Текст книги "Дорога горы"

ГЛАВА 4

Палестина, 760 – й год от основания Рима, месяц тишрей

1

Над Иерушалаимом сияла луна. Неприметный человек в темном гиматии и выцветшей на солнце куфии пробирался по грязным улочкам Нижнего города в сторону Храма. Перешагивая через лужи, халдей поддергивал края одежды. Он старался держаться подальше от исписанных углем стен домов, а также внимательно смотрел по сторонам, чтобы не попасть под душ выплеснутых из дверного проема нечистот.

Незнакомец спустился в Долину сыроделов и долго шел по Ступенчатой улице вдоль оврага, на дне которого тихо шелестел мутный ручей. Миновав несколько однопролетных каменных мостов, он достиг Храмовой горы. Сквозь полуциркульные арки хорошо просматривалась вся западная стена Храма, подсвеченная факелами. Справа к центральному входу вела широкая терраса, а слева тремя широкими пролетами поднималась угловая лестница. Взбежав по ней, гость предъявил стражнику-левиту пропуск. Затем вышел во Двор язычников, пересек его, не заходя под крышу Царского портика, и через охраняемые левитами ворота внутренней стены попал в Женский двор. Поднявшись по полукруглым ступеням лестницы к воротам Никанора, проскользнул в маленькую дверь рядом с массивными медными створками. Наконец, последний пост охраны остался позади, и незнакомец оказался во дворе Эзрат Исраэль. Прямо перед жертвенником.

Халдей уверенно свернул к Северным палатам. Из вестибюля он направился не в Палату тесаного камня, зал для заседаний Санхедрина, а нырнул под арку, ведущую в личный покой первосвященника. Полутемная комната пустовала. Чадили масляные лампы, освещая помещение ровным тусклым светом. Гость сел на широкий каменный пристенок, служивший Верховному жрецу местом для отдыха после службы, и приготовился ждать. Вскоре послышался звук шагов, узкий коридор осветился, а затем в палату вошел наси Анан в сопровождении стражника с факелом в руке.

Жрец подошел к гостю.

– Здоров ли ты, господин? – первым почтительно приветствовал его халдей, кланяясь в пояс.

Первосвященник подождал, пока гость выпрямится. Взяв его рукой за короткую бороду в знак особого расположения, он изобразил подобие улыбки и коротко бросил:

– Господь с тобой, Дижман.

В свете факела шрам над губой гостя стал особенно заметен. Холодные темные глаза смотрели на Анана жестко и колюче. Первосвященник жестом подозвал левита, чтобы с его помощью снять эфод121121
  Эфод – ритуальное облачение первосвященника, которое надевалось во время службы в храме Яхве. Его перекидывали через плечи на грудь и спину, а на поясе стягивали перевязью. На эфод налагался нагрудник, украшенный драгоценными камнями и золотыми цепочками.


[Закрыть] и кидар122122
  Кидар – ритуальный головной убор первосвященника в виде колпака или чалмы из белого виссона с золотой пластиной спереди.


[Закрыть]. Оставшись в белом синдоне и голубом куттонете без ворота, стянутом разноцветным кушаком, он устало опустился на скамью. Золотые колокольчики на подоле куттонета нежно зазвенели. Жрец жестом отпустил левита.

– Мне стало известно, что римляне посадили на парфянский трон своего человека, – начал он без обиняков. – Нам, святому народу, это крайне невыгодно. Рим много лет пьет нашу кровь, убивая лучших сынов Палестины и сея рознь между братьями. Если Парфия заключит с ним прочный союз, на восточных границах империи воцарится мир. Римская волчица начнет искать себе новую жертву. А когда нет врага снаружи, его ищут изнутри. Это означает, что Август займется Палестиной – он не просто так затеял ценз. Свежие когорты, новые габбаи, рост податей… Народ не будет терпеть, и мы опять умоемся кровью.

Анан тяжело вздохнул, а затем поднялся и заходил по комнате, поглаживая бороду.

– Есть и другая проблема, – снова заговорил он. – Ты знаешь, что после того, как Вар123123
  Публий Квинтилий Вар – наместник римской провинции Сирия в 6-4 гг. до н.э.


[Закрыть] взял под охрану плантации черного мака в долине Леванон, мы живем исключительно на поставках опия из Хагматаны. До сих пор наш поставщик исправно выполнял договор на выгодных для нас условиях. Однако, новый правитель может сменить начальника царской гвардии, и тогда поставки окажутся под угрозой. Мы не можем этого допустить. Надеюсь, ты меня понимаешь.

Дижман понимал хозяина очень хорошо. Он уже несколько дней обходился без дозы, и при мысли о вожделенном порошке, его лоб покрылся испариной.

Заметив, как заблестела кожа агента, Анан презрительно бросил:

– Вижу, что понимаешь.

Затем продолжил:

– Ты поедешь в Хагматану, чтобы изучить ситуацию на месте. Если Сарибек сохранит пост, ты вернешься в Иерушалаим. Если нет – договоришься с его преемником. Ты должен оставаться там до тех пор, пока не убедишься, что караваны отправляются без задержки и везут качественный товар.

Первосвященник помедлил, затем подошел вплотную к агенту и, приблизив к нему лицо, мгновенно ставшее злым, сквозь зубы процедил:

– В противном случае лучше не возвращайся. Но я тебя и в Парфии достану…

Анан отвернулся, подошел к нише в стене и открыл маленьким ключом дверцу железного шкафа. Вынув два тугих кожаных кошелька, он протянул их Дижману, держа по одному мешочку в каждой руке.

– В этом – золотые ауреусы. Сто передашь Сарибеку в качестве награды за сотрудничество или его преемнику, чтобы показать нашу щедрость в делах. Остальные можешь потратить на дорожные расходы. В этом – доза на полгода. Хватит до Хагматаны. А там все в твоих руках.

Дижман сглотнул слюну, ему хотелось запустить пальцы в коричневый порошок. Анан продолжил:

– Мои люди в Антиохии донесли, что Квириний отправил в Парфию тайного курьера с заданием. Каким – неизвестно, но понятно, что он будет защищать при дворе Вонона интересы Рима. Его нужно убрать.

Первосвященник пожевал губами, что-то обдумывая, затем с ненавистью сказал, словно вырубая короткие фразы из камня:

– И вот еще что. Несколько дней назад из дома рава Иосефа у Иоппийской дороги отправился караван в Селевкию-на-Тигре. Караванщика зовут Бен-Цион. С ним ушел Иешуа, родственник Иосефа. Парень должен исчезнуть – это дело государственной важности. Остальное тебе знать не обязательно.

– Сделаю, господин, – бесцветным голосом ответил агент, не удивившись просьбе.

– Хорошо. Теперь иди. Да будет милость Божия с тобой.

Дижман засунул оба кошеля за пазуху, поклонился и, пятясь, вышел из зала. Спустившись с Храмовой горы, он уверенно направился вдоль границы Нижнего города к театру. Справа, на склоне Западной горы виднелись постройки Верхнего города: три величественные башни, зубчатые стены огромной резиденции Хордоса Великого и крытые красной черепицей дома купцов.

Поравнявшись с темнеющей громадой театра, агент свернул в халдейский квартал. Здесь уличный шум никогда не утихал до глубокой ночи. Большинство касдим – переселенцев из Вавилонии, которых греки называют «халдеями» – промышляли ремеслом. Гончары, сапожники и портные допоздна портили глаза, склоняясь над работой при слабом свете свечей или ламп. А плотники, каменщики и кузнецы стучали, гремели и лязгали инструментами до тех пор, пока соседи не прибегали с криками, требуя закончить работу и не мешать им спать.

По узким улицам расхаживали со своими лотками торговцы жареной саранчой, пивом и лепешками. У стен среди мусора лежали в беспамятстве пьяные и одурманенные. Шныряли подростки, предлагая всем подряд краденые украшения и фальшивые монеты. Хозяин харчевни метался перед распахнутой дверью, зазывая прохожих на ужин, бесцеремонно хватал их за руки.

В темном проходе между домами халдею преградили путь двое бродяг. Одного он ударил ногой в пах, а другому показал кинжал, молниеносно выхваченный из-за пояса. Грабители попятились, а затем бросились наутек, путаясь в развешанном на веревках сыром белье. Вскоре послышались резкие звуки самбики124124
  Самбика – струнный щипковый инструмент античности, разновидность арфы. Считался женским инструментом, использовался куртизанками для привлечения клиентов.


[Закрыть]. Агент повернул за угол, прекрасно зная, что окажется перед постоялым двором. У входной двери сидела пундекита, сутенерша, и игрой на инструменте зазывала клиентов для своих зонот – проституток. Рядом с ней на скамейке расселись покрытые татуировками девушки, флегматично разглядывая проходящих мимо мужчин. Увидев Дижмана, зонот оживились – он был постоянным клиентом.

Поздоровавшись с хозяйкой, агент грубо схватил одну из жриц любви за руку и потащил вверх по лестнице. Девушка подчинилась, не издав ни звука. Поднявшись в маленькую комнату без окон, он уселся на широком топчане и приказал зонот принести горячей воды. Когда та вернулась с глиняной миской, он бросил в нее щепоть вонючего коричневого порошка, размешал его и выпил раствор. За вещи халдей не беспокоился – в притоне хорошо знали, что с ним лучше не связываться.

Дижман откинулся на подушку, чувствуя, как приятное тепло разливается по телу. Его зрачки сузились. Злость постепенно уходила, уступая место умиротворению и блаженному покою. Вскоре голова девушки, ритмично двигающаяся перед его глазами, стала терять очертания, а сознание вырвалось из тесной черепной коробки в бескрайний блистающий мир – халдей погрузился в мир грез.

2

Утром Бен-Цион растолкал погонщиков и предупредил, что нужно готовить товар к продаже. Скоро придет купец, за которым он уже послал мальчишку – сына хозяина герута.

Мешки и кувшины расставили на лееване по отдельности: мыло, соль, масло, благовония. Наконец, появился купец – толстый иври в дорогой синей симле, расшитой цветным бисером. Придирчиво осмотрел товар, все проверил. Сначала попробовал на вкус соль, затем разбил глиняную заглушку на кувшине, обмакнул в масло указательный палец с дорогим перстнем и облизал его. Долго нюхал мыло, цокая языком от удовольствия. Потом открыл сосуд с опобальзамом, погрузил в него щепку и помахал ей у носа, блаженно зажмурившись.

Торговцы ударили по рукам – покупателя устроил товар, а продавца цена. Бен-Цион, правда, оставил себе один мешок с солью. Помощники купца взвалили тюки и кувшины на ослов и двинулись в сторону городских ворот, а орха отправилась вслед за ними. Идущие порожняком мулы весело стучали копытами по базальтовой мостовой.

Оффицина125125
  Оффицина – латинское название мастерской, цеха, фабрики.


[Закрыть] купца находилась за городом на берегу озера. Ее цеха располагались в длинном бараке под крышей из пальмовых ветвей. В одном помещении прямо на каменном полу свежую рыбу потрошили и рубили на куски. В другом цеху нарезали ароматные специи. Здесь лежали охапки тимьяна, шалфея, мяты, душицы и бог знает еще каких трав. В третьем в глиняные чаны наваливали рубленую рыбу вперемешку с травами. На дно сосуда сначала бросали требуху, потом рыбную мелочь – кефаль или кильку – а сверху клали большие очищенные от чешуи куски и целые рыбины макрели, зубатки и сарды. Рыбу густо пересыпались солью. В четвертом цеху отделяли чистый гарум от халекса – перебродившей рыбной слизи. Работники отбивали у амфор острый нижний конец, а затем переливали прозрачную янтарную жидкость в яйцевидный кувшин с широким горлышком. Делали это осторожно, чтобы она не замутилась халексом.

На краю оффицины располагалась выложенная каменными плитами площадка. Здесь рядами стояли чаны с забродившей смесью. Некоторые крышки были сдвинуты, и работники палками размешивали густую бурую массу. Набирали смесь так: погружали в чан корзину, а потом ждали, когда она сквозь прутья заполнится жижей. Готовность рассола определяли с помощью сырого яйца – если оно не тонет в жиже, значит, рассол готов. Отходы – головы, кости, чешую – вываливали в яму, выкопанную рядом с оффициной, и засыпали землей.

Хранилище для отстоя рассола располагалось напротив цехов. Оно представляло собой длинный погреб с низким потолком, разделенный на секции. В них рядами стояли переложенные соломой кувшины: тесно, прижавшись друг к другу, словно воины в строю. На каждом – деревянная бирка. По надписи легко узнать, из какого сорта рыбы сделан гарум, а также как долго он выдерживается. Отдельно хранились небольшие амфоры с узким горлышком и одной ручкой – готовая к продаже продукция.

Купец разрешил Иешуа спуститься в погреб и даже рассказал, какое сырье он использует для производства гарума. Тиляпию юноша знал хорошо. Свежую рыбу из озера Ям-Киннерет финикийские перекупщики часто возили в Циппори сразу после ночного лова. Мать посылала Иешуа перехватить торговцев по дороге, чтобы купить потрошеной, вяленой или малосола. Макрель – тоже рыба известная. Ее доставляли живой с Западного моря на Рыбный рынок Иерушалаима в обмазанных глиной и наполненных водой телегах. А как выглядит мурена, купцу пришлось объяснять. Но Иешуа так и не понял, что это за рыба такая, если у нее голова как у варана, а тело как у змеи.

Вопреки распространенному мнению в оффицине не воняло тухлятиной: запах, конечно, был, но особенный – солоноватый, водяной, с оттенком водорослей, с примесью трав. Терпимый, к такому быстро привыкаешь. Рыба, которую покупал Иешуа, тоже пахла травами – чесноком, хреном, крапивой. Хозяин внимательно следил за чистотой на производстве, требуя от работников сразу убирать отходы. В маленьком флигеле напротив хранилища за столом работал счетовод: принимал заказы, делал записи, позванивал монетами. Через распахнутую дверь то и дело заходили покупатели. Те, кто побогаче, брали гарум, а бедняки спрашивали халекс.

Бен-Цион уже нагрузил мулов кувшинами с лучшим гарумом двойной очистки и теперь стоял вместе с купцом возле флигеля. Заложив руки за спину, тот жаловался караванщику, насколько трудно доставлять лед с Хермона, да и вообще торговать рыбой.

– Я его и по ночам загружаю, и тряпками мокрыми заматываю, и опилками пересыпаю – все равно тает… Везти свежую рыбу в Иерушалаим хлопотно: нужно обложить крапивой, засыпать льдом, а сверху еще пакли навалить. А если в воде держать, она снулой приходит… Эх, жалко, рынок в Иерушалаиме куда лучше, чем в Циппори! Правда, много дешевой рыбы из Акко. Они у римлян научились выращивать молодь в писцинах – каменных бассейнах – поэтому цену не перебить. Вот и приходится солить да вялить. Зато гарум нарасхват.

– А если по Ярдену?

– Нет, пробовали. По реке расстояние в два раза длинней получается. Да еще пороги, броды, быстрины… Плоскодонка о камни бьется, не успеешь доплыть – лодка в хлам. Не то что рыбу продать – живым бы добраться.

– Попробуй лед растолочь и смешать с солью, – советовал караванщик. – Он тает, но охлаждается. А есть еще одна хитрость, мне про нее друг из Мицраима рассказал. В золе и перегное есть вещество, которое римляне называют «саль нитрум». Получают его так…

И Бен-Цион углубился в тонкости изготовления поташа126126
  Поташ – соль, карбонат калия. Сначала сжигали солому или овечью шерсть. Полученной золой наполняли амфору с отверстием в днище и промывали одной и той же водой, все время меняя золу, пока жидкость не загустеет. После этого раствор выпаривали. На дне сосуда оставалась гуща – поташ.


[Закрыть]. Купец слушал с интересом, переспрашивал, стараясь все запомнить. Закончив беседу, товарищи обнялись и попрощались.

Вскоре орха вышла из Бейт-Цайды. Шли молча, потому что разговаривать после вчерашнего происшествия никому не хотелось. Эзра пришел в себя, но был мрачен. Караван направлялся обратно в сторону Кфар-Нахума, чтобы выйти на главную дорогу к Дамесеку.

На окраине Кфар-Нахума рядом с римским мильным камнем располагался пост публикана: сарай из перевязанных просмоленной веревкой жердей. На крыше – ветки, охапки соломы и обрывки шкур. Дорогу перегораживал пальмовый ствол на двух высоких столбах. С одного конца бревна свисал набитый камнями кожаный мешок, а другой конец упирался в столб. По обеим сторонам дороги возвышалась земляная насыпь, не позволяющая объехать пикет, если найдется такой умник.

На пропускном пункте скопились люди, повозки, вьючные животные. «Финикийцы, – зло подумал Бен-Цион , – ни одного приличного человека». У старой оливы топтались несколько покрытых попонами лошадей. Перед сараем торчал вкопанный в землю шест с полинялыми кусками ткани: римским вексиллумом с фигурой богини Победы, штандартом колена Нафталиева: лань на черно-белом поле, и личным вымпелом тетрарха Хордоса Антипаса. Стражники, видимо, решили, что чем больше инсигний власти будет болтаться – именно так – перед глазами купцов, тем лучше. Но эффект получился обратный: палка с навешанными кое-как флагами своей пестротой скорее напоминала ритуальное дерево Аттиса – только венка из фиалок не хватает. И вызывала недоумение.

Из сарая лениво выполз рослый германец в серых холщовых штанах, с двумя длинными косичками на затылке. Видимо, из тех наемников, что служили еще у Хордоса Великого. Голый по пояс воин поглядел по сторонам, почесывая волосатый живот, сплюнул и зашел обратно. Вскоре наружу выскочил тщедушный вертлявый габбай из местных. Быстрым шагом прошел вдоль очереди, внимательно осматривая караваны и делая замечания погонщикам. Те недовольно ворчали. Габбай зло огрызался.

Когда он поравнялся с орхой палестинцев, Бен-Цион приторно заулыбался, а затем ловко сунул в его ладонь монету. Мытарь молниеносно спрятал ее в складках туники. Через минуту он выглянул из сарая и едва заметно кивнул Бен-Циону, приглашая зайти. Караванщик снял с мула сумку и зашагал к пикету. Вернувшись, он распорядился вывести мулов из общей очереди, а германец молниеносно поднял конец бревна. Под гневные крики финикийцев орха по обочине обошла другие караваны и отправилась дальше по дороге.

Путь, как и раньше, пролегал по широкому плоскогорью. Впереди показался Хоразин. В центре поселения на самом виду возвышалась красивая синагога в греческом стиле, построенная из такого же серо-черного базальтового камня, как и остальные дома. При виде ее стройных дорических колонн и арок Иешуа охватило необъяснимое волнение. Он вдруг мысленно увидел себя стоящим в зале в окружении молящихся, а кифара в его душе зазвенела мелодичным аккордом. Тревожно и нежно.

Напившись из источника, палестинцы наполнили кирбы свежей водой. Сразу за городом орха вышла на перекресток с трактом, который вел в Птолемаиду, где соединялся с Приморским путем. Купцы Мицраима называли его загадочно – «Дорогой Хора», зато римляне – незатейливо и понятно: «Via Maris», то есть, «Дорогой моря».

Магистраль, которую выбрал Бен-Цион, вела на восток, пересекала Ярден и уходила к Дамесеку через обширную область Башан. За Дамесеком дорога снова разделялась. Одна ветвь вела в Месопотамию и Вавилонию, другая на север, в Анатолию. Насыпной тракт оказался ровным и хорошо утоптанным. Все чаще попадались исчерченные латиницей каменные миллиарии – римские верстовые столбы.

Караванщик присматривался, где можно сделать привал. Впереди из земли торчала тумба в три локтя высотой на кубическом цоколе с указанием расстояния до Кесарии. Выдолбленные буквы и цифры пересекала намазанная навозом надпись по-арамейски: «бен зона». Бен-Цион нахмурился: назвать «сыном шлюхи» римского императора – все равно, что подставить шею под меч. Подавив первое желание – быстро подойти к столбу и стереть надпись – он оглянулся и крикнул, чтобы погонщики прибавили ходу. Нужно отойти от столба подальше, пока никто не видит: каратели разбираться не будут – ты мазал, не ты – вырежут всех.

К полудню прошли перекресток с дорогой в Цфат. Озеро Ям-Киннерет осталось позади. Теперь слева возвышалась громада Мерона, а справа за грядой холмов шумел Горный Ярден. На вершине кургана показались руины Хацора. Иешуа прислушался к голосам: «В то же время возвратившись Иисус взял Асор и царя его убил мечом (Асор же прежде был главою всех царств сих); и побили все дышащее, что было в нем, мечом, все предав заклятию: не осталось ни одной души; а Асор сожег он огнем»127127
  Книга Иисуса Навина, 11: 10-11.


[Закрыть]. Юношу огорчило пророчество, согласно которому город со временем должен превратиться в жилище шакалов и вечную пустыню. А еще ангелы сказали, что машиах будет проходить мимо города, но не захочет здесь останавливаться. Иешуа подумал: все верно, вряд ли кому-то придет в голову карабкаться вверх по скалам, чтобы устроить себе ночлег среди развалин.

Заканчивался ветер дня128128
  Ветер дня – приблизительно первые два часа после полудня. Время до полудня называлось «солнечным жаром».


[Закрыть]. Орха подошла к Ярдену. Прозрачная голубая вода гулко перекатывалась через черные базальтовые пороги, срываясь в покрытые воронками водоворотов плесы. Здесь она замедлялась и темнела, оставляя на берегу листья, клочья пены и разнообразный речной мусор. Крутые, поросшие зарослями можжевельника и крушины берега соединялись трехпролетным каменным мостом. Переправа называлась «Бнот Яаков». У моста стояла сложенная из камней пограничная застава. Линялый сагум служил дверью. С плоской крыши свисали выцветшие на солнце римские штандарты, а у стены поблескивали остриями составленные пирамидой кавалерийские пики. Рядом с постройкой росли несколько гранатов и огромное фиговое дерево, на ветвях которого сохло солдатское белье. Неподалеку в оливковой роще под присмотром легионера паслись оседланные кони.

Из казармы вышел солдат в двойной кавалерийской кольчуге. В руках он держал шлем, наполненный спелыми смоквами. Увидев приближающийся караван, римлянин для лучшего обзора приложил к голове ладонь козырьком, а когда орха поравнялась с заставой, махнул рукой, приказывая остановиться. Бен-Цион, предчувствуя неладное, молча снял дорожную сумку и вместе с легионером зашел в помещение. Погонщики воспользовались передышкой, чтобы напиться и передохнуть.

Вскоре караванщик вернулся с недовольным видом. На вопрос Эзры, что случилось, он раздраженно ответил, что помимо платы за переправу, с него повторно содрали пошлину. Палестинец пытался возражать, объяснял, что уже заплатил в Кфар-Нахуме, показывал документы. Но ему заявили, что если не заплатит, то солдаты проведут тщательный досмотр груза: проверят каждый кувшин и каждый тюк. Бен-Цион прекрасно понимал, что весь товар придется снимать с мулов, а потом грузить обратно. Время будет упущено, подтянутся финикийцы. Потом придется идти, глотая чужую пыль. Так еще и кувшины вскроют, церемониться не будут. А если разобьют кувшин или разрежут тюк – как с них спросишь? В общем, пришлось раскошелиться.

Бен-Цион словно горка сухих стружек был готов вспыхнуть пламенем негодования от малейшей искры. В сердцах он пнул ногой камень на дороге, а затем размашисто хлопнул мула по крупу. Всхрапнув, тот испуганно рванулся вперед. Эзра обернулся к Иешуа и состроил смешную гримасу, кивнув в сторону караванщика.

3

За мостом Бен-Цион свернул на узкий прогон через виноградник. Успокоившись, он объяснил, что хочет сделать привал у водопада. Там и вода вкусная, и помыться можно. Пройдя около мили, путники вышли к длинному глубокому каньону. Среди скал поднимались сандараковые деревья, усыпанные нежно-фиолетовыми плодами, а также тонкие дугообразные стволы персидской сирени с каплевидными листьями. Виднелись пышные вечнозеленые кроны фисташковых деревьев. На самое дно спускались густые заросли еще цветущего олеандра.

Караванщик рассказал, что в ущелье есть два водопада. Вниз по руслу Гилбона расположен водопад «Двора», он поменьше, а там, где остановилась орха, находится большой водопад «Джелабун». К нему труднее спуститься, но зато здесь образовалась прекрасная природная купальня.

Наученные горьким опытом, палестинцы решили оставить у каравана часового. Бен-Цион и Эзра, весело переговариваясь, первыми отправились к ручью. Иешуа расположился возле мулов в тени колючих зарослей мясистой опунции. От нечего делать он смотрел вдаль, любуясь прекрасным видом, который открывался из ущелья на долину Хула и горы Нафтали. К северу от долины в ясном небе отчетливо виднелись бесподобные вершины Хермона в окружении маленьких барашковых облаков.

Наконец, довольные товарищи вернулись, и юноша, следуя указаниям Бен-Циона, отправился к водопаду. Ручей бил из расселины в горном провале где-то под кронами олеандров. Иешуа шел на шум низвергающейся воды – чтобы точно не промахнуться. Перед ним громоздилась отвесная базальтовая стена с острыми ребрами. Лишь кое-где на вертикальной круче гнездились редкие папоротники и мхи. Зато пологий склон, по которому пробирался Иешуа, зарос буйной растительностью. Переплетенные лианами кроны деревьев нависали над ручьем, скрывая от глаз его стремительное течение.

Вскоре Иешуа оказался на дне теснины. Ручей перекатывался по черным валунам среди густых зарослей ежевики. Мелкие лужицы вдоль русла были завалены полусгнившими листьями и цветками олеандров, по которым ползали пчелы и шершни. Иешуа догадался, откуда взялось название дальнего водопада: «Пчела». Раздвинув ветви кустарника, юноша увидел озерцо, в которое с высоты низвергались бурлящие белые струи. Зрелище оказалось настолько завораживающим, что он замер в восхищении. Прямо в одежде палестинец бросился в купальню и поплыл к водопаду. Нащупав дно, он остановился. За дрожащей стеной брызг Иешуа заметил маленькую ящерицу, изящную, словно статуэтка. Серая змееголовка с зеленой шеей застыла в каменной нише, повернув к нему остренькую мордочку.

Иешуа лег на спину и раскинул руки, глядя в синее небо. А когда опять повернулся к водопаду, то чуть не нахватался воды от неожиданности. Вместо ящерицы на уступе скалы боком сидела девушка, опираясь на руки и пристально глядя на юношу. Иешуа узнал ее – тот же вздернутый носик, ямочки на щеках, грива яркорыжих волос. Мокрая рубашка облипала грудь и бедра красавицы, открывая взгляду волнующие изгибы ее тела, а длинные спутанные пряди волос оттеняли белизну кожи. У него перехватило дыхание.

Снова взволнованно зашептали голоса, как и тогда у стен Иерушалаима: «Не смотри… Не смотри… Не смотри…»

Девушка опустила ресницы. Вдруг она вздохнула и села прямо, слегка раздвинув колени и обхватив плечи руками. Словно ей стало холодно. От этого ее облик показался еще более беззащитным – Иешуа охватила острая жалость к ней. Ему захотелось взять ее в руки – как птенца – чтобы согреть теплом своего дыхания. Красавица снова подняла на него синие бездонные глаза. Теперь ее взгляд наполнился грустью и разочарованием. Так она и смотрела на юношу с немым укором, медленно отодвигаясь в сторону, пока стена воды не закрыла ее.

Иешуа пришел в себя, но у него пропала всякая охота купаться. Он вылез из озерца и начал карабкаться вверх по склону. Бен-Цион сразу все понял по его недовольному виду.

– Опять? – спросил он озабоченно.

– Да.

– Что придумали на этот раз?

– На жалость давили… я чуть не попался, – сквозь зубы процедил Иешуа.

– Так ведь не попался.

Иешуа молча кивнул, обсуждать случившееся ему сейчас ни с кем не хотелось.

От ущелья вышли к главной дороге и двинулись дальше по плато Рамат-ха-Голан, через земли колена Менашшиева. Следующий привал сделали у перекрестка, где одна насыпь уходила на север к Кесариону, резиденции Хордоса Филиппоса, тетрарха Голана и Хорана, а другая вела к Дамесеку. Иешуа знал по рассказам Иосефа, что Кесарион раньше назывался «Панеадой». Там до сих пор в вырубленной в скале нише стоит статуя языческого божества Пана. А рядом с пещерой Хордос Великий построил святилище своему покровителю – императору Августу.

Отдохнув, караван отправился дальше. Дорога пролегала по покрытым густой травой взгорьям с выступающими из земли лысыми пятнами базальта. То и дело по пути попадались невысокие холмы правильной округлой формы – словно гигантские кроты разрыли плато, навалив кучи земли. Иногда насыпь упиралась в глубокий овраг или высохшее русло реки, делала резкий поворот и уводила путников в сторону от препятствия.

Часто встречались ручьи с заболоченной поймой, овраги, поросшие осокой и низкорослыми кустами тамариска. В низинах паслись тучные стада овец и знаменитых башанских коров. По мере того, как орха продвигалась на восток, выпасы сменялись пшеничными и ячменными полями. Везде кипит работа – жатва в разгаре, надо все убрать, пока дни стоят погожие.

В сумерках орха подошла к покрытой дубовым лесом горе Авитал. Дорога нырнула в дубраву, под покров мощных ветвей и крон. Приметив подходящую прогалину, Бен-Цион решил остановиться на ночлег. Погонщики развьючили мулов, поставили шатер, а затем разожгли костер. Караванщик тем временем быстро обошел ближайшие поляны, проверяя, нет ли соседей. Если в лесу остановились финикийцы – жди беды. Придется всю ночь не смыкать глаз с оружием в руках. Вернувшись, он снял с мула припасенный мешок с солью и с помощью Эзры насыпал тонкую белую дорожку вокруг лагеря. После захода солнца палестинцы прочитали вечерние молитвы, закончив походную литургию охранным заклинанием. Бен-Цион, как старший по возрасту, выполнял обязанности шаца129129
  Шац – букв. «посланец общины», человек, добровольно возложивший на себя обязанности ведущего богослужение в синагоге.


[Закрыть]. Посовещавшись, палестинцы решили обойтись без ночного дежурства – местность, как убедился Бен-Цион, оказалась безлюдной. Дубрава закрывала лагерь от чужих глаз, а от демонов должны надежно защитить молитвы и магический круг.

Поужинав пшеничной кашей с медом и лепешками, друзья забрались в шатер и улеглись спать. Мулов на этот раз привязали к деревьям рядом с шатром. Вскоре убаюканные шелестом листвы путники заснули.

Иешуа проснулся внезапно от ощущения тревоги. Вместе с ним пробудились голоса и заторопили: «Вставай… Вставай… Вставай…» Юноша вышел из шатра в прохладную ночь. Воздух казался чистым и прозрачным, в небе мерцали крупные звезды – таинственные, чарующие. В костре еще тлели угли; их света едва хватало, чтобы осветлить полог шатра. Убывающая луна безразлично смотрела на мир с заоблачной высоты, тускло освещая окрестности.

Казалось, что вокруг царит безмятежный покой. Но Иешуа чувствовал – что-то не так и внутренне готовился к неизбежному. Внезапно он ощутил вибрацию, а воздух вокруг стоянки стал наполняться белесым туманом. Костер снова беспричинно полыхнул, как тогда в ущелье. Юноша бросился в шатер и растолкал спутников. Выскочив наружу, те встали рядом с Иешуа, опасливо озираясь. У Бен-Циона в руке поблескивал меч.

Перед палестинцами разворачивалось какое-то необъяснимое и зловещее действие. Туман густел, клубясь и поднимаясь над вершинами дубов. Внезапно где-то вдалеке послышался шум, сначала смутный, потом отчетливо переходящий в лай, завыванья, скрежет, лязг… – к стоянке приближалось что-то страшное. И вдруг невидимая преграда вокруг лагеря покрылась уродливыми ладонями с гнилостными пятнами. Замерев на мгновенье, они стали шлепать по стене и царапать ее черными когтями растопыренных пальцев. Затем появились сжатые в кулак морщинистые руки с пучками шерсти на запястьях, мощно забарабанили в стену. Стена дрожала: казалось, что она сделана из хрусталя и вот-вот лопнет. Вой и стоны нарастали.

По стене вверх поползли скорпионы, пауки и змеи, поднимаясь все выше и выше. Ядовитые твари искали проход внутрь круга и, не найдя его, сыпались вниз. Вот из тумана вынырнули морды с оскаленной пастью – волчьи, медвежьи, тигриные, крокодильи… Раскрытые птичьи клювы, рогатые козлиные головы, горящие ненавистью звериные глаза… Головы и пасти то придвигались вплотную к стене, то исчезали в тумане, сменяясь новыми. Затем какие-то вовсе безобразные чудища – с огромными ветвистыми рогами, покрытые чешуей, многоглазые, многоротые и многорукие, мохнатые… вылезли из мрака и страшно уставились на людей.

Друзья стояли внутри белого колодца плечом к плечу, бледные, оглушенные леденящим душу зрелищем. Эзра вытянул перед собой руку с амулетом и дрожащим голосом бормотал заклинания. Иешуа, нахмурившись, наблюдал за происходящим. Бен-Цион сжимал меч, готовый броситься на любого, кто приблизится на расстояние удара.