Текст книги "Великий Сибирский Ледяной поход"

Решений было, в сущности, два: 1) Раз признана преемственность власти от адмирала Колчака, нужно было создавать авторитет атамана, поддерживая его и близко сотрудничая, несмотря на все дефекты, и 2) Не признавать его и заставить сразу же устраниться. Может быть, при близком сотрудничестве и удалось бы объединить все и устранить вредные влияния. Но все это должно было быть сделано прямо, без задних мыслей, совершенно искренно. Все это не смогло бы, конечно, изменить нашей судьбы, но конец был бы другой.

Ф. Мейбом[58]58
  Мейбом Федор Федорович. Владимирское военное училище (1914). Штабс-капитан, командир батальона 497-го пехотного полка. В белых войсках Восточного фронта; к лету 1918 г. в офицерской организации в Казани и партизанском отряде, затем рядовой в 1-й офицерской роте в Казани, командир офицерского взвода, командир 1-го батальона и заместитель командира 1-го Казанского полка Волжской дивизии; в 1919 г. капитан, командир батальона, помощник командира и командир 49-го Сибирского стрелкового полка. Участник Сибирского Ледяного похода. В начале 1920 г. подполковник, командир Отдельной офицерской роты Волжской бригады, командир бронепоезда «Витязь». В эмиграции в США, председатель отдела РОВС в Мичигане. Умер 2 декабря 1978 г. в Лас-Вегасе (США).


[Закрыть]
Тернистый путь[59]59
  Впервые опубликовано: Первопоходник. 1976. Февраль. № 29.


[Закрыть]

В армии началась анархия. Командиры отдельных частей возомнили себя «Наполеонами» – в лучших случаях… по скромности, «атаманами» и перестали подчиняться каким-либо приказаниям главнокомандующего. Они по личным соображениям наступали и отступали и т. д. Казалось, что все рухнуло и настал конец нашей борьбе.

В столь тяжелое время для нашей армии пост главнокомандующего принял молодой и всеми нами любимый и уважаемый «Волжский Герой» генерал-лейтенант Каппель. Волжане и все белые бойцы как-то сразу воспрянули духом, говоря: «Там, где нашенский генерал Каппель, там поражения не может быть». Так думали волжане, и так думала вся армия. Он был не только простым руководителем Белой борьбы на Волге – для волжан он был олицетворением ее, он был «наш генерал»! Рядовые говорили: «Каппель выведет нас даже из ада… С Волги вывел и теперь выведет».

Уверенность бойцов оказалась действительностью. Собрав остатки армии в железный кулак, он нанес сразу несколько сокрушительных ударов красным. Красные никак не ожидали такого отпора и перестали преследовать нас, тем самым дав возможность нашей армии окрепнуть. Хотя наша армия и была малочисленной, но с приходом генерала Каппеля боевой дух и вера в победу окрепли, это дало нам возможность думать только о победном исходе событий. Быстрыми переходами наша армия оторвалась от красных, отходила в глубь Сибири.

Наш Верховный Правитель, адмирал Колчак, поверил нашим «так называемым союзникам» и, вопреки желаниям всего белого командования, не пошел с армией, а согласился на уверения «союзников» во главе с французским генералом Жаненом, был предан им и выдан красным, где по приговору большевистского революционного трибунала был расстрелян 20 января 1920 года.

Наша армия быстрыми переходами шла к Иркутску. Красное командование решило дать нам бой у станции Зима. Перед подходом к ст. Зима я с полком шел самостоятельно с северной части от тракта, только подходя к станции, спустился на тракт и встретил Воткинскую дивизию, возглавляемую Генерального штаба полковником фон Вахом[60]60
  Фон Вах Борис Эммануилович, р. 10 мая 1888 г. Ротмистр. В белых войсках Восточного фронта; с зимы 1918/19 г. в Воткинской дивизии, на 9 мая 1919 г. начальник штаба 15-й Воткинской стрелковой дивизии, летом 1919 г. начальник той же дивизии (в январе 1920 г. подполковник). Участник Сибирского Ледяного похода, провел дивизию через Сибирь, в Чите командовал ею, по превращении ее в «Воткинский стрелковый отряд», затем командир Воткинского полка в Дальневосточной армии до осени 1922 г. Полковник. В эмиграции в Китае (в 1923 г. в Гирине), затем в США. Умер 26 июня 1958 г. в Сан-Франциско.


[Закрыть]. Я немедленно вошел в его подчинение, влившись в состав Воткинской дивизии.

Начался бой. Противник хорошо окопался, сделав ледяные окопы, также и его численность во много раз превышала нашу. Вокруг глубокий снег. Идет упорный бой. Глубокий снег не дает возможности ни нашей кавалерии, ни нам быстро сблизиться с противником. Всех раненых и больных сыпным тифом пришлось оставить на произвол судьбы, а обходную колонну, посланную на нашем левом фланге в обход станции Зима, пришлось задержать. Красные, увидев нашу цепь, начали отход к Зиме. Не знаю, каков был бы исход этого боя, если бы не случайность: к нашему великому счастью, на станции Зима стоял эшелон 1-го чешского полка в ожидании отправки по железной дороге. Командир полка – к сожалению, не помню его имени, – видя наше безвыходное положение, высадил полк и стремительно атаковал красных с тыла. Красные никак не ожидали такого исхода и в панике, бросая пулеметы и т. п., бросились врассыпную. Наш конный дивизион закончил эту рубку. Все наши командиры благодарили этого Витязя Славянства. Он же скромно отвечал, что он не мог поступить иначе, видя горсточку храбрецов, попавших в тяжелое, безвыходное положение.

Главные силы красных отходят к Иркутску. Мы идем за ними по пятам. Занимаем ст. Иннокентьевская, в 2–3 верстах от Иркутска.

Во время страшной снежной бури мы занимаем позицию для атаки Иркутска. Наши цепи медленно приближаются к городу. Огоньки города манят нас своим теплом и уютом. Мечтаем о тепле, а вокруг метет так, что можно подумать, что все ведьмы мира перетрушивают свои перины. Генерал Каппель получил неожиданное донесение, в котором «наши союзники» предупредили нас, что они не допустят никаких боев в черте города, поэтому предлагают генералу Каппелю вступить в мирные переговоры с красными. Еще одна провокация «наших друзей-союзников». Конечно, генерал Каппель игнорировал их предложение, тем более что он как раз получил точное донесение о судьбе адмирала Колчака. Нам ничего не оставалось, как, обходя Иркутск, идти прямо в жуткую сибирскую тайгу. Метель усилилась. Ее вой как бы провожал нас навсегда. Впереди шла кавалерия, прокладывая путь нам, пехоте, затем тянулись бесконечной вереницей сани с ранеными и больными сыпным тифом. Тиф – это был настоящий бич нашей армии. Он безжалостно косил и без того поредевшие ряды бойцов.

По обе стороны нашей армии шла армия голодных волков. В зимнее время волки собираются в большие стаи и атакуют все, что можно есть. Когда волки, раздраженные запахом людей, которыми можно хорошо закусить, обнаглели, то они попробовали напасть на сани моего обоза, но были встречены пулеметной очередью. Сколько их было убито, не знаю, но через короткое время они уже вернулись к трупам своих товарищей и начали пожирать их. Вся наша артиллерия была брошена, за исключением нескольких частей, которые, разобрав орудия, везли их с собой. Последние запасы консервов кончились. Стали есть падшую конину; хлеб кончился, перешли на заваруху (смесь муки со снегом, получается клейстер). Кончились спички, не стало костров. Спали на снегу, и многие, засыпая, уже не просыпались. Сотни верст глубокого снега, тысячелетние гигантские деревья и непроходимый кустарник. Без дорог, по таежным тропам, наша Белая армия шаг за шагом шла без всякого ропота за своим вождем генералом Каппелем. Каждую пройденную версту она обильно покрывала телами белых героев. Измученные, голодные, но полные веры в своего генерала, они шли в полную неизвестность… с легендами и надеждами на каких-то японцев и атамана Семенова где-то в Забайкалье. Мой полк таял, сыпной тиф свирепствовал, количество саней, занятых больными, все увеличивалось. Как тяжело было ухаживать за ними! Большинство из них были буйными, и их приходилось вязать веревками – они кричали, некоторые пели, все это неслось по тайге, производя жуткое впечатление.

У стрелков и офицеров начались галлюцинации. Они видели в беспросветной тайге горящие костры, манившие их своим теплом, караваи хлеба на роскошно накрытых столах и т. п. и с криками бросались в густой кустарник тайги, где их встречали волки и разрывали на мелкие части. Уследить за людьми, измученными голодом и холодом, было невозможно. Да, огоньки мелькали в чаще тайги, но… это были лишь горящие глаза голодных волков, ожидавших возможности поживиться.

В один из таких печальных дней наша армия шла по довольно обширной поляне. На противоположной стороне поляны я заметил сани, и кто-то звал на помощь. С парой стрелков я поехал узнать, в чем дело. К моему изумлению, в санях сидела Надежда Васильевна. Быстро выскочив из своих саней, я бросился к ней. Она обняла меня, заплакала и смогла только произнести мое имя. Я распорядился, чтобы ее переложили в мои сани. Она вся горела – у нее начинался тиф. Она от волнения потеряла сознание. К моему счастью, в моем полку была сорокаведерная бочка спирту, которую я с помощью стрелков украл из польского эшелона. Во время всего пути я поддерживал этим спиртом всех своих стрелков. Этот «чудесный напиток», от которого слезала кожа с губ, поддерживал силы голодных и холодных воинов. Взяв кружку, я насильно влил немного этого живительного напитка в рот Надежде Васильевне. Она сильно закашлялась и пришла в себя. Обняла меня, поцеловала и моментально уснула.

Красные, когда мы вошли в тайгу, первоначально не преследовали нас, думая, что тайга поглотит нас, то есть мы в ней погибнем и не сумеем выйти из нее. Точно так же думали и наши «союзнички» – «наши друзья»! Но через некоторое время они убедились, что наш брат и в воде не тонет, и в огне не горит (так говорит русская пословица)! Поэтому они начали нападать на хвост нашей армии, рассчитывая понемногу ликвидировать нас, но… В арьергарде встала знаменитая Ижевская дивизия во главе с ее легендарным по храбрости генералом Молчановым. Попытка красных отрубить хвост нашей армии была отбита генералом Молчановым настолько сильным ударом, что этот инцидент надолго отбил им охоту преследовать нас.

Злоба против союзников, особенно среди стрелков, росла не по дням, а по часам. Они их называли предателями, грабителями и т. п., также говоря, что когда действительно нужна нам помощь, то они смылись – разъехались по домам в теплых вагонах, да еще и с электричеством, в то время как настоящие хозяева Русской земли погибали от голода и холода. За этими разговорами всегда следовала угроза: «Погодите ужо, сквитаемся!» В этих простых солдатских словах было много правды. Мы, офицеры, думали также, что было бы лучше, чтобы они совсем не приезжали к нам. Помогать не помогали, но путать все были великие мастера.

Ко всем невзгодам на нас неожиданно свалилась еще одна беда. 26 января 1920 года умер наш Белый Вождь, наш главнокомандующий, наш герой генерал Каппель. Не усмотрели – он простудился, получил двухстороннее крупозное воспаление легких, а в тех условиях, в которых мы находились, вылечиться было немыслимо. Наша вера в победу со смертью нашего вождя поколебалась. Тайга стала для нас еще страшнее. Старые закаленные, испытанные множеством боев солдаты плакали, как малые дети.

Перед смертью генерал Каппель передал командование армией молодому георгиевскому кавалеру, Генерального штаба генералу Войцеховскому. В приказе о принятии им поста главнокомандующего было упомянуто о том, что ему удалось связаться с атаманом Семеновым в Забайкалье… еще немного усилий, и мы получим заслуженный нами и долгожданный отдых. Кончался приказ такими словами: «Во имя скончавшегося нашего Главнокомандующего, Белая армия будет с гордостью носить имя «Каппелевцев», а наш поход в военной истории будет занесен как «Ледяной Сибирский Поход». С нами Бог! За Россию, Каппелевцы! Вперед!» – подписал генерал Войцеховский.

Воистину, Бог был с нами! Армия, оторвавшись от ледяных когтей тайги, потеряв 60 процентов всего своего состава, вышла к берегу озера Байкал. Был разрешен короткий привал, и мы вступили на ледяной покров озера. Это озеро носит и второе название – Святое Море, за чистоту и прозрачность воды, а также и за свой размер (30 тысяч квадратных верст). Наше командование выбрало кратчайший путь в 40 верст, чтобы достигнуть противоположного берега, где нас ожидала японская армия и части атамана Семенова.

Пройденный нами по тайге путь для нас был ужасным, но для «ижевцев» он был еще ужаснее. Под командой своего отважного, храброго генерала Молчанова они ни разу не допустили нападения красных на нас сзади. Генерал Молчанов много раз вынужден был переходить в контратаку, дабы оградить нас, дать возможность армии продолжать начатый путь.

Итак, мы на ледяном поле Святого Моря. Еще один тяжелый эпизод из нашего Ледяного похода. Неожиданно поднялась снежная буря с невероятно сильным ветром. Ветер был настолько силен, что груженые сани уносились силой ветра. То же получалось и с людьми, если они не были связаны друг с другом и не были прикреплены к саням – их уносило на верную гибель, они замерзали. От силы ветра лед быстро очистился от снега, и мы оказались на зеркальной поверхности льда. Продвижение было замедлено, так как и люди, и лошади скользили, падали, вставали, ползли, но все же старались продвигаться вперед. Иногда лед вдруг с большим шумом трескался, образовывались полыньи, через которые приходилось настилать доски, чтобы как-то перебраться дальше. Пехота шла локоть к локтю, держась крепко друг за друга. Ветер обжигал лицо, дышать было очень тяжело. Ветер пронизывал нас насквозь. Наши старенькие шинелишки не защищали нас совершенно. Я приказал всем саням связаться веревками, чтобы никто из наших не оторвался от колонны. На наших санях было около восьмидесяти человек во главе с моим адъютантом капитаном С. Поповым, больным тифом, да и моя любовь Надюша, тоже заболевшая тифом, была в них. Стрелок, шедший рядом со мной, нечаянно оторвался от цепи, я успел схватить его, но мы оба упали, и ветер понес нас, но… к нашему счастью, на нашем пути была большая глыба льда, задержавшая нас, а цепь наших стрелков помогла нам встать и прицепиться обратно к остальным.

Будучи уже в эмиграции, читая журнал «Часовой» за ноябрь 1959 года, № 403, я прочел воспоминания моего бывшего адъютанта капитана Сергея Попова, отличного офицера и адъютанта: «Вспоминаю и самого себя, как в сыпном тифу, при высокой температуре переправлялся через Байкал, лежа в санях, и мой командир полковник Мейбом Федор Федорович прикрыл меня своей «лишней» шинелью, оставшись в легкой гимнастерке; под свист ветра, который, конечно, пронизывал его насквозь, он скакал около саней, падал, вставал и пробовал шутить, чтобы слышать меня (раз говорит, значит, еще не умер), – и эту поистине братскую офицерскую услугу дорогого мне командира полка Феди я не забуду никогда… Да! Действительно, только в несчастье познаются друзья! Где ты теперь? Если жив, откликнись, мой друг!» Я откликнулся, и с тех пор мы находимся в частой переписке. Он в Италии. После ледяных ветров севера приятно жить в солнечной Италии! Но возвращусь к прерванному эпизоду…

Наконец, вдали смутно начали обрисовываться очертания берега. Еще несколько мучительных часов похода, и мы, окончательно выбившись из сил, выбрались на берег. Стрелки да и офицеры в изнеможении падали на землю, и стоило большого труда заставить их подняться. В это время к нам стали приближаться какие-то странные фигуры. Подойдя к нам на довольно близкое расстояние, двое из них отделились от группы и, подойдя ближе, низко кланяясь, обратились к нам: «Каппель! Каппель!» Произношение было странное. Получив от нас утвердительный ответ, они опять начали кланяться и лопотать: «Каппель холосо, очень холосо!» Это был дозор Японской Императорской армии.

Новости о появлении японской армии быстро разнеслись по нашей уставшей армии. Так же быстро были созданы солдатские новости, которые так же молниеносно распространились по всей армии. Эти новости доходили до курьезов. Например: я стоял недалеко от старшего унтер-офицера, серьезно сообщавшего своим стрелкам, что красным теперь конец. Японский император сильно осерчал на красных и объявил им войну. Другие говорили, что японский народ никаких там дерьма-республик не признает и будет бить всех несогласных с ними. Конечно, все соглашались с такими заключениями.

Первый приказ был подвести всех раненых и больных сыпным тифом к санитарным вагонам и погрузить их в них. Я лично сам доставил мою Надюшу, просил доктора позаботиться о ней, и, несмотря на ужасную усталость, я дождался конца погрузки больных и раненых стрелков и офицеров. Также я дождался подвозки моего адъютанта капитана Попова. Подойдя к нему, перекрестил его, поцеловал в лоб и сказал: «Храни тебя Господь, мой друг!»

Станция и поселок Мысовой были забиты нашими частями. Порядок охранялся дисциплинированными, отлично обмундированными казачьими частями атамана Семенова. О Боже! Какое счастье быть спасенным, быть живым, быть сытым и чувствовать тепло! Как мало нужно человеку, чтобы чувствовать себя счастливым! Но в то же время, получив необходимое, начинаешь мечтать и о большем! Ловлю себя на мысли: «Хорошо бы было выпить водочки!» Но где ее достать? Спирт – часть была распита, часть, остаток, пришлось выбросить перед переходом Байкала.

После погрузки всех моих раненых и больных я с остатком полка направился в маленький поселок в 2–3 верстах от Мысовой, где была расположена Воткинская дивизия. Нас встретил конный разъезд дивизии и проводил нас к месту расположения нашего полка. Все быстро разместились по хатам, а я пошел в штаб Воткинской дивизии к полковнику фон Ваху. Полковник фон Вах приказал мне выслать заставу на южную сторону поселка и сказал, что он берет на себя все другие направления охранения. По возвращении к себе в полк, как мне жалко было будить командиров батальонов и приказывать им выставить заставу! Так как я поместился в расположении 2-го батальона, то и приказал его командиру сделать это.

С удовольствием скидываю с себя одежду, которую не снимал ни разу после боев под станцией Зима. Мечтаю… сейчас съем горячего супа с нашим черным (ржаным) русским хлебом, напьюсь горячего чая, вкус которого уже почти забыл, и… лягу спать, спать без просыпу, до бесконечности…

Мой полк вошел в тайгу в составе 680 штыков, а на Мысовой от полка осталось 265 человек в строю, с 38 офицерами. Господь наш свидетель – мы вывезли всех наших раненых и больных.

На второй день нашего отдыха я собрал всех офицеров полка и решил из полка сделать отдельный 49-й Сибирский батальон. Всех стрелков разделил на две роты, сделав бывших командиров батальонов командирами рот, я же принял батальон. В этот же день я получил маршрут, по которому на следующий день утром мы должны были следовать. Наша цель – сосредоточиться в городе Чите, где находился штаб Забайкальского войска и штаб атамана Семенова. Какое будет счастье опять попасть на территорию, свободную от коммунистов!.. Также нам обещали, что по прибытии в Читу мы получим продолжительный отдых (отдых нам был нужен как воздух после всего пережитого и перенесенного!), а также будет смена всего нашего вооружения, главным образом винтовок…

В этот же день я чуть не стал жертвой несчастного случая, чуть не лишился жизни от руки моего же офицера. Ко мне в комнату вошел начальник хозяйственной части полка капитан Попов, брат моего адъютанта. Я относился с большим уважением к этому честному и энергичному офицеру. Не обращая внимания на капитана, я продолжал возиться с моими сапогами, которые никак не хотели оставить мои ноги. В комнате я был один. Наконец, усилие – и сапог полетел в угол комнаты. С большим облегчением и удовольствием поворачиваюсь к капитану Попову и… встречаюсь с дулом нагана… На меня смотрят безумные глаза с дрожащими, перекошенными губами, и он почти шепотом говорит: «Ага! Попался! Помучил нас и довольно!.. Больше снегу не хочу!.. Ты слышишь… Не хочу!..» Мелькает мысль: это то, что происходило с большинством больных тифом, он бредит, – но знаю, что малейшее мое неосторожное движение, и я получу пулю в лоб. Сижу как вкопанный. К моему счастью, капитан стоял спиной к двери. Дверь тихонько отворилась, и я увидел дорогое мне лицо моего денщика. Он как кошка подкрался к капитану и бросился на него. Раздался выстрел… еще… еще… Я бросился на помощь моему денщику. На звуки выстрелов вбежали дежурные связисты, которым я сразу крикнул: «Не бить, тихонько, он болен!» Капитану скрутили руки, прибыл доктор Ломоносов и, посмотрев на капитана, сказал только одно слово: «Тиф». Быть убитым, да еще своим же офицером, хотя он и был в бреду, – это ужасно. Кто не видел больных тифом, тот не может представить себе всей трагедии происходящего с больными. Идя по тайге при сорокаградусном морозе, тифозные больные часто скидали с себя одежду, и, если мы не успевали одеть их, они замерзали. Как я уже указывал ранее, многих мы вынуждены были связывать по рукам и ногам, дабы удержать их в санях. В бреду человек способен на невероятные вещи.

На следующее утро батальон был выстроен и ждал моего прихода. Подойдя к батальону, я поздравил всех со скорым отдыхом, но предупредил, что, идя к Чите, мы можем столкнуться с партизанами и нам придется в таком случае, конечно, вступить с ними в бой. Но, посмотрев на лица своих бойцов, я увидел у всех одно выражение: «Пусть попробуют нас задержать, нас, жаждущих отдыха! Мы слишком зачерствели, поломают зубы!»

Так, как я предвидел, так оно и получилось. Пока мы шли вблизи железной дороги, все было хорошо, спокойно, но, как только нам пришлось удалиться от железной дороги, тотчас же появлялись красные партизаны, с которыми нам приходилось вступать в бой. Все эти схватки были молниеносными. Мы их сбрасывали с их позиций и отгоняли в сторону от нашего пути. Все мы тайно мечтали скорее добраться до Читы, где нам обещан заслуженный отдых, сытный обед, а может быть, и чарка водки будет.

После нескольких довольно серьезных боев мы окончательно нанесли серьезный удар партизанам, разбив их на мелкие части. В этих боях наш легендарный по храбрости генерал Молчанов, предводитель ижевцев, был ранен. К счастью, не так серьезно – в руку, и это ранение не удержало генерала от продолжения командования ижевцами. Фронт сдали частям атамана Семенова, и мы наконец-то подходили к Чите. Еще несколько верст быстрого марша, и мы были уже в районе слободы (пригорода) города Читы. Под звуки военного марша мы вступили в столицу Забайкалья.

Главнокомандующий Дальневосточной областью атаман Семенов лично встретил нас и поздравил с окончанием нашего похода и с продолжительным отдыхом! Но, Боже, что у нас был за вид! Я думал раньше, что солдаты Наполеона, когда они отступали из Москвы, выглядели ужасно, но, видя наших бедных, измученных физически и нравственно бойцов, верных сынов России, которых из-за их вида нельзя было назвать армией, я подумал: «Да, мы по виду перещеголяли французов!» Несмотря на нашу одежду, все бойцы проходили церемониальным маршем, с поднятыми головами, с развернутыми национальными знаменами перед атаманом Семеновым, сохранившим для нас кусочек этой национальной России – маленький островок среди бушующего, кровавого кошмарного моря. Меня поразили казачьи части атамана их превосходной выправкой и прекрасным видом. 1-й атаманский полк встречал нас почетным караулом. У меня и многих офицеров появились на глазах слезы – слезы радости и надежды на хорошее будущее. Контраст между нами и казачьими частями был только наружный: они все были в новеньком обмундировании, а мы были одеты кто в рваные полушубки, кто в рваные зипуны, на ногах были обмотки, на головах тоже всевозможные шапки, то есть то, что мы смогли достать у жителей, что они смогли пожертвовать нам, видя нашу нужду. Все мы были небритые и нестриженые. Отчасти это было хорошо, так как борода спасает от отмораживания подбородка и щек.

С разрешения командира корпуса генерал-лейтенанта Молчанова я перехожу со всеми офицерами и стрелками в свою родную Волжскую бригаду к генералу Николаю Павловичу Сахарову[61]61
  Сахаров Николай Павлович, р. в 1893 г. в Муроме. Муромское реальное училище (1911). Прапорщик запаса (1912), студент Московского сельскохозяйственного института. Подполковник 9-го пехотного полка. Георгиевский кавалер. Член Союза защиты Родины и Свободы. Летом 1918 г. командующий Восточным отрядом Северной Добровольческой армии (Муром). Руководитель восстания в Муроме 8–9 июля 1918 г. В белых войсках Восточного фронта; начальник Арского боевого участка Казани, с лета 1918 г. полковник, затем командир 3-го Казанского (потом 50-го Арского) стрелкового полка, затем командир Волжской дивизии; в начале 1919 г. начальник Симбирской пехотной дивизии, с сентября 1919 г. помощник начальника 1-й Самарской стрелковой дивизии, с 6 ноября 1919 г. начальник той же дивизии, с декабря 1919 г. командир Волжской бригады 3-й армии. Участник Сибирского Ледяного похода; с марта 1920 г. командир Отдельной Волжской бригады, с 1 по 13 июня 1921 г. начальник гарнизона Владивостока, с 25 августа 1921 г. командир Поволжской бригады. Участник Хабаровского похода, в декабре 1921 г. начальник колонны (5-го повстанческого отряда), с августа 1922 г. снова командир Поволжской бригады, в сентябре – ноябре 1922 г. командир Приволжского стрелкового полка. Генерал-майор (23 августа или 10 апреля 1919 г.). В эмиграции в Китае, к 1941 г. в Шанхае, после 1949 г. в США. Умер в 1951 г. в Сан-Франциско.


[Закрыть]. Получаю от него приказ передать моих стрелков на пополнение полков, а из оставшихся офицеров сформировать «офицерскую роту имени генерала Каппе-ля». С этим приказом 13-я Сибирская дивизия[62]62
  13-я Сибирская стрелковая дивизия. Составлена из частей 13-й Сибирской кадровой стрелковой дивизии, находившейся в Ново-Николаевске и его районе; формирование не было полностью закончено, когда в середине июля 1919 г. дивизия была отправлена на фронт в Западную армию и включена в Уфимскую группу. Состав: 49-й, 50-й Арский, 51-й, 52-й (полковник Поляков) Сибирские стрелковый полки. В полках дивизии было по 3800 штыков, а всего в дивизии не менее 12 тысяч человек. В ходе Сибирского Ледяного похода почти полностью растаяла. Например, 49-й Сибирский полк, войдя в Щегловскую тайгу в составе 680 штыков, перешел Байкал в числе 265 штыков при 38 офицерах (по приходе в Забайкалье насчитывал 200 человек, из которых 45 офицеров). В Забайкалье из остатков офицеров дивизии была сформирована «офицерская рота имени генерала Каппеля» при Волжской бригаде, достигшая вскоре 100 штыков и преобразованная в отряд. Начальник – генерал-майор А.П. Зощенко.


[Закрыть]закончила свое существование.

По приказу по войскам Дальневосточной армии все господа офицеры производятся в следующий чин и награждаются орденом «За Великий Сибирский Ледяной Поход». Этот орден представлял собой терновый венок с золотыми мечами и носился на Георгиевской ленте.

Разместившись по квартирам, я сразу же начал поиски Надюши. Где она? Выжила ли? Начались хождения по госпиталям. На второй день моих поисков я нашел ее. Увидев друг друга, мы крепко обнялись и расцеловались. Она мне сообщила неожиданную для меня новость. Ее муж нашелся, и после ее выздоровления они уедут в Японию, где находится коммерческая фирма, для которой ее муж работает, а также что часть интереса этой фирмы принадлежит ее супругу. Эта весть меня ошеломила, но, взяв себя в руки, я пожелал ей всего лучшего… Вдруг она горько заплакала и сказала сквозь слезы: «Федичка, я люблю вас… и если хотите, то я пойду с вами…» Конечно, я хотел бы, чтобы она была моей, но… что я мог ей предложить? Снова новые походы, новые испытания? Взяв себя в руки, я твердо сказал: «Нет, Надюша. Я не могу вас взять по многим причинам. Основная – я очень люблю вас, чтобы снова послать вас на испытания… Нет, Надюша, разрешите последний раз вас обнять и поцеловать!» И, поцеловав и обняв ее, я с трудом вырвался из ее объятий и быстро покинул палату.

В раздумье я шел, сам не зная куда, и очутился перед рестораном «Кавказ». Нащупал в кармане единственный золотой (10 рублей), который я получил от казначея за Сибирский поход (какая ирония)! Спустившись в подвальчик, я увидел в нем массу офицерства с желтыми погонами. Это были офицеры частей атамана Семенова. Я скромно уселся в углу и заказал шашлык и графинчик водки. Ко мне подошел полковник, представился и, узнав, что я волжанин-каппелевец, скомандовал всем встать, а оркестр грянул Преображенский марш. Я растерялся. Затем он предложил тост за меня и наши каппелевские части. Грянуло «Ура!». На мой стол наставили уйму чарок с водкой. Меня просят сказать слово. Я согласился. Первый мой тост был за атамана Семенова. Продолжительное «Ура!» долго не смолкало. Затем я обратился ко всем присутствующим атаманцам и от имени всей нашей каппелевской армии поблагодарил их за сохранение для нас, к нашему приходу, «Островка Русской Национальной России».

– Братское спасибо вам, дорогие братья по крови и по нашему «Белому оружию»! Я высоко поднимаю бокал за вас, за нашего атамана!

После моего тоста поднялся такой шум, что трудно было понять, кто что кричит. Одно я понял: качать полковника! Качать полковника! Качать волжанина! И я летел в воздух, падал, опять взлетал и т. д. Я чувствовал, что я должен выбраться из этой компании. Под видом того, что мне нужно пройти в уборную, я выбрался на свежий воздух и только тут почувствовал, что «офицер очень устал», иначе говоря, был пьян. Подозвав извозчика, отправился домой. Приехав, еле поднялся на второй этаж, где меня встретил полковник Житня и препроводил в мою комнату, где я упал на кровать, бормоча, как мне говорил полковник на другой день: «Прощай, Надюша, прощай, Надюша!» Конечно, я этого не помнил.

За время похода меня часто мучила мысль: где же мои братья? О гибели Бориса в Киеве я знал давно, с Эрнестом – доктором – мы были вместе еще в Германскую кампанию, затем встретились в Ново-Николаевске в Гражданскую войну, когда я лежал в госпитале с пулевым ранением в грудь. Опять пошел по госпиталям города Читы и нашел брата в одном из них. Он оправлялся от тифа и был уже в довольно хорошем состоянии. От него я узнал о гибели моего второго брата Георгия, который, будучи с разъездом под городом Барнаулом в Сибири, был зарублен красной кавалерией.

Итак, город Чита теперь будет служить пунктом отдыха и пунктом формирования новых частей. Тело нашего командира и вождя генерала Каппеля мы привезли с собой в город Читу и здесь с почестями похоронили его, хотя при отступлении опять выкопали его гроб и похоронили в городе Харбине в Китае.

Наша армия приступила в переформированию. Корпуса сводились в дивизии, а дивизии в полки. Образовалось три корпуса, 4-й корпус был на «особом» положении. Им командовал барон, генерал-майор Унгерн. Он абсолютно не признавал никаких распоряжений высшего командования, а поступал так, как хотел…

В 1-й корпус вошли все части Забайкальского войска, им командовал атаман Семенов. Во 2-й корпус вошли сибирские, уфимские и егерские части. Им командовал генерал Смолин[63]63
  Смолин Иннокентий Семенович, р. в 1881 г. Иркутское военное училище (1905). Подполковник 43-го Сибирского стрелкового полка, 4-го Финляндского стрелкового полка, помощник командира 3-го Финляндского стрелкового полка. В белых войсках Восточного фронта; в начале 1918 г. возглавлял подпольную организацию в районе Туринска, с 20 июня 1918 г. командир партизанского отряда своего имени, с июля 1918 г. полковник, затем командир 15-го Курганского стрелкового полка, особой колонны из нескольких полков, на 9 мая 1919 г. командир 3-го Степного армейского корпуса, с 8 июля 1919 г. начальник 4-й Сибирской стрелковой дивизии. Участник Сибирского Ледяного похода, с 27 января 1920 г. генерал-майор, командующий Южной группой войск, на 16 июня 1920 г. начальник Омской стрелковой бригады, с 23 августа 1920 г. командир 2-го стрелкового корпуса Дальневосточной армии, с 1 июня 1921 г. также начальник гарнизона Никольска-Уссурийского, с августа 1922 г. командир Сибирской группы. Орден Св. Владимира III ст., орден Св. Георгия IV ст., французский крест с пальмовой веткой. Генерал-лейтенант (1921 г.). В эмиграции в Китае и США. Член Общества Ветеранов. Умер 23 марта 1973 г. в Папеэте (Таити).


[Закрыть]. В 3-й корпус вошли ижевцы, воткинцы и все волжские части. Им командовал генерал-лейтенант Молчанов.

Все казачьи части, как сибирские, уральские, оренбургские, и донцы имели свою собственную группировку и придавались корпусам для военных операций. Главнокомандующим армией был молодой, боевой генерал-лейтенант Войцеховский. Армия закончила переформирование и только ожидала снабжения ее новыми винтовками, пулеметами и артиллерией. Мы были готовы идти снова в бой.

Бои в Забайкалье

Приказом по корпусу все мои рядовые стрелки уходят на пополнение полков Волжской имени генерала Каппеля бригады. Я же формирую офицерскую роту при Волжской бригаде, которая находится под командой дорогого мне генерала Николая Павловича Сахарова, под началом которого я провел весь период боев от Волги до Уфы, где был тяжело ранен и где мне пришлось расстаться на долгое время с волжанами. И вот опять все мы вместе. В моей офицерской роте было 86 офицеров, но я надеялся, что те офицеры, которые находятся в госпиталях, по выздоровлении пополнят наши ряды. Я и мои офицеры часто посещали госпиталя, разыскивая больных офицеров, которые были с нами в Ледяном походе. Находя таковых, мы им сообщали, что сформирована офицерская рота и что по выздоровлении мы их ждем к себе.

Нам обещали обмундирование, но пока что обещание оставалось обещанием, и, как ни странно, мы настолько привыкли к ним, что относились совершенно спокойно к тому, что обещания редко выполнялись. Мои сапоги, как у нас говорят, «просили каши», то есть пальцы вылезали наружу, поэтому я заказал себе сапоги, а так как имел золотой, то они мне обошлись всего в два рубля. Остальную же одежду все мы старались чинить, но не особенно успешно – одну дырку зашьешь, другая уже тут как тут, но подождем еще – ведь обещанного три года ждут.

Моя офицерская рота быстро пополнялась за счет выздоравливавших. Она достигла уже 100 офицерских штыков, но я мечтал довести ее до 120–130 штыков.

Однажды меня вызвал к себе генерал Сахаров, но, странно, не в штаб бригады, а на его квартиру. Денщик его превосходительства встретил меня с улыбкой и сказал: «Генерал вас ожидают». Войдя в довольно просторную комнату, я был изумлен. Комната была переполнена народом. Я увидел генерала, шедшего ко мне навстречу, и только я хотел официально отрапортовать о прибытии, он сделал мне знак, что это совершенно в данном случае не нужно. Подойдя ко мне, он обнял меня и потянул к столу в глубине комнаты. Стол ломился от множества закусок, вин и т. п. Оказалось, что у генерала собрались все уцелевшие сестры милосердия и господа офицеры Волжской бригады (основанной на Волге). Среди присутствующих я увидел генерала Ястребцова и подполковника Лебедева, с которыми я был во многих боях. Николай Павлович подошел ко мне с поднятой чаркой, а что было налито в эту чарку, не знаю, но спросить об этом генерала нельзя, а нужно не моргнув глазом выпить все до дна. Генерал поднял чарку и предложил тост за волжского боевого офицера подполковника Мейбо-ма, с которым он расстался под Уфой, и должны были дойти до Читы, чтобы встретиться опять. «Пью за нашего командира отдельной офицерской роты. Дай Бог, чтобы он сохранил ее для нашей Белой Армии».