Электронная библиотека » Сергей Волков » » онлайн чтение - страница 8


  • Текст добавлен: 25 марта 2024, 13:40


Автор книги: Сергей Волков


Жанр: Исторические приключения, Приключения


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 8 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Мы переходим реку Томь у Усть-Искитимского и углубляемся в тайгу, направляясь на Мариинск – до него не менее четырех переходов – по страшной глуши. Счастье еще, что переселенческое управление последние годы проложило несколько дорог-просек и кое-где по дороге появились жилые оазисы – группы из трех – пяти домов новоселов.

Начинала все сильнее и сильнее давать чувствовать себя сибирская зима. Нужно сказать, что в армии еще перед Омском перестали надеяться на получение какой-либо обуви и одежды; в Омске нам удалось достать немного валенок, но это было каплей в море. После Омска начинается добывание полушубков и валенок, саней, лошадей по деревням на пути. Сначала все это шло в рамках платных реквизиций, но что дальше, то больше начиналось своевольство. С одной стороны, платные реквизиции не давали сразу заметных результатов, с другой, холода увеличивались и, наконец, стоило только начать прибегать к таким способам одеть людей, начинаются злоупотребления. Борьба с такими злоупотреблениями в этой обстановке ограничивалась только мерами против злостных случаев и мародеров. И это скоро стало слабеть, так как люди мерзли.

Два-три дня движения по тайге были тяжелыми. Еще далеко до рассвета начинается выступление – вытягивание из набитого до отказа поселка. Брань, окрики, много всяких недоразумений. Наконец, лента вытягивается. Дорога – не свернешь ни вправо ни влево. Даже разъехаться трудно. Случится какой-нибудь пустяк с одной подводой – все стоит. 18–20 верст проходится почти в сутки – поздно ночью добираемся до нового поселка. Хлеба не достать, пекут по очереди на сковородке лепешки из тут же разведенного теста. Зато сколько было радости, когда тайга начала редеть и появились первые признаки, что ее прошли благополучно. Сравнительно благополучно, так как были и нападения: другая наша колонна поблизости к железной дороге была застигнута на ночлеге и не могла выбраться без больших потерь. Брошена часть обоза, артиллеристы не могли тащить дальше своих пушек.

От Тайги до Енисея

В двадцатых числах декабря мы выбрались к Мариинску, где стоял штаб 2-й армии генерала Войцеховского. Масса ошеломляющих новостей, увы, тяжелых, сулящих полное безнадежности будущее для армии и всех остатков Белого движения.

События в 1-й армии не ограничились выступлением Ивакина против Войцеховского в Ново-Николаевске. На станции Тайга братьями Пепеляевыми, при помощи своих частей, был арестован главнокомандующий генерал Сахаров, как чересчур «старорежимный» и будто бы ополчившийся против 1-й армии. От этого шага недалеко было до покушения на самого Верховного Правителя. Братья Пепеляевы не пристали открыто к восставшим в тылу, отрицали свое участие в выступлении полковника Ивакина, но, несомненно, колебались и не чуждались эсеровских настроений.

Скоро генерал Пепеляев на самом себе испытал развал своей армии. Вместо ожидаемого закрытия дороги для красных в тайге и у Томска, части 1-й армии выступили против былых своих соратников и чуть не арестовали генерала Пепеляева. Надежда на 1-ю армию, выведенную в тыл еще в первых числах ноября для того, чтобы, отдохнув, остановить дальнейшее наступление красных, разлетелась совершенно.

Скоро прибавилось еще предательство Красноярского гарнизона во главе с генералом Зиневичем, потребовавшим, чтобы отходящая армия подчинилась новой власти, какой-то «Земской», и сдала оружие. Мы тогда еще не знали, что делается в Иркутске, но, конечно, можно было предугадывать дальнейшее.

Вдоль железной дороги красные продолжали наседать, прибавилась угроза со стороны Томска. На железной дороге сплошная лента эшелонов. Уже много эшелонов не дошло до Тайги и попало к красным. Рассказывают потрясающие ужасы об этих эшелонах, особенно санитарных. Силою вещей принуждены обороняться и поляки, так как и их эшелоны не могут продвинуться. Чехи прошли за Красноярск, и там произошли возмутительные случаи с эшелонами Верховного Правителя: чехи отняли силой паровозы. 2-я армия выбралась из тайги, а о 3-й нет вовсе сведений. Она пробирается через тайгу где-то южными путями. Посылались разъезды, но безрезультатно.

Необходимо торопиться с движением к Красноярску, так как туда могли подойти советские части, а кроме того, были неопределенные сведения об отрядах Щетинкина, будто бы продвигавшихся к Красноярску. В то же время нужно было добиваться связи с 3-й армией и облегчить ей по возможности выход к железной дороге.

Вместо генерала Сахарова главнокомандующим был назначен генерал Каппель; Войцеховский категорически отказался, Каппель был вынужден согласиться. Командующим 3-й армией назначался я; приказ отдан чуть ли не 14 декабря, в день, когда я чуть не попал к красным в Еленевском, но не смогли передать его вовремя, и я узнал о нем дней через десять. Последние известия мне показались какой-то иронией. 3-я армия где-то, с ней нет связи; если выйдет благополучно, вольется в один поток отступающих. Какие там новые командующие армиями, когда нужен всего один, направляющий движение колонн к определенному месту, где можно отдохнуть, а может, отсидеться. Разве только для того, чтобы оставить прежнюю организацию?

Боевые действия – только для устранения препятствий с пути. Если бы была еще надежда, что в районе Иркутска благополучно и твердо, то можно бы мечтать о прикрытии Иркутска с запада, пользуясь каким-нибудь дефиле. Нужен один энергичный начальник для упорядочения движения и несколько колонных начальников. Кроме всего этого, я просто не считал себя способным вообще к такой роли. Я высказал генералу Войцеховскому все это и затем в Ачинске генералу Каппелю. Он не настаивал на вступлении в командование, тем более что связи с 3-й армией все еще не было, несмотря на то что посылались кавалерийские части искать соприкосновения с ней.

В последних числах декабря я был в Ачинске у генерала Каппеля. За несколько дней до нашего подхода там на станции произошел взрыв, и эшелон главнокомандующего носил еще следы разрушений. На путях попадались следы человеческих жертв; рассказывались подробности. Генерал Каппель был озабочен отсутствием связи с 3-й армией и красноярским предательством. Генерал Зиневич все еще продолжал наивные разговоры о возможности ликвидировать Белое движение мирно, хорошо… подчинением новой власти, созывом «Земского Собора» и т. д.

При одном таком разговоре по телеграфу, кажется последнем, присутствовал и я. Из Красноярска говорил Зиневич, но, видимо, не один, так как чувствовалась разноголосица. Сначала шли уговоры о прекращении пролития крови, о подчинении новой народной власти, которая-де выговорила у советской власти гарантии, потом начинались угрозы непропуска, потом просьба о личном приезде Каппеля для переговоров. Ему говорили: предлагайте прямо сдаться советской власти – это будет понятно, а то лепечете какие-то наивности о промежуточной власти, демократической, о гарантиях и пр. В конце концов было заявлено, что предложения будут обсуждаться наличными старшими начальниками. Разногласий у нас по этому вопросу, конечно, не было; вопрос шел, конечно, о подчинении советской власти. Решено было торопиться к Красноярску, чтобы силой заставить пропустить отступающих.

Скоро стало известно, что в Красноярске произошел переворот – взял в руки власть Революционный совет, причем Зиневич был будто арестован. Перед нами был все тот же противник, но уже более определенный; правда, и он призывал к примирению или иначе – к подчинению.

В Ачинске я снова присоединился к 4-й Уфимской дивизии, которая шла вдоль железной дороги; по Сибирскому тракту шла другая колонна 2-й армии. О противнике в тылу как-то позабыли, хотя красные тоже торопились и надавливали на наш хвост. Внимание было впереди у Красноярска – что там? Одни ли «народоармейцы» или со Щетинкиным. Словом, после Ачинска наше отступление приобрело другой характер – превратилось в наступление.

Кажется, 4 января мы прошли Минино, куда прибыл и штаб 2-й армии. Дивизия к ночи стала на ночлег в деревне Бугач в 6–7 верстах от Красноярска. Рядом с нами ночевала 2-я Уфимская кавалерийская[46]46
  2-я Уфимская кавалерийская дивизия. Образована 2 ноября 1918 г. из Уфимской кавалерийской бригады (полки которой были созданы летом 1918 г. на Урале). С 9 января 1919 г. временно вошла в состав 2-го Уфимского армейского корпуса Западной отдельной армии. В конце мая при реорганизации армии дивизия вошла в состав Уральской группы. С 26 июля 1919 г. входила в состав Конной (Южной конной) группы 2-й армии, с 16 августа – конной группы Сводного казачьего корпуса. Состав: драгунский (бывший 1-й Русско-чешский отдельный кавалерийский партизанский отряд), гусарский, уланский и казачий (командир – Ридигер), Уфимские полки и 2-й конно-артиллерийский дивизион. Офицерский состав состоял в большинстве из пехотных офицеров, солдаты – в основном татары и башкиры, однако, уступая в выправке, дивизия почти не отличалась от 1-й кавалерийской по боевым качествам. Понесла большие потери и по прибытии в Читу была сведена в Уфимский гусарский (кавалерийский) полк (полковник Зеленцов), насчитывавший до 450 сабель и вошедший в состав 2-й Уфимской стрелковой дивизии, а в Приморье – в Сводно-кавалерийский полк. Начальники: полковник Павлов (врид; 22 ноября – 7 декабря 1918 г.), генерал-майор Джунковский (20–21 апреля, 3–8 мая, 14 мая – 20 июля 1919 г.), подполковник Петрушевский (врид; 22–29 апреля 1919 г.), подполковник Левшиновский (врид; 30 апреля – 2 мая, 9—13 мая 1919 г.), генерал-майор князь Кантакузен (с 18 октября 1919 г.).


[Закрыть]
.

5-го решено захватить Красноярск; я получил приказание объединить действие частей, назначенных для захвата с запада, – 4-й Уфимской стрелковой и 2-й Уфимской кавалерийской; севернее нас с Сибирского тракта от деревни Заледеева должна оказать содействие колонна генерала Вержбицкого. Вечером начал собирать сведения о Красноярске и подступах к нему. Сведения разноречивые, однако кое-какое представление составилось, чтобы наметить действия на другой день. Получены непроверенные сведения, что 4-го числа в город вошли какие-то щетинкинские отряды.

Стали подсчитывать силы «дивизий». В стрелковой для наступления не больше двух батальонов да еще батальон ижевских пополнений. В кавалерийской 400–500 коней. Артиллерии нет. Настроение в общем такое, что вперед пойдут, задачи выполнять будут, но едва ли можно рассчитывать на закрепление за собой взятого, так как люди ночью нервничают. Могут просто проскочить, не закрепляясь. Однако наметили, что надо занять при успехе. Отдали распоряжения, послали с разъездом сообщение в колонну генерала Вержбицкого. Не получили ответа.

5 января на рассвете двинулись вперед конные части; приказано двигаться не задерживаясь до серьезной угрозы. Назначенные для атаки части в это время сосредоточиваются около разъезда Бугач в 3–4 верстах от Красноярска, подводы должны оставаться в тылу. Морозное утро, туманная мгла – сначала трудно разобраться. Надо торопиться, так как день короток. Сосредоточение выполняется, но около самого разъезда масса разных подвод – своих, чужих, каких-то неведомых обозов. Часть идет даже в Красноярск, видимо решив там остаться. Тратится время, чтобы прекратить хоть часть помех. Получается донесение, что передовые конные части вступили в переговоры с заставой красноярских войск, причем те запрашивают в городе указаний. Возможно будто, что пропустят без помехи. Вместо этого они приготовили пулеметы. Торопим развертывание частей; вдоль железной дороги и вправо – уфимские стрелки и ижевцы; левее уфимская кавалерийская.

Завязывается перестрелка. Наши части начинают продвигаться вперед по снегу. Откуда-то от города начинает бухать пушка, и разрывы ложатся у кавалеристов. Трудно сказать, чем бы кончился этот бой, наши продвигались не особенно уверенно, но все же продвигались; противник организовал какое-то обходное движение с юга, но у нас был резерв для противодействия. Скверную роль сыграло движение из города польского бронепоезда. Заметили, что двигается небольшой поезд с флагом. Различают только красную часть флага. Подается назад часть действующих вдоль железной дороги, а затем правофланговые. Откуда-то начинают шлепать пули на разъезде – это увеличивает впечатление. Все отходит к саням. Начинать все снова и поздно, и бесполезно, так как люди намерзлись, нет уверенности в успехе. Большой ошибкой было утреннее промедление. Надо было развернуть все, что возможно, сразу в 3–4 верстах и двигаться без задержки; тогда бы, быть может, удалось сбить охранение и захватить город.

Вечером 5 января стоит вопрос, что делать дальше. Очевидно, что эшелоны через Красноярск не пройдут; сведения о подходе щетинкинских отрядов подтверждаются. Узнаем, что колонна генерала Вержбицкого простояла весь день в деревне Заледеева, а затем вечером прошла севернее Красноярска, не задаваясь помощью нам, а лишь открывая себе дорогу на восток. Из деревни Заледеева она могла надавить с севера на Красноярск, но штаб армии в это время не направил ее как следует или не проследил за выполнением приказа. Большевистская колонна, следовавшая по Сибирском тракту, по пятам за колонной генерала Вержбицкого, может быть к вечеру недалеко от нас и Красноярска; может завтра закрыть нам путь севернее Красноярска.

В наше распоряжение подходит 8-я Камская дивизия[47]47
  8-я Камская стрелковая адмирала Колчака дивизия. Сформирована 30 сентября 1918 г. из частей Камско-Буйского фронта как Сводная Уфимская стрелковая (с 1 января 1919 г. – 8-я Камская). Основой ее состава послужили крестьянские повстанческие отряды в июне и июле 1918 г., при содействии чехов освободившие от большевиков почти всю Уфимскую губернию, а потом сведенные в полки. Три полка дивизии состояли исключительно из добровольческих повстанческих отрядов, четвертый был сформирован осенью 1918 г., но также в значительной степени был укомплектован добровольцами. Одна из самых больших на Восточном фронте по количеству штыков (от 16 до 20 тысяч) и наиболее прославленных дивизий. Укомплектовывалась русскими и татарами – жителями бассейна реки Белая и левого берега нижнего течения Камы. Офицеры, за небольшим исключением, – также местные жители, причем многие из них имели законченное среднее образование и окончили военные училища или школы прапорщиков. Входила в состав 2-го Уфимского армейского корпуса, с 17 августа 1919 г. в Уфимскую группу 3-й армии. Состав: 29-й Бирский, 30-й Аскинский, 31-й Стерлитамакский, 32-й Прикамский стрелковые полки, 8-й Камский стрелковый артиллерийский дивизион (позднее – артиллерийская бригада, потом – артиллерийский полк) и конный дивизион Щеголихина (развернут из партизанского отряда того же командира). В нее были влиты части бывшей 8-й Пермской стрелковой дивизии. Сыграла ведущую роль при наступлении в марте 1919 г., а при отступлении в Уральские горы и далее к Челябинску принимала на себя основные удары красных. Во второй половине ноября потери в полках дивизии достигли от 1/3 до 2/3 боевого состава, одно время оставалось по 150–200 боеспособных людей на полк. За время Сибирского Ледяного похода тифом переболело до 100 % солдат и 50 % офицеров. Под Красноярском потеряла приблизительно половину оставшихся в строю и, по приходе в Читу, была 22 февраля 1920 г. сведена в 8-й Камский стрелковый полк. Ее наследником в Приморье был также Отдельный Камский конный дивизион. Начальники: полковник (генерал-майор) Пронин, подполковник (генерал-майор) Ф.А. Пучков (до февраля 1920 г.). Начальник штаба – гвардии ротмистр Соболев.


[Закрыть]
, но еще не подошла. От начальника дивизии получаю сведения, что утром может принять участие в бою не вся дивизия. Ночью вливается в деревню новый поток тыловых обозов и разных мелких частей. Приехал генерал Каппель; ознакомился с обстановкой. Началось беспорядочное обсуждение обстановки с присутствующими начальниками, как всегда бесполезное, так как в такие критические минуты нужно быстрое решение одного человека. В конце концов решено – утром 6 января возобновить атаку частями Уфимской группы и различными мелкими. Все расходятся. Получаю сведения, что красные подошли на Сибирском тракте верст на десять к деревне Дрокино, через которую идет дорога в обход Красноярска с севера. 8-я Камская дивизия не уверена, что ночью займет Дрокино, чтобы удержать ее утром.

Около полуночи написал донесение командующему 2-й армией, но не успел послать его, как генерал Войцеховский прибыл сам. Последний, ознакомившись с обстановкой, решил рано утром двинуть все части в обход Красноярска с севера, выдвинув для обеспечения прохода через Дрокино 8-ю Камскую дивизию.

6 января мы рано утром направились на Дрокино; Красноярск рано утром, очевидно, ждал повторения наступления и молчал. К разъезду Бугач ночью подходили разведчики. Обычное выступление с недоразумениями с обозами – мешают вытянуться колонне. Подъехали к Дрокину; едем по речке между задворками и высотами по берегу реки. Миновали почти половину деревни, как завязалась перестрелка где-то близко. Свернули в деревню, там скоро стали свистать пули. Уфимские стрелки, разведчики 13-го полка, по распоряжению начальника дивизии быстро взобрались на кручу, чтобы висеть над деревней с востока, и открыли огонь по красным, подходящим с востока к деревне со стороны Сибирского тракта. Это заставило красных остановиться, а главное, помешало перерезать пути отхода.

Бой на окраине деревни вела 8-я дивизия; часть ее осталась, отстреливаясь, а часть проехала к Енисею, не останавливаясь; оказывается, она не успела выдвинуть часть для обеспечения отхода. 4-я Уфимская дивизия развернулась и начала наступать левее (западнее) деревни; красные спускались с высот верстах в двух; завязалась перестрелка. 2-я Уфимская кавалерийская дивизия, не ввязываясь в бой, свернула с дороги, направляясь к Енисею, и прошла через речку и горы. За нею свернули обозы и некоторые части, двигаясь напрямик. Я не видел, что творилось в тылу, но слышал, что, как только начался бой, многие повернули на Красноярск.

Бой не имел решительного характера, но все же он давал возможность пройти тем, кто не хотел сдаваться. Со стороны красных, наступавших к Красноярску, опасность была устранена, иначе было бы совсем скверно, так как из Красноярска навстречу подходившим советским регулярным войскам были выдвинуты отряды. Эти отряды не проявляли обычной активности, но обстреливали проходящих с разных пунктов.

Поздно вечером мы пришли в какую-то деревню верстах в пяти от Енисея. Лошади еле-еле вытащили; к счастью, огонь красных во время прохода был малодействителен. Пришли страшно подавленными, обеспокоенными участью ближних и друзей. Боялись, что уфимцы не смогут выйти из боя благополучно, что могут совсем не выйти. В 8-й Камской дивизии оплакивали тяжело раненного в бою командира полка, привезенного в эту деревню. Поздно ночью понемногу стало выясняться, кто вышел, кто остался. Каппель, Войцеховский и Бангерский[48]48
  Бангерский Рудольф Карлович, р. 21 июля 1878 г. в Паурупской вол. Лифляндской губ. Офицерский экзамен при Санкт-Петербургском пехотном юнкерском училище (1901), академия Генштаба (1914). Полковник, командир 17-го Сибирского стрелкового полка. В белых войсках Восточного фронта; 6 августа – 10 сентября, 18 сентября, 22 сентября – 5 октября, 29 октября 1918 г. начальник штаба 7-й Уральской горных стрелков дивизии, с 5 февраля 1919 г. генерал-майор, с 16 марта 1919 г. начальник 11-й Уральской стрелковой дивизии, с 1 октября 1919 г. командир 2-го Уфимского армейского корпуса, в сентябре, декабре 1919 г. начальник 12-й Уральской стрелковой дивизии, с декабря 1919 г. по апрель 1920 г. командующий Уфимской группой, на сентябрь – октябрь 1920 г. командующий войсками Читинского района Дальневосточной армии, в 1920 г. начальник Союза чинов Дальневосточной армии. Генерал-лейтенант (май – сентябрь 1920 г.). В эмиграции в начале 1920-х гг. в Латвии, полковник в латвийской армии, с 1925 г. генерал-майор, командир дивизии, 4 года военный министр, с 1937 г. в отставке, в 1943–1945 гг. генерал-инспектор Латышского добровольческого легиона СС, с 1944 г. генерал-лейтенант. Погиб в автокатастрофе 25 февраля 1958 г. в Ольденбурге (Германия).


[Закрыть]
выехали, уфимцы выбрались – не знаем только, благополучно ли. Много людей попало в Красноярск; часть из них добровольно, решив, что дальше уходить некуда. В руки красных попали большие обозы. В них много больных и раненых. Попали также эшелоны, не успевшие раньше пройти за Красноярск.

7 января (в день Рождества Христова по старому стилю) утром мы были в селе Чистоостровном на Енисее. Там нашли Войцеховского, узнали, что уфимские стрелки вчера вышли из боя благополучно. Есть сведения, что можно ожидать присоединения колонны 3-й армии, которая недалеко от Енисея. Обсуждался вопрос, как направить дальнейшее движение. Обстановка после вчерашнего дня и состояние людей таково, что какое-нибудь незначительное боевое столкновение может окончательно деморализовать массу, значит, приходится избегать боев.

После прохода севернее Красноярска колонны Вержбицкого красные выслали на север сторожевые отряды и стерегут дорогу от Есаульского, кажется единственную. Возможно, что ближайшие к Красноярску станции железной дороги заняты красными. Решено двинуть колонну вниз по Енисею с тем, чтобы выйти затем на железную дорогу по реке Кан целиной. Если же пройти по Кану окажется нельзя, податься на север вплоть до Ангары и двигаться по ней. Решение продиктовано, безусловно, впечатлениями вчерашних событий на массу. После стало ясно, что мы могли избежать движения по Кану, одного из самых трудных за весь отход. Мы могли пройти через Есаульское, направляясь примерно на ст. Клюквенная. Кажется, там и прошла какая-то небольшая колонна, накануне подошедшая к Есаульской.

Колонна направилась вниз по Енисею. Еще не решено окончательно, где свернуть на восток, по Кану или севернее. Собираются сведения о реке Кан – определенного мало: собираются карты, планы. Кто-то достал описание военного округа: в нем есть краткие сведения, что-то вроде «по разведкам офицеров генерального штаба р. Кан от устья до Канска 105 верст; на протяжении 90 верст от дер. Подпорожной нет жилищ, кроме нескольких охотничьих сторожек. Три порога, река замерзает в конце декабря». Не удается узнать, что представляют пороги; знают только ближайший к устью, который надо обходить, так как он во всю ширину реки.

С подходом к устью Кана сведения пополняются мало. Давно никто не ездил зимою по реке; раньше, говорят, ездили в какой-то завод, недалеко от Канска. Решено идти по Кану. Впереди должны идти уфимцы, затем камцы. От нашей колонны отделяются оренбургские казаки и небольшие пехотные части – не верят в возможность пройти по Кану. Они решили двигаться севернее.

Колонна эта проделала в эту зиму легендарный марш по Ангаре до устья Илима, по Илиму до Илимска, далее на Баргузин через Байкал и на Читу. В Читу она пришла в десятых числах марта. В нескольких местах имела боевые столкновения, не избежала тех бед, что были в других колоннах, – тифозных заболеваний; к концу марта это был скорее транспорт с больными, чем войсковая колонна.

«Река Кан» не говорит ничего тем, кто не шел по ней или кто шел позднее по проложенной дороге. Зато она хорошо памятна уфимцам, камцам, тем, что шли в голове колонны. В деревне Подпорожной, откуда начиналось движение, оно не казалось трудным, опасались только, чтобы где-нибудь красные не преградили выхода.

Кажется, 9 января, после полудня, Уфимская дивизия, после отдыха в Подпорожной, начала движение по Кану; нужно было по лесной дороге, по просекам, обойти первый порог. Поднимаемся по лесной дороге в гору, а затем начинаем движение по целине какими-то просеками, прогалинами, с крутыми спусками. Люди прокладывают дорогу шаг за шагом вместе с проводниками; колонна через каждые несколько шагов останавливается. Уже в сумерках спустились на лед; широкая замерзшая река в обрывистых берегах. По берегу могучий лес, какого мы еще никогда не видали: ель, лиственница невиданной толщины уходят верхушками в небо; тайга непролазная. По такому гористо-лесному ущелью течет река – это коридор, по которому можно идти только на восток, не имея возможности свернуть ни вправо, ни влево.

Две-три версты двигаемся благополучно; трудно только прокладывающим дорогу. Но дальше… остановка и тревожные сведения – вода на льду. Что это? Лед ли опустился под тяжестью движения, или река не замерзла как следует – неизвестно и трудно уяснить, так как кругом уже ночь, морозная мгла; окружающее приняло фантастические очертания. Пешком по такой воде двигаться нельзя, хотя бы лед и выдерживал. Уже многие промочили обувь. Послали вперед конных разведывать, а пока ждали.

Несколько часов ожидания кажутся вечностью. На берегу, в охотничьей хижине, раскладывается костер – туда приехал генерал Кап-пель. Прислушивается к разговорам, которые вертятся: «вперед или назад». Чуть ли не собирается послать приказание Войцеховскому повернуть колонну, но надежда, что вода на льду случайная, ключевая, останавливает. Приходят сведения, что двигаться можно, вода поверхностная, нужно только больше растягиваться.

Движение возобновляется, но тревога за благополучный исход не оставляет; что скажут еще пороги, которых, по описанию, чуть ли не три. Ночь переходит в день почти незаметно, мглистый, морозный день; мороз, к какому мы не привыкли, пронизывает сквозь кучу всяких одеяний. Сколько носов уже обмороженных. Целый короткий день двигаемся то по сухому льду, то с водой сверху, с остановками. На остановках кормят лошадей; разводят костры, размораживают краюхи хлеба, чтобы подкрепиться. Снова ночь. Что впереди, неизвестно. Проводники обещают, что скоро какой-то хутор, но его не видно. Подсчитываем, что в движении с остановками больше суток, прошли не менее 50 верст, значит, еще далеко.

На каждой остановке трагедия; сани во время движения по мокрым местам захватывают, загребают снег и обмерзают, становятся тяжелыми. Надо обрубать лед. Если же пришлось остановиться на мокром месте, то сани просто примерзают так, что лошади не могут их взять. Уже много окончательно выбившихся из сил лошадей; еле стоят или ложатся, чтобы больше не вставать. В воздухе крики, брань, разговоры. Примерзли сани на остановке и у меня. Пытаемся стронуть, впрягли лошадей из-под верха, не удается. Приходится бросать сани и садиться верхом. Проводники говорят, что до хутора не более 4 верст, обещаем кучеру прислать выручку к рассвету. Двигаемся верхом, у спутников начинается слуховая галлюцинация. Слышат где-то лай собак. Я твердо помню, что на переселенческой карте деревня Усть-Барга на левом берегу реки, а до нее должен быть хутор. Двигаемся не 4 версты, а около 10 – ничего. Валенки, намоченные около саней, замерзли, начинают чувствовать мороз ноги. Приходится слезать и бежать за лошадью, чтобы согреть ноги. В одном месте слышим стоны в санях – узнаем, что обморозил ноги и страшно продрог генерал Каппель.

Наконец, около полуночи добираемся до хутора и после короткой остановки – до желанной деревни. О красных нет никаких сведений, но и без красных много пострадавших, много обмороженных. Теплая изба, кусок хлеба и возможность лечь и заснуть в тепле, и мы испытывали незабываемое счастье, забывали об ужасных днях в лесном ущелье на реке. Наутро догнал нас и кучер и даже захватил часть вещей из саней.

Вся тяжесть перехода досталась на долю уфимцев и камцев. Мороз последнего дня сковал проделанную, разъезженную по реке дорогу, и следовавшие в хвосте части 3-й армии проехали по реке уже отлично.

После Красноярска и Кана дальнейшее движение шло без задержек. Были сведения, что нас задержит на реке Кан гарнизон Канска, затем повстанцы у Нижнеудинска, Тайшета и Зимы. Еще до подхода нашей колонны препятствие южнее Канска было устранено другими частями; красные были побиты и ушли к Канску; остальное было впереди. После Кана – генерал Каппель болел и фактически распоряжался движением генерал Войцеховский.

Движение понемногу налаживалось; много недоразумений было из-за ночлегов. Когда на «дивизию» в густонаселенной местности сначала давалась большая деревня, дворов 40–50, считалось, что все страшно стеснены; когда же мы в движении сжались к железной дороге и проходили по малонаселенным местам, приходилось в 15–20 дворах располагаться двум «дивизиям». Споры о какой-нибудь избе бывали, но скоро как-то перестали считать стеснительным такое расположение.

Мы проходили сначала южнее железной дороги, затем пересекли ее, поднялись перед Нижнеудинском к северу и затем далее шли по Сибирскому тракту. Проходили большею частью по старым сибирским селам и деревням, и только местами попадались новые деревни. Несмотря на то что наше движение несло крестьянам много горя, мы часто встречали здесь хороший прием, а иногда прямо радушие. Движущаяся лавина, как саранча, поедала запасы, часто бесплатно; были случаи своеволия, раздевания богатых и бедных; брали сани, фураж, но со всем этим население как-то мирилось за редкими исключениями. Трагедии разыгрывались из-за лошадей – их жители прятали в заимки, угоняли в леса. Но те, кто терял свою лошадь или она выбилась из сил, находили спрятанное. Споры, жалобы, вмешательство старших начальников. И все же в конце концов лошадь отбивалась, так как если удавалось отбить ее у одного, то приходил другой нуждающийся и брал. Это одно из самых мрачных воспоминаний за время движения. Общее впечатление от продвижения по сибирским селам таково, что население было равнодушно к провалу Белого движения, равнодушно к разным воззваниям красных, но жалело нас как людей и как-то примирялось с теми несчастьями, что приносили проходящие.

Скоро начали разрастаться эпидемии тифов – сыпного, возвратного. И без того слабые части начали превращаться в санитарные транспорты. Мер предосторожности, конечно, никаких – во всех обозах тифозные. Двигавшаяся колонна – вереница саней, дровней, на большинстве два-три больных. Иногда везут мертвых, чтобы похоронить на ночлеге. У нас в штабе был случай, когда везли гроб с телом до следующего ночлега. Надо отметить, что крестьяне вовсе не боялись заразы, всегда помогали ухаживать за больными. То же самое было и в семьях рабочих, даже черемховских. Помню, в какой-то еврейской семье близ Тулуна мы встретили самый радушный прием и уход за больными – хозяйка принесла даже свои подушки, белье. Больше опасались заразы в домах нашей служилой интеллигенции и всячески старались изолироваться.

28 января мы были в Тулуне: здесь узнали о смерти Каппеля от воспаления легких. Не вылечив еще как следует ног, уже ранее, видимо, простуженный, он где-то снова сел верхом и еще простудился. Покойный был не только начальником и старшим соратником, но и близким другом; недавно его видели бодрым, выздоравливающим – неожиданная смерть поразила нас, казалась бессмысленной, жестокой. Дальнейшее руководство колоннами взял Войцеховский, фактически в последнее время уже распоряжавшийся движением.

Неудача, постигшая красных, когда они пытались задержать нас южнее Канска, а затем у Нижнеудинска, заставила иркутское командование забеспокоиться. Оно, с одной стороны, распускало слухи о том, что «остатки колчаковцев» не представляют никакой силы, а с другой, решило на всякий случай готовиться к отходу на север. Для прикрытия же Иркутска с запада выслало какие-то части к Зиме. У Зимы отряд был побит и при неожиданном содействии чехов часть его обезоружена. Часть отряда бежала на север. В Иркутске поднялась тревога и, видимо по просьбе иркутских властей, чешский представитель начал переговоры с Войцеховским об условиях прохода армии через Иркутск.

На станции Зима я видел текст ответа Войцеховского, что посылался в Иркутск. В общем, выражалось согласие не трогать Иркутска при условии, если:

1) Верховный Правитель адмирал Колчак будет освобожден и передан под охрану иностранных военных частей;

2) выдачи части золотого запаса;

3) удовлетворения войск из иркутских складов одеждой, продовольствием и пр.

Переговоры ни к чему определенному не привели. Скоро стало известно, что чехи вообще настаивают на том, чтобы станция Иркутск и район около станции не были местом боевых действий, угрожая разоружением, если будет столкновение.

На 7 февраля мы ночевали в переходе от Иркутска; днем левая колонна 2-й армии вела бои с иркутскими красными севернее Сибирского тракта; решительных успехов не было. 7 февраля все наши «части» сосредоточились перед Иркутском; занята была станция Иннокен-тиевская с большими запасами военного имущества. Командование решало, что дальше делать – брать ли Иркутск силой или обходить. Известно было, что красные в городе не уверены в себе и обеспечивают отход на север; на станции железной дороги эшелоны иностранных войск, которые заявляют нейтралитет и требуют под угрозой разоружения, чтобы боевые действия в районе станции не происходили.

Наши части к моменту подхода к Иркутску представляют сплошные транспорты тифозных. У нас в дивизии можно набрать 200–250 здоровых, за исключением тех, кто приставлен к больным как возчик. При неудаче может создаться чрезвычайно тяжелая обстановка для всей этой массы, так как других путей на восток, кроме проходящих через Иркутск, нет. Вечером узнали, что решено не задираться, а ночью обойти Иркутск с юга с тем, чтобы выйти восточнее на тракт, а затем продолжать движение к Байкалу и в Забайкалье. Мы должны выступить около 10 часов вечера.

Я не знаю сущности происходивших в тот день разговоров командного состава, но слышал, что генерал Сахаров порывался бросить свою колонну в бой, а Войцеховский не соглашался; он будто выговорил у чехов, что они не будут мешать проходу колонны сначала вдоль полотна железной дороги, а затем у самого Глазковского предместья и станции, так как другой дороги в обход Иркутска не было, а без дороги здесь движение невозможно. Мы должны были ночью быстро подойти к Глазкову и от него свернуть на Смоленское, а затем пройти на Марково, оттуда повернуть на север на Кузьмину или Ершово.

С вечера все были готовы к движению. Часов в десять началось движение вдоль железной дороги к Глазкову. Настроение нервное, особенно там, где дорога спускается под гору, и сани, дровни закатываются так, что опрокидываются; ломаются оглобли, рвутся завертки. Положение саней с больными ужасно, многие, потерявшие сознание, как-то заражаются общей нервностью и в полусознании начинают тревожиться. Подходим к Глазкову – полная тишина; что бы здесь было, если бы раздалось тявканье пулемета. Сворачиваем на юг и едем, едем довольно быстро всю ночь. Отдыхать нельзя, так как нужно до рассвета быть восточнее Иркутска. Часов в девять утра выходим на тракт – с высот виден город. Оттуда скоро доносятся пушечные выстрелы. Неизвестно по ком, по нам ли или по хвостам. В общем, все сошло благополучно. Только поздно вечером 8 февраля мы стали на ночлег в деревне Тальцы, двигаясь почти беспрерывно не меньше 18 часов. Лошади заморились страшно.

9 февраля днем мы были уже в селе Листвиничном на Байкале, 10-го в Голоустном, а 11-го в Мысовском, перейдя Байкал. Здесь были еще японцы. Наши солдаты с радостью передавали об этом. Началась отправка части больных в санитарных поездах в Верхне-Удинск и Читу. После всех невзгод Мысовск нам показался обетованной землей; главное, не обманулись в надежде, что можно будет отдохнуть, а там, впереди, будь что будет. Разговоры о Семенове, о том, что он не поддерживал Колчака, как следует, а вел свою политику, что его части под Иркутском не выдержали экзамена, что вообще у него скверно и слабо – как-то смолкли.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации