Текст книги "Бич Божий"
Автор книги: Сергей Шведов
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
– Все, что ли? – прозвучал над его головой спокойный и явно человеческий голос.
– Разбойников больше сотни. Куда прикажешь их девать, комит?
– Заприте всех в конюшне, а этого тащите в дом.
Чьи-то сильные руки подхватили Аппия, отвесили ему подзатыльник и заставили вернуться туда, откуда он только что вырвался неимоверным усилием воли. Трибун открыл глаза и убедился, что за шиворот его держит легионер, а отнюдь не демон. Это открытие до того потрясло трибуна, что он едва не бросился своему спасителю на шею.
– Удивили вы меня, сенаторы. Почтенные римские мужи опустились до ночного разбоя.
Аппий скосил глаза на говорившего и вскрикнул от ужаса. Еще недавно покойный комит Ратмир сидел, как ни в чем не бывало, за изящным столиком, отделанным костью носорога, и спокойно пил вино из золотого кубка. Ратмир был облачен в тунику цвета морской волны и белоснежную тогу, ниспадающую складками до самого пола. А в пяти шагах от него стояли два видных римских сенатора в рваных легионерских плащах. Конечно, Паладий и Рутилий, отправляясь с ночным визитом к матроне Пульхерии, сделали все, чтобы не выделяться в толпе вагилов, и все-таки их жалкий вид огорчил Аппия.
– Ты отлично знаешь, комит, что шли мы сюда не за чужим добром, – гордо вскинул голову Рутилий.
– Ничего не знаю, – взвизгнул вдруг Аппий. – Я сюда пришел, чтобы ограбить матрону Пульхерию. Ограбить, прошу заметить, а не убивать. В чем глубоко раскаиваюсь. Прошу учесть, комит, что подбил меня на разбой сенатор Рутилий.
– Ты что несешь! – взъярился Намициан. – Какой разбой!
– Мы много выпили, – неожиданно вмешался в разговор сенатор Паладий. – И ударились в непотребство. А более я ничего не знаю. Память начисто отшибло.
– Три дня пили, – обрадовался неожиданной поддержке Аппий. – До полного беспамятства.
– Прискорбно, – вздохнул Ратмир.
– А сам-то… – начал было Аппий, но тут же осекся под взглядом строгих голубых глаз высокородного комита. – Я к тому, что многие так развлекаются. Врываются в чужие дома и творят непотребства.
Рутилий, видимо, сообразил, куда клонят два его товарища, а потому не торопился их опровергать. Была надежда, что доместик Корнелий сумеет выполнить свою миссию куда успешнее, чем умудренные жизнью римские сенаторы, которых обвел вокруг пальца зеленый мальчишка. Впрочем, надежда была зыбкой, и Рутилий осознал вдруг это со всей отчетливостью. По словам Петрония, высокородный Ратмир был убит вместе с Аэцием, но если комит жив, то жив, скорее всего, и префект. А магистр Петроний – предатель, спровоцировавший своих соратников на выступление, заранее обреченное на провал. Что ж, у сенатора Рутилия хватит мужества и сил, чтобы достойно встретить новый удар судьбы.
– Нет, Намициан, – покачал головой Ратмир. – Ты будешь казнен, но не как заговорщик, замышлявший убийство сиятельной Галлы Плацидии, а как разбойник и насильник, нападавший по ночам на дома мирных обывателей. Личины, изобличающие тебя, валяются на моем дворе. Ты не просто разбойник и насильник, Рутилий, ты еще еретик и тайный язычник, вводивший в соблазн своих знакомых. Тебя отлучат от Церкви и похоронят на неосвященной земле. А заговора не было, сенаторы. И не могло быть. Просто пьяный доместик Корнелий устроил дебош в императорском дворце, в результате которого были убиты он сам и два десятка его гвардейцев. Случай, конечно, прискорбный, но не такой уж редкий среди лихих вояк. Божественный Валентиниан уже выразил по этому поводу свое сожаление.
– А как же мы? – пискнул поклонник Сенеки.
– Тебя, высокородный Паладий, объявят сумасшедшим и отдадут под надзор супруги, благородной Стефании. Все твое имущество отойдет к ней и детям. Что же касается трибуна Аппия, то его отправят на галеры. Физический труд на свежем воздухе пойдет на пользу и ему, и его головорезам. Я ведь прав, Аппий?
– Прав, комит, – сглотнул подступивший к горлу ком оплошавший трибун.
– А как же высокородный Авит? – не удержался от соблазна выдать соучастника сенатор Паладий.
– Так ведь это именно комит схолы императорских агентов вас разоблачил, патрикии, – усмехнулся Ратмир. – Его наградят.
– Отродье дьявола! – прошипел в бессильной злобе Намициан. – Римский Сенат защитит меня.
– Кого защитит? – удивился Ратмир. – Демона? Сиятельный Валериан и благородная Климентина, изнасилованная тобой, подтвердят в суде, что это именно ты напал на их дом. И за свою помощь в разоблачении тайного язычника и разбойника они получат изрядную часть твоего имущества, а остальное отойдет в казну. Ты заигрался, Рутилий. А я всего лишь поставил точку в твоей игре.
Рутилия Намициана, лишенного всех прав и состояния, казнили на ипподроме в присутствии большого числа медиоланцев, пришедших взглянуть на колдуна и разбойника, долгое время наводившего ужас на обывателей. Здесь же стояли с жуткими личинами в руках его последователи и соучастники страшных преступлений. Все как один военные и гражданские чины империи. Среди них и трибун Аппий, сильно исхудавший за последние дни. Божественный Валентиниан сидел насупленный в императорской ложе и злыми глазами наблюдал за жутким зрелищем, разворачивающимся на арене. Более никого в ложе не было. Комит схолы тайных агентов высокородный Авит взмахнул рукой, и многотысячная толпа зрителей обреченно ахнула. Бывшего сенатора казнили через отсечение головы. Многие медиоланцы полагали, что еретик и колдун заслужил куда более страшных мук. Впрочем, муки, наверное, будут, но уже вечные. Всех остальных осужденных божественный Валентиниан неожиданно пощадил, к разочарованию зрителей. Конечно, римляне испытали удовольствие, когда грозу города, бывшего трибуна вагилов Аппия, подвергли бичеванию, но, по мнению людей мудрых, помнивших правление божественного Гонория, нынешний император слишком уж мягкосердечен, что еще выйдет боком Великому Риму. Уж если сенаторы и чиновники пускаются во все тяжкие, то что ждать от простолюдинов? Казнить надо всех без пощады, только тогда возродится римская слава времен Цезаря и Августа.
Божественный Валентиниан покидал ипподром на колеснице, запряженной четверкой резвых коней. Две сотни гвардейцев во главе с новым доместиком, высокородным Ратмиром, оттеснили любопытных в стороны, расчищая императору путь. Император вырвал вожжи у возницы, но трогаться с места не спешил. Ждал, когда доместик поравняется с ним.
– Я никогда не забуду тебе этой услуги, Ратмир, – сказал он, щуря глаза от яркого солнечного света. – Но плату ты получишь позже, когда у меня будут развязаны руки.
– Я подожду, Валентиниан, – надменно кивнул доместик. – Время терпит.
Глава 4
Яблоко раздора
Падение Пелагеи было столь стремительным, что застало врасплох практически всех чиновников византийского двора. Редкий случай: магистр Евтапий прозевал интригу, разворачивающуюся у него под носом. И узнал о случившемся от нотария Маркиана, посланного сиятельным Аспаром, дабы выяснить подробности скандала в божественном семействе.
– То есть как покинула дворец? – ошалело спросил магистр у нотария.
– Сиятельная Пелагея отправилась в Евдомон, чтобы предаться там благочестивым размышлениям и молитвам.
– Но почему в Евдомон?! – взвизгнул расстроенный евнух, чувствуя, как почва уходит у него из-под ног.
Поведение Пелагеи он расценил как предательство. Сестра божественного Феодосия, которую все считали истинной правительницей Византии и которая была ею по факту, бросила своих верных сторонников и помощников на произвол судьбы и отправилась в добровольное изгнание. Как вам это понравится? А что будет с Евтапием, она подумала?! Это же крах всего, это же гибель, и не только магистра двора, но и империи.
– Говорят, что сиятельная Евдокия, супруга божественного Феодосия, высказала в разговоре с мужем любопытную мысль, – продолжил просвещать евнуха Маркиан, – уж если Пелагея решила остаться девственницей, то самое время определить ее в дьяконицы.
– Но почему в дьяконицы? – ужаснулся магистр.
– Потому что таково желание самой Пелагеи, а также воля Божья, – пояснил Маркиан. – Она не раз говорила об этом брату. И тогда Феодосий заявил, что для него нет ничего выше Божьей воли и что если его сестра Пелагея желает посвятить себя служению Небесному Отцу, то он, конечно, перечить ей не будет.
– А Византия?
– У Византии есть император, – усмехнулся нотарий. – Во всяком случае, так полагает императрица Евдокия.
Сиятельную Евдокию евнух Евтапий терпеть не мог, и она отвечала ему полной взаимностью. Зато божественный Феодосий души не чаял в своей супруге, потакая всем ее причудам. Евдокия с юных лет обладала легким, веселым нравом, а потому почти монастырский уклад византийского двора ее никак не устраивал. Евтапий полагал, что с годами Евдокия обломается, утратит молодой задор, но – увы. Уроки, полученные у распутной тетки Галлы Плацидии, не прошли для Евдокии даром, и в свои тридцать шесть лет она стала еще легкомысленнее, чем в год свадьбы. Уход Пелагеи, на протяжении многих лет вершившей дела в Константинополе, мог аукнуться большой бедой для империи. Ибо божественный Феодосий, не в обиду ему будет сказано, не обладал даром правителя. Любое решение давалось ему с таким трудом, словно он тяжелые глыбы ворочал. И выбить из него подпись на документе в обход той же Пелагеи было практически невозможным. А вот пергамент, принесенный старшей сестрой, он подмахивал практически не глядя.
– И что думает по этому поводу сиятельный Аспар? – пристально глянул на гостя хозяин.
Магистр пехоты Аспар, едва не ставший императором в Риме, ныне пребывал чуть ли не в забвении. Божественный Феодосий, а точнее, сиятельная Пелагея, не могли простить своему дяде оглушительного поражения в Африке, где он похоронил лучшие византийские легионы. Теперь вандалы Гусирекса бесчинствовали в провинциях империи, а сиятельная Плацидия не нашла ничего лучшего, как заключить с ним договор. Впрочем, дела Рима были настолько плохи, что в Константинополе готовились махнуть рукой на Вечный Город.
– Аспар в недоумении, – вздохнул Маркиан. – Он считает, что глупая размолвка двух женщин не должна отразиться на судьбе империи.
Евтапий вынужден был признать, что его вечный соперник рассуждает здраво. Старшую сестру императора следует вернуть, и вернуть немедленно. Магистр двора готов сегодня же отправиться в Евдомон к сиятельной Пелагеи, если на то будет воля ее божественного брата.
– Ты, видимо, не все знаешь, сиятельный Евтапий, – покачал головой нотарий. – Каган Аттила устранил Бледу и стал единоличным правителем гуннских племен. Кроме того, он заключил мир с князем Кладовладом, и теперь у него развязаны руки для войны с Византией. Аспар уже доложил об этом императору.
– И что ответил Феодосий?
– Все в руках Божьих, – благочестиво вздохнул Маркиан. – Именно эти слова произнес император.
– Так он не собирается возвращать Пелагею? – ужаснулся магистр двора.
– Увы, – развел руками нотарий. – Феодосий считает, что воля Бога выше желания земного владыки.
– А Аттила?
– У Византии достаточно легионов, чтобы отразить нападение варваров. Это, разумеется, не мои слова, магистр.
Неприятности Евтапия на этом, увы, не закончились. Всесильного магистра двора, прежде входившего к божественному Феодосию без доклада, оттеснили в сторону ловкие и бездарные людишки, среди которых едва ли не главную роль играл префект Константинополя Леонидас. А из-за его спины рвались к власти полные ничтожества вроде комита Льва Маркела и трибуна конюшни Максимина. Эта партия, опасная близостью к императрице Евдокии, везде расставляла своих людей. Леонидас дошел до того, что предложил отправить в отставку с поста магистра пехоты дядю императора. И самое ужасное, он своего добился. Аспар никогда не был другом Евтапия, но его падение не принесло радости магистру двора. Дядя императора, франк по племенной принадлежности, стоял во главе партии варваров, весьма влиятельной в Константинополе. Смещение Аспара было ударом по армии, где варвары занимали высокие должности, и это накануне возможного вторжения гуннов. Магистром пехоты, по указу божественного Феодосия, стал Гелиодор, человек уже немолодой, но обидчивый и самолюбивый. Никаких полководческих талантов за ним до сих пор не числилось, а главным его достоинством было то, что он люто ненавидел Аспара и Евтапия, не делая между ними различий. Дуксом во Фракию был назначен еще один ставленник Леонидаса, высокородный Марпиалий, имевший опыт боевых действий, но по характеру легкомысленный и вздорный. К партии Леонидаса примкнул и комит финансов евнух Хрисафий, и это обстоятельство можно было смело считать началом конца сиятельного Евтапия. Ибо Евтапий и Хрисафий до такой степени ненавидели друг друга, что перед этой ненавистью меркли все прочие привходящие обстоятельства.
Загнанный в угол Евтапий тайно наведался в Евдомон, чтобы уговорами и посулами вернуть Пелагею в Константинополь. Увы, сестра императора осталась непреклонной, она ждала личного приглашения от божественного Феодосия и готовилась выставить ему свои условия. Похоже, Пелагеи было невдомек, что ее брат-император уже вполне освоился в новой ситуации и обрел «мудрых» советников в лице своей жены Евдокии и префекта Леонидаса.
– Либо я, либо она, Евтапий. Пока эта женщина находится во дворце, моя нога не ступит на мостовую Константинополя.
Евтапий готов был на руках отнести в столицу эту строгую, благочестивую женщину, но, увы, рассорить Феодосия с женой до такой степени, чтобы тишайший император прогнал Евдокию со двора, было выше человеческих сил. Обида сиятельной Пелагеи на невестку была столь велика, что перевешивала все разумные доводы магистра двора. Сестра императора ни разу не назвала Евдокию по имени и говорила о ней не иначе как «эта женщина». Пелагея заявила, что обрела в Евдомоне то, о чем мечтала всю жизнь, то есть покой и тишину, позволяющие ей всей душой отдаться главному делу своей жизни – служению Богу. Однако с монашеским постригом она не торопилось, и это вселяло в Евтапия кое-какую надежду.
– Передай моему божественному брату, что я не ищу ни мирских почестей, ни мирской славы.
Разумеется, Евтапий о словах Пелагеи даже не заикнулся, а к божественному Феодосию его просто не пустили. Что, бесспорно, было дурным знаком. Среди чиновников прошел слух, что дни Евтапия сочтены и в лучшем случае его ждет изгнание, в худшем – казнь. Расторопный Хрисафий уже готовился обвинить Евтапия в финансовых злоупотреблениях, что, между прочим, не так уж сложно было сделать. Ибо магистр двора, ослепленный своим могуществом, не раз запускал руку в императорскую казну и за время своего многолетнего служения божественному Феодосию сколотил состояние, равного которому не было ни в Константинополе, ни в Риме. И теперь его враги потирали руки в предвкушении раздела богатств, нажитых Евтапием непосильными трудами. В сложившейся ситуации магистру двора ничего другого не оставалось, как пойти на поклон к своему недавнему врагу, так же пострадавшему от перемен, сиятельному Аспару. Франк, находившийся в близком родстве с Феодосием, за жизнь и имущество мог не опасаться. И, возможно, именно поэтому он отнесся к предлагаемому союзу сдержанно. То есть не оттолкнул руку, протянутую магистром двора, но пожал ее без большого пыла и жара. К нынешнему магистру пехоты Гелиодору Аспар относился скептически, но рвать с префектом Леонидасом и особенно с сиятельной Евдокией не хотел.
Евтапий покидал дворец Аспара разочарованным. Маркиан вызвался проводить некогда могущественного магистра двора до ворот, но неожиданно подсел к нему в отъезжающую карету. Подобная бесцеремонность не могла не насторожить Евтапия. В какой-то момент он даже испугался за свою жизнь, ибо за нотарием Маркианом утвердилась слава человека решительного и на многое способного.
– Я разделяю твое огорчение, сиятельный Евтапий.
Мирное начало разговора успокоило евнуха, и он с интересом стал ждать продолжения. Однако Маркиан молчал и только пристально смотрел на слегка смутившегося магистра. Евтапию ничего другого не оставалось, как поддержать беседу:
– Меня удивляет, светлейший Маркиан, что ты, дожив до сорока лет, так и остался простым нотарием.
– Я беден, – вздохнул Маркиан, – в отличие от тебя, сиятельный Евтапий. Впрочем, нынешнее твое положение таково, что завидовать ему не приходится. По моим сведениям, указ о конфискации твоего имущества уже готов, осталось только уговорить Феодосия поставить подпись.
– Проклятье, – выдохнул расстроенный евнух.
– Почему бы тебе меня не усыновить, Евтапий? – криво усмехнулся Маркиан. – Детей у тебя нет и не будет, возраст почтенный. Зато ты поможешь вырваться из унизительной бедности молодому и одаренному человеку.
– Положим, ты не так уж молод, – холодно произнес магистр. – К тому же ты сам сказал, что вопрос о конфискации моего имущества уже решен.
– Я могу воспрепятствовать этому.
– Каким образом?
– Через своего хорошего знакомого трибуна конюшни Паулина.
– Но он же ничтожество, – поморщился Евтапий.
– Это ничтожество спит в постели сиятельной Евдокии, пока божественный Феодосий читает манускрипты.
– Откуда ты знаешь? – нахмурился магистр, которому эта сфера человеческих отношений была малопонятной в силу известных прискорбных обстоятельств.
– Это я поспособствовал Паулину в его блестящей карьере, – усмехнулся Маркиан. – Молодой человек проиграл в кости очень крупную сумму в одном из константинопольских притонов, и мне пришлось улаживать его дела. Деньги он не вернул, но, как человек благородный, согласился оказывать мне кое-какие мелкие услуги.
– А кто поручится, что, став моим «сыном», ты не отравишь меня на следующий день?
– А зачем? – удивился Маркиан. – Даже с очень большими деньгами, мне вряд ли удастся подняться из низов, не имея могущественного покровителя. А я человек честолюбивый, Евтапий, и меньше чем на звание префекта претория вряд ли соглашусь. Мы нужны друг другу, магистр. Только объединив усилия, мы сможем добиться успеха.
– Этот успех зависит от каприза одной женщины, – нахмурился Евтапий. – Если ты сумеешь вернуть Пелагею в Константинополь, ты станешь моим наследником, Маркиан. Клянусь всеми святыми.
– Ловлю тебя на слове, магистр, – кивнул Маркиан. – Мне нужно рекомендательное письмо к сиятельной Пелагее. Охарактеризуй меня как человека благочестивого и умеренного, которому женщина может без опаски доверить свою честь.
– Ты собираешься поступить к сестре императора на службу? – спросил Евтапий.
– А почему нет? – пожал плечами нотарий. – Мне кажется, она нуждается в преданном и надежном слуге.
– Ну что ж, Маркиан, – спокойно произнес Евтапий, – мне кажется, мы обрели друг друга. И пусть тебе сопутствует удача.
Нотарий Маркиан оказался едва ли не единственным мужчиной, которого сиятельная Пелагея пустила в свою скромную обитель. Причиной тому было письмо Евтапия, характеризовавшего нотария с самой лучшей стороны. Да и чисто внешне Маркиан производил очень приятное впечатление. Глаза почти всегда держал долу, дабы не смущать Пелагею, не выносившую откровенных мужских взглядов. В обращении был почтителен и за десять дней своего присутствия в Евдомоне не сделал ни единой попытки прикоснуться не только к ее телу, но даже к руке.
– Я расстаюсь с этим миром, – сказала Пелагея в первый же день их знакомства, – но перед этим хочу уладить свои дела.
Имущество, которым владела сестра императора, было воистину неисчислимым. Во всяком случае, чтобы учесть его со всей тщательностью, потребовался бы год по меньшей мере. Но сиятельная Пелагея, похоже, не торопилась и подробно останавливалась едва ли на каждой безделице, о которой любая другая женщина, тем более не склонная к мирской суете, могла бы забыть. Сестра императора обладала поразительной памятью и легко вспоминала не только месяц, но и день, когда была приобретена та или иная вещь. Подобная рачительность и бережное отношение к собственности не очень-то вязалось с ее заявлениями о бренности всего сущего и непреодолимой тяге к монашескому служению. Маркиан, слушая Пелагею, частенько ухмылялся про себя, хотя и хранил на лице полную сосредоточенность и даже подобострастность, вполне, впрочем, естественную в простом нотарии.
– Магистр Евтапий полагает, что империя осиротеет с твоим уходом, сиятельная Пелагея, ибо твоя мудрость благотворно влияла на божественного Феодосия, ныне оказавшегося в плену у бессовестных и глупых советчиков.
– Мой брат сам выбрал эту участь, – деревянным голосом произнесла Пелагея.
– Есть еще одно печальное обстоятельство, о котором сиятельный Евтапий не смеет умолчать, хотя и боится оскорбить твою стыдливость.
– Говори, – разрешила Пульхерия.
– Сиятельная Евдокия сбилась с пути и в своем легкомыслии зашла так далеко, что повергла в ужас благочестивого магистра двора.
– Блудница, – вдруг с ненавистью выдохнула сестра императора.
– Благодарю тебя, сиятельная Пелагея, – склонил голову едва ли не к самому столу Маркиан, – ты избавила меня от необходимости самому произносить слова, порочащие императрицу.
– Кто он? Родоарий?
– Нет, – удивился Маркиан, кося глазами на порозовевшую Пелагею. – А почему ты вспомнила о сыне сиятельного Аспара?
Пожалуй, впервые за время их знакомства Пелагее отказала выдержка, ее постное монашеское лицо перекосило от ярости:
– Пятнадцать лет тому назад я видела собственными глазами, как блудница отдалась ему на ложе Галлы Плацидии. И сделала она это на глазах язычницы, одобрившей этот срамной союз.
– Какой язычницы? – не понял Маркиан.
– Вдовы патрикия Аттала, – зло прошипела Пелагея. – Я скрыла ее падение от брата, дабы не лишать божественного Феодосия душевного покоя и не ввергать империю в смуту.
– Возможно, это была всего лишь минутная слабость? – благочестиво вздохнул Маркиан.
– Минутная?! – вскипела Пелагея, черной птицей нависая над столом. – Они предавались блуду втроем, много дней подряд. А я…
Пелагея вдруг осеклась и медленно опустилась в кресло. Нотарию Маркиану пришлось самому заканчивать фразу, оборванную в самом начале. Он это сделал, но, разумеется, не вслух. Пелагея все это время наблюдала за буйством чужой плоти, не в силах совладать со своими собственными страстями. Она ничего не сказала брату об измене его жены просто потому, что боялась бросить тень на свою репутацию. Ибо сестра императора, благочестивая девственница, тоже грешила, наблюдая за чужим блудом. Вероятно, она страдала. И даже раскаивалась. Но разгулявшаяся плоть вновь и вновь притягивала ее к запретному плоду. И тогда она приняла решение, изумившее всех, а в первую очередь магистра Евтапия. Она уговорила брата помочь Плацидии вернуться в Рим. Тысячи людей заплатили жизнями за эту блажь, зато добродетель сиятельной Пелагеи была спасена.
– Он должен сделать все, чтобы удалить потаскуху из дворца, – произнесла Пелагея деревянным голосом.
– Ты имеешь в виду божественного Феодосия?
– Я говорю о Евтапии. Он знает, как это сделать.
Пятнадцать лет Пелагея не могла забыть чужого проступка, а главное – своей собственной преступной слабости. Ибо живое напоминание о ее грехопадении все это время находилось рядом. И что самое обидное, Евдокия нисколько не раскаивалась в содеянном когда-то, более того, она продолжала наслаждаться жизнью, вводя в соблазн благочестивую девственницу. Со временем такое положение стало для Пелагеи непереносимым, и она бежала в Евдомон не столько от мира, сколько от самой себя. В сущности, ей можно было посочувствовать, если бы не маниакальное упорство, с которым она преследовала женщину, ни в чем перед ней не провинившуюся, дабы скрыть свою собственную плотскую слабость. Увы, благочестивая Пелагея была большей распутницей, чем легкомысленная Евдокия, хотя мужская рука ни разу не прикасалась к ее раздобревшему к сорока годам телу.
– Я передам, – кивнул Маркиан. – Но сиятельный Евтапий ждет от тебя другого.
– Мое слово твердо, – холодно произнесла Пульхерия. – Я вернусь в Константинополь, как только блудница покинет императорский дворец.
За время, проведенное в Евдомоне, Маркиан успел изучить здесь все ходы и выходы. Самое время было обращаться за помощью к головорезам верного Савла. Впрочем, в данном случае константинопольское отребье понадобилось нотарию в качестве не столько насильников, сколько свидетелей. Ибо Маркиан был почти уверен, что до насилия дело не дойдет. Ему не составило труда подсыпать сонное зелье в пищу служанок и сторожей, охранявших покои Пелагеи. В остальном он положился на расторопного Савла, для которого не существовало ни запоров, ни замков. Римский вор с блеском проявил себя в Евдомоне, и светлейший Маркиан предстал перед Пелагеей в тот самый момент, когда она меньше всего желала его видеть. Пелагея спала одетой, в отличие от большинства римских и византийских матрон. Однако тонкая туника не смогла скрыть от глаз Маркиана изгибы ее обмякшего после сна тела. Он сам зажал ее рот ладонью и произнес раздельно, глядя прямо в ее расширенные от ужаса глаза:
– У тебя есть выбор, сиятельная Пелагея: либо мои люди изнасилуют тебя по очереди, либо ты сама добровольно отдашься мне.
Протестов не последовало даже тогда, когда он убрал руку от ее рта, зато прозвучала просьба, больше похожая на приказ:
– Пусть они выйдут или отвернутся.
– Нет, – почти пропел Маркиан, срывая с Пелагеи тунику. – Они будут смотреть, ибо мне нужны свидетели, благородная матрона. И эти люди подтвердят под присягой не только на суде земном, но и на суде небесном, что ты отдалась мне по доброму согласию, как покорная жена отдается мужу своему.
– Ты мне не муж, – прошептала Пелагея, задыхаясь от испуга и накатывающей страсти.
– По факту я им становлюсь сейчас, а Божье благословение мы получим утром. Брак будет тайным, ибо время для огласки еще не пришло.
Нотарий Маркиан разочаровал магистра двора, вернувшись из Евдомона с пустыми руками. Тем не менее Евтапий принял своего будущего наследника со всеми причитающимися по такому случаю почестями, почти как равного. Стол, накрытый расторопными слугами, буквально ломился от яств, а вино было такого качества, что Маркиан невольно прищелкнул языком от восхищения. Дворец сиятельного Евтапия своей роскошью мог удивить даже богатого патрикия, что уж тут говорить о человеке, родившемся едва ли не в конюшне. Ибо отцом нотария был простой десятник, служивший в одном из фракийских легионов. Правда, Маркиан настаивал на принадлежности своего рода к сословию всадников, но у Евтапия на этот счет были большие сомнения. Пока что нотарий с интересом разглядывал огромное по размерам яблоко, которым магистр двора собирался удивить императора, любившего всякие диковинки.
– Значит, тебе удалось вернуть расположение Феодосия, сиятельный Евтапий?
– Во всяком случае, слухи о моем изгнании утихли, а доклад, приготовленный комитом финансов, так и не был предъявлен императору. Я тебе благодарен за помощь, светлейший Маркиан. Назови сумму, которую ты считаешь справедливой платой за услугу.
– Нет, – покачал головой нотарий, – договор есть договор, а я пока не выполнил главное его условие.
– Сиятельная Пелагея всегда отличалась ослиным упрямством, – в раздражении воскликнул Евтапий.
– Про ослиц не скажу, но норовистых кобыл мне удавалось укрощать, и не раз, – усмехнулся Маркиан. – Дело не в Пелагее, а в Евдокии: она взяла слишком большую власть в Константинополе и не захочет уступить ее без боя. К тому же у нее много влиятельных союзников, ты знаешь это не хуже меня.
– Я не совсем понял насчет кобыл, нотарий, – задумчиво проговорил евнух, пристально глядя на собеседника.
– Все в этом мире преходяще, – вздохнул Маркиан, – в том числе и девственность.
– Ты стал любовником Пелагеи! – вскричал потрясенный Евтапий.
– Я стал ее мужем, сиятельный магистр, – спокойно отозвался нотарий. – Нас обвенчал отец Луканис, настоятель церкви Святого Лавра. Пока что мы решили сохранять свой брак в тайне, но скоро об этом станет известно патриарху.
Евтапий смотрел на Маркиана почти с ужасом. Сама мысль, что благочестивая Пелагея столько лет хранила свою девственность для человека с заурядной внешностью и незавидным положением, казалась ему нелепой. А брак между сестрой императора и нотарием просто невозможным. Этого не могло быть по определению! Этот брак – покушение на устои империи!
– Совершенно с тобой согласен, сиятельный Евтапий, именно поэтому я должен стать патрикием раньше, чем слух о нашем с Пелагеей браке распространится по Константинополю.
– Я тебе не верю, Маркиан, – тупо продолжал стоять на своем евнух.
– Надеюсь, почерк сестры императора тебе знаком? – спросил нотарий, протягивая Евтапию кусок пергамента.
Магистр ухватился за письмо, как утопающий хватается за соломинку. Никаких сомнений по поводу почерка у него не возникло, да и стиль Пелагеи он не смог бы перепутать ни с каким другим. Благочестивая матрона признавала факт своего падения, но упирала больше на то, что сделала это для блага империи. Если верить письму, то светлейший Маркиан был кладезем всех добродетелей и чуть ли не Божьим посланцем. Евтапий бросил злой взгляд на ухмыляющегося нотария и скрипнул зубами. Поведение Пелагеи он отказывался понимать и уж тем более принимать. У магистра появилось горячее желание запустить тяжелой серебряной соусницей в лицо, а точнее, рожу плебея, дерзнувшего поднять руку на самое ценное достояние Византии и сиятельного Евтапия – веру! Веру в то, что можно жить телом на земле, а душой на небе.
– Должен признать, нотарий, – процедил сквозь зубы магистр, – я тебя недооценил.
– Я понимаю твое огорчение, сиятельный Евтапий, – сочувственно вздохнул Маркиан. – Но люди слишком несовершенные создания, чтобы взваливать на плечи ношу, посильную разве что для богов. Наш договор остается в силе, магистр?
– Да, конечно, – кивнул Евтапий. – В этом нет и не может быть сомнений.
– В таком случае до скорой встречи.
После ухода гостя Евтапий наконец дал волю чувствам. Он разметал по полу всю посуду, заляпал соусом дорогой гобелен и едва не запустил в голову дворецкого яблоком, но в последний момент сдержал себя. Пожалел он, естественно, не дворецкого, а уникальный фрукт, который мог бы пострадать от небрежного обращения.
– Скажи Аркадию, что я жду его в кабинете, – приказал Евтапий и торжественным шагом удалился из разгромленного зала.
Аркадий являлся давним и надежным агентом магистра двора, ни разу его не подводившим за долгие годы сотрудничества. Аркадий родился эллином, но к карьере чиновника не стремился. Деньги его влекли гораздо больше, чем слава и почести. Это был ростовщик, владеющий множеством меняльных контор едва ли не по всей ойкумене. О его состоянии можно было только догадываться. Однако сведущие люди поговаривали, что денег у этого паука много больше, чем в императорской казне. Правда это или нет, Евтапий судить не брался, зато он не раз обращался к Аркадию за финансовой поддержкой и ни разу не получил отказа. Ростовщик был далеко не молод, но его стати мог бы позавидовать любой константинопольский патрикий. Лицо Аркадия дышало благородством – большое подспорье в непростом деле, которому он посвятил жизнь.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.