Текст книги "Провозвестник Тьмы"

Так что теперь будет неделя отдыха и ожидания, когда твари Тьмы расслабятся, а потом опять попробуем. Так что нужно будет поглядеть, куда податься в следующий раз. Ладно, сейчас займусь текущими делами, а после обеда погляжу в свои заметки, где еще скрываются сокровища.

В обед пришел Кириллыч, поздравил с удачным рейдом и спросил, как работала машинка. Я поблагодарил его за то, что надежную вещь выбрал: ни одной задержки. Довольный похвалою, завхоз ушел. Есть в этом и нечто политическое, но я действительно ему благодарен. Оружие военного времени – это лотерея. Нужна счастливая и легкая рука, чтобы выбрать из ящика именно качественную вещь, а не лежащий рядом бракованный продукт. А тут еще и патроны тоже военного времени. Ну и если совсем без мистики, то Иван Кириллович и автомат обиходил, и мне все премудрости сборки-разборки и пользования показал. Значит, с меня бутылка. Порадую старика.

Шел май, было совсем тепло. Отдельные шибко шустрые личности уже купались. Девушки тоже ходили на пляж, но в воду лезть пока опасались, ограничиваясь загоранием. Я на пляж еще не ходил. Мне больше нравится плавать, чем загорать, потому и лишать себя большей части удовольствия не стоит. Лучше еще чуть подождать, и можно будет радоваться в полной мере. Хотя река – это совсем не то. Море ею не заменить. За каждодневными заботами миновала неделя. Надя ни разу не звонила, из-за чего я решил, что действительно с ней все закончилось тогда. Должен сказать, что я ее за это время вспоминал только дважды. Значит, это все.

Надо было готовиться к новой поездке. Я попросил Кириллыча съездить пополнить запас патронов, вручив ему отношение за подписью директора, а сам позвонил в разведбат Кулешу. Кулеш отсутствовал (был где-то по делам), но меня проинформировали, что сейчас они заняты некой операцией, поэтому рейд откладывается на три-четыре дня. Как только закончат, за пару дней позвонят и сообщат о времени «Ч». Ладно, пока сижу и жду, а тем временем надо еще раз посетить архив.

Павла Романовича я поймал на ходу, когда он спешил на заседание горсовета, и изложил диспозицию. Он сказал, чтобы я завтра с утра сходил в архив, а на работу приходил к обеду. Если архивисты про нас забыли, то им следует напомнить о нашем существовании. Если же они что-то еще накопали, то это будет совсем здорово.

Наутро я к ним и пошел, опять взяв фонарь у знакомого. И опять нарвался на непосредственную «мать-командиршу». Оказалось, в архиве о нас не забыли и искали.

– Да, не забыли! Хоть Танечка и не для тебя, но она про тебя не забыла и про потребности твои и твоей организации, которая до нас все свет не дотянет! Давай свой фонарь, пойду искать, что она там обнаружила!

Она довольно долго копалась, фальшиво напевая «Марш буденновцев». А я сидел с тетрадкой наготове, ожидая, чего там нас ожидает новенького.

Наконец она появилась и с торжеством грохнула папку на стол. Старалась дама, старалась. Такой тоненькой папкой так грохнуть – талант нужен!

А в папке было три листочка. Входящие бумаги отдела управления облисполкома. Но на папке гриф «С». Все три бумаги – жалобы на неправильные действия НКВД и воинских частей, потому их мало и гриф присвоен.

Так, это про незаконную порубку леса в Александровском районе воинской частью оттуда же. По карте – это за Сальцевом, ниже по реке. Отпадает. А вот это куда интереснее. Отношение Инженерного управления округа о том, что два вагона с агрегатами АЛ-6 отцеплены от эшелона и бесследно пропали, разыскать их не удалось. Просят содействия НКВД и советских органов в розыске ценного инженерного имущества. Адресовано в облуправление НКВД и облисполком. Резолюция: «Тов. Мясникову – принять меры». Третья бумага – там ничего интересного. Жалоба колхоза «Ленинский путь» на райотдел НКВД, что участковый для оперативных целей взял в колхозе подводу с лошадью и месяц ее не возвращает.

А вот это действительно подарок. Ибо в примечании сказано, что агрегат АЛ-6 – это бензогенератор для электрификации инженерных работ. Да, я про них читал в старых руководствах на военной кафедре. Они были и на колесах, чтобы перевозить от постройки к постройке, и без них – для установки в доты. Еще были АЛ-3, АЛ-12, но чем они отличаются, точно не помню. Наверное, мощностью.

Получается, что если эти вагоны до прихода Тьмы не разыскали, то стоят они где-то на путях, нас дожидаются. Номера вагонов есть, только надо уточнить, как они тут наносятся и где их искать. Если эти вагоны застряли на станции в самом Углегорске, то их уже нашли и оприходовали. А вот если они еще стоят на путях в Порфирьеве или близ Красношахтинска, то… Если нам, конечно, повезет. Пока я собираюсь и иду в общежитие – звонить директору, чтобы меньше на коммутаторах слушали. Поблагодарил здешних тружеников в лице их начальницы, забрал фонарь, несмотря на умильные взгляды на него и намеки в огромной потребности в нем, и пошел звонить. Павел Романович обрадовался и велел мне помалкивать про находку, пока он не переговорит с городским начальством и не добьется подобающей доли в ней. Потом спросил:

– А сколько их там может быть?

– Если они стоят только на полу, то пять-шесть в вагоне. Если в ящиках штабелем, то вдвое-втрое больше. В самой бумаге только про вагоны.

– Заманчиво. Золотое дно. Если это не пустышка. Ладно, возвращайся.

– Павел Романович, а вы не знаете, как железнодорожники тогда нумеровали вагоны и где они эти номера писали?

– Сейчас не знаю, но скоро буду знать. Завтра утром переговорим.

Вторая половина дня проходила так активно, что подумать о глобальных вещах было некогда. А вот вечером время нашлось, и итог размышлений мне не понравился. Мы уже третий (а потом, возможно, и в четвертый) раз двинемся в одно и то же место. И за короткий промежуток времени! Как бы нам не встретить там целых легионов Тьмы, от которых и пулеметов не хватит отстреляться. Если Тьма это может просчитать.

О некоторых подозрениях про свои ощущения я тогда не вспоминал. Они как бы скрылись из виду, погребенные под слоем сиюминутного, и тихо тлели там. Но мне пока было не до них.

Утро началось со звонка будильника. Видимо, я уже малость пообвык и готов тащиться куда угодно даже недоспавшим. Пока грелся электрочайник, я тихо улыбался, вспоминая мультик про Тома и Джерри. Там Том прибыл с гулянки, страшно желая поспать, а его домоправительница заставила бдить. Вот он и пытался бороться со сном. Акт первый – выпитый кофе, которого Том выхлестал, наверное, целый кофейник. И, естественно, без эффекта. Скоро и меня такая участь ждет – будет у меня ведро кофе бултыхаться в желудке, а глаза при этом сами закрываются.

Известное это дело, особенно на сессии. Многие во время сессии ночами почти что и не спали, доучивая пропущенное за полгода. Ну а чтобы спать не хотелось, они пили кто кофе, кто чай, кто какао. Рецептов было до черта: от альпинистских (коньяк, шоколад и лимон) до лично изобретенных. Но помогало это лишь частично. Я лично таких опытов не ставил, мой максимум – не спал ночь перед экзаменом. Впрочем, я на стимуляторы реагировал прихотливо: когда нужно не поспать ночь и выучить все к экзамену – сколько ни пьешь кофе с чаем, а все равно в полночь начинают глаза слипаться. Зато когда ничего такого не планируешь – незамеченная лишняя чашка чаю, и оттого не заснуть никак.

А куда мне сегодня податься? Мест осталось три – Кронштадт, Невский пятачок и Петергоф. Я размышлял-размышлял и пришел к выводу, что ни Кронштадт, ни Невский плацдарм сегодня не для меня. Мне хочется чего-то иного. Тут я даже эпитетов подбирать не буду. Должно быть, вчерашние кладбища меня вымотали. Петергоф.

Да, я там уже был, но такое не грех и повторить. И пошел я к Гостиному двору, где собирались группы на экскурсии туда. Нашел девицу, набиравшую группу, по ее указаниям нашел замаскированный чуть поодаль микроавтобус и занял в нем позицию, произнеся для водителя пароль: «Я от Светланы». Минут за сорок мы набились в «Спринтер», Светлана тоже вскоре прибыла, собрала с нас деньги, и мы тронулись. Хорошие рессоры «мерседеса» сыграли со мной злую шутку. Меня укачало, и я быстро заснул. Так и не удалось посмотреть Питер по дороге и на побережье залива. Проснулся я уже на месте.

Экскурсия была импровизированной: Светлана обещала нас поводить по Нижнему парку, после чего дать час или два по нашему выбору для самостоятельного осмотра. Дальше – как мы захотим. Можем поехать в Ломоносов, можем даже еще кое-что себе позволить. Тут она улыбнулась и сказала, что Петродворец – это такое интересное место, где экскурсанты всегда строят обширные планы, но везде не успевают и приезжают еще – досматривать. Что-то за этой фразой крылось. Но мне это было не совсем понятно сразу.

Видимо, Светлана была кое в чем права, потому что, осмотрев фонтаны Нижнего парка, мы настолько переполнились впечатлениями, что сил пойти в Большой дворец хватило не у всех.

Я же туда не пошел, а вернулся к «Шахматной горе», еще раз взглянуть на драконов. Потом двинулся в противоположную сторону, к павильону «Эрмитаж». Мне он понравился и в прошлый раз, ибо что-то в нем находила моя душа. Вообще такие павильоны – типовое сооружение парков того времени. Это место, где хозяин парка мог пообщаться с избранным кругом друзей и отобедать с ними. Но притом никто из посторонних им не будет докучать, даже слуги. Оттого павильоны имели два этажа и специальное подъемное устройство. Хозяин и гости восседали в зале верхнего этажа, а когда гостям хотелось есть или пить, посредством подъемного стола им все и доставляли слуги с нижнего этажа, не мозоля глаз своим присутствием. А дружная компания разговаривала о чем угодно, не опасаясь посторонних. А петергофский «Эрмитаж» имел еще и ров вокруг себя. И ничем не стесняемые головы просвещенных дворян рождали много чего интересного. Это был век Просвещения, когда всем казалось, что всесильный разум человека наконец вмешается в жизнь и все переустроит по-разумному, а не так, как было.

Разум расцветал и породил религию Разума, а также гильотину. Это не я сказал, а более умный человек, чем я. Видимо, разуму чего-то не хватает, чтобы сделать всех счастливыми. Чего? Наверное, чувств. Впрочем, не буду налегать на свои разум и чувства по причине их явной неэталонности. Возможно, часть идей и действий конца восемнадцатого века родились именно в таких эрмитажах. Может быть. Интересно, как повлияет шведский стол на человечество? Там ведь тоже мы почти никого из работников общественного питания не видим. Наверное, положительно. В восемнадцатом веке в результате заговора были убиты два шведских короля. В девятнадцатом веке – ни одного. Одного короля свергли с престола, но просто выставили из страны, не казнив ни его, ни детей. А когда распространился шведский стол? Вроде в конце девятнадцатого века. У нас о нем написали в 1880 году, но он же явно не за год до того родился? А расцвет эрмитажей – это восемнадцатый век. Монархов тогда убивали весьма активно и в России, и в Швеции, и во Франции. Значит, шведский стол смягчает сердца и нравы.

Так я и провел два часа свободного полета, глядя то на «Эрмитаж», то на залив, и размышляя. С момента моего приезда сильно прибавилось фонтанов-шутих, теперь их было штук пять, а не два. Светлана говорила, что уже восстановлен весь Большой дворец, а при мне были открыты всего три комнаты. Мы тогда не достоялись в длинной очереди, чтобы попасть туда. А вот сейчас что-то мне туда не хочется. И в Верхний парк я второй раз никак не попаду. Ну и ладно. Пора идти к месту встречи с «мерседесом» и Светланой. Кто бы мне подал чего поесть на подъемном столе, а можно даже и без него?

Кстати, вот хожу я по Нижнему парку, а нет ощущений, что я иду по кладбищу. Хотя пятьсот матросов Петрухина полегли пятого октября сорок первого именно тут. И хоронили их, наверное, местные жители, согнанные немцами, в воронках. Непонятно. Ладно, может, дальше что-то станет яснее. Все же я не зря поехал в Питер, это не только для того, чтобы прояснить судьбу Василия Васильевича Кузнецова или поглядеть на фонтаны. Что-то за этим кроется. Вот понять бы, что именно…

В Питер мы вернулись относительно рано, но времени на поездку в два остальных пункта диспозиции уже не было. Поэтому я решил потратить остаток активного светового дня на поход на Васильевский, чтобы походить в районе Стрелки и дворца Меншикова. Посмотреть – не отзовутся ли в душе флюиды древних могил людей, «вымостивших костями петербургские трясины». Почему «активного светового дня» – потому что ряд действий принято делать днем, но не слишком рано и не слишком поздно. Светло летом и в шесть, но в гости тогда ходит только Винни-Пух. В питерском июне светло и в десять вечера, но не все доступно в этот час, несмотря на естественное освещение. В итоге хождение через два моста (Дворцовый и Биржевой) и вокруг зданий закончились выводом, что и здесь я старых смертей не ощущаю. И Тьма сюда еще не добралась. Кое-какие выводы были уже готовы, но я не стану спешить и посещу плацдарм. Вот Кронштадт – это можно и не делать. Ладно. Завтра мне что-то могут сообщить про архивные поиски, поэтому утро и день проведу в поездке на восток, а вечером уже решу, что и как.

Если мне еще надо оставаться, то Кронштадт будет обязательно. А если придется уезжать вскорости – ну, тогда и поглядим, останется на него время или нет.

Обратно поехал со станции «Горьковская». Вечером был поход в супермаркет и звонок одному человеку. Ибо сказал мне Силантьевич, что этот гражданин занимается частным извозом в сторону Кировска и Шлиссельбурга. Особенно любит, когда его с «газелью» нанимают на весь день: отвезти-привезти отдыхающую на природе компанию. Но и более скромными заказами не брезгует. Гражданина звали Вовой, и он именно так представлялся. Попытка спросить его отчество (все ж мужику уже за сорок) им была пресечена: Вова, и все.

Набил он свою белую «газель» народом и повез его от станции метро «Площадь Александра Невского» на Кировск и Шлиссельбург, кому куда там надо. Не люблю я «газели» из-за жесткой подвески. Если в салоне сядешь сзади, то даже на приличной дороге ощущения еще те. Если же хоть немного проехать по грунтовке или по давно не ремонтированному асфальту – вообще туши фонари. Еще Вова любил песни, но, в отличие от коллег, что врубали шансон по радио или в записи, пел сам. Репертуар – а тот же Круг, «Лесоповал» и аналогичное. Голос – а какая разница, какой он у него? «Есть такие голоса… Дыбом станут волоса»[6]6
  М. А. Булгаков. «Дни Турбиных».


[Закрыть].

А мама моя говорила, что Эдита Пьеха безголосая! Она тогда еще нынешних голосистых не слышала. Поэтому я попытался абстрагироваться от рессор, дребезжания кузова и вокала. И доабстрагировался до того, что меня в плечо толкать пришлось, чтобы очнулся, – встал и вышел. Вышел из меридиана, хотя и не спал. Так что дорога практически не запомнилась. Что-то стал я безбожно спать в транспорте, а на кровати – нет.

И вот стою я на обочине и смотрю на плацдарм. От дороги до речного берега с полкилометра на глаз. Место открытое. Мне уже добрые люди рассказали и даже схемку нарисовали, что там где. Несколько памятников, к которым шли от шоссе аллеи и дороги. Потому я пойду сразу к братским могилам, а уже оттуда похожу по самому плацдарму. Затем спущусь к берегу и на том завершу. Дальше опять на шоссе и буду там «голосовать за развитие автотранспорта».

Сначала решил сойти с обочины шоссе и пойти по полю, но почти сразу вернулся. Место было очень неровное, и моим туфлям поход по рытвинам и заплывшим воронкам не понравился. Вернулся обратно на обочину и дошел до военного мемориала.

Достал из пакета купленные цветы и положил на плиту. И застыл, слушая свои чувства. Нет здесь Тьмы. Совсем нет. И кладбище тоже мало чувствуется. Вообще я это и раньше замечал – не ощущаю я практически того самого кладбищенского неудобства на военных мемориалах. Хоть в Новороссийске, хоть на Сопке Героев в Крымском районе, хоть на Чижовском плацдарме в Воронеже. Непонятно как-то это. Ладно, пойду к Неве, заодно погляжу на ощущения по ходу действия. Прощайте, туфли, недолго вам осталось. По дороге наткнулся на кучу предметов, явно откуда-то выкопанных – в основном старые противогазы, но много и непонятного металлолома. Лежит куча старого металла и резины – а от чего она? Наверное, из раскопок вытянули. Искали останки погибших, а вот это девать некуда. Может, кого знающего встречу – спрошу, прав ли я.

Берег реки высокий, обрывистый. Во время боев в нем рыли пещеры, чтобы укрыться в них от огня, разместить раненых перед отправкой на левый берег. Сейчас какие-то ниши в обрывах есть, но кто его знает, остались они с тех пор или уже потом вымыты водою, подмывающей берег?

Пора идти отсюда. Что-то мне не хочется здесь долго находиться. Не от нелюбви к кладбищам – я его тут почти и не чувствую. Это оттого, что я понял: моя поездка в Питер заканчивается. Я уже в основном все увидел и сделал. Вот только еще вечером позвоню – быть может, еще что-то узнаю о Кузнецове. А дальше надо собираться обратно. Есть еще один деликатный момент. Но о нем позже. Все, пора идти к шоссе. Вернулся я туда и, постояв полчаса, остановил автобус, который и вернул меня в Питер. А дальше на метро отправился на Московский вокзал, где купил билет на послезавтра. Сутки у меня на всякий случай, а если этого всякого случая не произойдет, можно провести их, как захочу. Пожелаю – отосплюсь после хронического «недосыпа белых ночей», захочу – съезжу в Кронштадт. Захочу – еще куда-то подамся. В тот же Эрмитаж – сравню подростковые впечатления с нынешними. Кажется, Тьма проходит не через каждую массовую гибель. Должно быть еще что-то, из-за чего черное дыхание Тьмы касается этого мира. Какая-то неправильность в этих смертях, наверное.

Но почему тогда нет резонанса в Левашовой пустоши? Оттого, что там действительно нет могил? Или даже если там действительно похоронены расстрелянные, умерли они все же не тут, а где-то в подвалах Большого дома на Литейном? Но тогда бы фонило Тьмой на Литейном. Хотя… недалеко от Большого дома Нева. Может, текущая вода полноводной реки размыла опасную концентрацию смертей? Или вообще мой мир еще не для Тьмы?

На эти вопросы у меня нет ответа. Хотя кое-что попробовать можно. Надо узнать, где у нас в крае производились расстрелы или захоронения расстрелянных. Я что-то слышал, но деталей не знаю. По идее, где-то в краевом управлении НКВД. В Новороссийске могли расстреливать в тюрьме. Возле нее я не бывал, благо она еще и до сих пор работает. Возле городского управления НКВД был, там ничего не чувствую. И где могут похоронить несколько тысяч человек, расстрелянных в тридцать седьмом – тридцать восьмом годах? В горах за Кубанью? Надо будет с Сережкой поговорить. Он занимается больше историей Кубанского войска, но должен знать своих коллег, кто эту тему изучает.

Остаток дня я провел в номере. Просто лежал. Не было никаких желаний, и на размышление не тянуло. Тупо лежал, и все. Повернешь голову – ага, семь. Еще повернешь – ага, без двадцати восемь. Как будто иссякли все моральные силы. А отчего они иссякли – об этом даже думать не хочется. Тихо пролетели оставшиеся двадцать минут, и я встал. Как автомат. Несколько шагов до телефона, и пальцы нажимают кнопки.

– Добрый вечер, Елена Михайловна!

– Добрый вечер! Алексей Алексеевич, моя знакомая узнала, что в сентябре сорок второго ваш солдат лечился в госпитале Третьей Ударной армии, после ранения под Велижем. То есть под Зубцовом он пропасть без вести в августе не мог.

– Большое спасибо вам, Елена Михайловна! Вы и ваша знакомая практически сняли камень с души у людей. Надо им сейчас позвонить, пусть порадуются. Позвольте вопрос: вы когда завтра заканчиваете работу?

– В шесть вечера.

– Вы не будете против встречи с вами в том же кафе?

– Я пока не могу сказать, буду ли я занята после работы.

– А вы не сможете переслать завтра днем мне сообщение на пейджер? Номер у вас есть.

– Хорошо. До свидания, Алексей Алексеевич. Рада, что смогла вам и вашим друзьям помочь.

– Еще раз примите мою искреннюю благодарность. До свидания, Елена Михайловна.

Эхма, надо вставать и идти на переговорный. Обрадую Кузнецовых и переговорю про один момент… Идя обратно к гостинице, я решил завтра поехать в Кронштадт. Надеюсь, ночь пройдет не совсем без сна, а утром я смогу оторвать голову от подушки.

И это удалось.

А вот теперь – Кронштадт. В принципе он уже как бы лишний и исследуется мною только для страховки. Ну и не мешало бы вообще на город и крепость поглядеть – где я еще увижу такое интересное? В Новороссийске от самой крепости Новороссийск уже ничего не осталось. От его турецкого предшественника крепости Суджук-Кале остались только сильно оплывшие валы и рвы. От укреплений времен войны в самом городе ничего нет, их надо искать за городом. В Крымске – ничего. В Воронеже, где я учился, – то же самое. Так что из более-менее целых крепостей я видел только Петропавловку и московский Кремль и монастыри.

В Севастополе, куда нас возили на экскурсию, все нам показывали как-то вразнобой. Малахов курган, старые траншеи на Сапун-горе и (издалека) Генуэзские башни в Балаклаве. Надеюсь, что в Кронштадте будет на что посмотреть. Теперь о местах Тьмы. Что я знаю о возможных массовых смертях в Кронштадте? Вроде был какой-то взрыв боеприпасов на форте Константин в 1896 году. Дальше было одно или два Кронштадтских восстания во время революции 1905–1907 годов, потом убийства офицеров флота и крепости в Февральскую революцию. Далее Кронштадтский мятеж 1921 года и его подавление. В войну взрыв погребов линкора «Марат» – сразу погибло не то двести, не то триста человек экипажа. Кто-то погибал при бомбежках и обстрелах города в войну, кто-то умирал от дистрофии, возможно, были еще какие-то аварии и взрывы, о которых я не знаю.

Сильно выделяются погибшие при мятеже 1921 года, поскольку я слышал о нескольких тысячах расстрелянных. Хотя Сережка мне рассказывал, что в Гражданскую войну вынесенный приговор о расстреле не обязательно реализовывался, особенно если это был не какой-нибудь «бывший», а гражданин из трудящихся. Ему его коллега говорил, что Челябинская ЧК подписывала тысячи смертных приговоров, а исполняла из них один на тысячу. Остальным дезертирам (а это были в основном они) расстрел заменялся отправкой на фронт. Думаю, что они дальше опять дезертировали, и уже другая ГубЧК приговаривала их опять к расстрелу, который еще раз заменяла фронтом. Интересно, сколько раз так «расстреливали» отдельных хронических дезертиров? Что касается кронштадтских расстрелов двадцать первого года, расстрелять и похоронить несколько тысяч человек на небольшом острове, где близко уровень моря, – очень сложно. Скорее всего, расстреливали где-то на материке, где лесов, болот и оврагов полным-полно. Таким образом, надеяться на могилы расстрелянных в 1921 году мятежников нельзя. Убитых во время восстаний и расстрелянных после того было не так много по нынешним меркам. Сейчас мы за день в новостях слышим о большем числе смертей, и цифры, где нет многих нулей, нас не трогают. Часть офицеров в семнадцатом году были убиты прямо на кораблях, которых давно уже нет.

Итого реально два-три места, и то надо одно из них постараться посетить. Это место взрыва на «Марате». Местом расстрелов и убийств семнадцатого года и позднее называют овраг за Морским собором и Якорную площадь перед ним. Можно даже объединить площадь и овраг в одно. Тогда два места всего. Ну, и посмотрю на город, сколько смогу. Хорошо бы к экскурсии прибиться, только есть ли они в Кронштадте? Ладно, еду и не буду сильно заморачиваться. Что увижу – то мое. Я поехал опять в район Финляндского вокзала на метро, потом в одном из близлежащих переулков нашел какой-то китайский микроавтобус. Впрочем, готов признать, что это был не китайский, а индийский, или индонезийский, или даже корейский. Ибо название фирмы аккуратно было снято с машины спереди, сзади осталось только две буквы «ТА». Хотя выглядел он достаточно современно. Собственно, мне все равно, чей он, лишь бы не развалился по дороге.

Сел в кресло – а ничего так, только ногам тесновато. Но я не знаю, кто тут виноват – конструкторы, рассчитавшие салон на скромные размеры своих сограждан, или это уже водила постарался, запихивая в салон лишний ряд кресел. Два десятка пассажиров подошли за час, водитель собрал деньги и громко сообщил, что трогаемся.

Ехали мы какими-то петлями и на большой скорости. Как я думал, водитель хотел максимально быстро выбраться из города, оттого и выбирал закоулки, а извилистость пути компенсировал скоростью. Нас сильно бросало из стороны в сторону, разглядеть окружающие шедевры архитектуры не удавалось – больно быстро они исчезали за спиной. Мне от такой езды было не по себе. Но поглядел я на окружающих – они невозмутимо ехали, компенсировали рывки и толчки изменением положения тела и даже в адрес водителя не ругались. Видно, так маршрутчики ездят в громадном большинстве, потому и народ возмущаться будет, только если в столб впишемся. Значит, нечего мне с провинциальным-то рылом жаловаться на реалии культурной столицы. Сижу, молчу, по сиденью ерзаю на поворотах.

И закончилось мое моральное терзание уже за городом, настал и этот момент. Дорога от города до дамбы мне не запомнилась – сосновый лес вокруг да сосновый лес, и пара поселков по дороге. А вот когда въехали на дамбу, я аж привстал и стал крутить головой, ибо хотелось глянуть туда и сюда. Само по себе интересно было ехать над бывшими водами залива. Что-то подобное я видел на косе Чушка, когда едешь с Кубани в Крым, но там коса естественная, а тут рукотворные дамбы, по которым идет шоссе. Периодически справа вырастают какие-то сооружения – не то водопропускные, не то судопропускные. И тут же век нынешний и век минувший сходятся. Слева идет цепочка островных фортов, которые здесь построили для защиты северного фарватера.

Два совсем впритык к дамбе, три – чуть поодаль. Пытаюсь рассмотреть их поподробнее, но видна только часть построек, насыпи, здания, деревья. Интересно, используют ли их сейчас и живут ли там люди?

Перевожу взгляд вправо – там тоже есть на что посмотреть. Еще два крохотных островка-форта поблизости, два поодаль, аж почти на горизонте. Эти дальние – более новые форты с названиями «Обручев» и «Тотлебен». Их совсем не рассмотреть – пятно на воде, и все. Ближние еще видны. Самый ближний – Северный номер один соединен с островом дамбою. Еще старой – сплошная груда гранитных валунов и ужасная дорога по этим валунам. По ним сейчас в сторону «единички», переваливаясь на колдобинах, медленно едет «бобик».

Тут я вспомнил рассказ, что слышал как-то в кафе за соседним столиком, что на Тотлебене много лет живет неравнодушный к старым крепостям человек. Он не то художник, не то писатель, большую часть года живет на острове-укреплении, пишет, охраняет форт от забав вандалов. Хоть остров и далеко в заливе, но всегда найдутся желающие туда съездить. Пожарить шашлыки и оставить на неприступных стенах надписи «Здесь были мы» и в казематы выбросить мусор и кое-что другое. Интересно, он живет там зимой или возвращается в город? Тяжело жить на острове зимой. Я в детстве читал воспоминания генерала Кабанова, который в двадцатых годах служил на одном из тех фортов, что слева были (не то четвертом, не то шестом). Тяжелая это была зимняя служба. А тут человек совсем один в бетонном каземате всю долгую зиму. Интересно, остались там еще царские печи или он топит современную какую-то печь…

Я отвлекся и пропустил момент, когда мы стали съезжать с дамбы на остров. Дорога свернула влево. Справа почти сплошная стена леса, в разрывах которой периодически мелькают постройки. Вот это – явно ворота воинской части. Лужок, зачем-то обнесенный колючей проволокой. «Бычье поле, – комментирует сосед. Затем поясняет: – Это так аэродром назывался раньше». Но сквозь деревья признаков аэродрома не разглядишь.

«Кладбище», – это опять он. Ну, этого мне он мог и не говорить – и так ощущаю. Гляжу налево – в разрыве между деревьями близкий берег залива. И вот мы уже в городе. Я завращал головой, рассматривая все вокруг. Автобус едет сейчас медленно, но ямы на проезжей части все равно чувствуются. Слева – оборонительная стена города, полукруглые арки красного кирпича. В отдельных местах в стену встроены полубашни или башни. А вот и огорчительные следы времени – кое-где стена осыпалась, арки еще стоят, а между ними дыры, сквозь которые просвечивает близкая вода. Есть и другие огорчительные детали – пристроенные к стене гаражи и прочие халабуды. Поглядываю направо – тут малоэтажные дома. Часть их явно советской постройки, часть старые. Преобладают желтый и красный цвета стен. Дуга улицы постепенно заворачивает вправо. Слева мелькает нечто медицинское. Вывески я не рассмотрел, но мне и не надо – медучреждения я нахожу автоматически.

Автобус выгрузил нас возле Морзавода и куда-то уехал. Обратно он поедет через четыре часа. Так что гуляем, изучаем. А теперь надо отловить местных да спросить, как пройти к Морскому собору, а если расскажут, где был тогда «Марат», так вообще здорово. А если там часового нет – это восторг, словами неописуемый.

Пока же я блуждал и не спрашивал, а смотрел, что видно. И почти сразу наткнулся на местное чудо – чугунную мостовую. Я про нее читал в старых справочниках. Она в мире встречается не так часто, а в России, наверное, сейчас уникальна. Такое мощение применяли там, где была нужда провозить особо тяжелые изделия, чтобы уменьшить износ мостовой. Читать-то я читал, только представлял ее себе как сплошные плитки вроде метлахской. Ну, может быть, с отверстиями или чем еще. Я бывал в современных цехах, где пол вымощен металлической плиткой такого типа. А оказалось – «плитки» по виду напоминают шестерню. Подогнаны, уложены и лежат уже больше ста лет. Правда, их уже меньше – в журнале писали, что часть плитки в войну снята и отправлена на переплавку. Чугун нужен был на корпуса мин.

А вот здание явно производственного назначения дореволюционной постройки. С таким окном, которое по размерам подобает дворцу. Попытался спросить, что в этом здании было, – прохожие сказали, что недавно что-то вроде водолазной школы. А при царе – никто не смог сказать. Если бы не грязь на стеклах и не пара из них выбитых – прямо хоть на герб города. Дескать, то самое окно в Европу, которое прорубил лично Петр.

Иду дальше. Питер называют Северной Венецией за изобилие рек и каналов. Кронштадт тоже того заслуживает. Каналов и бассейнов тут множество. И ведь все это рукотворное: по этому грузы подвозили – вон на втором этаже явно складского помещения времен Николая Палкина сделан грузовой люк и видны остатки какого-то перегрузочного устройства. А вот по этому каналу корабли шли на ремонт в Петровский док. На берегах каналов стоят пушки – старые, гладкоствольные, и новые. Вот орудие с мемориальной доской в память комендора Ивана Тамбасова, который спасал боеприпасы от огня при воздушном налете, спас корабль от взрыва боеприпасов, а себя спасти уже не успел.