Текст книги "Сотовая бесконечность"

– Так точно, товарищ старший лейтенант! – отрапортовал я. – Не стреляйте! Иду домой на трофее…

– Давай, Ваня! Высылаю звено Тимофеева! Они тебя и посадят!

– Принял! – Я щёлкнул тумблером радиостанции и улыбнулся. – Всё, мужики, скоро будем у своих!

– Погоди радоваться, лейтёха! – пробасил майор Фролов. – Есть один момент!

– Какой ещё момент? – поразился я. – Минут пятнадцать-двадцать – и мы у своих! Всё позади!

– Не всё ещё! – отрезал майор. – Тебя ещё ждёт разговор с особистом, поэтому слушай меня внимательно!

Я оглянулся на собеседника, лицо которого было ещё более насупленным и суровым, чем раньше, когда мы были на вражеской территории.

– Как же так?

– Слушай и запоминай! – перебил меня майор. – Нас с Лёшкой ты не видел! Тебя сбили, ты прыгнул с парашютом, отбился от преследования… Захватил вражеский самолёт и вернулся домой. Подробности придумаешь сам. Не спорь! О нас – ни слова!

– Но как же… – попытался возразить я.

– Вот так! – отрезал тот. – У нас слишком важное задание, чтобы о нём знали даже свои. И не спорь! Как мы исчезнем, дело наше. Твоё – никогда и ни при каких обстоятельствах о нас не упоминать. Уразумел?

– Так точно, товарищ майор! Но как вы уйдёте с аэродрома?

– Не твоя забота! Веди лучше машину. Смотри, вон встречающие уже появились.

И действительно, впереди, в стремительно сереющем небе, появились три быстро растущие тёмные точки. Вот они уже превратились в хищные силуэты истребителей, уже видны стали звёзды на фюзеляжах и бортовые номера. Я, на всякий случай, покачал плоскостями. Головной истребитель качнул в ответ.

– Ванька, чёрт, неужели правда ты? – ворвался в наушники недоверчиво-весёлый голос старшего лейтенанта Тимофеева.

– Я, Егор, я!

Истребители промелькнули мимо, вернулись, пристроились по бокам.

– Давай, на посадку…

– Есть на посадку!

Ещё с десяток минут – и шасси трофейного «юнкерса» коснулись травы родного аэродрома. Аппарат запрыгал по неровностям почвы, гася скорость.

На моё плечо легла тяжёлая ладонь майора Фролова.

– Запомни, Ваня Бобриков, ты нас не видел! Тебе же будет лучше!

Неожиданно он, впервые за всё время нашего недолгого знакомства, улыбнулся.

– Спасибо тебе, сынок!

Самолёт, пробежав по полю положенное расстояние, остановился. Замерли винты. Со всех сторон к нему бежали люди. Пилоты, техники, даже вспомогательный персонал.

– Сейчас выбирайся из самолёта и ври поубедительней! – не то посоветовал, не то приказал майор, ставший вновь серьёзным. – Можешь даже приврать немного, заслужил!

Он ещё раз хлопнул меня по плечу, подмигнул и освободил выход из кабины.

– Прощай!

– И вам за всё спасибо! – выдохнул я, всё ещё не веря, что весь этот кошмар закончился.

– Давай уже, летун! – лейтенант расплылся в улыбке и сунул мне в руку широкий эсэсовский кинжал в ножнах. – Это от меня, на память!.. Иди, давай! Будь счастлив с Машей! Всегда!

Не помня себя от радости, я торопливо пожал им руки и буквально вывалился из самолёта.

И моментально попал в водоворот криков, объятий и рукопожатий. Знакомые, малознакомые и совсем незнакомые лица. Все радостно улыбающиеся, как будто уже наступила Победа! Одобрительные выкрики, хлопки по спине, рукопожатия. Кажется, меня даже собрались качать!

Но от этого кошмара меня избавили небесно-васильковые глаза Машеньки Овечкиной. Не обращая ни на кого внимания, девушка обвила руками мою шею, впилась своими губами в мои, разбитые и опухшие, а потом уткнулась лицом мне в грудь, заливая трофейный эсэсовский мундир слезами и приговаривая сквозь всхлипы:

– Ванечка, родненький мой! Любимый! Живой! Вернулся!..

И в эту секунду до меня наконец-то вдруг ДОШЛО. Откуда лейтенант Лёха мог узнать, что её зовут МАША?

Были, конечно, потом и доклад командиру части, и трудная беседа с особистом, и брехня на посиделках с друзьями-пилотами. И орден. «За проявленные мужество и героизм»… Вопросы, на которые я так никогда и не получил ответов, я задавал себе сам. Всю оставшуюся жизнь. КАК он мог знать имя моей будущей жены, с которой я действительно всегда был счастлив? И действительно ли ИМ был нужен третий, пилот, чтобы увести у фрицев самолёт?..

А вот лейтенанта Миронова с майором Фроловым ни одна живая душа не видела, хоть и собралось на лётном поле сотни полторы народу и многие сразу же полезли в трофейную машину.

И куда делись?..

Одно слово – разведка!

Фронтовая…

Глава шестая
ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ПАРАЛЛЕЛЬНЫХ

Гюнтер Джакомо нервно поёрзал, пытаясь устроиться покомфортнее на скамье гондолы, но успеха не достиг. Выросший в богатейшем квартале Венетто, он все пятьдесят восемь лет своей жизни передвигался по городу на гондолах. Будучи выходцем из богатой купеческой семьи, он просто обязан был пользоваться самым дорогим видом транспорта. Можно было, конечно, завести себе собственный выезд, но покойный отец, Венсан Пуабло Джакомо, человек мудрый, учил его: «Не выделяйся без необходимости!»

Купцу не всегда выгодно привлекать к себе внимание. Ибо «путь торговый увенчан многими терниями». Так говорил отец, словам которого юный тогда Гюнтер внимал словно гласу Господню. Матери Гюнтер не помнил. Она умерла родами. Воспитывал его отец, человек жёсткий, мрачный и властолюбивый; после смерти жены он так более и не женился.

Венсан вырастил из сына настоящую «акулу бизнеса». Но… была у него одна слабость. Под гнетом властолюбивого, склонного к диктаторству отца Гюнтер вырос не то чтобы трусом, но уж слишком боязливым и нерешительным во всех вопросах, непосредственно не касающихся сферы его деятельности.

Зато уж в торговом деле, и это было известно всему городу, не было негоцианта более успешного и оборотистого.

Подвела Гюнтера страсть к азартным играм. Проявилась она не сразу. Он всегда был экономным человеком. Очень богатым? Да! После смерти отца он унаследовал третий по значимости капитал в Венетто. И, видит Бог, приумножил его, как минимум, втрое. И не стал на этом останавливаться.

Но вот однажды он решил жениться. Нужно же было продолжить славный род Джакомо да Венци? Сорокалетний Гюнтер Джакомо женился на восемнадцатилетней Ангеллане дель Пьеттро, голубоглазой красавице с длинными льняными волосами, дочери Марциалла дель Пьеттро, тоже одного из богатейших купцов Венетто.

Но красавице Ангеллане, обладательнице весьма заманчивых форм и звериного темперамента, немолодого мужа оказалось мало. И уже четырнадцатилетняя дочь Арианна, и девятилетний Инноцент не походили на отца ни капли.

Лет пятнадцать Гюнтер пребывал в полном неведении относительно «шалостей» супруги. Но год назад он, жестокой волею судьбы был принужден окунуться в мир её похождений. Узнал он об этом совершенно случайно, вернувшись домой с полдороги из-за того, что обнаружил денежную недостачу по сделке, которую собирался провернуть в Падуане.

Так вот, вернувшись домой на двое суток ранее намеченного срока, Гюнтер обнаружил полуодетую жену в компании ещё менее одетого молодого мужчины.

Впервые в жизни Гюнтер был близок к тому, чтобы нарушить самую важную заповедь Господню, то бишь «убить ближнего своего»! Но…

Но поскольку в жизненных коллизиях, не относящихся к торговле, Гюнтер Венсан Джакомо терялся, в быту он обладал нравом более чем покладистым. Потому первые же его попытки протестовать были подавлены женой в зародыше.

Мужчина оказался на поверку смиренным послушником ордена андреанцев, пытавшимся доставить утешение сестре своей по вере, но впавшему во грех сладострастия. Не иначе как дьявольским промыслом, по наущению Грязного! Прямо затмение нашло на святого человека и его жену. Не иначе сам Владыка Низа был тут замешан…

Такие, примерно, объяснения он получил и от монаха, назвавшегося «духовником» его жены. А уж потом добрые люди сообщили ему, что супруга давным-давно слаба на передок и что любимые дети его по естеству никакого к нему отношения не имеют. А имеют к ним отношение Людвик де Бюэсси, комт Провенсальский, гостивший полтора десятка лет тому назад в их славном городе с посольством от франконского монарха, и Гульермо Мясник с улицы Аркапоньё.

Когда в отчаянии Гюнтер бросился за помощью к святой церкви, отец Агустин компетентно объяснил ему, что вселился, дескать, в добродетельную Ангеллану бес сладострастия, именуемый суккубом, заявил: изгнание оных – святой долг духовника… Экзорцизмы должные проводились за закрытыми дверями в компании с ещё четырьмя братьями, молодыми, но за аскетизм и рьяное служение Господу при жизни удостоенные ранга кандидатов в святые. И страшно кричала несчастная полных двенадцать часов, и стенали святые монахи, борясь с тёмной силой, но победили-таки истовой верой Грязного князя Тьмы!

Жена с тех пор, сколь ведал Гюнтер, пороку сладострастия с чужими не предавалась. Еженедельно на два дня и на две ночи отправлялась она на покаяние в ближайший монастырь Святого Андреа, что располагался в шести милях от Венетто. Такова была епитимья, наложенная на неё святыми отцами за сношение с дьяволом.

Однако грех, видимо, каким-то образом частично пал и на мужа. Бесы толкнули его начать играть! Потянуло его после экзорцизма на риск… Гюнтер смирился с былыми шалостями супруги, но истерзанная душа искала отдохновения. И нашла его в… азартных играх.

И заворожил купца Господин Азарт!

Кто-то, закостенев в грехопадении, заводил любовниц. Кое-кто и любовников. Гюнтер немало знал таких купцов в славном городе Венетто. А другие сжигали жизнь в балах, попойках, поединках и охотах…

«Поправление горя» – метод, которому обучил его партнёр из далёкой Сколотии, Вен Павелофф, мало того, что попахивал дурно, но и помогал ненадолго… Плюс к тому же, наутро, как правило, ужасно болела голова. А в игорном доме он забывал о всех горестях и печалях. Хотя, следует признать, что Фортуна благоволила к нему. Гюнтер выигрывал два раза из трёх, и если у него и случались неудачи, то выигрыши их всегда покрывали с лихвой. Не было у него несчастливого дня, пока не случился тот памятный проигрыш!

Однажды, около года тому назад, Гюнтера, откровенно перебравшего на приёме у старого делового партнёра Натана Дезнатуриона, каким-то чёртом, не иначе, занесло в игорный дом. И оставил бы он там и капитал свой, и недвижимость, и даже жену – ведь именно тогда он и узнал от своих новых кредиторов о всех бесчинствах, творимых ею, – хотя отыграться пытался до последнего! Но не удалось…

Те, кому он проигрался, потребовали дать слово, что он окажет им некую услугу. Гюнтеру некуда было деваться! Он уже был готов душу продать. А когда в поле зрения сломленного и готовящегося к банкротству, бесчестию и смерти негоцианта появился отец Агустин и показал тайный иезуатский знак…

Душа Джакомо рухнула куда как ниже пяток. Вот! Видел он, в пронёсшихся перед его воспалённым взором картинах, водворяют его сурового вида отцы-иезуаты на дыбу, выбивают из него ересь бичами мокросолёными, да огнём, да железом калёным!

Неудивительно, что подписал он скреплённый кровью пергамент, утверждавший, что он, Гюнтер Венсан Джакомо, обязуется «при предъявлении кем-либо означенной в сём документе памятной метки оказать предъявившему всяческое вспомоществование и содействие соразмерное, не щадя живота своего».

Кредиторы не тревожили его целый год. Гюнтер уже начал потихоньку забывать весь этот кошмар. И сном казалась ему камера пыток, в которой тогда побывал, и тот памятный пергамент за год тоже начал казаться ему сном, пока вчера вечером отец Агустин не появился в его доме около полуночи.

Гюнтер имел со святым иезуатом долгий разговор, в итоге которого отец Агустин Лаэртский убедил его, что во славу Божию он просто-таки обязан отравить своего сколотского партнёра. «Ибо есмь он исчадие Низа, лику Господнему противное!» Именно так охарактеризовал святой отец давнего партнёра Гюнтера, который два раза в год прибывал в Венетто из далёкой Сколотии с товарами самого высокого качества и за последние пять лет ни разу даже не попытался надуть венеттского купца.

А сегодня утром, сразу после завтрака, наведался к нему неприметного вида монашек, принёсший изящный перстень с сапфиром в тонкой оправе. На словах передал, что порошок, спрятанный в камне, следует, во славу Божию, тайком подсыпать в вино негоцианту иноземному.

И куда деваться бедному купцу? Не выполнишь – ждёт тебя с распростёртыми объятьями святая инквизиция, теми же отцами иезуатами и направляемая! О том все ведают.

Вот поэтому, наверное, никогда крытая потёртым бархатом скамья гондолы не казалась ему столь неудобной. Всё дело было в том, видимо, что впервые за те сорок лет, что он занимался торговлей мехами и прочими предметами роскоши, Гюнтер Джакомо плыл к торговому партнёру с нечистой совестью.

Нет! Допускал он, конечно, в нелёгком купеческом деле некие невинные вольности. Безгрешен лишь папа!.. Но того, что предстояло ему сейчас…

Никогда бы не взял такого греха на душу, что бы ни говорил отец Агустин. Но именно отец-иезуат был невероятно убедителен в своих словах и посулах…

Он выбрался на пристань гостиного дома «Бартольё и сыновья», оправил камзол, дернул кружевное жабо и, мысленно осенив себя круговым знамением, толкнул дверь гостиницы, одной из самых роскошных в Венетто.

В просторном вестибюле его встретил ливрейный слуга в ало-золотом полукафтане, низко поклонился и осведомился: «Что угодно почтенному нобилю?»

Гюнтер затребовал немедленной встречи с негоциантом-сколотом. Слуга кивнул и заторопился куда-то в глубь дома. Через пару минут он вернулся с известием, что «просили звать-с».

Проследовав за ливрейным слугой по четырём лестницам и полудюжине коридоров, Гюнтер предстал перед двумя мрачными типами, охранявшими дверь в номер его сколотского партнёра. Оба имели длинные пышные усы и выбритые наголо черепа, лишь спускались с макушки к левому уху каждого сколота пощажённые бритвой длинные закрученные локоны. Оба одеты в непривычную цивилизованному глазу варварскую одежду. Белые просторные рубахи грубого полотна с тонкой вышивкой растительным орнаментом по вороту и рукавам, нелепо широкие штаны, сапоги и опушенные каким-то незнакомым Гюнтеру мехом безрукавки, также с богатой вышивкой. Завершали наряд широкие алые кушаки с заткнутым за них многочисленным оружием. Было у каждого по короткому прямому мечу в богатых ножнах, по паре кинжалов и паре новомодных пистолей. Кроме того, тот, что был постарше напарника раза в два, имел в левом ухе крупную серьгу, украшенную рубином и двумя бриллиантами, и уверенно сжимал в руках диковинное оружие, более всего похожее на изуродованную горняцкую кирку, остро отточенную с двух концов.

– Стой-ка, ваше благолепие, – обратился к нему старший с заметным восточным акцентом. – Подними-ка руки, чтобы мы могли твою милость обыскать. Да и ноги расставь от греха подальше!

– Это что за новости такие?! – мышью пискнул было Гюнтер. Однако охранники, облачённые в диковинные алые шаровары, наподобие сельджукских, только гораздо шире, были непреклонны. Они, дескать, государевы охранные людишки и, мол, для того и поставлены у покоев господина посланника, дабы блюсти и бдеть, потому и повинны государевым наказом досмотр имать со всех, кто к его посланнику входит, дабы худа какого учинено не было.

Гюнтер вынужден был упереть руки в стену и застыть в неудобном положении.

В результате очень тщательного, и оттого ещё более унизительного осмотра у Гюнтера отобрали и перстень, содержащий в тайнике камня неведомый порошок, и отравленный страшным ядом стилет, которым он запасся на всякий случай, хитроумно припрятав в рукаве камзола.

– Вот теперича, купчина, могёшь проследовать к его сиятельству! – разрешил тот, что был постарше, сопроводив разрешение лёгким направляющим пинком.

– А-а, господин Джакомо! – обрадовался Вен Павелофф, крепкий широкоплечий мужчина лет пятидесяти с приятным открытым лицом в обрамлении коротко подстриженных усов и бороды и длинных, до плеч, чёрных волос, щедро битых сединой. Восседал он в богатом сельджукском парчовом халате, на подушках, посреди убранной в восточном стиле комнаты. – Прошу, прошу! Рад гостю дорогому!

Правой рукой гость заморский лениво тискал упругую грудь полуобнажённой юной девицы, а левой, державшей чубук восточной диковинки – кальяна, – указал на место подле себя.

– Проходи, садись, Гунтер, свет Венцантович! С чем пожаловал?

– С ножичком отруенным, хитро спрятанным, да с зельем хворобным, скрытно в перстне затаённом до оказии, – последовал ответ из-за спины, едва купец успел сделать пару шагов к указанному месту. – Иль, может, он всегда так в гости ходит? На всякий случай?

Слова те буквально пригвоздили Гюнтера к полу. Медленно повернувшись, он узрел старшего из бритоголовых варваров. Тот одной рукой направлял на него, Гюнтера Джакомо, взведённый пистоль, а другой протягивал хозяину отобранные иезуатский перстень и стилет.

– Спасибо, Васыл, – ответил ему Вен, купец и по совместительству посланник сколотского царя, и обратил к Гюнтеру потемневший взор: – А ты садись, друг мой заморский. Рассказывай, какую такую кривду я над тобой учинил, чем обидел невольно, если за дружбу мою искреннюю решил ты извести меня смертию лютою?

Под конец речи голос приезжего купца набрал такую силу, что прозвучал в ушах и без того ни живого ни мёртвого от страха Гюнтера трубами эрихананскими.

Пал Гюнтер Венсан Джакомо на колени перед гостем иноземным и во всём ему повинился. И про болезнь жёнину рассказал, и про долг, при игре в кости приобретённый! И про отца Агустина, будь он неладен!

А тут ещё без стука завалился в помещение младший из охранных варваров.

– Твоё превознесенство! – заявил он на сколотском языке, который Гюнтер Джакомо знал не хуже, чем полудюжину других (по завету отца, утверждавшего, что если не понимать родного наречия того, с кем заключаешь сделку, то тебя обязательно надуют). – Ентот купчина с собой свиту привёл пышную.

– Сколько?

Вен Павелофф претерпел мгновенную метаморфозу, неуловимо превратившись из разнеженного сибарита в собранного и готового к битве воина. Черты лица сколота мгновенно заострились, приобрели хищный вид.

Молодой охранник прищёлкнул пальцами. Купец понятливо смежил веки и тут же голосом, не терпящим возражений, потребовал:

– Анка! Нишкни!

Молоденькая нимфа, осаждавшая его колени, надула губки, но испарилась, едва замолкли отголоски хозяйского голоса. Она слишком хорошо знала своего повелителя!

– Троица на крыше, Афанас Пэтровович, – сообщил молодой, едва дверь за нею затворилась. – Двое у входа, под видом нищих лежебок. Один изображает ливрейщика… Очень халтурно, кстати.

Последняя реплика явно была обращена к нему, но Гюнтер от сковавшего его страха перед этими чересчур уж уверенными в себе людьми совершенно потерял способность шевелить не только конечностями, но даже и языком.

Недаром отец Агустин живописал их, обитателей сколотских степей и холмов, аки погрязших безмерно в грехах и колдовстве поганом грешников беспросветных!.. И твердил, что сила их вся от Грязного! И что имя им, варварам нечестивым, – легион!

– Ещё пятёрка сидит в лодках, мужики изображают из себя катающихся. Вот только катаются всё время у гостиницы. Более недругов не выявлено.

– Добрэ, Лекса! – ответил ему негоциант сколотский, легко откликающийся почему-то на имя Айфанас Пэтровович, вместо привычного «Вен Дормийдонтыч». – С крыши и коридора гостей уберите. Только по-тихому. А остальных покуда не трожьте!.. – процедил он, сверля Гюнтера неимоверно холодным, пронизывающим взглядом.

Слова падали тяжело, как расплавленный металл в снег, выжигая в хрупком девственном покрове глубокие следы, мгновенно, с громким пронзительным шипением остывающие и покрывающиеся бронёй оксидного шлака. И каждое такое медленное слово оставляло, казалось, дорожку на нежной и чувствительной коже Гюнтера Джакомо! Терзал его нестерпимой мукой этот холодный пристальный взгляд тёмных, ставших в одночасье какими-то неживыми, серо-стальных очей.

– А мы с уважаемым господином негоциантом арамейским побеседуем по душам! – добавил он, высверлив, наконец, из Гюнтера нечто крайне ему необходимое.

– Господин Павелофф! – возопил Джакомо, не вставая с коленей, едва дверь за молодым варваром затворилась. – Я не хотел! Меня заставили! Это всё отец Агустин…

– И поворачивается у тебя язык, Гунтар Венцантович, говорить такое? – укорил купца с ухмылкой гость заморский, хотя лицо его при этом не смягчилось. – Я с тобой хлеб-соль делил, зелено и желто вино пил, на святом кресте дружка дружке в верности клялися. А ты же? И-и-эх!.. – Он раздражённо махнул рукой, словно обрубил что-то, никому, кроме него, не видимое.

Не блистающий храбростью Гюнтер непроизвольно обмочился.

– Э-э, господин негоциант! – гадливо скривился собеседник. – Да ты, похоже, со страху обделался? Вот ещё, тоже мне отравитель!

Он разразился чудовищно громким и гулким хохотом.

На эти звуки сбежались оба чубатых варвара. Выглянула из соседней комнаты и давешняя девица, одетая уже в длинное цветастое платье с пышными рукавами.

– Чево случилось-то, Афанас Пэтровович? – полюбопытствовал старший из охранителей тела.

– Ой, заберите от меня этого скомороха! Уморил! – потребовал купец. Однако стоило только твёрдым, как кованые прутья ограды Гюнтерова родового гнезда, пальцам чубатого с хрустом сомкнуться на изнеженных венеттских плечах, мгновенно оборвал смех.

– Говори, Йюда! – Гляделища чубатого раскалёнными углями прожгли дыры, казалось, в самой душе робкого негоцианта. – Пошто травить его превознесенство желал? Кем подослан, змий?! Правду говори! Душу выну!!!

Неизвестно, как там обстояло на самом деле с выниманием души, но тряхнул его гость восточный знатно. Ухватив крепкими руками своими за отвороты камзола богато расшитого, так сотряс, что затрещала прочнейшая ткань иноземная, сносу которая не имает, и едва не покинула душа тело немощное, к ратному подвигу уж никак не приспособленное.

– Ай! Ай! Я не хотел делать ему зло! – захлёбываясь в соплях, уверял сурового сколота Гюнтер Джакомо, трясясь от почти суеверного ужаса. Не даром же о далёкой Сколотии рассказы ходили один другого страшнее и ужаснее. Говорили люди знающие, что и колдуны они чёрные поголовно! И знаются со зверьём диким! Что даже по их стольному городу Хориву звери лохматые и беззаконные – медведи – невозбранно ходят! И что бы ни сделали – человека ли какого задерут, скотину ли, – того им во грех не ставят, ибо чтят себя сколоты братьями кровными сим зверям диким. И потому умеют этими самыми медведями оборачиваться по желанию своему.

– Это всьо есть отец Агусти-ин, йезуат прокляты! Всьо он!..

Варвар отбросил его, и Гюнтер, упав на пол, сжался, обхватив голову руками, словно действительно ожидал, что вот сейчас сколоты покроются бурой свалявшейся шерстью, лица вытянутся, преобразившись в хищные звериные морды со смертоносными жёлтыми клыками в смрадных пастях. И обрушится на него с грозным рыком тяжёлая лапа, увенчанная длинными страшными когтями!

Однако вместо ожидаемых когтей Лесного Хозяина Гюнтер получил таранный удар гранитным кулаком под рёбра и заскулил от боли, добавив ещё одно пятно на рейтузах к уже имеющемуся!

– Ну, антихрист! Будешь говорить, иль ишо добавить?

Голос Вена Павелоффа был для Гюнтера сейчас и Жизнью, и Смертью, и Гласом Господним!

– Гляди! – пообещал трубный голос. – Если Васыла с Лексой за тебя возьмутся, мало не покажется. Расскажешь всё, чево знашь, и чево не знашь – тоже! Визгом изойдёшь!

От такой блистательной перспективы Гюнтер Джакомо готов был на месте изойти чем угодно, лишь бы весь этот кошмар поскорее закончился. Хоть слюной, хоть пеной!

Не удивительно, что, ещё раз обгадившись, славный венеттский негоциант Гюнтер Венсан Джакомо, владелец капитала в четыре с половиной миллиона влоринов, кораблей, повозок, ферм, скота и много чего прочего, грохнулся в обморок.

…Очнулся он через некоторое время в неизвестном помещении. Будучи привязан к некоему подобию стола, купец мог пошевелить только головой. Помещение было небольшим. Три на четыре с половиной шага. Стены и потолок из плотно пригнанных друг к другу узких досок. Всё помещение ритмично покачивалось.

– Я на корабле? – поинтересовался Гюнтер, едва в поле его зрения возник какой-то силуэт.

– На корабле! – ответила давешняя знакомая девица, подходя ближе и отбрасывая назад капюшон грубой монашеской рясы. – А что, ты не любишь воду?

– Я… – Гюнтер подавился готовой сорваться с языка фразой, осознав, наконец, что он совершенно обнажён! – Послушай, девушка! Ради милости Господней, прикрой чем-нибудь мою наготу! Я уже стар, и негоже мне сверкать чреслами пред девицей невинною!

Анна глуповато хихикнула, но кинула ему всё же какую-то холстину на эти самые чресла.

– Васыль всё едино тебе, дяденька, первым делом яйца крутить зачнёт! – пообещала она, хлопая глазами с самым невинным видом. Настолько натурально было подано недоумение, что и сама Матерь Бога, поразившаяся, верно, тому факту, что беременна, не сходясь с мужчиной ни единожды, не сыграла бы убедительнее. – Говорит, самое чувственное место в мужеском организме есть! Оно-то, конечно, да! – согласилась она с как бы невидимым для Гюнтера собеседником. – Однако методикой дияметральнай, как говорят греки, он сведенья и добывает! Чуть что вызнать надобно, так он р-раз – и за яйца! И ну крутить, ну крутить! А то ещё может и с железом калёным подойти. Вот сразу мясцом шмалёным-то и завоняет!..

Она наградила пленного купца обольстительной улыбкой и хитрым подмигиванием нахального карего глаза. Издевательски продолжила стращать:

– Ну, щас Васыль вже прийдэ, и распочнуться твои, дяденька, страдания лютые! Потому как после нашего Васыля, ежели которые выживают, обычно в хор церковный идуть али в евнухи!

Вывалив на несчастного венеттца этот груз посулов, она покинула помещение.

Гюнтер в жизни не переживал потрясения большего, чем случайно упущенная в воду дорогостоящая статуэтка Венус, оказавшаяся, как выяснилось, моделью статуи знаменитого ваятеля Древнего мира, Проксиса. И стоила она, соответственно, целую кучу денег!

Но это огорчение было слабой тенью того неумолимого и ужасного, что неотвратимо надвигалось на него в образе бритоголового варвара с драгоценной серьгой в левом ухе.

Его серые, как грозовое небо, глаза излучали какую-то спокойную уверенность. Уверенность в своих силах. Уверенность в своих товарищах. Уверенность в том, что его дело – правое! И ничто не в силах поколебать эту уверенность. Только смерть! Да и то, как он слышал от других негоциантов, любителей дальних путешествий, даже на заведомую смерть сколоты шли охотно, если были уверены, что их жертва не напрасна. Сколотов по всей просвещённой части мира презрительно именовали варварами, но в то же время сильно опасались. Потому как были те сколоты, как правило, люди боевые, независимо от звания. И отпор всегда давали на всякие скандалы! А уж если случилось двум-трём сколотским варварам в одном месте встретиться… Пиши пропало! Такое устроят! Городская стража, едва узнав, что вызывают туда, где замешаны сколоты, попросту никуда не идёт и не скачет! А кому хочется быть битым?! Ведь эти неистовые варвары всегда бьются так, словно их последний час пришёл! Понятно, почему со сколотами, упорно называющими себя руссами, все, кто неглуп, связываться не спешили. И рассказывали про них и их варварские обычаи вещи столь ужасные, что…

Поток его мыслей оборвал резкий скрип и хлопок двери, сквозь которую незадолго до того удалилась Анна. К Гюнтеру приближался, широко улыбаясь, тот самый варвар Васил! Он энергично разминал руки и, подойдя к Гюнтерову ложу, поинтересовался:

– Ну что, паныч, начнём?

Джакомо готов был обмочиться в очередной раз, глядя в эти холодные глаза цвета дамасской стали, но мочевой пузырь, съёжившийся от страха, как и его хозяин, выдавил на этот раз лишь пару жалких капель, не добавивших к общей картине ни цвета, ни запаха.

– Н-не-е-е над-д-до! – вытолкнул из себя Гюнтер и потерял сознание.

В себя он пришёл от града сыпавшихся на его многострадальное лицо полновесных и весьма болезненных оплеух. Едва распахнув очумелые глаза, Гюнтер обнаружил себя всё так же крепко привязанным к чему-то ровному и твёрдому. И над ним нависал страшный, добродушно улыбающийся ему, как родному, и дышащий невозможной смесью лука и частичек адского огня варвар Васил!

– Ну, шо, паныч? – почти равнодушно поинтересовался он, как бы ненароком демонстрируя и без того растоптанному сыну Венсана Пуабло Джакомо некую короткую, но очень зловещего вида пилу с устрашающе растопыренными треугольными зубьями. – Сразу всё пропишешь, или больно тебе делать?

Гюнтер почувствовал, как вдоль позвоночника пробежал неприятный холодок и зашевелились волосы на макушке. А всё его естество внезапно охватило нестерпимое, как чесотка, желание поделиться с этим незнакомым ему человеком всем, о чём имел хоть малейшее представление!

Вот при таких печальных обстоятельствах Гюнтер Венсан Джакомо, богатейший и знатнейший негоциант города Венетто, и стал активнейшим соглядатаем Иноземного приказу царства Хоривского. Земли сколотов. Иначе – руссофф.

Ведущие в обеих спарках друг друга стоили. Боевые наставники у ребят – что надо! Поди поищи лучших… Развелось сверхчеловеков в коридорах мироздания страшное дело сколько! Что бы это означало? Последствия наличия хроносом, изменяющих нормальный человеческий геном, проявляются всё чаще и чаще…

Госпоже не стоит знать, что она схалтурила… Не доложит Верховной, пока не разберётся, чья вина, может быть, никакая это и не халтура, а фатальное совпадение. Сказать кому – не поверят! У двух младших, Алексеев, земного и локосианского – не только внешность более чем схожа, но у них фактически совершенно одинаковые ментальные карты. Это даже не полное совпадение отпечатков пальцев, теоретически допустимое… Идентичность до такой степени невероятна, что руки от бессилия опускаются.

Внешность старших постоянно корректируется в зависимости от требований очередного фронта, и внутренне они тоже кажутся совершенно одинаковыми. Но лишь потому, что оба ЗАКРЫТЫЕ. Этакие ходячие закупоренные сейфы, вертящиеся по орбитам вокруг двойной звезды. Танки одной и той же модели с наглухо задраенными люками. Крепости неприступные. Видно издалека, а внутрь попасть – никак. Не подступишься.

Она ПРОБОВАЛА. Не получилось. Приступом не взять, и подкопы не вырыть… Лазутчика бы внедрить.

Откуда же они взялись, крутые такие?

Но сейчас не этот вопрос первым номером стоит. Важнее сообразить, ГДЕ. Приблуды-то, копии загадочные, на Земле – точно. А вот куда перебросились маршал и принц? С Земли они пропали. Без вариантов. Но где они? Вариантов не счесть. Видеть она их видит, но словно репортаж в проекционном экране – картинка прекрасная, звук отличный, источник же трансляции – неизвестен. Не отслеживается.