напрасно время не теряли». Нашли такой дом на самой Красной площади, в августе 1754 г. вышел именной указ: «…всемилостивейшая государыня указать соизволила для учреждающегося вновь в Москве университета дом, состоявшей у Курятных ворот (так иногда назывались Воскресенские ворота. – Авт.), в коем прежде была аптека, починкою исправить и в состояние привести». Контроль за приведением указа в жизнь взял на себя сам обер-прокурор Сената князь Никита Трубецкой. Он приказал вывести из здания занимавшие его Ревизион-коллегию, Главный комиссариат и Провиантскую контору, а после того осмотреть ветхости, «что где исправить надлежит», и «прислать в Сенат план и смету».

Архитектору князю Дмитрию Ухтомскому предписали осмотреть это здание и соседнее строение, где находилась когда-то «австерия», и немедленно приступить к их ремонту и приспособлению к занятиям. К декабрю 1754 г. сообщили, что здание освободили от всех учреждений (причем вывезли из подвалов медной монеты на 3 миллиона рублей) и почти все отремонтировали, но только 26 апреля 1755 г. университет (а точнее, его гимназия) открылся. Однако официальной датой считается 12 января (25-го по новому стилю), когда Иван Иванович Шувалов в Татьянин день, день ангела своей матери Татьяны Родионовны, урожденной Ратиславской, поднес императрице Елизавете Петровне указ об учреждении университета: «…всякое добро происходит от просвещенного разума, а, напротив того, зло искореняется, то, следовательно, нужда необходимая о том стараться, чтоб способом пристойных наук возрастало в пространной нашей империи всякое полезное знание».

Иван Иванович Шувалов. Портрет Ф.С. Рокотова. 1760 г.

Татьянин день стал университетским праздником, широко праздновавшимся в царской России и недавно возобновившимся. Шувалов был назначен куратором университета и, по словам знавшего его поэта князя И.М. Долгорукова, «нося на себе звание главного куратора Университета, был на самом деле истинный меценат его». В продолжение 42 лет Шувалов непосредственно руководил университетом, при котором он укрепился и вырос в общенациональный образовательный институт.

Если Ломоносов широко известен как основатель Московского университета: он «первый причину подал к основанию», и ему поставлены памятники и на Моховой и на Воробьевых горах, то об Иване Ивановиче Шувалове, к сожалению, почти никто не знает. Только недавно ему поставили памятник у здания Университетской библиотеки на Ломоносовском проспекте. Один из выдающихся государственных деятелей елизаветинского царствования, он занят был не интригами у трона и выпрашиванием милостей и подарков (так, он отказался от предложенных ему графского титула и обширных поместий; рассказывали, что умирающая императрица Елизавета отдала в собственность Шувалова хранившийся под изголовьем ее постели большой сундук, наполненный доверху червонцами, но он тотчас после смерти императрицы представил все подаренное золото наследнику ее, императору Петру III), а милыми его сердцу наукой, литературой, искусством. Шувалов сыграл выдающуюся роль в развитии образования в России. По его инициативе образована Академия художеств, собранные им за границей произведения искусства он передал в российские музеи. Шувалов поддерживал многих талантливых людей, был близок с Ломоносовым, приняв его под свое покровительство, да и сам научился у него многому. Если Ломоносов первый подал идею основания Московского университета, то именно благодаря Шувалову эта идея получила практическое осуществление.

По уставу университет не подчинялся никому, кроме Сената. Университетом управляли кураторы, а практические дела решал директор, который должен «о благосостоянии университета стараться и его доходами править», все его служащие были ответственны только перед университетским судом, и они «в собственных их домах свободны были от постоев и всяких полицейских тягостей, также и от вычетов из жалованья и всяких других сборов». По проекту предполагалось выделить на содержание университета 10 тысяч рублей, но Сенат, решив, что для такого важного дела этого мало, по собственной инициативе отпустил 15 тысяч.

Университет открылся в составе трех факультетов – юридического, медицинского и философского (где обучали также красноречию, истории и физике). Студентов набирали из духовных училищ, а преподавателей вынуждены были приглашать из-за границы. На первое время только четыре российских профессора состояли в университете, и в их числе даровитый Николай Поповский, рано умерший ломоносовский ученик, Антон Барсов, говоривший первую речь 26 апреля 1755 г. при открытии – «О пользе учреждения Императорского Московского Университета», и приехавшие из Петербурга магистры Филипп Яремский и Алексей Константинов. При университете учредили гимназии, готовившие будущих студентов для поступления в университет. Без них, как писал Ломоносов, университет будет как «пашня без семян».

Итак, 26 апреля 1755 г. в здании бывшей Главной аптеки на Красной площади состоялось торжественное открытие университета. В газете «Санкт-Петербургские ведомости» было опубликовано описание праздника. Сначала все собрались утром в университетском здании и «в надлежащем порядке» перешли в Казанский собор для присутствия на молебне за здравие императрицы; возвратившись, все вместе с гостями, в числе которых присутствовали знатные персоны, а также «чужестранные и знатное купечество», выслушали речи на русском, латинском, французском и немецком языках, и после того «знатнейшие персоны прошены были во внутренные покои, где трактованы были разными ликерами и винами, кофеем, чаем, шоколадом и конфектами, и так все с удовольствием около второго часа пополудни разъехались». Этим, однако, праздник не кончился: вечером «множество народа приезжали смотреть в университетские покои представленную иллюминацию, которая изображала Парнасскую гору, Минерва поставляет обелиск во славу Е. И. В.». Иллюминация эта «освещена была многими тысячами ламп с такою приятностию, как бы огород с аллеями и деревьями казался. Все университетские покои и башня до самого верьха иллюминованы были внутри и снаружи… Среди конфектов поставлена была галерея с портиками, между столбов видны были фигуры младенцев, держащих разные математические инструменты, книги, карты географические, глобусы и прочее; среди оной галереи был фонтан натуральный».

Это был всемосковский праздник: ведь «вокруг университетского дому народа было несчетное число чрез весь день даже до четвертого часа полуночи, а которые входили в университетские покои смотреть иллюминации, также трактованы были, как и поутру».

Но занятия начались через несколько месяцев, летом того же года, когда приехали первые студенты, которых направили из Петербурга и из духовных академий. Первым студентом стал Семен Зыбелин, впоследствии известный медик, профессор того же университета, а из первых наборов вышли такие замечательные люди, как писатель Денис Фонвизин, архитектор Василий Баженов, книгоиздатель-просветитель Николай Новиков, князь Потемкин-Таврический (он, правда, был за что-то исключен и не окончил университет, теперь уже не выяснишь почему, так как университетские архивы сгорели в 1812 г., хотя известно, что в 1756 г. он был награжден золотой медалью и представлен императрице в числе лучших студентов).

С жизнью университета на Красной площади была связана деятельность поэта Михаила Матвеевича Хераскова, который стал его куратором после Шувалова. Херасков настоял на передаче университетской типографии Н.И. Новикову, который возродил ее и дал мощный толчок развитию русского книгопечатания. В 1782 г. Новиков перевел типографию из здания на Красной площади в собственный дом на Лубянской площади. Не считаясь с затратами, Новиков сделал ее основой грандиозного просветительского начинания, которое закончилось, однако, преследованием его государством, банкротством и арестом…

В доме на Красной площади проходило комплектование богатого физического кабинета, устраивались химическая лаборатория, анатомический театр, помещалась пожертвованная П.Г. Демидовым минералогическая коллекция, приобретенная им в Саксонии и увеличенная сибирскими минералами. Создание библиотеки было одной из первых забот университета, и уже в следующем году она была открыта, и, что примечательно, для всех желающих, как следовало из объявления в газете «Московские ведомости» в 1756 г.: «Московского Университета библиотека, состоящая из знатного числа книг на всех почти Европейских языках, в удовольствие любителей наук и охотников до чтения книг, отворена была сего июля 3 числа, и впредь имеет быть отворена каждую среду и субботу с 2 до 5 часов». Сама газета «Московские ведомости», первый номер которой вышел 26 апреля 1756 г., появилась только благодаря возникновению университета, который был ее издателем, а редакторами – его профессора. В продолжение многих лет она была единственной московской газетой.

Тут же была и книжная лавка, о которой сохранился живой рассказ известного мемуариста, агронома А.Т. Болотова, приехавшего в августе 1762 г. в Москву из Восточной Пруссии: «Но сколь же удовольствие мое было велико, когда при распроведывании о том, нет ли и в Москве книжной и такой лавки, где б продавались не одни русския, но вкупе и иностранные книги, услышал я, что есть точно такая подле Воскресенских ворот. С превеликою поспешностию побежал я в оную. Но сколь радость и удовольствие мое увеличилось еще больше, когда нашел тут лавку, подобную почти во всем такой, какую видел я в Пруссии, в Кенигсберге, и в которой продавалось великое множество всякаго рода немецких и французских книг в переплете и без переплета. Я спросил каталог, и как мне его подали, то спешил отыскивать в нем и потом пересматривать все экономические; и как по счастии случилось со мною тогда довольное еще число оставших денег, то накупил я несколько десятков оных, и как вообще экономических, так в особливости и садовых, и повез их с собою, как бы новое какое сокровище, в деревню».

Неудивительно, что вскоре дом на Красной площади оказался тесным: «Всегдашнее учеников в гимназии Московского Университета приращение требует надлежащего к тому пространного дому, а пожалованный для университета близь Никольских ворот дом как местом, так и построенными покоями тесен». Вдобавок уже через 20 лет после открытия университета, как докладывал куратор И.И. Мелиссино, «состоящей у Воскресенских ворот университетской дом с давнего уже времени за многими в стенах и сводах расселинами и в прочем ветх и ненадежен… во оном доме находятся: университетская библиотека, физическая камера, анатомической театр, с их инструментами, минеральной кабинет, химическая лаборатория, типография, книжная лавка и бумажной магазин, в коих разных книг, инструментов и прочих материалов состоит более как на полтора ста тысяч рублей; почему опасно, чтоб в случае иногда падения хотя и одной части его не последовало утраты и повреждения тем инструментам, книгам и прочему, и от того казенного убытку, да и людей бы в оном доме живущих, также и на лекциях медических и физических бывающих профессоров и студентов, також работающих в типографии не подавило…». Университет просил найти для себя новые здания или, в крайнем случае, все перевести на… Воробьевы горы: «А если бы Е. И. В. всемилостивейше благоволила повелеть для университета построить дом вне города Москвы, однако по близости оного, например, на Воробьевых горах, близь села Голенищева… то от сего произошли бы отменные выгоды, как для Университета самого, так и для всех к оному принадлежащих». Конечно, власти не приняли такое экзотическое предложение – вывести университет из города куда-то далеко, в деревню, но, как ни удивительно, именно на Воробьевых горах почти через 200 лет, в 1953 г., было открыто новое университетское здание…

Здание Московской городской думы

Университетский благотворитель П.Г. Демидов так описывал в частном письме положение университета: «Можно сказать, хоша на курячьих лапках (то есть у Курятных ворот. – Авт.) куратор основал, да слава богу, хорошо. Жаль, что тесно, благородное общество для ученья отдают детей и в тесноте обучаются». Благодаря хлопотам И.И. Шувалова Демидов согласился пожертвовать университету немалую сумму на постройку нового здания.

Неподалеку от Красной площади, на Моховой улице, пришлось нанимать и приобретать другие помещения, а в 1793 г. построить новый великолепный университетский дом, который и до сих пор верно служит Московскому университету.

А в доме на Красной площади опять обосновались различные городские учреждения: Магистрат, городская дума, Сиротский суд; впоследствии состав их неоднократно менялся – одни уходили, другие, как, например, Дворянское депутатское собрание, департамент Надворного суда, Приказ общественного призрения, въезжали. Тут же было и такое известное учреждение, как гауптвахта, на которую сажали провинившихся военного звания. Это место достойно памятной доски: тут написана одна из самых известных русских драматических пьес – «Свадьба Кречинского». Автор ее, А.В. Сухово-Кобылин, оказался замешанным в уголовном деле об убийстве Луизы Симон-Диманш, жившей с ним молодой женщины. Вина его не была доказана, но он провел несколько месяцев в тюрьмах, был оставлен «в подозрении», и только через много лет обвинение с него сняли. Сам автор вспоминал, что во время ареста писал пьесу: «Каким образом мог я писать комедию, состоя под убийственным обвинением и требованием взятки в 50 тысяч рублей, я не знаю, но знаю, что написал „Кречинского“ в тюрьме – впрочем не совсем, – я содержался (благодаря защите Гагариной и Закревского) на гауптвахте у Воскресенских ворот. Здесь окончен был „Кречинский“».