Текст книги "Бич Божий"

– Сколько?

– Пятьдесят тысяч денариев, князь. Мне дружину кормить надо.

– Где ты остановился?

– В доме торговца Велизария, – широко улыбнулся Ратмир. – Как раз напротив дворца княжича Меровоя.

– Деньги тебе доставят на днях, рекс. Сумей только потратить их с толком.

Антрусов Кладовоя Радован решил к делу не привлекать. Многие из них состояли в родстве со своим княжичем, а следовательно, и с Меровоем. В любой момент кто-нибудь из них мог дрогнуть сердцем и донести князю Кладовладу о готовящемся покушении на его младшего сына. Кладовой решение гепида одобрил. Княжичу тоже не хотелось марать руки в крови брата, но тут уж выбор не его, а богов. Так, во всяком случае, объявил старшему сыну верховного правителя франков волхв Доброгаст, известный по всей Венедии баяльник и чародей.

– Сошлись вы с братом на Калиновом мосту не своей волей. Чьей, не спрашивай. Сам знаешь. Один из вас пойдет в мир Нави, другой – в мир Прави. И не только сам пойдет, но и своим детям туда путь укажет. А что Меровой – ярман, то это соблазн. Будет ждать и надеяться на помощь богов. А боги наши не столь глупы, чтобы помогать сидням. Была удача, да сошла на нет.

Родован с интересом выслушал пророчество баяльника из уст Кладовоя:

– Неужели так и сказал – на Калиновом мосту?

– Так и сказал, – кивнул княжич.

– Значит, пролитая кровь тебе простится, Кладовой. На Божьем суде братьев нет. А уж на Калиновом мосту тем более. За твою удачу, княжич. Верю, что и Велес, и Перун на нашей с тобой стороне.

Смущал Кладовоя лишь Китоврас, коего многие числили отцом Меровоя. Но это чудо морское могло оказаться воплощением не Велеса, бога перемен, а Вия, повелителя подземного мира. Иные говорят, что между Белесом и Вием большой разницы нет, ибо оба они являют собой суть Чернобога. Но другие им возражают – есть разница между переменами и смертью. И коли Меровой рожден от семени Вия, а не Велеса, то гибель он принесет франкам, а не победу. Уж на что князь Кладовлад души не чает в младшем сыне, но и его берет иной раз сомнение. А уж об иных прочих и говорить нечего. Правильно говорил Доброгаст – соблазн. Пойдут франки с Меровоем по чужую шерсть, а вернутся стрижеными. Если вообще вернутся. Нет, не только за себя хлопочет князь Кладовой и не только за своих сыновей Ладислава и Сара – за всех франков, за всех венедов, за весь род человеческий. Сара особенно жалко Кладовою. Еще семнадцати лет нет отроку, а он уже многих мужей превосходит знаниями и разумом. Иные прочат ему судьбу ведуна, а иные – ярмана. Однако будущее знают только боги, а люди могут всего лишь предполагать и надеяться.

Родован молча слушал рассуждения князя Кладовоя, а про себя удивлялся, сколь извилистым может быть путь к цели, проложенный умным и сильным человеком. Понять княжича можно, ему уже седина в голову густо ударила, а он так же далек от власти, как и тридцать лет тому назад. Сначала на его пути стоял отец, теперь – брат. Каган Аттила перешагнул через труп брата, глазом не моргнув, а Кладовой ищет себе оправдание. С одной стороны, вроде бы не худо заручиться поддержкой богов, а с другой – самим бы не оплошать.

– С рексом Ратмиром я уже договорился, – сказал негромко Родован.

– Он не передумает?

– Деньги взял, – усмехнулся гепид. – Головорез он, судя по всему, отчаянный. С Меровоем рекс на дружеской ноге. Напросился к нему в гости. Люди Ратмира откроют нам ворота замка.

– Когда выступаем?

– Да пора уже, княжич, до замка Каменец семь римских миль. К ночи доскачем.

– Я сыновей возьму, – твердо сказал Кладовлад. – Пусть видят.

– Я думал, мы все на разбойников спишем, – нерешительно возразил Родован. – В крайнем случае, на того же Ратмира.

– Нет, князь, франки должны знать, что княжич Меровой пал от моей руки, а значит, не ярман он, а сын Вия. Будь по-иному – пал бы не он, а я. Я уже послал гонца к князю Кладовладу. Пусть ждет сына с Калинового моста. А уж кто к нему явится поутру, Кладовой или Меровой, знают только боги.

До Каменца триста гепидов князя Родована доскакали на исходе дня. До наступления темноты затаились в ближайшей дубраве, дабы невзначай не попасться на глаза сторожам, озиравшим местность с высоких башен замка. Франки быстро научились строить надежные укрепления из камня, видимо, не слишком доверяли галлам, косо смотревшим на воинственных пришельцев. Каменец, в довершение ко всему, был обнесен глубоким рвом. Пытаться взять такую крепость наскоком – труд напрасный. Тут не поможет ни темная ночь, ни удаль гепидов. Все свои надежды Родован возлагал на рекса Ратмира. И не ошибся в расчетах. Не успела еще луна вывалиться из-за туч, как заскрипели цепи, поддерживающие подъемный мост. Времени на раздумья и колебания уже не осталось, а потому Родован решительно послал коня в распахнутый зев чужого убежища. На мосту его опередил княжич Кладовой, он же первым въехал во двор замка. Факелы вспыхнули в один миг, осветив округу. Сама вилла была построена еще во времена римского владычества и с тех пор не претерпела изменений. Зато конюшня и хлев были переделаны на венедский лад и располагались гораздо ближе к господскому дому, чем это принято в усадьбах галлов и римлян. Родован, охваченный азартом, не сразу осознал, что в замке царит мертвая тишина. Никто не оказал гепидам сопротивления, никто не выкрикнул в сторону незваных гостей злого осуждающего слова. Не слышно было ни ржания коней в конюшне, ни мычания коров в хлеву.

– Затаились, что ли? – негромко спросил Ладислав у отца.

– Проверь надворные постройки, – распорядился Кладовой, прыгая с седла.

В господский дом двинулись плотной группой, еще на крыльце обнажая мечи. В окнах виллы было темным-темно, а из-за распахнутых настежь дверей не доносилось ни звука.

– Может, здесь нет никого? – предположил мечник Драган, озираясь по сторонам.

– А мост кто опустил? Кто нам ворота открыл? – сердито прошипел в его сторону Родован.

Судя по всему, гостей ждали и даже приготовили на них засаду. А ничего иного князю гепидов на ум не шло. Оттого и медлил он на пороге чужого дома. Первым этот порог переступил княжич Кладовой с мечом в правой руке и факелом в левой. Следом за ним гурьбой повалили мечники. Атриум был пуст. Никто не вышел навстречу гостям, ни хозяева, ни слуги. Мечники ринулись на второй этаж дома по широкой лестнице, стараясь производить как можно больше шума. Но ответом им была тишина.

– Что они, вымерли все?! – зло процедил сквозь зубы Кладовой, стоявший посредине атриума, словно статуя языческого бога.

– Скот пал, – крикнул вбежавший в дом Ладислав.

– То есть как пал?! – ошалело уставился на него Родован.

– В конюшне мы насчитали более десятка дохлых лошадей, а в хлев мы только заглянули, от него несет мертвечиной.

– Мор! – первым догадался Драган. – Надо бежать отсюда, князь.

Зачем Кладовой открыл эту дверь, ведущую, судя по всему, в комнату прислуги, никто так и не понял. Зато все увидели, как он пошатнулся, схватился рукой за грудь и рухнул на каменные плиты, даже не вскрикнув. Оперенная стрела угодила старшему сыну князя Кладовлада прямо в сердце, пробив не только крепкую броню, но и тело. Княжич Ладислав с криком ринулся вперед, чтобы покарать убийцу отца, но никого в помещении не обнаружил.

– Самострел! – уверенно предположил Драган, но поиски лука, из которого был произведен роковой выстрел, оказались безуспешными. Стрела прилетела словно бы ниоткуда, разом похоронив надежды князя Родована на успех дела. Гепид вдруг ясно осознал, что его предали. Обвели вокруг пальца. И за его ошибку княжич Кладовой заплатил жизнью.

– Ратмир! – крикнул во всю мощь своих легких Родован, не в силах больше сдерживать рвущуюся из груди ярость. – Я убью тебя, слышишь!

Ответом князю было только эхо, гулом отдававшееся под сводами чужого дома. Замок Каменец молчал, не желая выдавать свои тайны. И Родовану стало страшно, быть может, впервые в жизни. Ему вдруг показалось на миг, что он бросает вызов не блудливому рексу, а самому богу Велесу, защитившему своего сына.

– Поднимите княжича, – приказал Родован своим мечникам. – Пусть этот замок будет проклят отныне и во веки веков.

Нелепая смерть княжича Кладовоя потрясла франков. Говорили, что старший сын Кладовлада был убит из самострела, поставленного каким-то растяпой на охотничьей тропе. Нашлись и такие, которые кивали на Меровоя, но им быстро заткнули рты. Княжич Меровой в роковую ночь, когда погиб его старший брат, находился при хворающем отце, на виду у многих людей. А от случайностей на охоте никто не застрахован – ни княжий сын, ни простой смертный. Родован сам спросил Меровоя о рексе Ратмире. Ярман глянул на гуннского посла с изумлением:

– Был он у меня в Каменце три дня тому назад, но, после того как начался падеж скота, я приказал всем покинуть замок. А почему ты меня спрашиваешь о нем?

– Хотел проститься, – криво усмехнулся гепид.

Ратмир и его дружина исчезли из Паризия, словно в воду канули. Торговец Велизарий, в доме которого проживали свевы, только руками разводил. Был и пропал, только его и видели.

Смерть княжича Кладовоя все расставила по своим местам. Теперь у князя Кладовлада был только один наследник, а потому спорить стало не о чем. Князю Родовану следовало уносить ноги из Паризия, и как можно скорее. Ибо княжич Меровой догадывался, что со смертью его брата далеко не все чисто. А виной тому был гонец, посланный Кладовоем к отцу. И хотя знал тот гонец немного, упоминание о Калиновом мосте должно было насторожить и князя франков, и его младшего сына. Знали о поездке Кладовоя в Каменец и его старшие дружинники. Во всяком случае, сотник Басога прямо спросил Родована о роковой ночи:

– Вы здорово наследили в замке?

– Думаешь, Меровой догадается? – отозвался вопросом на вопрос Родован.

– Он же не глупец, – усмехнулся криво мечник. – Среди франков прошел слух, что Кладовой убит стрелой Велеса за то, что покушался на жизнь брата. Если волхвы этот слух подхватят, то нам всем солоно придется. Проклятье Чернобога падет и на сыновей, и на мечников Кладовоя. Но в любом случае под Меровоем нам не жить.

– Но ведь вы не ходили в Каменец?

– Об этом знаем только мы с тобой, – покачал головой Басога. – Да княжичи Ладислав и Сар. Оба они уверены, что ловушку на их отца расставил именно Меровой, и горят жаждой мести.

– Скорее всего, они правы, – вздохнул Родован. – Смерть Кладовоя была выгодна только его младшему брату.

– Калинов мост – это серьезно, – кивнул Басога. – Кто кому бросил вызов, уже неважно. Важно, что битва началась. И поражение отца бросает черную тень на его сыновей. Ладиславу и Сару придется пройти этот путь до конца. Только бесславная смерть Меровоя снимет клеймо с Кладовоя и обелит в глазах франков его сыновей.

Дело было, конечно, не в богах, а в волхвах. У Кладовоя было много знатных и могущественных сторонников, и все они могли сплотиться вокруг его сыновей. Вот почему так важно было очернить и самого погибшего княжича, и Ладислава с Саром. Проклятье Чернобога ляжет на них несмываемым пятном.

– На поле битвы этот спор решится, – с нажимом произнес Басога, глядя прямо в глаза гепида. – Мы отдаем и наши сердца, и наши мечи в распоряжение кагана. Ты меня понял, князь?

Родован понял и вздохнул с облегчением. Разброд среди франков не закончился со смертью Кладовоя. Слишком велики были противоречия между вождями, чтобы их можно было разрешить в один миг. А у кагана Аттилы появится отличный повод, чтобы вмешаться в чужие дела и восстановить попранную справедливость.

Глава 7
Каталунские поля

Весть о смерти князя Кладовлада не застала врасплох префекта Аэция. Верховный правитель франков болел давно, а гибель старшего сына, похоже, его окончательно подкосила. К сожалению, далеко не все франки сразу же признали власть его законного преемника. Во Фризии вспыхнул мятеж, во главе которого встали сыновья покойного Кладовоя, княжичи Ладислав и Сар. К чести нового князя франков, он очень быстро доказал, что волхвы не напрасно назвали его ярманом. Мятежники были разгромлены в первой же битве, частью сдались в плен, а частью бежали к Аттиле. Каган взял под свое покровительство беглых отпрысков Кладовоя и даже женил одного из своих многочисленных сыновей на дочери покойного княжича. Не приходилось сомневаться, что он вмешается в распрю франков, вопрос был в другом – когда это случится? Аттила уже обвинил в смерти Кладовоя его брата Меровоя и предостерег Рим от вмешательства в чужие дела. Впрочем, ни у Аэция, ни у Плацидии, ни даже у божественного Валентиниана не было никаких сомнений, что война с франками послужит Аттиле лишь предлогом для вторжения в Галлию. А потеря Галлии ставила империю на грань распада. Пока что каган не оставил надежд получить власть над Римом с помощью брака. И божественному Валентиниану ничего другого не оставалась, как потакать Аттиле в его намерениях. Впрочем, в Медиолане очень хорошо понимали, что долго водить кагана за нос не удастся. Рано или поздно придется сказать либо твердое «да», либо твердое «нет».

– Надо сделать все возможное, чтобы разорвать мирные отношения между Аттилой и Византией, – сказала Плацидия, строго глядя на префекта.

Императрица слабела день ото дня, и уже ни для кого не было секретом, что дни ее сочтены. Она была всего лишь на два года старше Пульхерии, но выглядела по сравнению с ней полной развалиной. Плацидии давно перевалило за шестьдесят, и болезнь настолько источила ее некогда пышное тело, что сейчас она больше была похожа на тень, чем на живое существо.

– Феодосий никогда не пойдет на разрыв с Аттилой, – покачала головой Пульхерия. – Для этого он слишком слаб, а константинопольские патрикии напуганы неудачной войной.

– Тем хуже для Феодосия, – поджала тонкие губы Плацидия и откинулась на подушки.

Императрица то ли заснула, то ли впала в забытье. Префекту и Пульхерии ничего другого не оставалось, как покинуть ее спальню. Слово было сказано, приговор произнесен, оставалось только найти человека, способного привести его в исполнение.

– Князь вандалов Верен обеспокоен усилением гуннов, – скосила Пульхерия глаза на призадумавшегося Аэция.

По мнению префекта, Гусирексу было от чего беспокоиться. Если Аттила утвердится в Риме, то господству вандалов в Африке очень скоро придет конец. Каган не потерпит соперников. А превосходство гуннов в численности не оставляет князю Верену шансов в противостоянии с ними.

– Сколько Гусирексу лет? – замер вдруг Аэций на нижней ступеньки лестницы.

– По моим прикидкам, без малого девяносто, – спокойно ответила Пульхерия.

– Вот уж действительно – ярман, – усмехнулся префект и окинул взглядом спутницу.

Пульхерии было за шестьдесят, но выглядела она лет на сорок пять от силы. По слухам, матрона до сих пор содержала целый штат любовников, отдавая предпочтение зеленым юнцам. До чего же щедры, однако, венедские боги к своим жрецам и жрицам. Впрочем, префекту Аэцию тоже грех жаловаться на здоровье, для своих пятидесяти четырех лет он выглядит вполне пристойно.

– Комит Туррибий всерьез утверждает, что князь Верен бессмертен, – вздохнула Пульхерия. – И пока стоит Рим, будет жить и Гусирекс, поскольку именно ему боги поручили нанести Вечному Городу последний сокрушительный удар.

– В таком случае я бы на месте сиятельного Верена не торопился.

– А он и не торопится, – повела полными плечами Пульхерия. – В отличие от кагана Аттилы.

– Туррибий сейчас в Медиолане?

– Да, – кивнула Пульхерия. – Он хочет повидаться с тобой.

Когда-то Туррибий был лютым врагом патрикия Сара, но с тех пор прошло слишком много лет, чтобы в сердце Аэция сохранилась хотя бы капля ненависти к этому далеко уже не молодому человеку. Впрочем, бывший комит агентов божественного Гонория сохранил еще достаточно сил для путешествий по Внутреннему морю и в Риме он бывал едва ли не чаще, чем в Карфагене.

– Скрипим помаленьку, – отозвался он с улыбкой на похвалы Аэция и поднялся навстречу хозяйке дома, матроне Стефании.

– Как здоровье сенатора Паладия? – полюбопытствовал у своей бывшей любовницы префект.

– Здоров, – порадовала его матрона. – Что ему сделается? Недавно он напророчил смерть божественному Феодосию, а тебе, сиятельный Аэций, – великую победу. Вот и думай тут, кто у нас сумасшедший, а кто нет.

Отдав распоряжение слугам, Стефания степенно удалилась, предоставив патрикиям возможность поговорить наедине, за кубком хорошего апулийского вина.

– Точно так же он напророчил смерть несчастному Марпиалию, – мрачно изрек Туррибий. – И ведь сбылось, сиятельный Аэций, вот что удивительно. Может, мне съездить в Константинополь, чтобы предупредить божественного Феодосия? Как ты думаешь?

– А почему бы и нет? – пожал плечами префект. – Но если непоправимое все же случится, то кто заменит умершего императора?

– Видимо, его зять, сиятельный Маркиан.

– Прямо скажу, невелика птица, – скривил губы префект.

– Зато он очень хорошо знает, что без одобрения со стороны божественного Валентиниана ему в Константинополе не усидеть. Да и князю Верену он многим обязан.

– Коли обязан, то должен отблагодарить, – твердо произнес Аэций. – От него ведь немного требуется – перестать выплачивать дань гуннам, а в случае, если Аттила перейдет через Рейн, взять под свою руку земли, отпавшие от Византии.

– Думаю, на это он способен, – кивнул Туррибий.

– Желаю тебе доброго пути, патрикий, – отсалютовал собеседнику кубком Аэций. – И да поможет нам Бог.

Маркиан был удивлен приездом своего старого знакомого в Константинополь. И охота высокородному Туррибию мотаться из города в город, теряя остатки драгоценного здоровья! Сам магистр Маркиан в последние годы словно сыр в масле катался, особенно после внезапной смерти своего названого отца Евтапия. Умер тот смертью вполне естественной, но в Константинополе нашлись, разумеется, злые языки, которые принялись перемывать косточки мужу сиятельной Пелагеи. Допустим, Маркиан действительно перебрался во дворец умершего евнуха, но ведь не на улице же жить благородному человеку. А что до наследства, то оно оказалось не так уж велико, каких-то три миллиона денариев.

Услышав столь чудовищную цифру, Туррибий едва не захлебнулся вином, а потом, откашлявшись, с уважением глянул на хозяина. Сиятельный Маркиан, не в обиду ему будет сказано, сильно раздобрел на чужих харчах. И из сухощавого подвижного мужчины превратился в толстяка, озабоченного лишь ублажением собственного чрева. А под лежачий камень, как известно, вода не течет.

– Безумный сенатор Паладий напророчил тебе великую судьбу, – порадовал магистра двора гость.

– Спасибо ему на добром слове, – усмехнулся Маркиан. – Как видишь, я на жизнь не жалуюсь.

– Ты меня не понял, магистр, – покачал головой Туррибий. – Речь идет не о довольстве, а о величии. Именно тебе придется занять место божественного Феодосия.

– Ну, – разочарованно протянул Маркиан, – это когда еще будет.

– Это случится раньше, чем каган Аттила перейдет Рейн. Времени у тебя немного, магистр, ибо гунны уже изготовились к броску.

– Но Феодосий здоров как бык! – возмутился Маркиан. – Ему не исполнилось еще и пятидесяти.

– Тем хуже для тебя, магистр, – пожал плечами гость. – Люди, случается, умирают совсем молодыми, и как раз в тот миг, когда в их руках трепещет птица удачи.

Угроза была более чем прозрачной. Но и ставкой в этой безумной игре был Великий Рим. Маркиан спас от разорения родной Константинополь, направив помыслы и усилия кагана на Запад, но, видимо, не учел, что на Вечный Город нацелился еще один хищник. Князю Верену невыгодно, чтобы Рим упал к ногам Аттилы перезрелым плодом, и он сделает все, чтобы стравить между собою своих врагов. А бедный Феодосий всего лишь досадная помеха в смертельной схватке двух варваров.

– Не скрою, сиятельный Маркиан, я предпочел бы видеть тебе в пурпуре императора, а не в луже собственной крови, но решать в любом случае тебе.

– Я понял, высокородный Туррибий, – мрачно кивнул магистр. – Думаю, пророчество сенатора Паладия сбудется и в этот раз.

Император Византии был страстным охотником, но, как совершенно справедливо заметил комит финансов Хрисафий, всякая страсть таит в себе смертельную опасность. Божественного Феодосия подвела подпруга, когда он на полном скаку с копьем в руке преследовал убегающего кабана. Встреча с землей стала для императора роковой. Он сломал позвоночник и через сутки скончался. Трудно сказать, кто первым крикнул: «Да здравствует божественный Маркиан!», кажется, это сделал магистр пехоты Аспар, но в любом случае его крик был подхвачен сначала варварами, служившими при дворе византийских императоров, а потом и гордыми константинопольскими патрикиями. Протестов не последовало. Муж сиятельной Пелагеи божественный Маркиан твердой поступью взошел на трон Византии, чем порадовал друзей империи в лице высокородного Туррибия и огорчил ее врагов.

Гунны чудовищной серой волной перехлестнули через величественный Рейн. Силы их были неисчислимы. Светлейший Асканий, куриал города Арля, не питал иллюзий по поводу исхода предстоящей войны. По его мнению, аланы рекса Сангибана, сына и преемника умершего Гоара, отнюдь не горели желанием защищать город Орлеан. И Асканий очень хорошо их понимал, поскольку в Галлию вторглись по меньшей мере триста тысяч гуннов. Ну что могли в такой изначально проигрышной ситуации сделать тридцать тысяч аланов? Только лечь костьми на пути гуннской армии. Каган Аттила уже буквально стер с лица земли города Трир, Мец и Аррас. Такая же участь ждала не только Орлеан, но и Арль, в этом у Аскания не было ни малейших сомнений. Именно поэтому он скорее одобрил, чем осудил стремление молодого рекса Сангибана договориться с каганом Аттилой. Однако мудрые речи старого куриала не понравились дуксу Ратмиру, присланному из Медиолана божественными Валентинианом. И хотя под началом у дукса было всего-то двадцать пять легионов пехоты и пять тысяч клибонариев, он собирался выступить против гуннов. Этот тридцатилетний красавчик вообразил, что победы на поле брани над опытным и коварным врагом достаются столь же легко, как победы в спальнях над матронами, снопами валившимися к его ногам.

– Я даю тебе два дня, – прорычал на струхнувшего Аскания дукс. – Если городские легионы не будут снаряжены для предстоящего похода, то все куриалы Арля будут повешены на городских воротах.

Асканий схватился за голову. В пяти городских легионах служили в основном ветераны, давно отвыкшие от битв и побед. Их доблесть вызывала большие сомнения. Что же касается вооружения и доспехов, то о них многие легионеры уже и думать забыли. В последний раз арльский гарнизон вступал в соприкосновение с противником еще при сиятельном Саре, батюшке нынешнего префекта Галлии Аэция, да и то в качестве вспомогательных сил. А с того дня минуло уже добрых двадцать пять лет. Потратив огромные усилия и кучу денег, куриалы, перепуганные угрозами Ратмира, все-таки сумели пусть не за два дня, а за пять снарядить должным образом городские легионы и явить их на глаза свирепого дукса.

– Годится, – небрежно бросил Ратмир, проехав вдоль рядов легионеров. – С вас, куриалы, еще две тысячи подвод, доверху набитых продовольствием.

Почтенные арльские мужи остолбенели от возмущения. Если армии нужно продовольствие, то на это есть императорская казна, в которую мирные обыватели вносят регулярные платежи. С какой же стати арльские куриалы должны расплачиваться за нерасторопных медиоланских чиновников, они и без того потратили много личных средств на снаряжение легионеров.

– Веревку, – коротко бросил дукс одному из своих клибонариев.

Асканий поверил в серьезность намерений высокородного Ратмира только тогда, когда его с петлей на шее водрузили на телегу, а свободный конец веревки перебросили через балку.

– Номер первый, – спокойно произнес Ратмир, намекая тем самым, что смертью Аскания дело не ограничится.

Из петли старейшего куриала вынул, в переносном, конечно, смысле почтенный Первика, успевший произнести слово согласия прежде, чем кони сорвались с места. Это стоило Асканию потери едва ли не трети состояния, но все же он сохранил пока что главное – жизнь. Зато затаил лютую ненависть на дукса Ратмира, высокомерного полуварвара, рожденного распутной матроной Пульхерией невесть от кого. Он лелеял эту ненависть до того момента, когда к городу подошли шестьдесят тысяч готов под началом рекса Тудора и тридцать римских легионов префекта Аэция. К сожалению, сиятельный Аэций не оправдал надежды куриалов.

– А почему только две тысячи телег? – вскинул он черную бровь. – Мне нужны пять тысяч, Асканий. Пять тысяч! Иначе я спалю весь город.

Куриалам не осталось ничего другого, как тихо ужаснуться требованиям сурового Аэция и со всех ног броситься выполнять его указание. Радовало их пока что только одно: под стенами города собиралось войско, вполне способное потягаться силой с гуннами, а значит, у Арля появился шанс избежать участи Трира и Меца.

– Князь Меровой привел с собой пятьдесят тысяч пеших и конных франков, – поведал своим товарищам Первика голосом, прерывающимся от ужаса.

Состояние почтенного торговца можно было понять. Город Арль и окружающие его поместья знати просто не могли долго кормить такое количество людей. Двести тысяч ртов за десять дней могли выжрать все, что копилось годами.

Асканий с ужасом наблюдал, как по его родному городу разъезжают вожди варваров в сопровождении своих дружинников. Счастье еще, что простых ратников в город не пустили, но кормить-то их надо было все равно! Асканий буквально сбился с ног, выполняя бесчисленные поручения префекта. На дукса Ратмира он смотрел теперь почти что с умилением, ибо сын матроны Пульхерии сильно угодил старому куриалу, определив ему на постой князя франков Меровоя. Про этого варвара говорили, что он прямой потомок языческого бога. Очень даже может быть. Ибо Меровой резко отличался от прочих вождей как внешностью, так и поведением. От его рослой фигуры и длинных, едва ли не до пояса волос исходила магическая сила. Так, во всяком случае, уверяли сами франки. А Асканию оставалось только поверить им, после того как князь Меровой поднял на ноги его безнадежно захворавшего внука. Слух о чародее, исцеляющем больных, распространился по всему Арлю, и к дому куриала Аскания потянулись сотни страдающих людей, чтобы хоть краем глаза увидеть чудесного князя и, если повезет, прикоснуться к его волосам, исцеляющим все недуги. Дукс Ратмир только посмеивался над легковерием простодушных горожан, но, между прочим, подтвердил, что князь франков был зачат при чудесных обстоятельствах и стал ярманом при содействии богини Лады, с которой вступил в любовную связь.

– С богиней? – ахнул Асканий, не веря собственным ушам.

– Вот ее знак, – показал захмелевший дукс куриалу свой перстень. – Знак ее расположения ко мне. А ты еще спрашиваешь, Асканий, почему меня любят женщины. Да ни одна из них не посмеет отказать любимцу Великой Матери.

Увы, высокородный Ратмир оказался прав в своем непомерном самомнении. Перед его чарами не устояла замужняя дочь куриала, навлекшая тем самым позор на седую голову отца. Впрочем, как вскоре выяснилось, Асканий переживал напрасно. Горожанам было не до почтенного куриала и его дочерей. Весь город сошел с ума в ожидании конца света. Иные взывали к Богу, другие пускались во все тяжкие. Количество матрон, забеременевших от варварских вождей, не поддавалось никакому учету.

– А тебе станет легче, если я достанусь гунну? – дерзко ответила отцу красавица Корнелия. – Мы, матроны, должны вдохновить своих защитников на противоборство с силами ада, хлынувшими в благословенную Галлию.

– Это тебя дукс Ратмир надоумил? – нахмурился Асканий.

– Нет. Великая Мать.

В Галлии и без северных варваров хватало язычников, немудрено, что не только женщины, но и мужчины вспомнили о старых, ушедших, казалось бы, в небытие культах. По городу шли упорные слухи о человеческих жертвоприношениях старым богам. Епископ Арля Еремий напрасно взывал к своей обезумевшей от страха пастве. Мудрого старца если слушали, то очень немногие. И среди этих немногих был куриал Асканий, твердый и последовательный почитатель распятого Христа. К Нему он взывал в своих горячих молитвах и, судя по всему, был услышан. Бесчисленная армия, собранная префектом Аэцием, наконец-то покинула Арль и его окрестности. Разумеется, Асканий, как и все прочие горожане, желал сиятельному Аэцию только победы, но победы во славу Христа, а не на пользу разгульных языческих богов.

Две армии встали друг против друга неподалеку от города Труа на широкой равнине, получившей название Каталунской. В центре своего гигантского войска сиятельный Аэций расположил закованных в железо конных аланов рекса Сангибана, именно им предстояло принять на себя удар бесчисленной гуннской кавалерии, до сих пор решавшей в свою пользу едва ли не все битвы с римскими легионами. Прошли те времена, когда гунны шли в бой, прикрытые лишь звериными шкурами. Ныне крепости их доспехов могли позавидовать римские клибонарии. К счастью, Аэций не испытывал недостатка в кавалерии. Конные дружины франкских рексов он разместил на левом фланге, готы встали на фланге правом. Клибонариями командовал дукс Ратмир, но их префект решил придержать в резерве, чем вызвал недовольство князя Меровоя.

– Слева над моей пехотой нависает холм, который, по моим сведением, оседлали гепиды князя Родована, – пояснил причину своего несогласия князь франков. – В разгар битвы они могут расстроить наши ряды.

Вожди собрались в шатре префекта Аэция ночью, когда всем стало ясно, что каган Аттила не рискнет двинуться с места до рассвета. Гунны числом превосходили союзную армию, что, конечно же, вселяло тревогу даже в самые мужественные сердца. Рекс Тудор, коренастый мужчина с крупной головой, поросшей жесткими светлыми волосами, уже выразил сомнения по поводу местности, слишком удобной для действия гуннской кавалерии. А вот теперь к нему присоединился и Меровой, к большому неудовольствию Аэция.

– Князь прав, – неожиданно поддержал франка дукс Ратмир. – Мы должны прогнать гепидов с холма еще ночью и разместить там моих клибонариев. Это позволит мне ударить в тыл гуннам, если они потеснят вас с позиций.

Предложение Ратмира показалось Аэцию разумным. Правда, он сомневался, что клибонариям удастся сбить гепидов. Однако князь Меровой пообещал оказать поддержку удалому дуксу и тем снял все вопросы.

– Я надеюсь на вашу стойкость, вожди, – торжественно произнес префект на прощанье. – Силы Аттилы велики, но в этом мире нет непобедимых полководцев. И нет армий, которые невозможно разбить.