Текст книги "Великий Сибирский Ледяной поход"

Период движения от Омска до Байкала назвали затем Ледяным походом. Этот поход, в сущности, следует считать периодом ликвидации всего движения. Белое сопротивление сломлено на Тоболе; после Тобола попытки снова организовать сопротивление остаются на бумаге, так как вера в успех потеряна и начинается массовое движение на восток с единственной целью – уйти от войны. Пусть говорят, что уходили с целью начать движение снова; это неверно, об этом не думали. Психологически мы были сломлены, иначе не было бы и Красноярска. Думали другое: прежде всего уйти туда, где нет большевиков, где можно отдохнуть, получить передышку. Затем будет видно. Таилась надежда, что время работает на нас, что если белое оружие потерпело поражение в схватке с красным, то оно все же сыграло свою роль и, быть может, обстановка скоро переменится. И нужно признаться, что если бы в Забайкалье не было японцев, то вся масса была бы добита окончательно. Если бы оказалось, что Забайкалье до нашего прихода было оставлено японцами, остался бы единственный выход из враждебного района – это движение на Кяхту. Безвыходность положения толкнула бы и туда, но что бы стало с 10–15 тысячами одних тифозных в слабонаселенном районе.

В Забайкалье в 1920 году

Перед нашим прибытием в Забайкалье обстановка там была весьма тревожной и шаткой. Местная власть – атаман Семенов, недавно назначенный главнокомандующим всеми вооруженными силами на Дальнем Востоке, как известно, в отношении Омска держался ранее той линии, которая у нас получила название «постольку, поскольку». Еще в Уфе 1918 года, после Омского переворота, через наш телеграф велись переговоры атаманом Дутовым с ним относительно признания адмирала Колчака. Из этих переговоров было видно, что Семенов упирался. Позднее мы слушали, что трения между Омском и Читой не прекращались, а будучи уже в Чите, читали изданную при штабе брошюру, направленную против адмирала.

В декабре 1919 года обстановка в Иркутске (выступление против власти) заставила Верховного Правителя прибегнуть к содействию атамана Семенова; он был произведен в генерал-лейтенанты, назначен главнокомандующим всеми вооруженными силами на Дальнем Востоке; ему, по-видимому, поставлено было задачей восстановление положения в тылу – в Иркутске. Восстановить положение, как известно, не удалось. В дальнейшем обстановка заставила Верховного Правителя (арест в Нижнеудинске) искать себе заместителя, и он 4 января 1920 года особым указом передал атаману Семенову всю полноту власти на российской восточной окраине, впредь до указаний генерала Деникина.

Какова же была обстановка на Дальнем Востоке, какие задачи встали перед атаманом Семеновым и что представляла собой фигура атамана. В Иркутске в середине января власть Политического центра скончалась, уступив, как везде, место Советскому Революционному Комитету. Хотя большевики и не пытались еще наступать в Забайкалье, но это обуславливалось лишь тем, что по линии железной дороги везде были иностранные войска. В разных частях края были «повстанческие» отряды, организованные большевиками и эсерами, вслед за переменой власти превратившиеся в большевистские. Такие отряды были в районе Верхнеудинска, Троицкосавска, Петровского Завода. В Восточном Забайкалье действовали партизанские отряды Якимова, Каратаева и др. Население Забайкалья, особенно восточной части, было взбаламучено разными отрядами и партизанами и в общем, с незначительными исключениями, было враждебно атаману.

На Амуре и в Приморье было не спокойно. В конце января во Владивостоке власть перешла в руки областной земской управы, полубольшевистской по содержанию, сдерживаемой в репрессиях присутствием иностранных войск. В полосе отчуждения К.-В. ж. д. власть атамана Семенова не признавали, и относились к нему отрицательно. Следом за двигающимися на восток «каппелевцами» двигались советские части.

Вооруженные силы атамана Семенова ни по количеству, ни по качеству не представляли собой надежной опоры. Неудачи под Иркутском, крушение фронта на Востоке отразились и на них в сильнейшей степени. Из этих сил Азиатская дивизия[49]49
  Азиатская конная дивизия. Сформирована 28 мая 1919 г. в Забайкалье из частей расформированного Туземного конного корпуса бароном Р.Ф. Унгер-ном фон Штернбергом (еще до мировой войны хорошо знакомым с Монголией) в составе 1-й конной – Даурский и Хамарский (с 22 сентября 1919 г. Татарский) полки, 2-й конной – 1-й и 2-й Бурятские полки и Инородческой конно-артиллерийской бригад. 11 октября 1919 г. расформирована с разделением на Азиатскую – 1-й (бывший Татарский) и 2-й (бывший 2-й Бурятский) Татарские конные полки (с 1 ноября – также Азиатский конно-артиллерийский дивизион), и Монголо-Бурятскую – Бурятский (бывший 1-й Бурятский) и Даурский конные полки. 5 февраля 1920 г. Азиатская бригада переименована в Азиатскую конную дивизию из двух бригад: 1-я (1-й и 2-й Татарские конные полки и Монгольский конный дивизион) и 2-я (1-й и 2-й Бурятские и Монголо-Бурятский конные полки; в состав ее вошла формировавшаяся с 6 декабря 1919 г. Отдельная Бурятская конная бригада). С 18 марта 1920 г. подчинялась непосредственно главнокомандующему всеми вооруженными силами российской восточной окраины, с 21 мая – Дальневосточной армии. 7 августа 1920 г. переформирована в партизанский отряд, который в августе самовольно ушел на монгольскую границу и 29 сентября исключен из состава армии (в Монголии снова именовался дивизией). Насчитывала до 400 русских и до 2 тысяч азиатов.


[Закрыть]барона Унгерна[50]50
  Барон Унгерн фон Штернберг Роман Федорович, р. в 1887 г. Павловское военное училище (1908). Есаул 3-го Верхнеудинского казачьего полка Забайкальского казачьего войска. В белых войсках Восточного фронта; в конце 1917 г. начальник отряда в Даурии, в октябре 1918 г. начальник Инородческой дивизии, с 23 октября 1918 г. генерал-майор, с 8 декабря 1918 г. командир Туземного (Азиатского) корпуса, с 18 июня 1919 г. начальник Азиатской конной дивизии. Генерал-лейтенант. Взят в плен и расстрелян большевиками 15 сентября 1921 г. в Новосибирске.


[Закрыть]представляла скорее угрозу для власти, чем опору, так как барон Унгерн в районе Даурии делал, что хотел. Таким образом, атаман Семенов принимал власть тогда, когда Чита и остатки армии были во враждебном кругу, а сам он не имел у себя твердой опоры. А ему нужно было: удержаться, помочь выйти из тяжелого положения остаткам армии, дать им отдых, реорганизовать. Нужно было умиротворить сначала Забайкалье, а потом весь Дальний Восток. Нужно было объединить различные группы, а прежде всего военную силу, пришлую и местную.

Ясно, что при этой обстановке надежд на упрочение положения на Дальнем Востоке без посторонней помощи быть не могло. Всякие заявления о скором восстановлении противобольшевистского фронта собственными силами были просто словами. Сохранение положения в общем зависело от присутствия японцев и их отношений, так как американцы и чехи проходили и притом были определенно на стороне выступавших против Семенова. Уйди вместе с остальными японцы, и основная задача – сохранение положения – невыполнима, так как забайкальские части в это время были очень слабыми и малоспособными, а партизанские и большевистские силы многочисленны и довольно деятельны.

Наше прибытие сразу ничего дать не могло; да и в дальнейшем-то надо было считаться с психологией пришлых, прошедших всю Сибирь; психологически это были люди, державшиеся вместе для того, чтобы жить, оправиться и ждать благоприятной обстановки, а не закаленные бойцы при всякой обстановке, как старались их изобразить. Эти люди не хотели ни мириться с большевиками, ни воевать без веры в успех. Надо еще прибавить, что вся пришедшая масса шла на Забайкалье предубежденной против атамана Семенова, а главное, против его сподвижников и это предубеждение никто не старался рассеять, несмотря на заботы атамана Семенова о нас, начиная со вступления в Забайкалье. Как всегда при крушениях, масса склонна была видеть в атамане виновника многих бед, а особенно того, что население было против него, что он сам искусственно создал против себя партизанщину, закрывая глаза на безобразия, чинимые бароном Унгерном и разными отрядами и контрразведками.

В Верхнеудинске я слышал, что генерал Войцеховский собирал старших начальников, чтобы ознакомить с обстановкой и выяснить, как относиться к атаману. Это одно показывает, что атаман Семенов не пользовался доверием. Не знаю, что там говорилось, но слышал, что Войцеховский выехал в Читу с определенными намерениями выговорить для армии особые условия подчинения. Скоро мы получили сведения, что он будет командующим армией, а атаман Семенов оставляет за собой главное командование.

Войцеховский считал, что для пользы дела необходимо полное объединение с атаманом, но в то же время не считал возможным полное подчинение, если атаман не пойдет навстречу пришедшим и не изменит радикально окружающую обстановку. Эти требования шли очень далеко – власть главнокомандующего над армией по существу должна быть фиктивной; всей организацией и управлением должен ведать только командующий армией; штаб главнокомандующего должен быть почти полностью упразднен; целый ряд сподвижников должен быть удален, так как эти люди были враждебны к пришедшим, как к помехе их личному благополучию. В общем, короче говоря, все забайкальское, местное должно быть поглощено пришедшими каппелевцами, как носителями общегосударственной идеи.

В этом было начало внутренней борьбы, которая не замедлила и велась затем вплоть до эвакуации Забайкалья и даже позже в Приморье, так как атаман не стал определенно и твердо на какую-нибудь одну точку зрения, а оставил во главе угла сохранение власти. Головокружительно быстро, без особых трудов, без военных знаний или талантов, вынесенный волной смуты наверх и призванный играть большую роль, он цепко ухватился за свое место, за свой титул.

Когда мы прибыли в Читу – во второй половине февраля, настроение там было совсем не твердое. Перед приходом, по рассказам, чуть не выехал даже атаман. Все, кто мог, выбирались в полосу отчуждения или Владивосток и таким образом уходили окончательно из армии. Остались те, кому деваться было некуда или кто решил быть вкупе до конца. Надежд на хорошее будущее не было, но, во-первых, прежде всего хотелось немного отдышаться, благо обстановка позволяла, а во-вторых, в глубине еще таилась надежда: время работает на нас, Сибирь испробует прелести большевизма и, быть может, мы вместе дождемся лучших времен. Когда же выяснилось, что японцы пока не уходят и на Пасхе они перед самой Читой дали сильный щелчок красным, настроение несколько окрепло – надежда на возможность отсидеться, устроиться, усилиться, окрепнуть увеличилась.

Первое время по прибытии в Читу большинство из нас просто отдыхало, не заглядывая вперед. Атаман шел как будто навстречу пришедшим и начал удаляться от своих прежних сотрудников; главным лицом в армии являлся Войцеховский. Не знаю, было ли известно атаману, что уже в Чите Войцеховский собирал снова начальников частей с тем, чтобы обсудить вместе, что делать дальше, чего держаться. К этому времени была выяснена обстановка в полосе отчуждения, неблагоприятная для атамана, а также выяснено положение во Владивостоке. Власть областной земской управы расценивалась раньше как терпимая, если она окончательно отмежуется от советской России; теперь выяснено, что она не большевистская только в силу особых условий – присутствия японцев.

Между прочих был задан вопрос и об отношении к атаману. Большинство заявило, что атаман лично приемлем, а вот часть его помощников, а главное целую кучу безответственных лиц, надо переменить. Надо обезвредить барона Унгерна, являющегося сверхатаманом, несмотря на подчиненное положение. Обсуждался вопрос и о дальнейшей борьбе, при условии, что в Забайкалье стоят японцы. Признано, что в этот момент без них положения не удержать, что они нужны и что нужно действовать на фронте с ними сообща. Такое совещание, конечно, показывает на нездоровую обстановку. Пока атаман чувствовал себя шатко, он соглашался на главенство в военных делах Войцеховского, но как только обстановка несколько упрочилась и он сам разобрался в прибывших и увидел их слабые места, начались трения, начались несогласия, выявилась рознь.

Мелочи ежедневной жизни давали много пищи для всяких недоразумений. Войцеховский решил наводить порядок в армии, не считаясь с положением и принадлежностью к той или иной части нарушителей порядка; такие нарушители из забайкальских обитателей прятались за спину атамана и находили защиту; Войцеховский старался держать в своих руках все армейские вопросы, а помимо него шли к атаману, и тот разрешал их, нарушая единство управления и единообразие отношений.

Предполагалось, что в Чите будет один штаб, для чего командующий армией считался одновременно начальником штаба главнокомандующего. А все же оставался как бы другой штаб – помощника атамана по военной части. Атаман развил у себя такую систему назначений, наград и чинопроизводства, что окончательно развратил военнослужащих; всякий, кто хотел, мог добиться награждения. Войцеховский добился, что все должно идти через него, а все же были исключения.

Не знаю всех недоразумений, но в конце апреля Войцеховский ушел. Свой уход он объяснил тем, что, помимо его желания, обстановка сделала его как бы лидером оппозиции атаману, а спасение только в единении. Может быть, другому лицу удастся лучше сплотить воедино все забайкальские группировки. На его место прибыл генерал Лохвицкий[51]51
  Лохвицкий Николай Александрович, р. 7 октября 1868 г. в Москве. Из дворян Санкт-Петербургской губ., сын присяжного поверенного. 4-й Московский кадетский корпус, Константиновское военное училище (1889), академия Генштаба. Офицер л. – гв. Измайловского полка. Генерал-лейтенант, начальник 1-й Особой дивизии во Франции. Георгиевский кавалер. В белых войсках Восточного фронта; с 30 июня 1919 г. в прикомандировании к штабу Верховного главнокомандующего, с 14 июля 1919 г., в августе 1919 г. командующий 2-й армией, с 27 апреля до 22 августа 1920 г. командующий Дальневосточной армией, с 2 июня по 1 октября 1920 г. одновременно начальник штаба главнокомандующего всеми вооруженными силами российской восточной окраины. На 8 января 1922 г. во Владивостоке, член общества офицеров гвардии на Дальнем Востоке. В эмиграции с 1923 г. во Франции, с 1927 г. председатель Общества монархистов-легитимистов. Генерал от инфантерии. Умер 5 ноября 1933 г. в Париже.


[Закрыть], но положение не изменилось. Лохвицкий также не мог закрыть глаза на попустительство со стороны атамана Семенова, допускаемое им для своих близких приятелей. На этой почве скоро возникли недоразумения. Не мог он допустить особого положения для барона Унгерна и его частей, по которому те делали, что хотели. Забайкальские части тоже были на каком-то ином положении, так как командиры их имели, по старой памяти, прямой доступ к атаману.

В результате менялись лица, а положение оставалось то же самое – внутренняя борьба, разлагавшая военную силу. Как всегда в таких случаях, обе группы все время имели своих определенных сторонников и сочувствующих. Между этими группами были еще промежуточные, которые то оставались в стороне, то склонялись в одну сторону, а то в другую. Обстановка чрезвычайно выгодная для появления разных советчиков, посредников, перелетчиков.

Атаман же не был той фигурой, которая смогла бы собрать всех воедино; не смог вообще подчинить всех, так и остался главнокомандующим «постольку, поскольку». Он, конечно, старался, пытался, но это были только разные попытки, а не серьезная работа по объединению. Нельзя же считать серьезной работой такие меры, как производства, денежные субсидии, банкеты и пр. Для того чтобы работа была серьезной, нужно было, чтобы все поверили в нее. Атаман должен стать на строго законный путь и не отступать от него ни для друзей, ни для забайкальцев, должен переродиться. Это было свыше его сил, тем более что прежние друзья, конечно, всегда могли уверить его, что все идет к умалению его власти, а может, к его устранению; эти друзья и знакомые не старались поддержать престиж атамана примерным поведением и примерной службой, а наоборот, всячески старались быть в особых условиях, пользуясь доступом к атаману, помимо прямого начальства.

Оппозиционная группа в принципе признавала, что нужно полное объединение всех сил, что атамана Семенова вредно не поддерживать, но как-то все шло не к объединению, а к распаду. В повседневной жизни каждый день всплывали такие факты, которые делали невозможным поддержание авторитета атамана. В этом помогали ему особенно его прежние соратники. Если бы атаман хоть раз заявил себя твердым в определенном курсе как с теми, так и с другими – может быть, все и сгладилось бы. Этой твердости вовсе не было – постоянные колебания, частые перемены под различными влияниями.

Жизнь шла; пока оставались японцы, можно было надеяться, что понемногу все выровняется и в конце концов в армии не будет ни каппелевцев, ни семеновцев. В апреле месяце, после того как люди вернулись в свои части из госпиталей и немного поправились и приоделись, решено было выдвинуть их на фронт в Сретенско-Нерчинский район. В мае месяце была предпринята операция с целью очищения от партизан Восточного Забайкалья. Она ничего особенного не дала, но показала, что пришедшие «каппелевцы» при известных условиях снова годятся для боевой работы; местные части оказались слабее, за небольшими исключениями.

В армии со всеми тыловыми учреждениями насчитывалось около 45 тысяч человек и 17 тысяч лошадей; кормить же приходилось еще больше, так как выдавались пайки семействам не только военнослужащих и семействам, потерявшим на войне своих старших членов, но даже некоторым гражданским учреждениям и их семьям. В полевых частях трех «корпусов» насчитывалось до 20 тысяч человек. Военное управление до заявления японцев об эвакуации понемногу налаживалось, несмотря на различные камуфлеты со стороны атамана, под влиянием различных советников.

Организовывалось Военное совещание для разрешения всех вопросов армейского хозяйства и жизни; оно взяло на себя контроль над расходованием золотого запаса; атаман согласился на это, но сначала не всегда выдерживал, а потом и совсем перестал считаться с постановлениями. Военное совещание выработало определенную схему военного аппарата со всеми частями и начало сокращения различных ненужных учреждений; схема была утверждена, но все же выплывали на свет различные партизанские части, формирование которых разрешал лично атаман. Военное совещание провело меры обеспечения пайками семейств военнослужащих и разработало пенсионный устав. Наметило ряд мер по упорядочению снабжения армии и по изысканиям для этого средств.

Когда мы прибыли, то аппарат по гражданскому управлению был очень прост: был помощник по гражданской части Таскин, а у него несколько подчиненных органов по главным отраслям жизни края. Кажется, в начале июня под чьим-то влиянием, чтобы найти опору в общественности, было создано Народное собрание. Ко дню открытия собралось что-то около двенадцати членов; перед ними выступал атаман с декларативной речью, а за ним назначенный премьером Волгин. Это Народное собрание, конечно, не играло никакой роли. Появился Совет управляющих ведомствами.

Обстановка резко изменилась, когда японцы в первой половине июля заявили об эвакуации Забайкалья. Перед объявлением эвакуации они подписали с командованием Верхнеудинского правительства соглашение, по которому была установлена демаркационная полоса, за которую не должны переходить советские части, и выговорено право неприкосновенности Читы, где находился атаман Семенов как глава местного правительства, впредь до объединения всех областей и организации одного буферного правительства ДВР. Японцы, видимо, рассчитывали на возглавление буфера атаманом.

Ясно было, конечно, что цена этим выговоренным условиям – нуль, и весь вопрос был в том, чем располагала советская власть в Верхнеудинске для немедленного, после ухода японцев, нападения на забайкальские военные силы и какую позицию по отношению к Семенову займут партизаны. Позиция партизан была не совсем ясна, так как во время наших майских и июньских операций на Сретенском фронте были заявления, что они воюют только против атамана. Во всяком случае, расчеты на то, что атаман может остаться во главе буфера, были слабыми. Последним днем эвакуации японцы объявили, кажется, половину августа. Приблизительно в месячный срок нужно было не только решить, что делать дальше, а провести целый ряд мер.

Я не участвовал во всех совещаниях атамана Семенова с командным составом, кроме одного, кажется в середине или во второй половине июля. К этому времени для армии было уже все выяснено и намечено командующим армией и речь, собственно, шла лишь о том, чтобы все зафиксировать в присутствии командиров корпусов и начать выполнение.

1. Признано, что с уходом японцев советская власть, стоящая за спиной Верхнеудинского и Амурского правительств, немедленно попытается ликвидировать Забайкалье, несмотря на соглашение с японским командованием. Силы Верхнеудинского правительства были слабы, но во всякое время могут быть усилены. Моральное состояние советских частей не важно. На Амуре формировалась дивизия.

2. Удержать Читу и все Восточное Забайкалье в тех границах, которые были при японцах, – задача непосильная, так как потребовала бы громадного количества войск. Нужна группа в Чите для обеспечения направления со стороны Верхнеудинска; нужна группа в районе Сретенска и Нерчинска, нужны войска для охраны железных дорог. При неуспехе в одной из групп другие могли быть поставлены в безвыходное положение. Решено было поэтому сосредоточить главную массу войск за рекой Онон с тем, чтобы базироваться на станцию Маньчжурия и удерживать за собой часть Южного Забайкалья. В Чите же, пока обстановка позволит, держать арьергард. Большое количество бронепоездов должны облегчить охрану железной дороги.

3. На станциях Маньчжурия – Даурия организовать базу армейского снабжения, причем оно целиком должно перейти в руки командования, так как гражданский аппарат, в руках которого были заготовки, рассыплется.

4. Решено попытаться войти в переговоры с Приморским коалиционным правительством относительно дальнейшей переброски армии в Приморье для переорганизации и для устройства. Для этой цели просили отправиться туда генерала Дитерихса.

5. Решено искать возможностей для устройства людей на службу в полосе отчуждения К. В. ж. д.

6. Решено эвакуировать из Читы все казенное имущество и различные запасы.

Я не слышал ни одного слова возражения со стороны атамана Семенова; он, казалось, всецело разделял взгляды командования. Командующий армией приступил к выполнению намеченного. Но скоро стало видно, что и здесь не будет единомыслия; будет разноголосица и сумбур. В то время как армейское управление начало проводить в жизнь план перемещения войск и эвакуации, в совете управления ведомствами одно время начали смотреть на это как на своеволие, так как «атаман еще не считает нужным эвакуацию» и распоряжение должно исходить от правительства. Когда атаману доказали, что так нельзя, что нужно проводить план, началась, наоборот, спешка. Позже, когда появился в качестве управляющего военным ведомством генерал Сыробоярский, когда, собственно, все уже было вывезено, вдруг поднят был крик о «поторопившихся в тыл» и началось требование снова возвращать часть эшелонов в Читу.

Стало известным, что атаман, согласившись стянуть войска за Онон, мечтает о возглавлении буфера, всячески цепляется за Читу и считает невозможным отдавать ее без боя. Для серьезного же боя надо подать войска из других районов, то есть нарушить принятый план. Появились истолкователи планов военного командования: те, кто за уход за Онон и за оставление Читы без серьезного боя, желают просто освободиться от атамана; желают ухода «каппелевцы» – значит, они мечтают окончательно забрать все в свои руки.

Те, кто за упорную оборону Читы, независимо от того, что из этого выйдет, те поддерживают атамана. Атаман, видимо, барахтался между этими двумя течениями, забыв о принятых решениях, и, как только получались благоприятные сведения из Верхнеудинска о слабости войск, начинал надеяться. Серьезной же работы с самого начала для подготовки в тылу сопротивления не производилось – ей сначала мешал барон Унгерн, безраздельно властвовавший в Даурии, а затем та политическая игра, которая происходила позже – до того момента, когда ей был положен предел наступлением красных. Рознь, которая во время летней работы как будто начала сглаживаться, стала снова проявляться в самых острых формах даже между частями. Виновато было в значительной мере в этом и командование, которое не скрывало разногласий, а иногда даже усиливало их значение.

Для «каппелевцев» Забайкалье было кусочком русской территории, на которую они пришли зимой, после страшных испытаний в Сибири. На этом кусочке они отдохнули и даже начали снова борьбу с большевиками. Но они не хотели умирать за этот кусочек, не веря в полный успех дела, тем более что не видели поддержки ни в местном населении, ни даже в местном казачестве, так как забайкальские части не отличались большой боеспособностью. Пришедшие искали других возможностей. Для атамана Семенова Забайкалье – это был свой угол, который он не хотел терять, ибо с потерей его он терял все; сами забайкальцы удерживать свое не могут, и ясно поэтому его стремление удержать в Чите каппелевцев, поддержать и их обвинение, что они не хотят драться. «Накормили, обогрели, а они не желают воевать». Забыли только, что даже средства-то читинские были в свое время добыты каппелевцами.

К прежней розни, имевшей в корне причиной борьбу за власть, за главенство, примешалась еще рознь в понимании обстановки и в определении дальнейших целей для армии. Особенности уклончивого и переменчивого характера атамана не давали возможности разрешить разногласия коренным образом, и это имело, конечно, гибельные последствия.

Ко второй половине августа, согласно намеченному плану, армия сосредоточилась: 1-й Забайкальский корпус[52]52
  1-й корпус (1-й отдельный, с 27 апреля 1920 г. 1-й Забайкальский) Дальневосточной армии. Образован 10 марта 1920 г. в Забайкалье из находившихся там войск, подчиненных атаману генерал-лейтенанту Г.М. Семенову (Забайкальская казачья и Маньчжурская сводная атамана Семенова дивизии и 1-я отдельная Забайкальская казачья бригада). По приходе в Приморье его части составили основу Гродековской группы войск. После Хабаровского похода в его состав вошли все казачьи части, и он стал включать: Оренбургскую казачью бригаду, Сводную казачью бригаду и Забайкальскую казачью дивизию. Командиры: генерал-лейтенант Д.Ф. Семенов (10 марта – 23 июля 1920 г.), генерал-майор Г.Е. Мациевский (с 23 июля 1920 г.). Начальник штаба – полковник К.Л. Соболев (1920 г.).


[Закрыть]в районе ст. Мациевская– Даурия, 2-й корпус[53]53
  2-й корпус (2-й отдельный стрелковый, с 27 апреля 1920 г. 2-й Сибирский стрелковый) Дальневосточной армии. Образован 22 февраля 1920 г. в Забайкалье из остатков 2-й армии Восточного. Первоначально (к 21 марта 1920 г.) в него входили Иркутская (Иркутский, Воткинский и Тобольский стрелковые полки), Омская (4-й и 15-й Сибирские, 3-й Барнаульский стрелковые и 11-й Оренбургский казачий полки) стрелковые дивизии, отдельная Добровольческая бригада (два полка) и Сибирский казачий полк. Воткинский полк (см. Воткинский стрелковый отряд) затем вошел в состав Ижевско-Воткинской бригады 3-го корпуса. По приходе в Приморье располагался в Никольске-Уссурийском, Спасске и нескольких иных населенных пунктах по обеим веткам к северу от Никольска. После Хабаровского похода состоял из трех бригад: 1-й стрелковой, 2-й Сибирской стрелковой и 3-й Пластунской, но в целях приведения организации к большему однообразию 15 мая 1922 г. сильно потрепанная 3-я Пластунская бригада сведена в один полк, который влит в 1-ю стрелковую бригаду. После этого корпус состоял из 1-й и 2-й стрелковых бригад, все номера полков которых были изменены на новые – с 1-го по 6-й. Корпусу был также придан 2-й Сибирский стрелковый артиллерийский дивизион. В августе 1922 г. переименован в Сибирскую группу (рать), насчитывавшую на 1 сентября 1922 г. 1450 штыков и сабель и 7 орудий. Состояла из трех стрелковых полков (отрядов): Западно-Сибирского (бывший 4-й Омский), Восточно-Сибирского (генерал-майор Е.К. Вишневский; бывший 3-й Иркутский и 3-й сводный Добровольческий полки, пополненные чинами бывшего 1-го Пластунского полка, изъявившими желание служить в частях 2-го корпуса и не пожелавшими отправляться в Дальневосточную группу) и Пограничного, а также Сибирской артиллерийской дружины (бывший 2-й Сибирский стрелковый артиллерийский дивизион) и Сибирской инженерной дружины (бывший 2-й Сибирский инженерный дивизион). Командиры: генерал-лейтенант Г.А. Вержбицкий (февраль – 23 августа 1920 г.), генерал-майор И.С. Смолин (с 23 августа 1920 г.). Начальники штаба: полковник Волков, полковник Бодров (август – ноябрь 1922 г.).


[Закрыть]в районе ст. Оловянная и 3-й корпус[54]54
  3-й корпус (до 27 апреля 1920 г. 3-й отдельный стрелковый) Дальневосточной армии. Образован 22 февраля 1920 г. в Забайкалье из остатков 3-й армии Восточного фронта. В его состав вошли: Уфимская (4-й Уфимский, 8-й Камский, 12-й Уральский стрелковые, Уфимский кавалерийский полки и Енисейская казачья бригада), сводная стрелковая (Ижевский, Уральский и Егерский полки и одноименные конные дивизионы, Оренбургская казачья бригада) дивизии, Волжская сводная отдельная им. генерала Каппеля бригада (Волжские конный и стрелковый полки) и (до 8 мая 1920 г.) 1-я отдельная кавалерийская бригада (Казанский драгунский и Сводный уланский полки). Воткинский стрелковый отряд первоначально входил в состав 2-го корпуса, а затем вошел в состав Ижевско-Воткинской бригады 3-го корпуса. По приходе в Приморье располагался в основном в Раздольном, под Владивостоком. С 28 августа 1921 г. включал Поволжскую, Ижевско-Воткинскую и 2-ю отдельную Сибирскую стрелковую бригады, Сибирский казачий полк и Сибирскую казачью батарею. После Хабаровского похода состоял из двух стрелковых бригад: Поволжской и Ижевско-Воткинской. Корпусу был также придан 3-й стрелковый артиллерийский дивизион. В августе 1922 г. переименован в Поволжскую группу (рать), насчитывавшую на 1 сентября 1922 г. 2030 штыков, 805 сабель и 8 орудий. Состояла из двух стрелковых полков (отрядов): Прикамского (бывшая Ижевско-Воткинская бригада), Приволжского (бывшая Поволжская бригада), Московского конного полка (генерал-майор Хрущев; 300 штыков и 450 сабель) – сведенные в одну бригаду 1-й и 2-й кавалерийские полки 2-го корпуса и Анненковский конный дивизион, Поволжской артиллерийской дружины (бывший 3-й стрелковый артиллерийский дивизион) и Поволжской инженерной дружины (3-й отдельный инженерный дивизион). Командир – генерал-майор В.М. Молчанов. Начальники штаба: полковник Ловцевич, полковник Савчук (июнь – ноябрь 1922 г.).


[Закрыть]без Уфимской дивизии в районе ст. Борзя. В Чите оставлена Уфимская дивизия (прежняя Уфимская группа) с приданными ей частями. Последняя, с уходом японских частей, должна была держаться в Чите, сколько позволит обстановка, и принять меры для охраны своего ближайшего тыла, то есть держать в своих руках район ст. Карымская.

Общее число людей во всех группах было до 20 тысяч человек, но бойцов, конечно, гораздо меньше: в Уфимской дивизии с приданными ей частями было до 2 тысяч штыков и сабель, во 2-м корпусе до 3 тысяч; в 3-м корпусе до 3 тысяч и в 1-м корпусе до 3 тысяч. Считали, что с уходом японцев из Читы она долго не продержится, хотя Верхнеудинск был и слаб; поэтому в начале августа оттуда выступили штаб армии и атаман Семенов на ст. Борзя и ст. Даурия. Тылы были перемещены за Борзю. Как будто все начало проводиться по принятому плану.

В Верхнеудинске штаб армии считал, кажется, 30-ю советскую дивизию и еще какую-то другую, обе неполные; кроме того, разные местные формирования. На Амуре формировалась Амурская дивизия; в Восточном Забайкалье сверх того были конные партизанские отряды. Из Верхнеудинска приходили сведения о разложении в советских войсках, о нищете и т. д. Верхнеудинск, очевидно, еще не был уверен в своих силах для наступления или выжидал японской эвакуации и не торопился с наступлением. Уфимская дивизия справилась с охраной города и с мелкими боевыми задачами – Чита оставалась в наших руках.

Бездействие верхнеудинского командования и сведения о развале советских войск там – с одной стороны, а с другой – надежда на примирение с партизанами, различные местные влияния внушают, по-видимому, мысль атаману изменить первоначальный план на более желанный и попытаться спасти положение, обратившись к поддержке общественности и населения и сговорившись с Владивостоком. Еще при японцах он устраивает свидание с уполномоченным Приморского правительства в полосе отчуждения Пумпянским, созывает свое «Народное собрание» и с согласия Приморского правительства в конце июля посылает во Владивосток делегацию во главе с Таскиным и генералом Хрещатицким с целью объединения.

После ухода японцев атаман Семенов пытается добиться, чтобы в начавшихся переговорах Приморского, Амурского и Верхнеудинского правительств об объединении ему было предоставлено право голоса. Делегация во Владивостоке пользуется поддержкой японцев; она идет вразрез с теми заданиями по переброске и устройству армии, которые получил генерал Дитерихс. Под благовидным предлогом хлопот в полосе отчуждения об устройстве армии атаман удаляет командующего армией генерала Лохвицкого; временно командующим назначается генерал Вержбицкий. В августе атаман разговаривает с проезжавшей в Верхнеудинск парламентской делегацией Приморского правительства, а затем, когда она возвращалась из Верхнеудинска, 24 августа на ст. Хадабулак заключает с ней предварительное соглашение о слиянии Забайкалья с Приморьем, о созыве общего Народного собрания. 25 августа опубликовывается оповещение об этом соглашении, произведшее своим содержанием и жаргоном удручающее впечатление на всю армию и названное впоследствии «пьяным манифестом». Во Владивостоке соглашение утверждено не было. Атаман Семенов издал указ о созыве нового Читинского Народного собрания на началах, принятых в Приморье, чтобы через него утихомирить партизан.

С Верхнеудинском же, при условии безопасности тыла, было, конечно, возможно еще побороться. Бездействие Верхнеудинска и партизан не только внушают атаману изменить первоначальный план, но усыпляют бдительность командования – оно не изменяет в общем решения, но начинает тоже держаться за Читу; не обращает серьезного внимания на те сведения, что дает разведка; заражается политикой, стремясь подчинить в Чите все армии – и будущее Народное собрание, и атамана, как будто пребывание в Забайкалье было уже обеспечено.

Эти попытки атамана Семенова найти опору себе в демократизме успеха не имеют. Вдохновителем этой политики называли Завойко, обещавшего будто чуть ли не помощь Америки в будущем. Хадабулакский акт и обращение к населению у многих вызвали недоумение и способствовали только дальнейшему расколу в войсках. Генерал Лохвицкий из Харбина заявил, что этим актом атаман Семенов уничтожил силу указа Верховного Правителя от 4 января и потому он с армией отказывается дальше признавать атамана как главнокомандующего. Атаман Семенов принимает меры, чтобы генерал Лохвицкий не появлялся в районе армии. В армии начинаются еще большие недоразумения.

С первых чисел августа я был перемещен на станцию Маньчжурия и потому наблюдал события со стороны. Новое командование в лице Вержбицкого становится на ту точку, что в момент, когда возможно возникновение боевых действий или мирное урегулирование жизни, надо всячески стремиться к единству и потому не нужно афишировать расхождение с атаманом, тем более что это ослабит позицию армии в разговорах с Народным собранием.

Сентябрь месяц прошел неожиданно мирно, без выступления большевиков. Зато в это время, едва улегся хадабулакский шум, начали поступать сведения, что верхнеудинское командование сговаривается с амурским и партизанами и что оно даже перебрасывает свои силы по частям восточнее Читы, в обход города с севера.

Вместо того чтобы принять меры по окончанию сосредоточения армии, решено усилить охрану сообщений Читы с Оловянной, и с этой целью решено взять часть войск из тыла. Так манила Чита возможностями устроить мир или перемирие через Народное собрание. В конце сентября или начале октября Читинское Народное собрание было открыто и начало действовать. В первый момент физиономия собрания не была определенной, но большинство членов тем не менее было настроено явно оппозиционно к атаману Семенову. Наиболее интеллигентной и вместе с тем наиболее активной частью собрания была группа социалистическая разных оттенков от народных социалистов до эсеров и эсдеков, состоявшая из представителей разных организаций и кооперативов во главе с Шрейбергом. Эта группа скоро и повела за собой собрание. Выдвинутое собранием правительство возглавилось Шрейбергом.

Первый вопрос, которым занялось правительство, было выяснение своей компетенции. Раз Народное собрание собрано, раз ему предоставлено право устраивать край, то не должен ли атаман Семенов с армией быть в полном подчинении. Для атамана это значило передать Народному собранию или правительству все, а главное – руководство военной силой и золотой запас; это значило стать только атаманом забайкальских казаков, не более. Атаман же, созывая Народное собрание, совершенно не склонен был выпускать из своих рук ни армию, ни золотой запас; он предполагал «возглавлять».

На этом начались первые и серьезные разногласия. Правительство, учитывая отсутствие в своих руках реальной силы, решило пойти на компромиссы с тем, чтобы постепенно завоевать намеченные позиции; оно понимало, что в нем нуждаются для успокоения Забайкалья. Таким образом, работа Народного собрания и выделенного им правительства началась в атмосфере недоверия к атаману. С другой стороны, и атаман Семенов, и командование армии не могли довериться вполне Народному собранию и отдать в его распоряжение и силы, и финансы, чтобы не повторить событий, бывших зимой в Иркутске. Создалась почва весьма благоприятная для политиканства.