Текст книги "Провозвестник Тьмы"

 
Барон Вревский генерал
К Горчакову приставал,
Когда подшофе:
«Князь, возьми ты эти горы,
Не входи со мною в ссору,
Не то донесу».
 

Ну доносить на нас будет некому. Разве что какой-то мартыхай обучится письму и напишет, а хмыря подговорит отнести свое творение Беленко. Ладно, закончим же словами Льва Николаевича и займемся делом.

 
И пришлось нам отступать…
 

И что-то там такое про «ихню мать, кто туда водил». Будем надеяться, что нам тоже отступить удастся. И нас такими словами не помянут. Хотя три генерала, чью мать Толстой помянул не самыми лучшими словами, там и легли. Тот самый Вревский словно специально ждал, когда в него попадет очередное ядро, и не уходил. Одно ядро попало в лошадь его – он остался. Еще одно ядро его только контузило – он опять остался на том же месте. Затем третье – уже точно в голову.

И генерал Реад, про которого артиллерии поручик Толстой написал: «Туда умного не надо, вы пошлите-ка Реада». И полтораста лет все его поминают как понятно кого. Меж тем это была уже шестая война генерала, и всегда он демонстрировал «всегдашнее свое мужество и распорядительность». И командиром полка он стал в двадцать пять лет. А что сделал сам Толстой к этому возрасту? Он только приступил к серьезному делу, начав писать профессионально, поступил на военную службу, а до этого его бросало в разные стороны: от неудачной учебы в университете до заведения школы для крестьянских детей, от написания вальса до проигрышей в карты. А потом сочинил песню, в которой генерала Реада выставил остолопом, а другого генерала, Липранди – нерешительным интриганом.

А Липранди – единственный из русских генералов той войны – нанес поражение в поле союзникам и обогатил английский язык двумя понятиями, одно из которых обозначает «оборона из последних сил», а второе – «храбро исполненное, но провалившееся дело». Кто еще так смог за три «горячие войны» и бесконечное «холодное» противостояние с англичанами? Никто, но… велика сила художественной литературы, особенно когда ею пользуются не подумав. Пока я предавался историко-литературным измышлениям, заглушая нехорошие предчувствия, мы двигались к самой южной группе вагонов. К сожалению, с аэрофотосъемкой в этом мире обстояло плохо, оттого мы опирались на набросок пилота, который указал только число подвижного состава в каждой группе. Что из этих пяти единиц было чем – вагоном, полувагоном, паровозом, – мы не знали. И на том спасибо – летать недалеко от Тьмы опасно. Вон она стоит над лесом, словно ядерный гриб от бомбы на много мегатонн. И заставляет руки дрожать и голову ощущать шум в ней. Неплохо бы, если, как в прошлый раз, отключится эта неприятная реакция на нее. Только не станет ли от этого хуже?

Вот и выбираешь то, выбор чего от тебя совершенно не зависит. А что же делать? Страшно, что «тонкая красная линия» между нормальностью и болезнью возьмет и подастся назад… Отключиться бы как-то от этого ощущения, как можно отключиться от играющего в комнате радио. А воевать мне тогда как, коль ушел не то в астрал, не то в транс? А никак. Невеселый выбор между адреналиновым кризом и предложением себя на завтрак порождению Тьмы. А давление Тьмы усиливается, как бы от ощущений не стошнило. И не только меня: у автоматчиков напротив лица побледнели. Глянул на свои пальцы на цевье «томпсона» – и удивился: они выстукивают какой-то танец. Не то удивительно, что стучу пальцами, как будто на пианино играю, а то, что голова этого не осознает. Неужели она у меня периодически отключается?

Машина резко остановилась. Борисевич повернулся к нам и скомандовал: «Пошли!» Автоматчики начали выскакивать через двери. Мы с Герасименко выходили последними. Я перехватил поудобнее автомат, глянул на Николая Акимовича. А выглядит он совершенно спокойным, сидит, непринужденно держа в руках СКС, и как будто не под Тьмой находится.

Железные нервы у мужика, не то что мои. Он, наверное, где-то повоевал, а вот где? Увы. Миры у нас разные, я про такую войну мог и не слыхать. Теперь и нам пора. Жаль, что тогда американцы не додумались сделать в бортах бойницы для стрельбы, чтоб через них можно было и глянуть, и пострелять, не поднимаясь над бортом. А еще лучше – смотровой прибор, но сошла бы и бойница. Теперь наш черед – выскочили и развернулись, как согласовано: я – влево, он – вправо.

Ага, вот и наши вагоны. Два двухосных вагона, платформа, два полувагона. Автоматчики бдят, а мы идем к вагонам. Борисевич, еще автоматчик, я, Герасименко. У автоматчика за спиной сумка с аккумуляторной батареей. Подошли к дверям левого вагона. Взяли дверь на прицел. Дверь запломбирована. Вот уж не знаю, заведется ли там тварь и что с ней будет за многие годы сидения под замком. Но лучше перебдеть, чем недобдеть. Николай Акимович подошел поближе, достал из кармана бумажку, глянул номера нужных нам вагонов. Пригляделся к вагону, отрицательно мотнул головой. Мы все переместились к правому вагону. Он тоже оказался не тем.

Борисевич сказал мне:

– Алексей, снимай пломбу, глянем, что там!

Я вынул малые ножницы для резки проволоки, перекусил проволочки пломбы. Потом отступил и навалился на дверь, откатывая ее. Остальные взяли дверной проем на прицел. Дверь со скрежетом отъехала по направляющей, я выпустил ее и схватился за «томпсон». Но тихо, никто оттуда не выскакивает. А внутри пусто. Совсем пусто. Даже черной травы нет. Ну, это понятно: вон крыша какая дырявая, так что свет тут был и мешал тварям заводиться. Но на кой бес железнодорожники пустой вагон запломбировали?

Борисевича посетила такая же мысль, и он спросил о том Герасименко.

– Да кто их знает!

Переместились к первому вагону, повторили процедуру. Здесь травка была, и мы ее пожгли фонарем, что был у автоматчика. А груз – увы, не ценный – колючая проволока. Ее меткомбинат в Углегорске делает тоже. Валяйся она в безопасном месте – можно было бы и прибрать. Но рисковать ради нее жизнью не стоит. Потому мы погрузились и двинули дальше по маршруту. Следующая группа – три вагона, и совсем недалеко.

Что-то я малость путаться начал, вроде бы эта группа вагонов должна была быть слева, а мы едем в противоположную сторону. А может, мы просто петлю сейчас сделаем и вернемся в нужное место? А мне совсем нехорошо становится, голова прямо аж плывет – как бы не отключиться совсем. И на свет смотреть больно. Я голову опустил и глаза прикрыл: так чуть легче.

Толчок. Мы остановились. Но, открыв глаза, вижу, что мы стоим и не выгружаемся. Я встал и поглядел в нужную сторону. Ага, вагонов не три, а два, и оба с распахнутыми дверьми. Внутри пусто. Борисевич скомандовал водителю трогать.

Все, надо вновь садиться. Теперь на очереди вагоны на двух путях. Мы еще обсуждали, как с ними лучше быть: заехать между обоими путями – или подъехать сначала к вагонам слева, а затем сделать круг и подъехать справа. Первый способ куда быстрее, но есть опасность, что твари могут кинуться на нас с крыш вагонов. А мы зажаты между путями. Нет маневра, и пулеметы почти не используешь. Подходить снаружи – куда удобнее использовать оружие, но времени займет побольше. А время – жизнь. Чем дольше здесь стоим, тем вероятнее явление тварей.

Поэтому мы все же выбрали второй вариант. Собственно, выбрал Борисевич, а я не спорил.

С этой стороны стояло четыре вагона и полувагон с обгорелым боком. Интересно, когда он успел обгореть – еще до пришествия Тьмы или позже? Слева от нас были только пустые пути, а за ними стена соснового леса.

До нее было метров сто. Или чуть больше. У меня глаз такой – мне все кажется ближе, чем оно есть. А вот теперь что-то новенькое: мы не стали слева от этих вагонов, а оттянулись метров на двадцать от ближайшего к нам. Второй БТР пристроился симметрично. То есть мы оказались напротив торца вагона (не знаю, есть ли у железнодорожников для этого специальный термин или нет). Оба кормовых пулемета уставились на вагоны, а крупнокалиберные – на пустое пространство. Десантники пошли вперед. Один из них залез на крышу крайнего вагона. А вот хорошо ли это? С одной стороны, он не даст внезапно допрыгать до нас какой-то твари по крышам, с другой – его там тоже хорошо видно. Ладно, командует военной частью тут Борисевич. А я – технической.

Теперь наша очередь. Вчетвером быстро продвинулись к самому дальнему вагону. Вагон не запломбирован, пустой. Только травка на полу. Второй тоже пуст, но одна створка распахнута, оттого и травки нет. А вот на этом пломба. Борисевич кинул взгляд на меня, я достал ножницы и срезал пломбу. А вот теперь надо быть вновь начеку – вдруг там кто-то завелся, в закрытом вагоне?

Резко рванул легко отъехавшую дверь и вскинул автомат. Остальные три ствола уже глядят в проем. Травка там есть, а тварей нету. И еще есть множество деревянных ящиков. Ящики зеленые, с деревянными же ручками. Запрыгнул наверх, вот маркировка. Оба-на, тротил.

Поскольку в каждом ящике должно быть двадцать пять килограммов его, то сколько его тут? Не менее тонны. Вот это да! Спрыгнул и доложил:

– Вагон набит тротилом. В каждом ящике двадцать пять кило. Рядом с таким грузом и стоять боязно. Что делать будем?

Это я задал задачку. С одной стороны, груз ценный, но тащить его с собой при угрозе столкновения с адаптантами… С другой стороны, они и на карьере пригодятся, и старые подвалы можно малость подорвать. Как-то в хинкальной мне фонарщики рассказывали, что есть в частном секторе такие гадкие подвалы, которые приходится регулярно осматривать, и не всегда без боя. Пяток таких подвалов подорвать, чтобы свет туда проникал, – и рассадников Тьмы поменьше станет.

Борисевич молчал, думал. А вот я добавлю:

– Скорее всего, это тоже груз инженерного управления. Так что в соседнем вагоне могут и бензогенераторы стоять.

– Хорошо бы, – отвечает Борисевич.

А вот Николай Акимович чем-то недоволен. Словно хочет что-то неприятное сказать, но никак не решается. Что это с ним?

– Николай Акимыч, что с вами?

– Ребята, это один из тех вагонов. И мне все это сильно поперек души стоит.

Вот это да! А почему в вагоне вместо генераторов взрывчатка? Это что – обычный приступ разгильдяйства, случай идиотической секретности или за этим что-то другое кроется?

И от таких размышлений типичный мандраж от близкой Тьмы усиливается. Мы вдвоем глянули на Борисевича. Он выругался и решил:

– Идем к следующему вагону! Взрывчатку пока не берем!

Ладно. Накатил дверь на место, достал «знак города», прикрепил его к двери. Вот это уже Углегорская собственность. Надеюсь, он до нашего возвращения не отвалится. «Знак города» – это нижняя часть немецкой противотанковой не то мины, не то гранаты. Саму гранату я тоже видел – она колоколообразная по форме, кумулятивного действия. Сверху – терочный взрыватель, обычный для немецких гранат. Снизу, за отвинчивающейся крышкой – подушечка с клеем. Доблестный немецкий гренадер, завидев русский танк, должен был заскочить на него сверху, держа в руке эту гранату. Как-то во время полета он должен был отвинтить крышечку, закрывавшую клеевую подушку, и когда окажется на танке, пристроить гранату на горизонтальной поверхности машины. Граната приклеивалась. Дальше он должен был выдернуть терочный воспламенитель и соскочить обратно. Суровая практика. Впрочем, неудивительно для армии, которая для солдат сделала рабочую форму белого цвета. Чтобы почаще стирали.

Следующий – это тот самый полувагон с подпалиной. Борисевич скомандовал стрелку на крыше, чтобы глянул, что в полувагоне. Тот ответил, что немного гравия. Теперь будет последний вагон, но мы до него дойти не успели. С опушки леса по нас открыли огонь. Пули залпа дырявят дерево вагонов. Затем они уже с залпа сбились и стреляли беглым. У кого-то из противников в магазине оказались трассирующие пули, следы которых идут к нашим бронетранспортерам. Пулемета у них нет. Пока. Им басовито ответил наш крупнокалиберный. Мне стрелять далеко, потому я, воспользовавшись огнем пулемета, кинул взгляд на соседей. Николай Акимович залег за рельсом и активно стреляет по лесу. Наверное, он действительно где-то воевал. Борисевич возится с нашим автоматчиком – того задело, и серьезно, раз так лежит, не стонет и не кричит. А кто это так кричит? Наверное, кто-то раненый возле брони. Вступил в бой второй крупнокалиберный пулемет. Вообще-то надо сваливать под прикрытием брони и пулеметов. А то у адаптантов найдется какой-нибудь боевой слон Тьмы или миномет, и будет нам тут во блаженном успении вечный покой. Особенно если мина попадет в вагон со взрывчаткой. Блин, а если и во втором вагоне тротил? Тогда и хоронить нас не придется – наш прах сдует следующим же ветром. Я перебежал чуть в сторону и вперед. Теперь меня от леса прикрывает куча гравия, а от вагонов – холмик со шпалами, которым заканчивается путь. Не знаю, как его железнодорожники называют, – тупик, в общем. Гравий-то от взглядов прикроет, а насчет пуль я не совсем уверен, ибо наставления я читал давно и не помню, сколько гравия какая пуля пробивает. Вот соломы и снега винтовочная пробивает несколько метров – это мне запомнилось.

Крупнокалиберные активно долбят по лесу, огонь оттуда притих, но еще не совсем – пули над головой периодически посвистывают. Надо глянуть на Борисевича – может, он что-то командует, а я увлекся и не слышу.

Обернулся – а его не видно. Автоматчик лежит навзничь, бинтов на нем не видно – видимо, убит. Николай Акимыч меняет магазин в карабине. А куда ж наш начальник делся? Наверное, под вагон юркнул и побежал к бронетранспортерам. А что у нас сигнал сбора и уматывания? Две красные ракеты в зенит. Их пока нет. Тут адаптанты мне напомнили, что они еще есть: пуля свистнула совсем рядом – и я укрылся за гравием. Фиг его знает, это прицельно или на подавление, но каска – это не танковая броня.

Теперь только бы какие-нибудь твари с тыла не атаковали, пока мы занимаемся обстрелом черноглазых. Оглянулся и проверил – никто сзади по мою душу не скачет.

Но адаптанты другое придумали, не менее опасное.

Чуть правее места, откуда стреляли стрелки-адаптанты, вспыхнуло пламя выстрела. Не сильно яркое, но побольше винтовочных. Снаряд на низкой скорости (оттого и видимый глазом), оставляя за собой дымный след работающего двигателя, пролетел метров сто пятьдесят и угодил в брошенный паровоз. Взрыв особо не впечатлил, наподобие гранаты знакомого РПГ-7. Ну, может, чуть сильнее. Это что, адаптанты фаустпатронами решили воспользоваться? Или это какой-то другой подобный немецкий боеприпас?

Бронетранспортеры ударили туда из пулеметов, но адаптанты быстро перезарядили и опять выстрелили. И снаряд (или граната) угодил в вагон с тротилом. Не знаю, это был тот, что мы смотрели, или второй. Взрыв погасил все – зрение, слух, сознание. Мир перевернулся вверх дном. Оверкиль. Нет, не так: оверкилл[7]7
  Оверкиль – опрокидывание судна вверх днищем (мор.); overkill – применение средств поражения избыточной мощности (англ.).


[Закрыть].

Я очнулся от дождевых капель на лице. Поднял веки и… тут же уронил их. Не смог удержать. Вторая попытка была чуть успешнее, но тоже ненадолго. А мозги уже вышли из тьмы беспамятства и потихоньку начали пробуждаться к жизни. И руководить телом. Каждое движение, вернее, его попытка совершалась как первый раз в жизни. Следующий шаг – глядеть на свет, чтобы это не было тягчайшим трудом. Пошевелить левой рукой. Открыть рот. Повернуть голову – это вышло только с третьей попытки. Наверное, я тогда не смог бы сказать ни слова. Когда включился слух – даже не знаю. Над полем боя была могильная тишина. Ни птиц, ни разговоров – ничего. Или я этого не слышал? Дождик скоро прекратился. К этому моменту уже работало зрение, не слишком утомляя мозги потоком информации. Был слух или нет – я не знал, ибо было тихо. Руки шевелились. Ноги – вроде как тоже. Но вот можно ли ими сделать что-то больше, чем пошевелить, – это только предстояло проверить. Голова чуть-чуть поворачивалась – приблизительно на треть возможного. Теперь надо попробовать голову приподнять и оглядеться.

Это с трудом, но удалось. Тело было как ватное, но все же подчинялось. Огляделся и не узнал, где я. Вроде как везде все те же рельсы и прочее путевое хозяйство. Поодаль все те же паровозы, уже много лет как замершие на станции. Вон видны складские строения. А вот наших БТР я не видел. Их что, взрывом разнесло на атомы? О, память заработала!

Это значит – где-то рядом со мной тонна тола бабахнула, а то и больше?! Судя по моему состоянию, пожалуй, что да. А что, может такой взрыв раскидать оба БТР по полю? Вроде как может. Насколько я помню разные рассказы времен военной кафедры, взрыв стопятидесятидвухмиллиметрового снаряда легкий танк или БТР может опрокинуть набок. А сколько в снаряде взрывчатки? Вроде как до восьми кило. Тогда получается: если восемь килограммов БТР опрокинут набок, то восемьсот вообще за горизонт закинут. Еще я вспомнил взрыв парохода «Монблан» – там судовое орудие забросило на несколько километров. Правда, рвануло на пароходе несколько ТЫСЯЧ тонн взрывчатки. А вот теперь попробую сесть. Со стоном, но сел. Болело что-то в спине, между лопатками. Ага, раз стону, значит, слышу!

Одежда покрыта какой-то коричневой пылью. Ну, понятно отчего. И во рту горьковатый привкус. Дырки в рукавах тоже есть. «Вальтер» в кобуре по-прежнему. А где револьвер в подмышечной кобуре? Ни его, ни кобуры. Жилет сильно пострадал, но магазины из него никуда не делись. Вот только «томпсона» нигде нет. Ну, хоть фляга уцелела.

В общем, я так развлекался, как описанный Леонидом Соболевым дракон из сказки, которого в дневном бою нашинковали, а он воскрес ночью и сейчас пытается разыскать недостающие детали в темноте. Когда читал этот рассказ «Пушка без мушки», я захотел найти книгу про этого дракона. Увы, не вышло. Не то во времена соболевского детства были другие книжки, не то он все сам выдумал про этого дракона. Еще раз оглядел местность, но как-то не узнавал. Не то там, где был во время взрыва, не то уже в другом месте. А если не там, как я сюда попал? Не ведаю, может, меня взрывом кидануло, как пушку «Монблана», не то я сам с отключенными мозгами гулял, пока не свалился. Это возможно. После припадков эпилепсии люди, бывает, идут куда-то, словно зомби. А на лице тоже этот вот горелый тротил. Отыскал платок и изгадил его, пытаясь стереть грязь с лица.

Ну теперь уже с протертым ликом. Правда, выгляжу я сейчас, наверное, жутко. Но глянуть некуда, зеркальца с собой нет. Ага, надо посмотреть, что с «вальтером»-то. А то придет какая-то тварь, а я тут сижу… Вроде целый. Магазин вынимается и вставляется, затвор не клинит, предохранитель двигается, указатель патрона тоже не сломался. Будем надеяться, что стрелять можно. Водичка есть, и пить хочется, вот и надо попить. А покушать – ну, есть немного в наспинном маленьком рюкзачке. Но пока рано. А вот теперь встану. И встал, хоть голова и закружилась. Преодолел головокружение и поглядел на мир с высоты своего роста. Зрелище печальное. Кругом какие-то обломки дерева. Кое-где лежат тротиловые шашки – некоторые в относительно целой оболочке, некоторые малость подкопченные. Увы, так бывает. Большие заряды могут взорваться не полностью. Даже если они в одной снарядной каморе. Чтобы такого не было, предпринимаются разные меры. Но мне грустить незачем: взорвались бы все шашки – я бы этой взрывной волны не выдержал. От неполного взрыва все никак не отойду, а что бы со мной еще могло случиться – про то даже думать не хочется.

Про Тьму и ее эффект даже не думается – и так себя чувствую отвратительно не поймешь отчего. От нее или от взрыва. Один свет в окошке – револьвер нашелся. Лежит в кобуре на земле, там, где моя спина была на ней. Лопнули ремешки, и оторвалась кобура. Нагнулся за ним – и голова закружилась так, что чуть не упал. Но не упал. А что с американским стволом после русского тротила? А вроде как ничего, кроме тротиловой пыли и нескольких царапин. Барабан откинулся, экстрактор работает. УСМ[8]8
  Ударно-спусковой механизм.


[Закрыть] тоже. А вот это хорошо, даже просто замечательно. Только замечательность портит то, что носить его теперь неудобно.

А вот егерское кепи мое улетело, и вокруг его не видно. Шагнул разок – шатает, но терпимо. Шагнул еще – не падаю. Ладно, я живой и почти что целый. Даже вооруженный. А куда мне теперь податься? Никого вокруг не вижу, а вечер близится, и тут вскоре могут начать гулять разные твари. Да, я один. И где все остальные? А кто его знает. Ну, наши-то от близкого взрыва все могли стать едиными с природой, превратившись в тонкий слой на всем окружающем. А адаптанты? Думаю, им тоже было несладко, кого контузило, кого просто ввергло в офонарение. Правда, я исхожу из человеческих реакций, а адаптантам, может, это только в радость. Вон научники говорили, что они холода не боятся, а летом их хоть в ледник сажай, чтобы от жары не помирали. Нет, надо идти поискать своих. Может, их реально и размазало по всему окружающему, но раз я жив и хожу, то и кто-то другой мог уцелеть, в чуть лучшем или чуть худшем состоянии.

А в какую сторону идти? Пойду вот туда, кажется мне, что вагоны были именно там. Пошел туда. Но я переоценил свои мозги после встряски тротилом. Иду, иду, обломки дерева, невзорвавшиеся шашки вижу (здесь в основном буровые шашки лежат, а там, где я очнулся, были двухсотки), а остатков вагонов не вижу. И разбитых БТР тоже. Или частей тел. Вот так я ходил, ходил и не узнавал места.

Наконец увидел вот это тупиковое устройство и подумал, что это то, возле которого я лежал. Доковылял до него – нет, не это. На нем никаких повреждений от близкого взрыва. А на третьем от него пути нет никаких остатков вагонов. И сам путь не поврежден. Заблудился.

А сколько я с того места видел справа паровозов, когда повернулся к лесу, из которого в нас стреляли? Уже не помню. То, что они были, помню, а сколько точно – уже нет. Пойду еще правее, поищу. И там ни убитых, ни раненых нет. Есть, правда, жутко изуродованный ППШ.

Узнать его можно только по кожуху ствола. Куда же меня занесло? Вроде как сейчас я дальше от того леса, чем тогда. Или нет? Может, я в контуженном виде все-таки куда-то пошел и теперь не пойму, где я? Хорошо, не туда, а куда именно нужно? И опять я пошел и никого не нашел. А не хожу ли я кругами? И не вернулся ли опять к этому тупиковому устройству, что видел недавно? Похоже на то.

А солнышко-то уже низко висит, скоро стемнеет, и будут тут ходить черные тени в темноте черного цвета. А куда же деваться? Пойду тогда во-он к тем строениям и постараюсь там пристроиться и пережить ночь. Не знаю, как с разумностью у тварей Тьмы, но если тут годами никто из людей не живет, то они должны знать, что в этих складах уже давно ничего вкусного нет. Или Тьма нас чует и посылает в ту сторону свои частицы?

Дескать, в том квадрате кто-то шарится, пойди и проверь. Заодно пообедаешь. Кстати, насчет пообедаешь – это почти точно. Трупы убитых порожденьями Тьмы, кроме разных механических повреждений, – без крови. Хотя твари Тьмы кровь не высасывают и даже с пола не лижут. Но как-то утилизируют. Как именно – наука не догадалась. Ладно, гляну еще вон туда и после того буду уже искать ночлег.

Все-таки я еще не отошел от тесного знакомства со взрывчаткой. Пешая прогулка меня настолько утомила, что до складов я еле дотащился. Было уже сумрачно, потому пришлось достать из кармана фонарик-жучок.

Из последних сил завернул в какой-то заулок, увидел ряд боксов вроде гаражных. На улице под брезентом стояла пара грузовиков, но я к ним присматриваться не стал. Завернул в третий от края бокс – пустой. На полу лежит кусок брезента – это совсем хорошо. Ну и всякая мелочь вроде гаек и болтов. Ага, еще в углу помятое ведро стоит. Гостиничный номер готов. А от телевизора я отказываюсь – и так запредельный сервис предоставляется, хочу поделиться его излишками с кем-то другим.

Закрыл распахнутую дверь, загнал железный засов в пазы. Вот теперь я в домике. Чтобы сорвать эту дверь и сломать засов – тварям Тьмы придется выложиться по полной. Крыша вроде тоже приличная, кирпичные стенки. Попробуем переночевать вблизи от Тьмы. Уж не знаю, помолодею ли я от этого. Мне бы только свалиться и полежать – голова совсем никуда не годится, в ней прямо Вишняковский рынок в КраснодЫре прописался, и все его посетители дружно что-то обсуждают. И руки-ноги как не свои.

Попробую отдохнуть. Брезент свернул в несколько слоев, расстелил. Вместо подушки будет своя рука. Была бы у меня кататоническая форма болезни – я бы вообще без нее обходился. Но чего нет, того нет. Впрочем, у меня же жилет имеется. Вот его сверну в трубку и подложу под голову. Достал из задней сумки жилета сухарей, пожевал их, запил водичкой. Оставшиеся запасы из сумки выложил чуть в сторону, чтобы ночью их головой не утюжить. Теперь можно и прилечь. Револьвер под «подушку», а пистолет в кобуре так и останется. Хотел подумать, что делать завтра, но не смог. Утро вечера мудренее.

И в вагоне этот принцип действует. Хватит вспоминать, пора уже спать укладываться. Сейчас пойду к проводникам за чаем, а потом можно будет и баиньки. Чай пошел, а вот еда не вызвала желания уменьшить ее запас. И ладно – не протухнет же до утра. Теперь отдам стакан обратно и полезу к себе наверх. Закрыл глаза и попытался заснуть. Но сна не было – шла вторая серия воспоминаний.

Сон был неглубоким, прерывистым. Просыпался я раза четыре. Дверей и стен никто не ломал, но это было единственным утешением. А во сне меня звала к себе Наташа. То живая и здоровая, то с разбитым пулей лицом. Я шел к ней, но воздух как бы сгущался передо мной, и продвинуться практически не получалось. Словно я в Новороссийске иду против норд-оста. Тогда тоже ощущаешь перед собой плотную стену воздуха. А она бледнела, таяла, звала – и исчезала, когда до нее оставалось буквально рукой подать.

А последний такой сон, наверное, четвертый по счету, закончился тем, что я бросился за исчезнувшей Наташей и провалился в какой-то колодец. И все падал и падал, не достигая дна.

Проснулся я после этого – всего колотит, сердце так и норовит из меня выпрыгнуть, холодного пота идет столько, что, пожалуй, ведро и не понадобится, а в глазах слезы. Давно я не плакал. Даже на могилах тетушки и Наташи. Может, я выздоравливаю совсем? Или это отравление недогоревшим тротилом? Нет, все же к ведру надо.

Может, вновь лягу спать, и теперь уже такого кошмара не будет? Улегся и попробовал заснуть. Сон пришел, но в нем опять был бездонный колодец, в который я все падаю и падаю. Вообще больно много снов на одну ночь, вроде как положено только три. Проснулся. В щели вокруг ворот пробивается свет. И это хорошо: днем уже меньше тварей бегает. Сейчас пожую немного и придумаю, что делать дальше. Я встал, потянулся и… мир вновь погас в моих глазах.

А затем сознание включилось. Так, на короткое время. Я иду через березняк. Ровным шагом, как будто вчера меня не била взрывная волна. Целеустремленно, ощущая, что я должен идти туда и обязан не задерживаться по дороге. И эта «обязан» не вызывает никакого отторжения в душе, ибо я тоже рвусь туда. Щелк – и сознание опять отключилось.

Да, мне уже через много лет нечасто хочется вспоминать об этом. Но раз уж вспомнил – надо пройти до конца. В куче медицинских и не очень книг сказано, что таящиеся в глубинах нашего сознания и подсознания образы, архетипы, воспоминания и все такое прочее должны быть осознаны и визуализированы. Иначе они превращаются в те самые комплексы, разрушающие нас. По крайней мере, я так понял постулаты об этом.

То есть если я испытываю патологическую страсть к алкоголю, то у меня есть два пути жизни с этим. Либо я пойду на поводу у своих страстей, либо раскопаю завалы хлама в закоулках своей души и найду, что все дело в чем-то хтонически зловещем, скрывающемся в этих закоулках. А что там скрывается: не то забытая психотравма, не то комплекс Электры, отчего-то поразивший существо мужского пола, – тут мнения расходятся. Но скрывается обязательно. Не может не скрываться. Впрочем, самое главное – копать, а там до чего-нибудь докопаешься. Вот последователи Рона Хаббарда так и описывают, как некий человек запомнил, будучи в утробе матери, диалог между ней и отцом на тему – делать аборт или нет, – причем слово в слово сохранил его в себе. Экие продвинутые бывают эмбрионы: у него на четвертой неделе только ганглии вместо мозга появились, а он этим ганглием целые тирады запоминает! Странно, что через восемь месяцев он стал настолько бестолковым, что не мог маме сказать, чего он хочет – есть или сменить мокрую пеленку. Но это еще не все. Можно пойти глубже и, применив технику регрессивного гипноза, обнаружить, что страдалец мучается от своих проблем не просто так, а из-за событий предшествующих жизней. Убили его тысячу лет назад в сражении на Нежатиной Ниве, так с тех пор он и мается и бухает по-черному именно оттого, что там убили, а не потому что десять лет работал в бригаде, которая каждый вечер напивалась, и он равнялся на лучших из них.

В общем, заплати людям хорошие деньги – и они столько наковыряют в твоих глубинах подсознания, что и сам не рад будешь, проведав, сколько факторов на тебя вредно влияло. Удивляет только то, что ты от этих ужасов не стал жутким маньяком-душителем, а сделался всего лишь пьяницей и домашним тираном.

Вот я вспомнил, что читал про разные психотерапевтические теории и посмеялся над ними. И тоже от чего-то избавился. А от чего? Если бы я знал! Может, от того, что мне в прошлой жизни изменяла жена, а в позапрошлой – мой череп замуровали в Башню Черепов сербского города Ниша, а я от всего этого страдал и получал двойки по сопромату?

«Темна вода во облацех», и еще более темны глубины нашей души. А теперь пойду-ка спать. Один сосед по купе спит уже, второй сосредоточенно проверяет, в какой бутылке еще не пусто, а где третий – я и не вижу. На полке вещи есть, значит, еще в поезде. Надеюсь на это. Вроде как в поезде нет абсолютно темных мест, за которыми скрывается тоннель в Углегорск.

Поездка в Питер стала прямо толчком для воспоминаний, словно сорвала печать, удерживающую их. Что-то за этим кроется. Не то новое приключение в этом духе, не то я должен освободиться от этих воспоминаний. А для чего мне от них освобождаться? К хорошему это или к плохому? Жил бы я в мире фэнтези, где гуляют эльфы и единороги, – заподозрил бы волю богов, которые готовят меня для некой миссии. Например, пойти утопить Кольцо Всевластия в вулкане. Это да.

У такого, как я, на это вполне хватит дурости. Вот голыми руками свернуть шею Темному Властелину – этого не смогу. Хотя некоторый опыт сворачивания голов имеется, и даже именно темному типу. Но вокруг не Средиземье, а другая страна. И магии нет. Так что остается мне размышлять, к чему бы все это, и так не понять, к чему именно. На сем пора прекратить размышления о непознанном и отправиться смотреть сны. Возможно, они будут ясны и понятны.