Текст книги "Афган"

– Всем назад, выходи строиться!

Это был советский патруль, которого вызвал хозяин…

Пашку вывели из лачуги. Он зажмурился от яркого света и шатнулся назад. Его чувствительно саданули под ребра стволами винтовок два сопровождающих. Повели Пашку в центр кишлака, где уже собирались люди. Неторопливо шагали седобородые старики, опираясь на палки, семенили женщины, разглядывая путь сквозь густую сетку паранджи, бежали дети, визжа и крича, взмучивая пыль улицы босыми ногами. Пашку привязали веревками к дереву. Взрослые стояли в тени дувалов, не обращая внимания на пленного шурави. Пацанята тут же воспользовались этим, и в него полетели камни, больно обдирая ноги. Один угодил прямо в глаз, рассек кожу, и кровь потянулась по его лицу первыми струйками. Увернуться от камней не было никакой возможности. Пленник только зажмурил глаза, чтобы их не выбили. Установилась тишина. Пашка открыл заплывшие глаза. Спиной к нему стоял вооруженный человек, опоясанный крест-накрест ремнями, он что-то говорил жестким, хрипло-гортанным голосом. Все внимательно слушали его и только согласно кивали головами. Даже детишки посерьезнели и с восхищением следили за скупыми жестами говорящего человека. Пашка мучительно пытался поймать, уловить знакомые слова, чтобы расшифровать смысл сказанного, хотя и так было понятно, что говорят о нем и что ничего хорошего это ему не сулит.

Когда говоривший умолк, на площадь вынесли два трупа. Пашка сразу узнал в них тех двух пацанов, пытавшихся его заарканить, и которых он убил. Рядом с трупами бросили автомат.

К Пашке подошли двое. Тот, который говорил, ударил Пашку кулаком в лицо и что-то прокричал. Другой – молоденький, худенький быстро и легко перевел на чистый русский язык, с небольшим акцентом:

– Твоя работа?

Пашка, не удивившись родной речи, кивнул головой. А какая разница, его или не его рук дело? Конец-то все равно один.

– Тогда тебя расстреляют или зарежут, – самостоятельно сказал переводчик.

Пашка криво ухмыльнулся окровавленными губами. Вооруженный опять подскочил, ткнул кулаком в живот и, разъярясь, начал молотить солдата увесистыми ударами в лицо, в грудь, в живот. Пашка захлебнулся кровью, закашлялся, сплюнул выбитые зубы и ударил ногой в пах налетавшего на него человека. Удар оказался не сильным, но от неожиданности нападавший упал. Потом он вскочил, завизжал страшно и опять кинулся на шурави. Дальше Пашка ничего уже не помнил, очнулся в знакомой каморке. Все тело ныло, рваные раны саднили и кровоточили, голова кружилась, тошнило, хотелось пить. Пашка приоткрыл больные веки и увидел сидящего перед ним переводчика. Тот увидел, что русский открыл глаза, наклонился к нему и начал тоненькой струйкой лить воду из медного кувшина ему на голову. Пашка жадным ртом ловил холодные струйки, и силы постепенно возвращались в его избитое тело.

– Есть хочешь? – негромко спросил афганец. Пашка отказался.

– Ты откуда язык наш знаешь? – спросил он у переводчика.

– В Союзе в институте учусь. Сейчас на каникулах, – ответил тот.

– Ну, ты даешь! – удивился Пашка.

– А что делать. Ведь все же знают, что я в Союзе учусь. Можно, конечно, на каникулы там остаться, но тогда здесь всю семью вырежут. Вот я и езжу сюда на лето, переводчиком у них служу, – тяжело вздохнул парень.

– А где в Союзе учишься? – поинтересовался Пашка.

– В Ставрополе…

– Где-е-е-е?! – удивленно протянул Пашка. – В педе, что ли?!

– Да. А ты что, оттуда?

– Ага. С юго-западного. На Доваторцев живу… жил.

Помолчали.

– Может, к твоим зайти. Записку напиши, – засуетился афганец. – Меня зовут Фарух.

– Да пошел ты, – ответил ему Пашка и замолчал, ушел в себя, замкнулся.

Фарух пытался его разговорить, но тщетно. Встал, потоптался немного и вышел из домишки, заперев за собой дверь.

Ночью налетели ураганом вертолеты, разбомбили, разнесли в клочья кишлак. Следом прошла, прочесывая, пехотная рота. Тяжелораненого Пашку отвезли в Кандагар, а оттуда в ташкентский госпиталь. Комиссовали.

Идет однажды Пашка по улице Морозова, изуродованную ногу, прикрытую джинсами, подтягивает. Вдруг мелькнуло в толпе студентов, идущих к институту, лицо такое знакомое, смуглое, нос горбинкой.

– Фарух! – выкрикнул Пашка мгновенно всплывшее имя афганца-переводчика.

Фарух оглянулся, побледнел, узнавая Пашку, и кинулся на другую сторону улицы.

– Во, дурак! – удивился Пашка.

Глава 15. СЕРЕЖКА

…День-тень… тень-день… День-то, конечно, есть, а вот тень… Тени, естественно, нет. А почему естественно? Да потому, что пустыня вокруг на сотни километров. Солнце желто-раскаленной сковородкой пышет злобой, плюется яростными протуберанцами, пытается растопить, заживо изжарить все живое, что находится под ним, на его территории. Так оно беснуется днями, неделями, месяцами. Но человек привыкает ко всему, только целый день в голове настойчиво звенит один нудный мотивчик, на любую мелодию накладывается: «…День-тень… Тень-день…», а хочешь наоборот: «…День-день… Тень-тень…» или «…Тень-тень… день-день». Нудно? А что еще делать? Пост в песках, наверное, выдумала святая инквизиция. Вроде бы и не лишают жизни человека, а он сам доходит «до ручки». Что такое пост в песках? Да то же самое, что «блок» в горах. Это ямы в песке, края которой политы водой, чтобы песок не стекал вниз, не заставлял работать под солнцем. Достаточно сказать, что куриное яйцо, сунутое в песок, через три минуты спекается насквозь. Ребята сами эксперимент проводили. Где, какими способами достали этот дефицит – одно-единственное яйцо, – никому неведомо. Да это и не важно. Важен результат опыта – подтверждение размышлений, расчетов. Ну, ладно, хватит о яйце.

Так вот, над окопами натягиваются брезентовые пологи, получается нечто вроде палаток. А вот и тень! Так подумает непосвященный. Правильно, тень. …День-тень… Но все дело в том, что в этой тени можно запросто «кони двинуть», «копыта отбросить», «сандалии загнуть», как угодно можно назвать, а смысл один: от духоты и застоявшегося воздуха не только сознание, но и жизнь свою разъединственную потерять можно. Лучше уж под лучами Ярила находиться. Поэтому пологи эти самые днем скатывают, и лежат они серо-белыми толстыми колбасами, вбирают в себя адов жар, чтобы потом отдать его людям ночью.

Ночами здесь прохладно, ведь перепад дневной и ночной температуры достигает ни много ни мало тридцати градусов. И костерок ночью не разложишь, не погреешься у огонька. Война все-таки. Есть и другая беда. Стоит только полог натянуть, как под него набивается тьма-тьмущая мошкары, мелкой, противной. Откуда она на наши головы берется, не ясно. Можешь пройти под открытым небом по пустыне хоть сотни километров, встретишь редко-редко варана или там кобру какую, ну, скорпиона, по-крабьи спешащего куда-то. Но ведь ни одна тварь не пролетит в тиши звенящей, кроме, конечно, орлов-стервятников, закружившихся над добычей-падалью. Кто там лежит, понятно, не узнаешь. То ли животное падшее, то ли человек, погибший по какой-то из сотен причин. Знаешь только, что не ты, и это даже как-то радует. А чему еще радоваться?! Тень-день… Маловато радости сидеть здесь, в пустыне. Мошкара налетает, ну и черт с ней… Лишь бы не духи налетали. В принципе не так уж и плохо. Еда есть, конечно, законсервированная и порошковая. Вода тоже не переводится, правда, теплая и противная, но все же… «Вертушками» раз в месяц, а то и реже, почту подбрасывают. Читаешь свеженькие новости, после того как письма из дома и от друзей-подруг прочтешь. Духи редко беспокоят. Перестали караваны водить по зоне действия поста. Подобраться к нам нелегко. Заминирован радиус серьезно. И противотанковые, и противопехотные, и осветительные мины поставлены. Пулеметы по своим секторам пристреляны. Суньтесь только. Не война, а жизнь-малина! Только вот целыми днями… День-тень… Тень-день… Надоело? Мне тоже…

На посту взвод несет службу месяц-два-три, в зависимости от обстоятельств, от нас не зависящих. Каламбур! Слабо, да? Так ведь… День-тень… Тень-день… Живем, вообще-то, мирно. Солдатское, войсковое братство, а также офицерское, прапорщицкое, сержантское, ефрейторское, ой, что-то не так, да ладно, неважно. Главное, братство.

Вчера по рации «Маяк» поймали по разрешению старшего лейтенанта Кулакова. Послушали о наших успехах в оказании помощи братскому афганскому народу, потом о том же самом, но нигерийскому, камбоджийскому, алжирскому, ливанскому и другим таким же братским и дружественным народам. Вывод один – готовь, дорогой товарищ Леонид Ильич, еще одну дырку: – за массированную атаку, тьфу, черт, помощь многим братским и дружественным народам Золотую Звезду Героя Советского Союза будут вешать. Потом немного музыки удалось послушать. Грустный голос Челентано грустно пел: «Пай, пай, пай, пай, пай…» Не знаю о чем, но приятно. Леха Сироткин, наш радист, тумблером щелкнул, и нас обласкал матом родной голос комбата за то, что связи с нами нет. Леха соврал, что мелким ремонтом занимался – и даже не покраснел. Удивительно, да?! На следующий день у меня в голове, вместо песенки про день и тень, «пай-пай» крутилось. К вечеру, правда, на этот же мотивчик «тень» и «день» замечательно улеглись, а я даже и не заметил. Так и завалился спать.

В два часа ночи растолкал меня сержант, пора заступать на пост. Лихо! Заступать на пост на посту. Как там, масло масляное. Ага, точно. Теперь моя очередь четыре часа, вылупившись сонными глазами, воспаленными от песка, глазеть по сторонам, ждать у моря погоды.

Далеко от поста веером взвились вверх яркие шары сигнальной ракеты и слабо хлопнули взрывы. Ого, мой сектор. Тревогу поднимать не буду. Сами подскочат. Жму на курок РПК, слегка вожу стволом, чтобы пошире захватить в свинцовое русло пулеметной реки возможного врага. Хрен его знает, что там. Может, варан-баран залез на минное поле? Бывает и так. Значит, как только любимое солнышко морду свою из-за холмов-барханов высунет, пойдешь, друг ситный, новые мины ставить. На твоем дежурстве подрыв произошел, тебе и ликвидировать последствия.

О, все уже на местах. А там тишина. Кулаков наш в бинокль пытается что-то рассмотреть. Ничего не увидит – это как пить дать! Точно, не увидел. Сейчас прикажет еще популять. Я же говорил! Пальнем, что уж там!

Снова трассеры режут темень, хлещут ее гадину, раздирают яркими стежками-точками. Хорош, хватит.

Ну вот, дежурство быстрее пойдет. Минут сорок у тишины вырвал.

Ой, что это? Кто это? Слышу топот ног, чье-то неровное дыхание приближается к нам. Ясно, что не наши. Вот они все, дрыхнут опять. Дыхание приближается. В бинокль вижу приближающееся пятно. Стрельнуть? Нет, подожду еще. Верблюд! А может за ним кто-то есть? Бью по животному короткой очередью. Верблюд отскакивает назад, задирает вверх ноги и валится на песок.

Бежим к верблюду со старлеем. На верблюде уздечка, седло, мешки свисают, набитые чем-то. Но самое главное то, что из чехла седельного ствол АКМ торчит. Значит, все же духи пытались прорваться. Все, до утра тревога. Ждать будем нападения.

Вон уже полосочка света заяснилась. Скоро узнаем, что и как.

…Не знаю, духи это или нет, но среди убитых, подорвавшихся на минном поле, есть три женщины и два ребенка, а также один мужчина. Видимо, шли ночью, старались сделать большой переход по холодку, а оно, видишь, как получилось, нарвались на заградительные мины. Да какие они к черту духи, если даже оружие из чехлов не вытащили. Значит, ничего о нашем посту не знали. Небогатый караванчик был. Два верблюда и один ослик, груженные мешками с тряпьем. На одном верблюде, который первым подорвался, дети спали в мешках. Вот они, лежат на разодранном взрывом животном. Не повезло малышам. А вот следы кровавые, бусинками раскатились по пыли, ведут куда-то дальше в пустыню, хоть к черту на кулички, лишь бы от шурави подальше. Правильно, чего тут делать. Интересно, кто ушел? Мужик. Точно. Вон один его тапочек валяется, весь в засохшей корке крови. Видимо, ноги осколками посекло. Ушел. Молодец. Живее будет, только не знаю, здоровее ли.

Ух ты, одна женщина еще живая. Петька Ефимов, наш мед-брат, над ней кружится. Да, здорово ей живот рассекло, все кишки наружу, а дышит, надо же. Правильно, в тень ее надо, скоро парилка начнется… День… тень…

Отнесли женщину на пост, а я остался. Теперь мины нужно установить. Так, противопехотная есть. Для верности еще одну рядышком прилепим, проявим хитрость солдатскую. Теперь парочку сигнальных воткнуть и все. Готово. А солнце-то какое! Сколько же я провозился? Часа три, не меньше.

На посту уже позавтракали и мне оставили. Спасибо. Перловочка и рыбка, очень вкусная, называется «Минтай в масле». Каждые полгода меню меняют. Вначале был «Минтай в масле», вторые полгода «Минтай в томате». Теперь снова «Минтай в масле» – значит, скоро уже полтора годика, как я фосфором организм свой на всю жизнь снабжаю. Вот как только подойдет очередь рыбки с томатиком, значит, не за горами и дембель-батюшка.

День тянется и тянется, долго… День… тень… Раненая женщина все никак не умирает. Петька замучался с ней. Бесконечно колет ей промедол, промывает рану, смачивает губы мокрым тампоном, отгоняет мошек. Теперь спит рядом с ней: сморило мужика.

Наш командир связывался с полком, просил помощи – вывезти вертолетом раненую. Ему ответили недоуменными матюками и посоветовали заниматься своим делом.

Теперь ждем, когда день-тень закончится или нет, ждем, когда женщина умрет. Невозможно слышать ее стоны, протяжные, страдающие, бьющие по нервам. А милое солнышко разозлилось, печет, греет нас грешных, прокопченных на всю оставшуюся жизнь.

Пить захотелось. Пить водичку здесь нужно с умом, уметь надо. Нельзя хватать ее залпом, огромными глотками. Набрать немножечко в рот, смочить небо, весь язык, а потом только проглотить, можно потом еще несколько глоточков сделать. Жажду только тогда собьешь. А если не удержался и хватанул жадно, налил полный желудок – все, пить будешь беспрестанно и никогда не напьешься. А что уж будет твориться с тобой! Врагу не пожелаю. К сожалению, испытал на себе. Думал, вытеку весь.

…Да что ж она никак не успокоится, а? Ведь с ума же сойти можно! Мошкара облепила ее со всех сторон. Марлю кровь пропитала насквозь. Мошек не сгонишь теперь, как ни старайся. Да не ори же ты, не ори. Петька, уколи ее еще разочек! Нельзя?! Итак, говорит, много колол.

В тишине, колющей перепонки, крики женщины бьют молотом по обнаженным нервам, в мозг. Не уйти, не спрятаться от этого крика.

– ЗА-А-А-А-А-АТКНИ-И-И-ИСЬ…

Витька Свиридов хватает автомат и кидается к тенту, под которым лежит афганка. Ведь пристрелит же, пристрелит. Нельзя, Витька, ты что! Человек же. Витька дергается в моих руках, то плачет, то смеется. Дошел парень. Все, обмяк, поспокойнее будет.

…День… тень… Что-то мне не по себе… ЗАТКНИСЬ ЖЕ, Я ПРОШУ ТЕБЯ, ЗАТКНИСЬ!!! Не кричи, хватит… День… тень… Тень… день… ААААААААА!. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Товарищ подполковник, докладывает командир поста старший лейтенант Кулаков. У нас тут ЧП. Сержант Иваницкий на мине подорвался. Нужно срочно эвакуировать в госпиталь.

– Что ж ты, Сережка!

– Да вот, – шепчу, умирая. – …Тень… день…

Глава 16. ЮРКА

Неподалеку от кандагарской «Арианы», если ехать или идти по дороге, ведущей к Кандагару от аэровокзала, есть шлагбаум. На этом шлагбауме круглые сутки дежурят два поста. Один пост шурави, второй – «зеленых». У каждого из них абсолютно одинаковые задачи – проверять входящих и выходящих с территории аэропорта. На первый взгляд, служба неплохая, нет непосредственной близости с врагом, как в бою, в атаке. Но это только на первый взгляд. Наш пост с левой стороны бетонки, если ехать из Кандагара, а пост «зеленых» – с правой. С их стороны противовес, который помогает вскидывать металлическую черно-белую трубу в полинявшее небо. Уже давно установилась традиция: «зеленые» поднимают шлагбаум, а шурави первыми начинают досмотр. Целыми днями приходится работать в напряжении. Люди идут пешком, едут на лошадях, в арбах, на верблюдах, на осликах; кто побогаче, имеет свой автомобиль или автобус. Грузовики тоже переделаны под автобусы. Уродливые ящики вместо кузова с прорезанными по бокам дырами-окнами. Груз крепится на крыше транспорта. Всевозможные мешки, тюки, ящики, коробки, саквояжи, чемоданы обтянуты рваной сетью, стянуты в одно безобразное целое, которое высится над машиной, иногда превышая размеры самой «барбухайки». Весь местный транспорт представляет собой интересную картину. На машине нельзя найти ни одного местечка, которое бы не было заклеено картинкой. Оклеено все. Даже лобовые стекла обклеены, остается только узенькая щель, напоминающая «триплекс» танка, сквозь которую стиляга-шофер умудряется что-то видеть, и это на афганских-то дорогах, особенно на горных серпантинах! Картинки разной величины. Есть вкладыши от упаковок жевательной резинки, есть рекламные плакатики сигарет; вырезки из «Плейбоя» и «Пентхауза» запросто соседствуют с цветными разворотами из «Огонька». В глазах рябит от обилия красок, припудренных пылью дорог. Колоннами стоят грузовые «ЗИЛы», «ГАЗы», «Мерседесы», «Тойоты», маленькие и большие автобусы. Афганцы – народ терпеливый, часами ждут, пока дойдет их очередь.

Украшения для женщин, жалкие детские игрушки – вот чем набиты мешки. Все это нужно проверять. А вдруг среди этого скарба наткнешься на оружие? А может быть, под этой чадрой скрыто не нежное личико пятнадцатилетней девушки, а вполне мужские усы и борода? Могут и опиум провозить таким образом. Поэтому служба на шлагбауме трудна и опасна. Если обнаруживается что-то, афганцы бьются упорно, хотя и видят всю бесполезность такого боя в самой середине военного гарнизона шурави. Перед посадкой в самолет пассажиров уже никто не проверяет. Некогда. Нужно погрузить пассажиров, продать прямо в самолете билеты счастливчикам, попавшим на этот рейс, и быстрее взлетать, пока не начался обстрел.

Юрка служил на посту уже почти год. Многое узнал он здесь об афганцах, вначале непонятных и пугающих, а теперь ставших ближе и понятнее. Многому научился Юрка. Теперь у него развилось чувство уверенности, что вот этот автобус пуст, а этот нужно тщательнее проверить. В восьми из десяти случаев он оказывался прав.

Начальник «таможни» капитан Марат ценил интуицию Юрки и относился к нему снисходительно, спускал ему многие «выкидоны», на которые солдат был большим мастером.

Была у Юрки любовь. Не простая любовь, та, что зовется фронтовой, а настоящая, как он сам утверждал. За эту любовь таскали Юрку в особый отдел. И не только его. Капитан Марат на себе испытал все прелести особого отдела, но отстоял, отбил Юрку от цепких рук особистов при помощи командира полка, а может быть, даже и повыше стоящих людей. Помогли здесь необыкновенные способности Юрки определять на глаз контрабанду. Пока Юрку таскали по допросам, на посту произошли три крупные перестрелки с гибелью наших солдат и «зеленых». Духи пытались провезти полные машины боеприпасов, вступили в бой с солдатами и, что самое страшное, сумели уйти. Юрку вернули на шлагбаум, но строго-настрого предупредили его и капитана. А все дело было вот в чем.

Угораздило же Юрку влюбиться. Да не в какую-нибудь медсестру из госпиталя или официантку из столовой, а в стюардессу «Боинга» с индийской авиалинии, летавшего по маршруту Калькутта – Кабул – Кандагар и обратно. Тогда Юрка начинал службу на аэродроме, было время, шерстил пассажиров у трапа. Увидел ее Юрка впервые у самолета, всю такую неземную, в форменной короткой юбчонке, в ослепительно белой прозрачной кофточке, миниатюрно-маленькую, с длинными густыми черно-синими волосами, огромными голубыми глазами и пухлыми ярко-красными губами. Юрка даже застыл на месте, глаз от нее отвести не мог. Фарида заметила восхищенный взгляд русского мальчишки и улыбнулась ему. С тех пор Юрка «заболел».

Ждал прилета этого самолета, разузнал расписание и всеми правдами и неправдами старался оказаться на «Ариане», чтобы увидеть девушку.

Фарида неплохо владела русским языком и первой заговорила с ним. Юрка и не помнил, о чем они впервые говорили. Запомнились только приятный запах духов стюардессы, ее белые маленькие руки с длинными ухоженными ногтями и звонкий смех. Чем-то Юрка привлек Фариду. При встречах они долго разговаривали. Девушка рассказывала, что живет с родителями в Калькутте, окончила университет в Париже, где и выучила русский язык, а работает стюардессой, потому что хочет увидеть мир, но пока летает на этой заштатной линии, набирается опыта. Юрка не много мог рассказать о себе. Родители живут в Рязани, он сам, недоучившийся студент МАИ, поэтому, наверное, попал служить на аэродром.

Когда у Фариды было много времени, они сидели в комнатке для отдыха стюардесс, пили чай или кофе. Девушка о многом расспрашивала Юрку. Она никак не могла понять, почему в Союзе нет сил, направленных против войны в Афганистане, почему нет борьбы, похожей на ту, что велась в свое время в Америке против войны во Вьетнаме. Юрка только пожимал плечами, сам удивлялся тому, что ничего об этом не знает. Потом он долго размышлял над тем, что ему рассказывала Фарида. Она хорошо была знакома с идеями пацифизма и, как могла, пыталась втолковать их Юрке, при этом нисколько не навязывая своего мнения. Он многое понимал, но во многом сомневался. А как же присяга? А кто же будет защищать южные границы нашей Родины? Так то же американцы на Вьетнам напали! И так далее.

Их взаимоотношения вскоре переросли в более близкие, интимные. Юрка однажды прижал девушку к себе и быстро скользнул губами по ее щеке. Фарида не отстранилась, подняла руку и провела по щетинистой щеке Юрки теплой ладонью. Ему стало неловко за свою небритость, и, торопливо попрощавшись, он ушел. В следующие встречи-свидания Юрка всегда был чисто выбрит, выстиран, отутюжен.

Однажды, через полгода знакомства, Юрка и Фарида оказались одни во всем здании аэровокзала. Когда Юрка спешил на встречу, начался обстрел. Вечерело. Солнце скрылось за близкими горами. Свет везде потух: маскировка. Тяжелые снаряды с воем проносились в сторону гор, а оттуда летели «Стингеры» и легкооперенные стрелы «Рэд ай». Юрка мчался к «Боингу», на котором прилетела Фарида. «Боинг» был тоже пуст, как и здание «Арианы». Юрка забегал по площадке, тихонько покрикивая: «Фарида». Девушка услышала. Она выбежала из землянки, в которой всегда скрывались экипажи самолетов во время обстрелов и о которой Юрка от страха за девушку совершенно забыл. Она подбежала к нему и крепко-крепко обняла. В груди у Юрки разом потеплело, все отступило, он был счастлив. Потом они ушли в здание аэропорта. В абсолютной темноте комнатки с зашторенными окнами Юрка раздел Фариду и впервые за свою девятнадцатилетнюю жизнь овладел телом девушки, любимой девушки. Когда все закончилось, обстрел уже стих… Юрку взяли особисты прямо на выходе из комнатки, он даже не увидел, ушла ли Фарида.

Его долго расспрашивали о контактах со стюардессой, стращали, даже били. У Юрки хватило ума настаивать на том, что его привлекала только возможность полового контакта, хотя и противно, и горько было говорить такие слова, предавать свою любовь. Целый месяц возились с Юркой, но доказать ничего не смогли, а может, просто план по отлову предателей был выполнен, и, как это ни странно, его вернули в полк, но перевели на шлагбаум.

Капитан Марат просил Юрку об одном, чтобы он уходил на «Ариану» не во время службы. Но другого времени у Юрки не было, поэтому он уговорил Фариду приходить к нему. Ребята на посту любопытствовали, конечно, но тактично оставляли влюбленных одних. О будущем Юрке не хотелось думать. Пусть пока будет все, как есть. Время покажет. Фарида тоже избегала этой темы, и они просто любили и наслаждались своей любовью.

Юрка издалека почувствовал надвигающуюся опасность. Перед шлагбаумом затормозил здоровенный автобус, как всегда груженный сверх всякой меры. Солнце лениво выкарабкивалось из-за гор, едва освещая разукрашенный транспорт. Юрка первый зашел в заплеванный салон. Ничего необычного. Сидят люди, выжидающе смотрят на вооруженного солдата. Он скользнул взглядом по лицам. Вроде бы все как всегда, но тревога явно ощущается, пошевеливается грозно. Юрка медленно пошел по салону. У входа в автобус капитан взял автомат на изготовку. Юрка прошел до конца автобуса, резко повернулся на каблуках и пошел назад. Внезапно он остановился возле высокой женщины и сорвал с ее головы чадру. Крик ярости раздался в салоне. Под чадрой скрывался мужчина, который выхватил нож и всадил его в грудь Юрки, но клинок только взрезал ткань бронежилета и скользнул в сторону. Юрка отпрыгнул назад и затарахтел автоматом в потолок автобуса. Капитан проделал то же самое. Обычно, в такой ситуации наступает тишина и начинается досмотр. Но здесь все встрепенулись, выхватывая припрятанное оружие. Юрка кинулся на пол, под заднее сиденье, а капитан выскочил из автобуса, на ходу снеся очередью голову водителю, тянувшегося кинжалом к офицеру. Юрка стрелял по пространству, которое видел из-под кресел. Кто-то взвыл, подкидывая раненые ноги вверх.

Солдаты уже полоснули по автобусу, превращая его в решето, но старательно обходили то место, где мог быть Юрка, он же сжался в комок и ждал, когда закончится стрельба. Все стихло, только невнятные стоны несмело шуршали над потоками крови, которые текли по полу автобуса, заливали его автомат, лежащий под рукой. Юрка вышел из автобуса. На этот раз добыча была крупная. Автоматы и пулеметы, мины и гранаты, патроны и снаряды везли духи. Потом уже Юрка понял, что насторожило его в первый момент: ни одного ребенка не было.

Через неделю после этого события душманы сильно забеспокоились в околокандагарских «зеленках»: чаще стали нападать на гарнизон и колонны грузовиков, пытались просочиться на территорию аэродрома.

…Юрка пошел провожать, с разрешения капитана, Фариду на аэродром. Уже подходили к зданию «Арианы», как со стороны шлагбаума донеслись звуки выстрелов. Юрка сам осматривал стоящие там машины и заверил капитана, что в них все чисто. Он бросился назад, Фарида – за ним.

– Уходи, – кричал ей на ходу Юрка, – иди в самолет, я скоро…

Но Фарида бежала за ним следом.

Юрка вылетел к шлагбауму. Пули чиркали воздух, взвывая и свистя. Оба поста вели огонь по машинам, из которых яростно огрызались. Юрка кинулся в пыль и тоже принялся поливать очередями «барбухайки». В пылу боя он даже забыл о том, что за ним где-то сзади бежала Фарида. Только когда стрельба закончилась, Юрка вспомнил о девушке и оглянулся назад. Фариды не было видно. Он поднялся с земли, стряхивая с себя пыль. Тяжело вздохнув, отправился к посту, но внезапно оглянулся и увидел за ящиками лежащую Фариду. Юрка не помнил, как он оказался возле нее, как поднимал ее лёгкое тело, как нес на руках через весь гарнизон в госпиталь. Очнулся, когда санитар толкнул его в плечо:

– Умерла твоя девка…

Юрка шел назад на пост оглушенный и уничтоженный, а в голове звучал голос Фариды:

– Как ты думаешь, Юра, зачем эта война?