Текст книги "Русская вера, или Религиозные войны от Святослава Храброго до Ярослава Мудрого"

Проводником божественного света или, если угодно, божественной оплодотворяющей энергии был бог Ярила, «отец» Ладоинов-Меровингов. Слово «ярь» присутствует в названии священного города. «Коном» же наши предки называли свод правил, полученных от Создателя при посредничестве все того же Ярилы. Сравните – кон и закон. То есть законы – это правила, принятые людьми, а не заповеданные Богом. Скорее всего от «кона» происходит и слово «князь» или «кон ас», то есть носитель божественных правил. Ибо изначально князь был скорее жрецом, чем правителем. От слова «кон ас» произошли такие слова, как «конунг» и «кинг» (король по-английски, кто запамятовал). К слову, Владимир Красно Солнышко из наших былин – это как раз и есть хранитель божественных установлений, на сакральную неподвижность которого указывали многие исследователи.

О Рюрике автор этих строк написал два романа «Варяжский Сокол» и «Соколиная охота». В первом романе достаточно подробно описан распад некогда единого каганата на его Русаланскую и Хазарскую части, во втором речь идет о расколе империи франков при внуках Карла-Давида и многочисленных войнах, сопровождавших болезненный процесс. В том, что Рюрик был участником всех этих грандиозных событий, происходящих не только на территории нынешней Франции, но и на Дону, у меня нет никаких сомнений. Внука Гостомысла хорошо знали на Руси, и в Новгороде в частности, иначе вряд ли стали бы приглашать на княжение. Другое дело, что понятие об этом самом княжении у Рюрика, тесно связанного с Франкской империей, и словенских старост было различным. Что и привело к кровавому конфликту, известному в наших летописях как восстание Вадима Новгородского. Многие исследователи считают, что Новгорода ко времени прихода Рюрика на Русь еще не существовало. А потому пришел он в Ладогу, именуемую Невоградом. Но мне в данном случае этот вопрос не кажется существенным. Важно, что на землях словен уже существовало государство во главе с князьями, и пришел Ободрит не на пустое место.

«Разумеется, Рюрик и его династия происходили из этих самых варягов-славян. В связи с этим следует вспомнить, что Рюрик, по летописи, явился в Новгород со своим народом, по некоторым вариантам, с многочисленной дружиной. «Вливание» западнославянских варягов в элиту русского государства, видимо, было совсем не слабым, раз летописи настойчиво подчеркивают это обстоятельство. И пора наконец перестать делать голословные заявления, что, дескать, эти Рюриковы варяги были наемной дружиной неясного этнического происхождения. Ничего подобного! Эти варяги, явившиеся с Рюриком, были вендскими (западнославянскими) аристократами, представителями живой, естественно сложившейся этнополитической системы… Можно утверждать, что элиту объединенного русского государства IX–X вв. составила вендская (варяжская) аристократия» (Васильева, «Варяги и Русь»).

Я абсолютно согласен с вышеприведенным мнением талантливого исследователя, но с одной существенной поправкой: в окружении Рюрика были не только венедские, но и франкские аристократы. Более того, между ними, скорее всего, не было четкого деления в тот период. Недаром же греческие авторы путаются в определениях, франки перед ними или варанги. Не надо забывать, что приходу Рюрика на Русь предшествовал распад Франкской империи. Кстати, в вышеприведенной цитате из Шамбарова есть одна неточность, Карл Лысый не мог поддерживать отца Людовика Благочестивого в его противоборстве со старшими сыновьями, поскольку был слишком юн для этого. В год смерти Людовика ему было лет пятнадцать-шестнадцать. Третьим в этой когорте неблагодарных сыновей был Пипин, ушедший из жизни на год раньше отца. В конечном итоге Фрисландия в результате бесконечных переделов отошла к Лотарю, а вместе с ней и Ютландия, то есть те самые земли, на которые претендовал Рюрик. Скорее всего, речь идет о землях, переданных Карлом-Давидом ободритским князьям в благодарность за поддержку в войне против датчан. Впоследствии эти земли были отобраны, то ли самим императором, то ли его сыном. Так или иначе, но с Лотарем Рюрик не договорился. Что, между прочим, аукнулось старшему сыну Людовика Благочестивого, носившему титул императора, большими неприятностями. Не поладил Рюрик, судя по всему, и с наследниками вздорного Лотаря. А таковых было пятеро. Развалившийся на части удел несостоявшегося властителя всех франков по факту положил конец империи, созданной Карлом-Давидом Великим. Папский престол в войнах между братьями поддерживал неизменно Лотаря и его сыновей. Что и неудивительно, поскольку в удел старшего сына Людовика Благочестивого входили не только Рим, но и ломбардские города, уже освоенные к тому времени сиро-палестинцами. Зато вокруг Карла Лысого благодаря прежде всего его матери Юдифи собрались приверженцы ушедшей в небытие династии Меровингов. Рюрик Ободритский вполне мог быть в их числе. В связи с окружением Карла Лысого Карпец в своей книге «Русь Мировеева» упоминает некоего Фулькоальда или Фульгуальда из дома Рюэргов, а имя этого человека он расшифровывает как «Огнелед». Я уже писал выше, что лэд – это титул. Следовательно, ни о каком «огнеледе» не может быть и речи, а вот лэд Фульг или Фалег может быть интересен. «Дата смерти этого Фульгуальда или Фулькоальда во французских источниках не упоминается, как и дальнейшая его судьба. Сохранились, впрочем, лишь сведения о том, что этот Фулькоальд отписал в пользу своей родни несколько монастырей (так делали перед смертью или отбытием «на дальнее правление») и что жену его звали, как и жену его деда (Фулькоальда Пятого), Сенегондой (Senegonde). Произошло это, по-видимому, в 40—50-х годах IX века. А в 862 году в Новгороде (или, согласно другим авторам, Старой Ладоге) на княжение был призван Рюрик «из варягов»» («Русь Мировеева»).

Намек более чем прозрачен, да, собственно, Карпец далее открытым текстом, что называется, выводит род Рюриковичей из династии Меровингов. Я не стану отрицать очевидных параллелей, возникающих при изучении двух этих родов. Выше я уже писал, что и Рюриковичи, и Меровинги восходят к брахманским (царским) родам, ведущим свой отсчет еще со времен Троянской войны. И ободритский княжеский дом, и франкский королевский дом теснейшим образом связаны с религиозной традицией, уходящей корнями в далекое прошлое. О цепочке Световид (Род) – Велес – Ярила – Лада – Ладион (Иван Купала, Купавон, Аполлон) я уже писал выше. И она соотносится как с тем, так и с другим родом. Тем не менее предположение о том, что потомок Драгобера Второго лэд Фульг и был Рюриком, кажется мне слишком смелым. А вот Олегом, Волегом, Волегастом этот Фульг мог быть вполне. В конечном итоге Олегом мог быть сын лэда Фульга, носящий то же самое родовое имя. И, соответственно, поздний брак Рюрика с родной сестрой Олега, происходящей из рода Меровингов, сразу же укреплял позиции нарождающейся династии, как на Руси, так и в Северной Европе. Понятным становится и статус Олега на обретенной родине. Он, безусловно, князь по рождению, не уступающий древностью рода своему племяннику Игорю. Его связь с Велесом тоже достаточно очевидна, и, надо полагать, он легко находит общий язык с влиятельными волхвами Скотьего бога. Интересная деталь: Олег клянется Велесом и Перуном, Игорь – только Перуном. Перун был богом – покровителем касты кшатриев-русов, тогда как Велес сопрягался с землей и властью. Не исключено, что Игорь, долго просидевший за широкой дядькиной спиной, затаил обиду не только на Олега, но и на Велесовых волхвов, а возможно, и на самого бога.

В связи с этим интересно мнение Васильевой по поводу брака Рюрика: «Большой временной разрыв со следующим поколением легко объяснить тем, что Рюрик после воцарения наверняка решил укрепить свой статус новым браком, уже вполне соответствующим его высокому положению. Проще говоря, Рюрик женился на молоденькой княжне. Как сообщает Иоакимова летопись, вообще-то жен у него было несколько; но правом наследования мог пользоваться только сын от знатной особы, равной по статусу «урманской княжны» Ефанды (или Енвиды). Этот брак мог состояться в 860-е гг., и тогда же у Рюрика и родился наследник, Игорь. Ефанда и ее брат, известный как Вещий Олег, – конечно же, не «шведы» (как неправильно интерпретировал слово «урмане», то есть «норманны», сам Татищев) и не «норвежцы», как это толкуют сейчас, а представители все той же западнославянской варяжской аристократии; «норманнами», то есть «северянами», в Средние века называли вообще всех жителей Северной Европы. Кстати, имя «Ефанда» или «Енвида» в Скандинавии вообще не известно (как и Олег), зато оно очень похоже на континентальные имена «кельтского» типа, вроде «Аманда», «Малфрида», «Рогнеда» и т. д.; как известно, западные славяне, венды-варяги использовали такие имена» («Варяги и Русь»).

Самое забавное, что наиболее известные нам из истории норманны носят славянские имена. Я имею в виду Роджера (Родияра) Сицилийского и героя Первого крестового похода Боэмунда (Воемира) Антиохийского. К слову, и имена королей Иерусалимских Балдуинов тоже становятся вполне славянскими стоит только заменить, как это часто происходит в летописях, «б» на «в». Получаются Володины, то есть владыки, слово, восходящее к власти, а следовательно, к Велесу. Норманнами в Европе, да и на Руси, действительно называли северян вообще, а не какое-то конкретное племя. Когда новгородцы называют Енвиду и Олега «урманами», то тем самым они подчеркивают их северное происхождение, противопоставляя их южным династиям, самозваным, по их мнению. Спор между Новгородом и Киевом за первородство шел нешуточный, а в подобных дрязгах все средства хороши. Но, уж конечно, речь в данном случае идет не о норвежцах, поскольку в представлении новгородцев IX–X вв. эта земля висов или весей, то бишь деревень, котировалась очень невысоко. Конечно, в последующие времена парней из Вислэнда (Земли деревень) брали на воинскую службу киевские князья, но никак не более того. Сама мысль, что деревенский староста из Норвиса («северная деревня»), а именно так переводится слово «Норвегия», способен построить на Руси державу, наверняка показалась бы смешной не только полянам Киева, но и словенам Ладоги.

Все-таки я не удержусь и приведу один образец подобных «норвежских» упражнений на заданную тему: «Зато мы знаем, что Олега на Руси прозвали Вещим, что означает, конечно, не человека, имеющего много вещей, т. е. богатого, а мудрого, предвидящего будущее человека (ср. с выражениями: «вещий сон», «сердце-вещун»). Как гласит источник времен Ярослава Мудрого: «…И прозвали и Олега вещим, поскольку люди были язычниками и невежественными», т. е. летописец-христианин упрекает современников Олега в обожествлении Олега, создании его культа. Само имя Олег имеет скандинавскую этимологию: Helgi, что значит «Святой». Но слово «святой» в языческой Скандинавии, как и в языческой Руси, имело несколько другой, отличающийся от христианского понятия смысл. (Германские аналоги христианским терминам дал в IV в. епископ Ульфила – гот по происхождению). Означало оно, кроме других качеств человека, также человека, посвященного богам, общающегося с богами, т. е. знающего будущее, вещего человека. В случае с именем Вещий Олег, возможно, мы имеем дело с транслитерацией имени с последующим его переводом, когда оно звучит одновременно и на первоначальном языке (пусть и искаженно) данным ему при рождении, т. е. Ольг (Хельги), и с его славянским переводом: Вещий. Такое может происходить при повторных передачах какой-то информации устно, когда теряется некоторая ее часть, маскируя смысл оставшейся информации. Как пример можно привести достаточно древние сочетания таких русских слов, как «борзый волк», «поганые язычники», «удалой молодец» (в первом случае прилагательное имеет северокавказскую этимологию, во втором латинскую, в третьем скандинавскую). Поскольку первые летописные сведения об Олеге появляются через 150 лет после его гибели, в течение которых информация передавалась устно, то, безусловно, данная версия с его летописным именем вполне уместна. Тогда как же могли звать Олега, когда он впервые вступил на русскую землю? Известно, что в Скандинавии в эпоху викингов человека называли так: сначала шло имя, данное при рождении. Например, Helgi («Посвященный богам»). Затем шло прозвище человека, полученное им позже и характеризующее его каким-то образом. Таких прозвищ могло быть несколько, их могли давать последовательно: одно вместо другого и часто «за глаза», поскольку прозвища бывали и обидные. В нашем случае предположим почетное прозвище, например viss (мудрый), при этом прозвища писались с маленькой буквы. И, наконец, отчество: например Eysteinsson (сын Эйстейна – «Амулета»). В итоге полное имя скандинава, скажем Олега, могло писаться, например, так: Helgi vissi Eysteinsson» (Демин С. В. «Олег – основатель государства Киевской Руси»).

Написать действительно можно все что угодно – бумага стерпит. Но, к сожалению для господина Демина и иже с ним, для того чтобы возглавить самое захудалое племя в обозреваемые нами века, крайне мало быть сыном деревенского старосты (ярла) Амулета (Эйстейна) и быть посвященным богам. Мы же не Византия какая-нибудь, а Русь, наследница Великой Скифии, и подобных старост на нашей земле в то время было хоть пруд пруди. Про Византию я, конечно, пошутил, хотя среди историков ходят такие байки. Якобы императором в Византии мог стать простой конюх, кем и был Василий Македонянин, кстати, практически современник Олега. Однако, во-первых, Василий, едва успев вступить на трон, тут же объявил себя потомком Александра Македонского, а во-вторых, заведовать императорскими конюшнями даже при константинопольском дворе мог только человек знатного рода в ранге комита, то есть по-нашему генерала. У франков конюший, или коннетабль, по сути являлся вторым человеком в империи. Так что легенду о простолюдине Василии (кстати, изрядной сволочи), занявшем трон в Константинополе, я оставляю на совести классово озабоченных историков. Нет слов, в Византии действительно не сложился династический принцип наследования, и на трон восходили представители разных национальностей, подчас люди действительно случайные, но и там не было и близко никакого равенства между человеком знатным и простолюдином.

Вообще-то «скандинавский» язык вызывает изумление. Какое русское слово ни возьми, обязательно вылезут эти самые «скандинавские» корни. Между прочим ранее мне попадался другой перевод слова «Хельги» – «вождь», и тоже, представьте, со «скандинавского» языка. Не худо было бы уточнять, какой, собственно, язык авторы понимают под словом «скандинавский» – шведский, датский, норвежский или, может быть, финский. В IX веке именно финны составляли большинство населения Скандинавии, а те же свебы, коих считают прямыми предками шведов, спокойно себе обитали на южном, подчеркну, а не на северном побережье Балтики и числились славянами. Их движение на полуостров началось приблизительно в то же время, когда их соседи варяги Рюрика объявились на Руси. И не отсюда ли сходство в похоронных обрядах, культовых и бытовых предметах между «шведами» и варягами. Кстати, слово «руотси» нынешние норманнисты производят от топонима Rodsen, словно бы и не замечая, что он означает «Рода сыны». То, что русы-славяне называли себя сыновьями Рода, ни у кого сомнений не вызывает, но еще никто не осмеливался назвать Рода скандинавским богом. Так что, очень может быть, норманнисты, сами того не ожидая, попали в самую точку. Rodsen (руотси) – это действительно русы.

А вот что пишет о приглашении Рюрика Шамбаров: «Но новгородские летописи – а их не одна, а 14, в том числе составленная первым новгородским епископом Иоакимом, – рассказывают о тех же событиях несколько иначе и сообщают много важных подробностей. Они говорят, например, что Гостомысл был не просто старейшиной, а потомственным князем, происходившим в одиннадцатом колене от легендарного Славена, брата Скифа. Здесь, конечно, требуется уточнение. Вероятно, летописец совместил фигуры двух Славенов, мифического прародителя и реального человека. Антский князь Славен упоминается в «Влесовой книге» и в «Гимне Бояна» из архива Державина. Он был преемником и, возможно, сыном Буса, казненного Амалом Винитаром, побеждал готов (разумеется, в союзе с гуннами). То есть жил в конце IV–V вв. Вот от него-то, в одиннадцатом колене, Гостомысл действительно мог вести свой род (судя по времени рождения Рюрика, Гостомысл родился где-то около 760–770 гг.).

Важно отметить, что княжение в славянских государствах всегда было наследственным. Власть князя ограничивалась вечем, но претендовать на эту должность отнюдь не мог первый встречный. Так, «Влесова книга» очень четко разделяет князей с боярами и воеводами, несмотря на то что бояре порой тоже возглавляли важные предприятия. В древности считалось, что хорошие и дурные качества передаются по наследству. Поэтому, например, вместе со злодеем нередко казнили всю его семью. А князя вече могло выбрать только из рода, имеющего на это право, – из потомков великих вождей прошлого. Кстати, это наблюдалось и в летописные времена: как ни капризничало, как ни бушевало новгородское вече, прогоняя неугодных князей, но ни разу оно не выдвинуло кандидатуру из собственной среды, такое и в голову никому не пришло бы. Новый князь мог быть приглашен лишь из княжеского рода, пусть даже не русского, а литовского, но обязательно имеющего касательство к правящим династиям. Пережитки прежнего государственного устройства славян – отнюдь не «вечевой республики», а «вечевой монархии», – просуществовавшие вплоть до XVIII в., можно наблюдать и в Речи Посполитой, где все свободные шляхтичи имели право избирать и переизбирать королей, диктовать им волю на сеймах, но ни один магнат даже не пытался сам примерить корону, хотя бы он и был куда богаче короля и содержал большее войско. Здесь тоже рассматривались лишь кандидатуры, достойные короны по праву рождения, – если и не из поляков, то из Венгрии, Франции, Швеции, Литвы, Германии, России» («Когда оживают легенды»).

Между прочим, Гумилев, указывавший на связь Рюрика с Карлом Лысым, был абсолютно прав. Я бы добавил в эту же компанию Людовика Баварского, еще одного сына Благочестивого отца. Обычно Карл и Людовик выступали единым фронтом и против Лотаря, и против его сыновей. Дело в том, что Северная Европа отчаянно нуждалась в серебре, не говоря уже о других товарах с Востока. Однако обычный путь из Византии через Италию был закрыт наглухо в результате войны между Лотарем и его сыновьями с одной стороны и константинопольскими властями с другой. Борьба шла за Иллирик. Результатом этого противостояния явился и религиозный раскол, когда папа Николай предал анафеме патриарха Фотия, а тот не замедлил с ответной «любезностью». В Средиземном море хозяйничали арабские пираты. Собственно, рейд Рюрика в Севилью и далее в арабские пределы был ответной реакцией северян на расшалившихся южан. Что касается волжского торгового пути, то он на всем своем протяжении контролировался хазарами. Таким образом, Северная Европа оказалась практически отрезанной от Юга и Востока, что не могло не сказаться на ее экономике. Был и еще один аспект, привлекавший внимание викингов к Хазарии и Каспию, на который прямо указывает Шамбаров, речь идет о работорговле: «Другой важный путь вел на Волгу, «в хазары», где викинги получили бы наилучшие возможности для сбыта пленников и пленниц, захваченных по всей Европе. Так, в конце IX или в Х в., когда несколько пиратских эскадр добрались до Каспия, на рынки Востока выплеснулись более 10 тыс. невольников из Франции и Нидерландов. В Европе использование рабов было достаточно ограниченным, разве что в домашнем хозяйстве, а получить выкуп можно было далеко не за каждого. И тот, кто контролировал бы пути к хазарским рынкам, мог диктовать условия другим «коллегам» и получать с них немалую мзду» («Когда оживают легенды»).

Приглашение Рюрика на княжение в Новгород могло коренным образом изменить ситуацию на торговых путях. И, надо признать, Ободрит сразу же начал оправдывать возлагавшиеся на него надежды. Первым делом он взял под свой контроль верховья Волги, прибрав к рукам Ростов и Муром, перекрыв тем самым хазарам путь к Ладоге и далее к Балтийскому морю. Следующей его целью стал Смоленск, пожалуй, ключевой форпост на торговых путях того времени. Именно под Смоленском он впервые столкнулся с Аскольдом, который, конечно же, не был его боярином, а представлял древнюю династию Кия. «Повесть временных лет» называет Аскольда варягом, но это ровным счетом ни о чем не говорит, поскольку варяги давно уже были своими и на Дону, и на Днепре. Об этом мы еще будем говорить, а пока вернемся к Рюрику, точнее к Олегу, который возглавил предприятие после смерти Ободрита. Именно Олег мечом проложил путь «из варяг в греки», жизненно необходимый не только для Руси, но и для всей Северной Европы. Конечно, в дружину Рюрика, как в дружину Олега, входило немало выходцев из империи франков, носивших непривычные для современного русского уха имена. Эти имена, собственно, и отражены в договорах Олега и Игоря с Византией. Имена бояр «от рода русского» тут же поспешили отнести к скандинавским. Хотя имен, ныне встречающихся в странах Скандинавии, там практически нет. Зато есть имена кельтские, и в немалом числе. Галкина в книге «Тайна русского каганата» приводит свое прочтение этих имен, исходя из их иранского происхождения. Наличие людей с кельтскими именами среди варягов удивления не вызывает, поскольку славяне на южном берегу Балтики соседствовали именно с кельтами, что предполагает и культурный обмен, и даже частичную ассимиляцию. Но среди варягов были и франки, как мы уже установили, а у них, столетиями обитавших в Галлии, количество подобных имен вообще преобладало. Не говоря уже об общих индоевропейских корнях кельтов, франков, варягов и славян. Многие имена, как мы уже успели убедиться на примере Иванов, Ивэнов, Янов, уходят в очень далекое прошлое. То же самое можно сказать и о так называемых «иранских» именах. По мнению Петухова, переселение ариев на земли современных Ирана и Индии началось именно из Приазовья и Причерноморья. Неудивительно, что язык скифов, сарматов, славян, кельтов сохранил слова, сходные с тем же санскритом и иранскими наречиями. Васильева полагает, что многие «иранские» имена сохранились у савроматов и аланов, обитавших на Дону и Северском Донце в описываемую нами эпоху именно со времен арийского единства. Что, в общем-то, неудивительно, поскольку мы с вами носим имена, существующие многие тысячелетия и принадлежащие разным народам. Иные из этих имен возвращались искаженными из дальних странствий, чтобы потом лечь на русскую основу, как произошло с тем же Еваном-Иваном или Даном-Даниилом, другие становились синонимами русских имен, как Георгий – Юрий – Ярий – Яри. Или переосмысливались в народном сознании, как Николай – Микула – Мигуля, Влас – Велес. Так что определить национальность человека, тем более его племенную принадлежность, руководствуясь только именем, ни в наше время, ни в IX веке попросту невозможно. Подчеркну для особо непонятливых – только именем. Имя должно быть встроено в систему религиозных, политических, социальных и бытовых понятий и представлений того времени, чтобы можно было с уверенностью сказать, что человек по имени Свень – это швед, а не свеон, скажем, то есть венед, вятич. Вагрия или Варгия кроме всего прочего называлась еще и землей Света, то есть Световида, а потому неудивительно, что людей, здесь проживающих, называли свеонами. Этим, кстати, и объясняется путаница, возникшая при дворе Людовика Благочестивого, когда туда явились послы русского кагана, в которых тут же опознали свеонов. Но эти свеоны утверждали, что они прибыли с загадочной реки Танаис, от не менее загадочного владыки, чей ранг был равен императорскому. Мало того, они приехали в ставку императора прямехонько из Константинополя. Конечно, Людовик и его окружение просто не могли не знать свеонов, живших по соседству на южном берегу Балтики, но им и в голову не приходило, что значительная часть этого племени или, если угодно, народа еще в VII веке переселилась на восток и обосновалась на обширных территориях от Оки до Дона. Речь идет о вятичах, самом упорном из славянских народов, далее всех сохранявших верность своим богам. Москва, к слову, стоит на землях вятичей. И означает слово «Москва» в переводе с арабского «священное место». Есть и другие переводы, но не в этом суть, вятичи-свеоны входили в состав сначала Хазарского, а потом, после раскола, – Русского каганата. Кстати, свеоны, жившие во времена Людовика Благочестивого на южном берегу Балтики, спустя полсотни лет действительно переселились вместе со свебами на северный берег, то есть в Скандинавию. Скорее всего, им не понравилось соседство с распадающейся империей франков и ее излишне воинственными правителями. Так что коренные москвичи, ведущие свой род от вятичей, с полным правом могут называть себя шведами. О себе и своей фамилии я скромно умолчу, замечу только вскользь, что в моем роду скандинавы не водились, а вот вятичи, скорее всего, были.

Между прочим, этот визит свеонов к франкскому императору является одним из краеугольных камней норманнской теории. Вот что пишет по этому поводу Вернадский: «Говоря в общем, не может быть сомнения, что в IX и X веках под именем «русские» («русь», «рось») чаще всего подразумевались скандинавы. Чтобы это продемонстрировать, достаточно будет упомянуть только три случая:

1. Согласно «Бертинским анналам», несколько «русских» прибыли вместе с византийскими посланниками к императору Людовику в 839 г.; согласно их собственным утверждениям, они были шведами по происхождению.

2. В договоре между князем Олегом и Византийской империей 911 г. внесены имена «русских» посланников; большинство из них явно скандинавы.

3. Константин Багрянородный вносит в свою книгу De Administrando Imperii (написанную в 945 г.) названия днепровских порогов как на славянском, так и на «русском». Большинство «русских» названий обнаруживают скандинавское происхождение.

Следовательно, неоспоримым является то, что в IX и X веках название «русь» употреблялось по отношению к скандинавам. А если так, то вся полемика между норманнистами и антинорманнистами основана на недоразумении со стороны части последних, и все их усилия, в лучшем случае, можно назвать донкихотством. Но, несмотря на это, ценность вклада антинорманнистов в изучение Древней Руси нельзя отрицать» («Древняя Русь»).

Я приношу свои извинения поклонникам маститого ученого, но в приведенном выше отрывке все неправда. Во-первых, никаких шведов «Бертинские анналы» знать не знают, там речь идет о свеонах. Я не исключаю, что свеоны участвовали в этногенезе шведского народа, но проводить знак равенства между свеонами IX века и шведами века, скажем, XV, а тем более XX, просто некорректно. С таким же успехом мы можем назвать вятичей московитами или, наконец, русскими. К счастью, никому из ученых-историков это даже в голову не пришло. Столь же некорректно видеть в русах IX века русских, ибо русские, как и шведы, – это продукт этногенеза, в котором участвовало множество племен, как славянских, так и неславянских. В современной Европе, да и в мире тоже, просто нет и не может быть этнически «чистых» наций, ибо все мы продукт смешения родов, племен и народностей.

Об именах мы уже говорили. Не могу понять, почему люди далеко не глупые, профессионалы, с легкостью делают столь поспешные выводы на пустом месте. Почему любое имя тут же объявляется «скандинавским» только на том основании, что оно нерусское. Можно подумать, что кроме русских и скандинавов, в крайнем случае германцев, никто на этом континенте не жил и не живет. Да, норманнисты пробовали перевести «русские» названия порогов, приведенные в труде Константина Багрянородного, на скандинавские и германские языки, но получился, честно говоря, пшик. То же самое произошло и с финно-угорскими, и с иранскими языками. Да что там «русские», если даже «славянские» названия порогов читаются с огромным трудом и тоже далеко не все.

Выше мы сообщали, откуда пришли на Русь варяги во главе с Рюриком. Теперь нам остается выяснить, куда они, собственно, пришли. Какой была Русская земля в середине IX века. Сразу скажу, забудьте о номадах, бродящих по лесам, изобретении господина Сороса и его блудливых подручных, по недоразумению называющих себя историками. Их, с позволения сказать, труды – это даже не искажения фактов и уж тем более не добросовестное заблуждение. Это упражнения деляг, без совести и без чести, готовых за пригоршню долларов облить помоями даже мать родную. В лихие годы реформ эти людишки развили бурную деятельность на ниве очернения прошлого собственной страны, а ныне вроде как поутихли. Иные даже перекрасились и сегодня если и швыряют грязью в свою страну, то исключительно из «патриотических» соображений, дабы не дать развиться русскому национализму и даже, страшно подумать, русскому фашизму. Такая забота со стороны людей, еще вчера готовых продать Родину за бутылку баварского пива и громогласно заявлявших об этом со всех экранов, не кажется мне искренней. И более того, заставляет пристальней вглядываться в «новых патриотов», желающих в который раз «осчастливить» собственную страну.

«Из первого довода летописи ясно и несомненно видно, что племена, призывавшие варягов, вели и до призвания их жизнь политическую, государственную, какой бы она формы ни была, ибо составляли уже союз, общину или братовщину из четырех сильных племен – руси, чуди, славян и кривичей, занимавших своим населением (не по соображению слов летописи «земля наша велика», а по вычислению пространства, в пятинах Новогородских заключавшегося) несколько сот тысяч и, может быть, до одного миллиона квадратных верст в северо-восточном углу Европы, могшем при самом бедном и редком населении, полагая только по пяти человек на квадратную версту, составлять до 5 000 000 душ, имевших свои города, как, например, Новгород, Старую Ладогу, Старую Русу, Смоленск, Ростов, Полоцк, Белозерск (Белоозеро), Изборск, Любеч, Псков, Вышгород, Переяславль; одним словом, 148 городов, насчитанных Баварским географом в 866 году у одного только племени северо-восточных руссов. Между дикарями, на таком протяжении живущими, нельзя даже предполагать и взаимных сношений, а тем еще менее единства мысли, какое выразилось у руси, чуди, славян и кривичей относительно вызова к себе князей на престол. Из второго довода летописи, где сказано: «Наша земля велика и обильна», явствует, что племена, призывавшие князей варяжских, не сейчас составили государственное тело, а напротив, прожили уже столько веков, может быть, государственною жизнью, что успели составить пространное государство и скопить народное богатство, ибо их земля была «велика», заключала в себе четыре больших племени и обиловала всем, даже и городами – этим несомненным признаком государственной или политической жизни, потому что существование городов свидетельствует уже о разделении труда и образованности народа» (Егор Классен, «Варяги»).