Текст книги "Русская вера, или Религиозные войны от Святослава Храброго до Ярослава Мудрого"

Как видите, проблем у великого князя хватало, да и врагов он нажил немало не только на религиозной почве, но и на ниве государственного строительства. Надо полагать, «светлые князья», бывшие правители удельных княжеств, спали и видели, как бы им спихнуть с княжеских столов сыновей новоявленного басилевса-Василия. Целый ком противоречий, порожденный религиозной и административной реформами, не мог не обернуться трагедией. Гром грянул после смерти Владимира. Но предчувствие надвигающейся беды ощущалось еще при его жизни. Собственно, кончину великого князя летописцы связывают с огорчением отца по поводу непочтительного отношения сына Ярослава, сидевшего в Новгороде и отказавшегося платить подати Киеву. Недовольство новгородцев было понятно, их заставляли оплачивать из своего кармана строительство оборонительных сооружений на земле, которую они наверняка считали чужой. В конце концов, до Новгорода жадные ручонки печенегов в любом случае не дотягивались. Однако события, развернувшиеся в Киеве после смерти Владимира, выглядят очень странно.

Обратимся сначала к Прозорову: «Вот, что говорит, словно бы очнувшись от семнадцатилетнего молчания, «Повесть временных лет». Перед смертью Владимир отправил одного своего сына, Бориса, в степь против печенегов. Вскоре он умирает, а Святополк, находящийся в это время в Киеве, скрывает его смерть, тайно вынеся тело через пролом в стене. Кстати, так выносят из дома тех, в отношении кого возникают подозрения – не надумает ли покойничек вылазить из могилы и навещать скорбящую родню полнолунными ночами? Еще одно подтверждение мысли, что креститель Руси умер, скажем так, нехорошей смертью. А вот на «тайное» это погребение походит мало – ладно еще тайно вынести завернутое, как мы помним, в ковер тело старого государя, но вот тайно ночью пробить каменную стену великокняжеского терема… что ж, киевляне оглохли всем городом, что ли?» («Язычество христианской Руси»).

В данном случае Прозоров ошибается, великий князь умер на Берестове, скорее всего, в деревянном тереме. Вот что сообщает об этом «Повесть временных лет»: «Когда Владимир собрался идти против Ярослава, Ярослав, послав за море, привел варягов, так как боялся отца своего; но Бог не дал дьяволу радости. Когда Владимир разболелся, был у него в это время Борис. Между тем печенеги пошли походом на Русь, Владимир послал против них Бориса, а сам сильно разболелся; в этой болезни и умер июля в пятнадцатый день. Умер он на Берестове, и утаили смерть его, так как Святополк был в Киеве. Ночью же разобрали помост между двумя клетями, завернули его в ковер и спустили веревками на землю; затем, возложив его на сани, отвезли и поставили в церкви Святой Богородицы, которую сам когда-то построил. Узнав об этом, сошлись люди без числа и плакали по нем – бояре как по заступнике страны, бедные же как о своем заступнике и кормителе. И положили его в гроб мраморный, похоронили тело его, блаженного князя, с плачем».

Из этого отрывка не совсем понятно, в чем же суть утаивания смерти великого князя, если его тело поместили в церкви Святой Богородицы. Тем более что тут же «сошлись люди без числа и плакали по нем». Между прочим титул «басилевса» означал не просто царя, а царя, Богом хранимого. «Как Бог суть высшее всего мира, так и император возглавляет царствие земное. Власть императора, стоявшего на вершине земной империи, организованной по подобию иерархии «небесной», священна и богохранима» (Дашков, «Императоры Византии»). Как видим, у Прозорова есть основания заподозрить во всей этой истории нечто «нехорошее». Что-то не складывается у Нестора, что-то он пытается скрыть. Конечно, и в Византии устраняли императоров силовыми методами, тут им даже «богохранимость» не помогала, но ведь Владимир умер вроде своей смертью. Зачем разбирать «помост между клетями» и спускать тело покойного на веревках? Чтобы Святополк не узнал? Но ведь князь Туровский в это время сидит в темнице вместе с женой, под надежными запорами.

Вот что пишет по этому поводу Лев Прозоров: «Любопытно и то, что Титмар Мезербургский, современник событий, ни слова не говорит о злодеяниях «киевского короля» Святополка, которому польский «герцог» Болеслав помогал в войне с его, Святополка, братом, «королем новгородским» Ярославом. Кстати, становится понятно, что, собственно, Святополк делал к Киеве в момент смерти отчима – по словам немецкого хрониста, он там сидел, но отнюдь не на престоле, а в тюрьме. Вместе с ним ели горький хлеб неволи его жена, дочь Болеслава и ее духовник, немецкий (если в землях восточных славян церковь в те времена была представлена в основном греками, то в землях западных – немцами и чехами) епископ Рейнберн, каковой в той темнице и скончался» («Язычество христианской Руси»).

Клетями, если кто не знает, назывались срубы в несколько ярусов, из которых состоял терем, их могло быть несколько, между собой они соединялись переходами или сенями. Нестор называет эти сени помостом. Конечно, помост из досок можно разобрать без лишнего шума, не привлекая внимания. Но ведь княжеская усадьба обнесена высокой стеной, и народу там было немало… Ждали возвращения Бориса? А собственно, причем здесь Борис? Владимир умер в 1015 году, через 27 лет после Крещения Руси и женитьбы на гречанке Анне. Святополк был сыном Ярополка, убитого Владимиром, но родился уже после смерти отца. Владимир женился на его матери и усыновил племянника. Таким образом, Святополк был старшим в роду Рюриковичей и должен был без проблем занять великий стол. Зачем ему понадобилось убивать Бориса и Глеба, которые были значительно моложе и его самого, и Ярослава Новгородского? Скорее уж Ярослава он должен был опасаться, как своего естественного преемника.

А между тем в это время в Новгороде происходят события, еще более удивительные и кровавые, чем в Киеве: «Святополк же окаянный стал княжить в Киеве. Созвав людей, стал он им давать кому плащи, а другим деньгами, и роздал много богатства. Когда Ярослав не знал еще об отцовской смерти, было у него множество варягов, и творили они насилие новгородцам и женам их. Новгородцы восстали и перебили варягов во дворе Поромоньем. И разгневался Ярослав, и пошел в село Ракомо, сел там во дворе. И послал к новгородцам сказать: «Мне уже тех не воскресить». И призвал к себе лучших мужей, которые перебили варягов, и, обманув их, перебил. В ту же ночь пришла ему весть из Киева от сестры его Предславы: «Отец твой умер, а Святополк сидит в Киеве, убил Бориса, а на Глеба послал, берегись его очень». Услышав это, печален был Ярослав и об отце, и о братьях, и о дружине. На другой день, собрав остаток новгородцев, сказал Ярослав: «О милая моя дружина, которую я вчера перебил, а сегодня она оказалась нужна». Утер слезы и обратился к ним на вече: «Отец мой умер, а Святополк сидит в Киеве и убивает братьев своих». И сказали новгородцы: «Хотя, князь, и иссечены братья наши, – можем за тебя бороться!» И собрал Ярослав тысячу варягов, а других воинов 40 000, и пошел на Святополка, призвав Бога в свидетели своей правды и сказав: «Не я начал избивать братьев моих, но он; да будет Бог мстителем за кровь братьев моих, потому что без вины пролил он праведную кровь Бориса и Глеба. Или же и мне то же сделать? Рассуди меня, Господи, по правде, да прекратятся злодеяния грешного». И пошел на Святополка» («Повесть временных лет»).

Чем дальше в лес, тем больше дров. Воля ваша, но в данном случае у меня нет веры ни Нестору, ни позднейшим редакторам и толкователям. По моему мнению, два этих события, в Киеве и Новгороде, теснейшим образом связаны между собой. Вряд ли истребление варягов «во дворе Поромоньем» было случайностью. В Новгороде, как и в Киеве, наверняка сложилась провизантийская партия. Можно даже предположить, что возглавлял ее посадник Константин, сын Добрыни. Был Константин, скорее всего, ровесником Владимира или около того, а следовательно, человеком опытным. Кроме того, не приходится сомневаться, что он являлся активным участником карательной экспедиции своего отца против старых богов и варяжского культа. Для него победа Ярослава в споре с отцом означала торжество варяжской партии, что сулило ему в будущем большие неприятности. Именно внук Мала, скорее всего, спровоцировал конфликт между варягами и новгородцами. Судя по всему, варяжских гостей «во дворе Поромоньем» полегло немало. Именно поэтому победители явились на княжий двор без страха. Наверняка они пришли, чтобы продиктовать свою волю ослабевшему князю. Видимо, Ярослав притворно пошел им на уступки, а потом безжалостно истребил опьяневших на пиру гостей. Вести, пришедшие из Киева, потрясли новгородцев, так что Ярославу без труда удалось склонить их к походу против братоубийцы Святополка. Тем более что уцелевшему Константину этот поход был выгоден. Ибо Ярославу волей-неволей пришлось принять условия частично истребленной им византийской партии. Видимо, князя Новгородского не зря впоследствии прозвали Мудрым, поскольку власть для него оказалась важнее религии. После поражения Ярослава на реке Буге от Болеслава Польского, тестя Святополка, именно посадник Константин выступил за продолжение борьбы, подбодрив в нужный момент павшего духом князя Новгородского: «Ярослав же, прибежав в Новгород, хотел бежать за море, но посадник Константин, сын Добрыни, с новгородцами рассек ладьи Ярославовы, говоря: «Хотим и еще биться с Болеславом и со Святополком». Стали собирать деньги от мужа по 4 куны, а от старост по 10 гривен, а от бояр по 18 гривен. И привели варягов, и дали им деньги, и собрал Ярослав воинов много» («Повесть временных лет»).

Но пока у Ярослава все еще впереди – и победы, и поражения. Пока он еще готовится к борьбе за великий стол с Святополком, объявленным «братоубийцей». Не думаю, что частичный разгром византийской партии и убийство ее вождей сильно опечалили новгородцев, зато они наверняка еще хранили память о походе на Киев во времена Владимира и Ярополка. Походе, принесшем новгородцам немало барышей. Сорокатысячная рать, собранная Ярославом, – это серьезная сила, способная решить любую поставленную задачу. Здесь интересно другое – что побудило Ярослава готовиться к войне с отцом? Вряд ли он слишком близко принимал к сердцу заботы новгородцев, неохотно плативших дань великому князю. Тогда что же подвигло его на такой шаг? Думаю – переворот, который готовил его отец, в обход всех правил наследования великого стола. Владимир прочил в преемники Бориса, скорее всего, сына гречанки Анны, чтобы там ни писали насчет его рождения лукавые летописцы. Борис и Глеб были племянниками императора Василия, и уж конечно, именно они являлись надеждой византийской партии. Особенно Борис. Именно Бориса они прочили в преемники басилевса Владимира. Отсюда и неудачная попытка скрыть смерть князя. Видимо, у оппонентов византийской партии нашлись осведомители в Берестове. Бориса устранили раньше, чем он успел добраться до Киева. Следом был убит Глеб. Что касается Святополка, то он прибыл в Киев, скорее всего, чтобы заявить названному отцу о своих правах законного наследника, но стараниями византийской партии угодил в темницу. Составить заговор против отца и братьев он просто не успевал, да и чужим был в Киеве Святополк Туровский. Ярослав оказался умнее старшего брата. Не исключено, что он просто лучше знал своего отца. Именно поэтому он готовил рать для похода, пригласив к его участию варягов. Скорее всего, приверженцев Деуса Кристоса и старых богов. На них он мог положиться в любом случае. А далее случилось то, что случилось. Святополк пошел на сделку с варяжской партией и тем самым принял на себя ответственность за смерть братьев, что позволило Ярославу выступить в роли мстителя. В первой же битве с новгородцами Святополк потерпел жесточайшее поражение. Не исключаю, что недавно обретенные киевские союзники его предали, поскольку видели своего вождя именно в Ярославе. Правда, Святополк с помощью тестя, польского короля Болеслава, захватил Киев, но торжество его было недолгим. Бесчинства поляков вызвали восстание в Киеве. В конце концов, Болеслав вынужден был уйти в Польшу, а Святополк, потерпев очередное поражение от брата, отправился в изгнание с клеймом братоубийцы. Впрочем, никто его не преследовал, никто не пытался ему отомстить. Видимо, современники хорошо знали, что в смерти братьев он не повинен.

Глава 10. Ярославичи

В войне Ярослава с Святополком был один любопытный эпизод, на который обратил внимание Лев Гумилев. Случилось это после первой битвы у города Любеча (1016), завершившейся победой новгородцев и варягов. Вот цитата из книги «От Руси к России»: «Победители-новгородцы вошли в Киев, «и погоре церкви», пишет летописец. Мы заключаем из этого, что идейная основа действий Ярослава, его программа сводилась к восстановлению язычества. Но христианизация Киева была уже слишком сильной. Никто не хотел возвращения культа Перуна. От этого Ярослав чувствовал себя в столице крайне неуверенно.

В 1018 г. разногласия между партиями язычников и христиан обострились. Этим воспользовались польский король Болеслав Храбрый и беглец Святополк. Польское войско двинулось на Киев, чтобы, по утверждению поляков, освободить христиан от власти злых язычников».

С Гумилевым категорически не согласен Прозоров: «Однако это мнение не подтверждается ни одним источником – и русские, и скандинавские, и германские, и византийские источники знают Ярослава как убежденного христианина. Если его «обращение» состоялось в Киеве, церковные авторы не оставили бы без внимания столь излюбленного ими (от Бравлина и Аскольда до Владимира) сюжета – язычник и разоритель христианских святынь, одержав физическую победу, сам побежден могуществом «истинной» веры. А может, речь шла о том, что во взятом Киеве были погоревшие, разрушенные церкви? И не надо лицемерного негодования по поводу вандализма язычников! Во-первых, это не их учили подставлять правую щеку, схлопотав по левой, «любить врагов своих» и «благословлять ненавидящих их». Во-вторых, церкви как раз и ставили сплошь и рядом именно на тех местах, где стояли разрушенные языческие святилища. А место для этих святилищ было выбрано – в глазах язычников, по крайней мере – не человеческим произволом, а волей Богов. Они, в отличие от христиан, не могли построить храм где вздумается. Приходилось расчищать места. Только и всего. Летописи восславляют Ярослава за неимоверные заслуги в деле распространения христианства на Руси – при нем-де оно начало «шириться и укрепляться». Простите, но он, по тем же летописям, построил всего лишь четыре церкви – в чем же состояли его заслуги в «расширении и укреплении» христианства?» («Язычество христианской Руси»).

Прозоров, как мы видим, не отрицает разрушения христианских церквей, он просто считает, что сделали это сами киевляне еще при Святополке, в котором он видит вождя языческой партии. В чем сходятся оба Льва, и Прозоров, и Гумилев, так это в том, что война, разразившаяся после смерти Владимира Крестителя, носила отчасти, а может, и по сути своей религиозный характер. В этом с ними трудно не согласиться. Гумилев вообще считает Святополка первым «западником» на Русской земле. Ибо обращается князь Туровский за поддержкой к католику Болеславу Храброму. Но я уже писал выше, что кроме римского христианства, опирающегося на сиро-палестинский монотеизм, был еще и франко-варяжский вариант, связанный со старыми славянскими богами. К слову, и в самом Риме по части благочестия далеко не все было гладко. Сошлемся хотя бы на Гумилева: «Известно, что в середине века на святой престол иногда всходили очень грешные папы. В 955 г. на папский престол воссел шестнадцатилетний юноша, нареченный папой Иоанном XII. Ватиканский двор стал вертепом продажных женщин. Если бы папа был только охотником, игроком, волокитой и пьяницей, то это было бы еще полбеды. Но римский первосвященник давал пиры с возлияниями в честь древних языческих богов и пил за здоровье Сатаны. Конечно, вести о таких «подвигах» достигали Руси» («От Руси к России»).

Ну и с какой же стати при таких папах короли будут святы? Согласно официальной версии, Болеслав был христианином, но это вовсе не означает его приверженности сиро-палестинскому монотеизму. Поэтому трудно понять, кого, собственно, поляки считали врагами христианской веры. Напомним также, что все эти события разворачиваются на фоне откровенной вражды между Константинополем и Римом.

«Германский император Оттон Второй на имперском сейме 983 г. в Вероне добился решения о войне против «греков и сарацин». Такое уравнивание православных христиан с мусульманами уже не позволяло говорить о единстве церкви Христа, делало вполне реальной угрозу католического натиска на Восток, в том числе и на Русь» (Гумилев, «От Руси к России»).

Казалось бы вот он ответ – конечно, Болеслав католик, исполняющий волю римского папы и императора! Увы, не все так просто. Во-первых, папы и императоры, мягко так скажем, не слишком ладили друг с другом, а во-вторых, Болеслав отправляется в Киев как раз после успешной войны все с тем же германским императором. Однако это обстоятельство, скорее всего, не мешало полякам соглашаться с Оттоном II, что греки и сарацины мало чем отличаются друг от друга. А потому – поддержать франко-варяжскиую партию в ее борьбе против сторонников византийской версии христианства. Не надо думать, что христианство утверждалось в европейских странах по мановению папской или патриаршей руки, на это требовались столетия, а в грех язычества, как мы убедились раньше, впадали даже самые высокопоставленные христианские иерархи. Что же касается Киева, то я, пожалуй, соглашусь с Прозоровым: византийские церкви в Киеве сожгли сторонники Святополка сразу после смерти Владимира и убийства Бориса и Глеба. Иначе чем еще объяснить, что Десятинную церковь, построенную еще при Владимире, сразу же после крещения, Ярослав отстроил заново. Скорее всего, Ярославу пришлось лавировать между тремя партиями, франко-варяжской, византийской и собственно славянской, приверженной древней вере. Разумеется, названия партий достаточно условны, поскольку потомки франков и варягов уже вросли в славяно-русскую цивилизацию и отнюдь не чувствовали себя здесь чужими. Речь, повторюсь, идет не об межэтнических конфликтах, а именно о межрелигиозных. В 1024 году Ярослав подавляет восстание суздальцев, которые возглавляли волхвы.

Вот что об этом пишет «Повесть временных лет»: «В тот же год восстали волхвы в Суздале; по дьявольскому наущению и бесовскому действию избивали старшую чадь, говоря, что они держат запасы. Был мятеж великий и голод по всей той стране; и пошли по Волге все люди к болгарам, и привезли хлеба, и так ожили. Ярослав же, услышав о волхвах, пришел в Суздаль; захватив волхвов, одних изгнал, а других казнил, говоря так: «Бог за грехи посылает на всякую страну голод, или мор, или засуху, или иную казнь, человек же не знает за что».

Осведомленность Нестора по поводу того, что именно сказал князь и по какому случаю, поражает воображение. Однако не доверять сообщению летописца в данном случае оснований нет. Языческие волхвы в XI веке были достаточно сильны, чтобы испортить настроение любому князю. Тем не менее симпатии Ярослава явно склонялись в сторону, противоположную византийской. Косвенным подтверждением этому служит судьба новгородского посадника Константина, которого Костомаров именует Коснятином: «Коснятин, сын Добрыни, не пустивший Ярослава бежать за море, впоследствии подвергся его гневу, был сослан в Ростов, а потом убит в Муроме. В 1038 году Ярослав посадил в Новгород сына своего Владимира, а после его смерти в 1052 году посажен был сын Ярослава Изяслав, и с тех пор в Новгороде постоянно уже были особые князья; преимущественно же в первое время выбирались старшие сыновья киевского князя» («Русская история в описании ее главнейших деятелей»).

Как видим, Ярослав продолжает политику отца – убирает местных правителей и сажает в подвластные Киеву княжества своих сыновей. Противников у него внутри государства два, Бречислав Полоцкий, племянник Ярослава, и Мстислав Тмутараканский, родной брат нового великого князя. И если Бречислава, вздумавшего напасть на Новгород, Ярослав очень быстро привел в чувство, то с Мстиславом дело обернулось куда как более печально для киевского князя: «В год 6532 (1024). Когда Ярослав был в Новгороде, пришел Мстислав из Тмутаракани в Киев, и не приняли его киевляне. Он же пошел и сел на столе в Чернигове; Ярослав же был тогда в Новгороде. И, возвратившись, пришел Ярослав в Новгород, и послал за море за варягами. И пришел Якун с варягами, и был Якун тот красив, и плащ у него был золотом выткан. И пришел к Ярославу, и пошел Ярослав с Якуном на Мстислава. Мстислав же, услышав, вышел против них к Листвену. Мстислав же с вечера исполчил дружину и поставил северян прямо против варягов, а сам стал с дружиною своею по обеим сторонам. И наступила ночь, была тьма, молния, гром и дождь. И сказал Мстислав дружине своей: «Пойдем на них». И пошли Мстислав и Ярослав друг на друга, и схватилась дружина северян с варягами, и трудились варяги, рубя северян, и затем двинулся Мстислав с дружиной своей и стал рубить варягов. И была сеча сильна, и когда сверкала молния, блистало оружие, и была гроза велика и сеча сильна и страшна. И когда увидел Ярослав, что терпит поражение, побежал с Якуном, князем варяжским, и Якун тут потерял свой плащ золотой. Ярослав же пришел в Новгород, а Якун ушел за море. Мстислав же чуть свет, увидев лежащими посеченных своих северян и Ярославовых варягов, сказал: «Кто тому не рад? Вот лежит северянин, а вот варяг, а дружина своя цела». И послал Мстислав за Ярославом, говоря: «Садись в своем Киеве: ты старший брат, а мне пусть будет эта сторона Днепра». И не решился Ярослав идти в Киев, пока не помирились. И сидел Мстислав в Чернигове, а Ярослав в Новгороде, и были в Киеве мужи Ярослава. В тот же год родился у Ярослава еще сын, и нарек имя ему Изяслав. В год 6534 (1026). Ярослав собрал воинов многих, и пришел в Киев, и заключил мир с братом своим Мстиславом у Городца. И разделили по Днепру Русскую землю: Ярослав взял эту сторону, а Мстислав ту. И начали жить мирно и в братолюбии, и затихли усобица и мятеж, и была тишина великая в стране» («Повесть временных лет»).

Мстислав умер, не оставив наследников, и тем избавил Ярослава от многих хлопот внутри державы. Теперь оставалось выбрать союзников за ее пределами. Казалось бы, в создавшейся ситуации ориентация на Византию – самый естественный шаг. Тем более что Константинополь отчаянно нуждался в союзниках.

Вот что пишет об этом Гумилев: «Ярослав поддерживал отношения с варягами и был готов к дружбе с Польшей, но, к сожалению, ни он, ни его окружение не испытывали симпатий к Византии. Ухудшение отношений между Киевом и Константинополем в 30-40-е годы XI в. происходило на фоне резкого обострения противоречий между православным Востоком и католическим Западом. Римский папа требовал признания себя главою христианской церкви, константинопольский же патриарх Михаил Кируларий стоял на том, что греческая церковь ничем не уступает Римско-католической. Папа опирался на поддержку Западной Европы: Германии, Франции, испанских королевств, города-республики Генуи. А Царьград искал помощи у завоеванной им Болгарии и добровольно присоединившейся к Византии Сербии. Религиозное противостояние Рима и Константинополя завершилось окончательным расколом христианской церкви на западную (Римско-католическую) и восточную (Греко-православную) в 1054 г.» («От Руси к России»).

Скорее всего, верх в Киеве в конце концов взяла именно варяжская, по сути своей откровенно антивизантийская партия, и великий князь не мог с этим не считаться. Не исключено, что симпатии Ярослава с самого начала были на стороне сторонников Семъ Ярилы, а его реверансы в сторону посадника Константина Новгородского являлись лишь данью политическим обстоятельствам. Уже в первые годы своего правления великий князь основывает два города: Юрьев, в только что отвоеванной Чудской земле, и Ярославль, в земле Ростово-Суздальской.

По поводу основания города Ярославля существует одна очень примечательная легенда: «Однажды по Волге с дружиною в расписных ладьях плыл киевский князь Ярослав Мудрый. Высокий, обрывистый берег, покрытый дремучим лесом, в месте слияния Волги с рекой Которослью приглянулся князю. Задумал он город рубить, но было тут селище, называемое Медвежий Угол. Когда князь Ярослав вступил в селище, жители выслали навстречу ему злых собак и медведя лютого, которого считали покровителем своего племени. Но отважный князь секирой сокрушил зверя, и люди в страхе разбежались. Тогда повелел князь на месте поединка град созидати и назвал его во свое имя Ярославлем. Об этой легенде напоминает известный с XVII века герб города, изображающий медведя с трезубцем, который позже заменен секирой».

То, что легенда является довольно поздней попыткой объяснить и название города, и его герб, у меня нет никаких сомнений. Тут интересен медведь с трезубцем. Трезубец – это родовой знак Рюриковичей, означающий пикирующего сокола. Сокол – зооморфная ипостась бога Ярилы, медведь – Велеса. И назван город отнюдь не в честь самого князя, а как раз в честь либо самого Ярилы, либо его сына, известного уже нам Деуса Кристоса. Судьба Ярославля, так же как и появившейся неподалеку чуть позднее Москвы, крайне загадочна. Москва, как я уже писал выше, означает по-арабски «священное место». Не стоит этому удивляться. Был в истории Русского каганата, а затем Киевской Руси момент когда они достаточно плотно взаимодействовали именно с арабами. Практически все монеты того периода, найденные на территории Руси, – это арабские монеты. И даже когда Русский каганат стал чеканить свою монету, он подражал арабской вязи. Не надо также забывать, что Ярославль стоит на Волге, а эта река, как и расположенная на ее берегах Волжская Булгария, достаточно долго входила в сферу арабских интересов. Да и в самой Волжской Булгарии, принявшей ислам еще в IX веке, арабский язык не был в диковинку. А если учесть, что Москва появилась позднее Ярославля, то можно предположить, что название «священное место» относилось поначалу к этому городу. Первое упоминание о Ярославле содержится в летописи «Повести временных лет», в рассказе о крупнейшем восстании смердов 1071 года, которое возглавляли «два волхва от Ярославля». Произошло это уже после смерти Ярослава, последовавшей в 1054 году. Видимо, построенный великим князем на Волге город играл существенную роль как в политической, так и религиозной жизни страны, если уж летописец счел нужным упомянуть, что мятежные волхвы были «от Ярославля». Примечательно название второго из построенных Ярославом городов – Юрьев. Разумеется, летописцы, а вслед за ними и историки, не моргнув глазом, заявляют, что назван он так в честь самого великого князя, который-де принял в крещении имя Юрий. Но весь фокус в том, что такого имени греческий именослов не содержит. Юрий – это славянский аналог имени Георгий, а точнее, даже не Юрий, а Ярий. Таким образом, и название второго города связано все с тем же язычеством. Кстати, именно Ярила, поражающий змея, изображен на гербе города Москвы. А на гербе города Ярославля, находящегося неподалеку, мы видим его отца Велеса в его самой популярной зооморфной ипостаси да еще и с трезубцем-соколом в руке. Ну и где здесь, господа, византийская символика? Но, заметьте, я не называю эту символику языческой. Нет, это все символы христианские, но это другое христианство, в основе которого лежит древняя славянская, и даже шире, индоевропейская религия. И это славянское христианство просуществовало до реформ патриарха Никона, которые по сути не были реформами, а означали замену одного течения христианства на другое, чужеродное России. Конечно, уступки византийскому христианству делались и раньше, но они практически не касались ни обрядовой стороны, ни сути самой веры. Христианская Русь всегда верила не в сиро-палестинского Иегову, а в бога Саваофа-Саваота-Сварога-Рода-Световида и его сына Иисуса Христа. И носила обереги-кресты, символизирующие Ярилу, бога оплодотворения и созидания, бога – символа энергии Создателя.

Но вернемся к великому князю Ярославу. Вот что сказано далее в «Повести временных лет»: «6551 (1043). Послал Ярослав сына своего Владимира на греков и дал ему много воинов, а воеводство поручил Вышате, отцу Яня. И отправился Владимир в ладьях, и приплыл к Дунаю, и направился к Царьграду. И была буря велика, и разбила корабли русских, и княжеский корабль разбил ветер, и взял князя в корабль Иван Творимирич, воевода Ярослава. Прочих же воинов Владимировых, числом до 6000, выбросило на берег, и, когда они захотели было пойти на Русь, никто не пошел с ними из дружины княжеской. И сказал Вышата: «Я пойду с ними». И высадился к ним с корабля, и сказал: «Если буду жив, то с ними, если погибну, то с дружиной». И пошли, намереваясь дойти до Руси. И сообщили грекам, что море разбило ладьи руси, и послал царь, именем Мономах, за русью 14 ладей. Владимир же, увидев с дружиною своею, что идут за ними, повернув, разбил ладьи греческие и возвратился на Русь, сев на корабли свои. Вышату же схватили вместе с выброшенными на берег, и привели в Царьград, и ослепили много русских. Спустя три года, когда установился мир, отпущен был Вышата на Русь к Ярославу. В те времена выдал Ярослав сестру свою за Казимира, и отдал Казимир, вместо свадебного дара, восемьсот русских пленных, захваченных еще Болеславом, когда тот победил Ярослава».

Как мы видим, великий князь Киевский не только не поддержал вроде бы единоверцев в их противостоянии с Римом, но уж скорее присоединился к антивизантийской коалиции. Согласно Костомарову, война с Византией началась из-за убийства греками русского купца. Однако, думается, подобный конфликт, если он имел место, можно было уладить другими способами. Тем более с единоверцами. Мир с Византией в конце концов был заключен и даже скреплен браком дочери византийского императора с сыном великого киевского князя: «Через три года заключен был мир; слепцов отпустили со всеми пленными, а в утверждение мира греческий император Константин Мономах отдал дочь свою за сына Ярославова Всеволода. Это было не одно родство Ярослава с иноземными государями своего времени. Одна дочь его, Елисавета, была за норвежским королем Гаральдом, который даже оставил потомству стихотворение, в котором, воспевая свои бранные подвиги, жаловался, что русская красавица холодна к нему. Другая дочь, Анна, вышла за французского короля Генриха I и в новом отечестве присоединилась к Римско-католической церкви, тогда еще только что отпавшей от единения с восточною. Сыновья Ярослава (вероятно, Вячеслав и Святослав) были женаты на немецких княжнах» (Костомаров).