Текст книги "Сотовая бесконечность"

Зелёные, не обстрелянные сотрудники дивились тому, что произошло, точнее сказать, они никак не могли сообразить, что здесь такое стряслось. Отрубленные конечности, раскромсанные черепа, свёрнутые шеи, разбросанные по асфальту кишки и мозги… и стоны, невыносимые жалобные завывания раненых, по сути, ещё детей…

Машины скорой помощи делали третью ходку, кого-то с двумя лычками на погонах стошнило в кусты, голосили неизвестно откуда появившиеся матери, эксперты безуспешно пытались отогнать их.

С чёрного, беззвёздного неба на мою голову необратимо опускалось жуткое осознание того, что это не просто ежегодная разборка одного района с другим. Кто-то решил воспользоваться намечавшимся событием в своих ужасных интересах. Но кто и зачем? И главный вопрос: что случилось с нами, сидевшими в засаде сотрудниками милиции?

Паралитический газ, массовый гипноз, секретное психотронное оружие? Нужно было готовиться к тому, что после такого паралича можно остаться инвалидом. В больнице врачи не знали, что с нами делать, взяли всевозможные анализы и оставили до утра. А поутру мы проснулись… отпустило нас, как и не бывало, честно говоря, я даже лучше себя почувствовал, в теле наблюдалась некая лёгкость, эйфория.

После такого резкого исцеления доктора окончательно опустили руки и ждали специалистов из столицы. Нас охраняли и не пускали родных, также взяли расписку о неразглашении. Киевские профессора со своей сверхсекретной аппаратурой тоже ни черта не смогли объяснить. Так что к понедельнику я смог вернуться к исполнению своих служебных обязанностей.

Сколько же шуму в городе было из-за «бойни на берегу»! Из восьмидесяти трёх участников – двадцать девять убитых… Местные старожилы не помнят подобных разборок с довоенных времён… Есть версия о провокации агентов ЦРУ… Ведётся следствие…

И, конечно, самые фантастические предположения о таинственной нейтрализации, обездвижении отряда милиции. Вплоть до «летающей тарелки» инопланетян, якобы зависшей над местом побоища…

Само собой, в газетах – ни слова. Официально – просто ничего НЕ БЫЛО. Из Москвы приехал человек с такой ксивой, что когда он до меня добрался, у меня аж речь на время отняло и путом прошибло.

Он зашёл в мой кабинет, ясное дело, без стука, сел на самый удобный стул, прямо под новым, недавно повешенным портретом очередного генерального секретаря, велел закрыть на замок дверь и отключить телефон. После заговорил.

– Товарищ подполковник, на вашем участке произошло ЧП всесоюзного масштаба, я уже беседовал с вашим начальством, но меня интересуете именно вы, как очевидец.

– Я?..

– Да. Вы.

Пауза, во время которой он нанизал меня два раза на свои острые как скальпель зрачки, казалось, тянулась вечность.

– Я надеюсь, наша встреча ограничится этими приятными стенами и мне не придётся звать вас к себе, в менее уютное место.

Во как всё серьёзно.

– Понимаю, – я взял себя в руки, – и передам вам всю информацию, которой обладаю.

– До мельчайших подробностей, меня интересует даже ваши догадки, размышления.

Он получил, что хотел, я рассказал всё, что видел, что ощущал, о чём думал и что перечувствовал…

Неделю московские вели расследование, мы, местные, обеспечивали для этого все условия. Меня неоднократно в течение этих жутких дней проверяли, тестировали, брали анализы всякие спецы в белых халатах, каждый раз иные. В четверг даже допрашивали с помощью гипноза. Наконец их работа завершилась.

Результатами с областным управлением почему-то не поделились.

Была пятница, настенные часы выдали пять, и я с чистой совестью начал собираться домой…

В дверь постучали. На пороге возник тот самый высокопоставленный москвич, правда, в этот раз без фирменного лубянковского взора.

– А давайте мы с вами коньячку выпьем, Пётр Васильевич!

– Вы же в обед улетели, товарищ генерал, я лично своими глазами видел…

На что гэбэшник только хмыкнул.

Когда раздался стук, я складывал документы в сейф. Увидев генерал-майора КГБ и бутылку «Арарата», в отчаянии решил, что сейчас именно тот момент, когда можно бахнуть на стол припасенную баночку красной икры. Мой сейф лишился самого ценного, что в нём было.

– Вот это дело, – поддержал мой жест москвич и даже протянул руку. Мы впервые с момента знакомства обменялись рукопожатием.

Я быстро достал рюмки, соорудил бутерброды, намешал растворимого кофе. И полилась гордость солнечной Армении.

Мы выпили, я не закусывал, смаковал.

– Телевизор смотришь, Пётр Васильич?

– А что ж ещё смотреть, Пал Сергеевич?

– Ну, и как тебе последние решения нашего молодого генерального?

– Жираф большой… – сморозил я глупость, и тут же укусил себя за язык. Но генерал не придал значения моему выражению. С виду.

– Павел Сергеевич, это что, новый вид допроса?

– Да расслабься, я же тебя без протокола спрашиваю. Ладно, не хочешь о пространном, давай о деле.

Я сделал вид, что не услышал в его словах шутки.

– Но сначала выпьем.

Мы пили и беседовали. Я понемногу пьянел, москвич понемногу раскрывал неизвестные мне факты и следил за моей реакцией, действительно ли я не ведаю о том-то, о сём-то. Мне, честно говоря, уже было наплевать, что там обо мне подумает матёрый кагэбэшник. В окне невероятно красиво разливался закат, и я с большим сожалением включил свет и задёрнул штору. За неделю усталость наполнила всего меня и выливалась тоской через глаза. Чертовски надоело это постоянное напряжение в присутствии московских «гостей», постоянная боязнь не ошибиться, не дать маху, и это желание коллег-ментов выделиться… Работа, работа, работа. Всё, хватит, привал. С понедельника беру пару отгулов – и на лиман.

– …но самое уникальное свидетельство пенсионера Мовчана Ивана Кузьмича. – Вернул меня в реальность притихший голос генерал-майора. – В четыре утра того же дня он рыбачил в неприметном местечке на берегу. Иван Кузьмич видел и слышал следующее: двое людей, один из которых весьма похож по его описанию на нашего подозреваемого, верховодившего «береговскими», вели престранную беседу о тактике и стратегии, приводя в пример произошедшую драку. И вообще говорили много чего подозрительного. Вторым собеседником, по свидетельству пенсионера, был молодой человек лет двадцати пяти…

– А коньяк классный, зараза, – похвалил я невпопад. – Понял я, кто это был. Один из тех семерых причеповских. Знаешь, Павел Сергеич, я бы этих вождей доморощенных точно пристрелил бы! Прямо там, на месте. Если б мог двигаться. Я только сейчас это понял.

– Они исчезли. Оба. Их никто нигде больше не видел. Склоняюсь к фантастической мысли, что народная молва на сей раз права: они – инопланетяне…

…Ехал я домой в пустом трамвае, и мне казалось, что вместе с Юрой Гагариным выхожу на орбиту. Следующая остановка – кинотеатр «Космос». Ну, мне сходить. Дорога от остановки к дому пролегает через пышную аллею, иду и наслаждаюсь душистым сочным воздухом. Я не чувствовал притяжения планеты и ощущал, что вот-вот оторвусь от земли и вместо шагов получатся высокие прыжки.

Генерал исчез так же внезапно, как и появился, с моего сердца будто тяжесть свалилась, и я радовался тому, что невероятная история, похоже, кончилась, все концы «в небо», и я больше никогда не увижу этого колючего человека. Спасибо, правда, за коньяк.

Мне резко и нестерпимо захотелось кому-то позвонить и продолжить вечер. Но ближайший автомат оказался обезтрублен (куда смотрит милиция, ха-ха!), к тому же где мне сейчас разменять по две копейки, всё давным-давно закрыто… ну что ж, домой сначала. Звонить.

Долго не мог попасть в замочную скважину. Выглянувшая на секунду соседкина голова, облепленная бигуди, решила, что я пьян, и спряталась от греха подальше. Наверное, так оно и есть, и это, чёрт подери, здорово. Когда я последний раз нажирался, уже и не помню.

Притворил дверь. Закрывать на замок не стал… На моей кухне горел свет. Живу я один. В гости никого не ждал. Ключи только у меня… Я вмиг протрезвел. Достал и снял с предохранителя свой табельный…

Они сами открыли мне кухонную дверь и предложили выпить с ними чаю, моего цейлонского, дефицитного чаю. Старший мужчина стоял у окна, скрестив на груди руки, лицо его сделалось как у человека, погружённого в себя, и оттого ещё более старым, чем там, на берегу. Молодой сидел за столом, улыбался и крутил в пальцах печенюшку.

Мысли и чувства внутри меня потекли абсолютно автономно, и мне оставалось их только впитывать.

…Ну всё… теперь можно никуда не торопиться… как хорошо, спокойно и легко… это конец или начало?.. может, будет бой… вдруг они откроют, кем на самом деле являются, зачем пожаловали…

Боже, как нелепо выглядит этот сраный пистолет в моей правой руке. Я возвращаю оружие обратно в кобуру, захожу на кухню и как ни в чём не бывало сажусь пить чай с инопланетянами.

Первое, о чём они спрашивают:

– Что тебя удержало, подпол? – старший.

Младший:

– Почему ты не стрелял в нас? Разве не хотелось пристрелить извергов кровавых?

Старший:

– Тебя кто-то схватил за руку, мент? Связал тебя кто-то?

– У тебя было ощущение, что в твоей голове кто-то засел и смотрит, смотрит?.. Вертит твоей головой и смотрит…

– Почему было… – ворчу я. И честно раскалываюсь: – У меня оно и сейчас есть. Дверь открыл, сразу и появилось… Снова, как там, в лесопосадке. Залезло в меня что-то, под контроль взяло, и моими глазами на вас смотрит, ушами слушает…

– Носами нюхает, руками щупает… – старший ворчит совсем как я. – Чтоб на Земле, да хроносом не нашлось… Не оскудевает родина одарёнными.

– ПОГОВОРИМ? – младший с надеждой смотрит на меня.

И в эту секунду я чувствую, как НЕЧТО, засевшее во мне, вынуждает открыть рот и ответить. Ему надоело только смотреть и слушать…

Глава двадцать перваяSIC TRANSIT GLORIA MUNDI…[18]18
  Так проходит мирская слава (лат.).


[Закрыть]

Маленький приморский городок сонно дремал в объятиях жаркого майского дня. Пена вишнёвых садов заливала улицы белым прибоем, наполняя медовым ароматом воздух – казалось, его можно резать пластами и намазывать на хлеб – такой он был тягучий и сладкий. Старые ивы свешивали в извилистые переулки длинные зелёные косы. Пирамидальные тополя, щеголяя лаково блестевшей листвой, мели небо слегка растрёпанными верхушками. Быть может, поэтому лазурное, ослепительно чистое небо казалось бездонным. Несмотря на безветрие, волны лимана, столь же лазурные, как и небо, жадно лизали песчаный берег, словно пробуя на вкус белый песок…

У самой кромки воды рыжеволосый конопатый мальчуган лет десяти играл с огромным чёрным псом. Мальчик раз за разом бросал в волны пластиковую бутылку, и пёс, заходясь неистовым лаем, кидался в воду; бешено молотя лапами, доплывал до бутылки, качающейся на волнах огромным поплавком, хватал сокровище и приносил хозяину. Собака энергично отряхивалась, а её маленький хозяин визжал от освежающего душа брызг. Потом игра продолжалась…

Двое мужчин, спустившись с верхней набережной по длинной лестнице, стояли внизу, внимательно оглядывая окрестности. Длинный пляж, в курортный сезон набитый загоревшими и зимне-белёсыми телами, как банка сардинками, сейчас был совершенно пустым и непривычно чистым, если не принимать во внимание мокрые кучки водорослей, россыпи ракушек и играющего мальчика с псом. Обрывистые берега, глубоко изгрызенные оврагами, подступали к самому пляжу, охватывая его полукругом.

Пляж летом – средоточие бурлящей жизнедеятельности, буквально на следующий день после окончания сезона – лишь бледная тень воспоминания о ней.

– Какое памятное место! – воскликнул один из мужчин, младший по возрасту. Его глаза своей голубизной в этот солнечный день могли поспорить с небом, хотя в пасмурную погоду они могли оказаться свинцово-серыми.

– Да… вот только зелени больше, – отозвался старший из спутников, седой крепкий мужчина с едва заметным шрамом на лице, и глубоко вздохнул: – А воздух другой.

– Ещё бы. Свежий воздух и тишина вместо гари, пороха и взрывов. Тиш-шина такая, что в ней можно утонуть.

– Смотрю – и не верится, что всё это прямо здесь, возможно, вот на этом самом месте. – Старший присел на песок, набрал белую сыпучесть в ладонь и просеял сквозь пальцы; песчинки, чуть слышно шурша, собрались в невысокий конус, отдалённо похожий на тот, что образуется в нижней чашечке песочных часов. – И следов не осталось.

– Конечно, – усмехнулся молодой едва заметно, кончиками губ, – какие следы! Потёмкин от злости приказал сравнять крепость с землей.

– Чтобы спрятать следы своей некомпетенции, – горько отозвался старший, встал, отряхнул песок с коленей. – Давай пройдёмся… Да-а, мягко выражаясь, не часто доводится возвращаться в места боевой славы. Может, что-нибудь, да и осталось.

Побродив по улицам – весь городок можно было обойти пешком за несколько часов, если не заблудишься в головоломной сети переулков, улочек и тупиков, – они наконец-то вышли на небольшую площадь с полуразрушенным храмом, одетым в строительные леса. На этой же площади обнаружился невысокий памятник. Игравший на пляже мальчишка, внезапно заинтересовавшись двумя дядьками, упорно следовал за ними на приличном отдалении. Его собака дисциплинированно сопровождала хозяина и совершенно не напоминала того энергичного пса, что носился по берегу.

Пока младший заинтересованно изучал множество табличек, укреплённых на стенах храма, старший подошёл к памятнику.

На невысоком постаменте стоял маленький сухощавый мужчина. В отличие от привычных монументально-помпез–ных композиций, бронзовый человек казался настолько живым, что гримаса боли, застывшая на губах, заставила сжаться сердце, как… сжималось оно тогда, более двухсот лет тому назад. Человек-памятник, выбросив вперёд правую руку, словно приказывая двигаться только вперёд, до полной победы, левую прижал к ране и, не отрываясь, смотрел, смотрел на лиман, за лиман, где на краю горизонта убегала вдаль полоска деревьев, растущих на том берегу, на Кинбурнской косе…

– Дорогой Александр Васильевич, несказанно рад вас лицезреть… – произнёс старший, обращаясь к памятнику, позеленевшему от множества сырых дней и ночей, которые он одиноко коротал на площади по воле «благодарных потомков». – Словами не выразить, столь радостно повстречать доброго знакомца на чужбине…

– Слушай, а ведь действительно похож! – сказал молодой мужчина, приближаясь к бронзовому человеку и своему спутнику. – Надо же, и после жизни не возвышается над людьми. Скромно, очень скромно. – Сказал он, ни к кому не обращаясь.

Непонятно, что это было – то ли упрёк «благодарным потомкам», что довели до разрушения храм, построенный в честь великого полководца, и забросили, оставили без должного ухода памятник ему же, то ли похвала человеку, всю жизнь посвятившему защите Отечества и не требовавшего взамен ничего, даже посмертного восхваления.

– Вот так-так… – помолчав скорбно, горько произнёс молодой, – один из самых блистательных полководцев, шестьдесят сражений и ни одного проигранного, пятьдесят лет отдано армии, а получил в награду смерть в опале и забвении, и всё, что заслужил от потомков, – старый облезлый памятник и разрушающийся собор…

– Ну, не всё так плохо, как может показаться на первый взгляд, – возразил старший, – его помнят, его любят…

– Ты называешь ЭТО любовью? – младший кивнул на скромную композицию, маленькую бронзовую фигуру, ограждённую четырьмя наполовину врытыми в землю старинными пушками, соединёнными цепями, и прикованным к ним якорем.

– Не так уж он и плох! Ты посмотри на него. Словно живой! Так и кажется, что сейчас заговорит. Талантлив, талантлив скульптор, спору нет… А сколько ты видел памятников, поставленных дважды, за одну и ту же победу? Тем более в России. Это какая же должна быть заслуга, чтобы память о ней была настолько велика?

– Что значит дважды? И потом – сейчас здесь не Россия.

– Два памятника! Первый в честь пятидесятилетия победы на Кинбурнской косе, второй – вот этот, в честь стодвадцатилетия той же самой победы. Когда ставили – была Россия.

– Почему же здесь? В Очакове, а не на Кинбурне, и куда делся первый? – заинтересовался младший. Мужчины отошли от памятника и присели на невысоком парапете, ограждавшем площадку с композицией от обрывистой кручи, густо поросшей травой.

– В Крымскую войну, в тысяча восемьсот пятьдесят четвёртом году, англичане подступили к Кинбурнской крепости, которая к тому времени уже настолько обветшала, что её комендант предпочёл сдаться без боя. Загребущие британцы в качестве трофея и умыкнули первый памятник – бюст Суворова вместе с турецкими пушками, которые служили памятнику оградой. Но благодарные потомки восстановили историческую справедливость и в тысяча девятьсот седьмом году поставили вот этот памятник, который ты забраковал.

– Но почему здесь, а не на том берегу? – продолжал упорствовать молодой. – Логичней было бы.

– Может, и логично. Да не практично. Через сто двадцать лет после сражения на том месте уже была не крепость, а болото, сплошь поросшее камышом. Всё течёт, всё изменяется, нам ли не знать… – вздохнул старший. – А ты говоришь, забыли. Мне, например, этот памятник нравится куда больше, чем множество других, вычурных и помпезных. Да и видать ему отсюда всё как на ладони! А храм восстановят, обязательно. Я верю. И ты верь. Нам ли не верить…

В день празднования Покрова первого октября тысяча семьсот восемьдесят седьмого года, во время божественной литургии, на которой находились Суворов и офицеры, шестьсот турецких орудий начали артподготовку. В августе турецкая флотилия из двадцати пяти кораблей расположилась под стенами Очакова, чтобы поддерживать морской десант, направленный на уничтожение Кинбурнской крепости, которая, несмотря на невзрачность, заслоняла вражескому флоту вход в Днепровский лиман, подобно воротам закрывая Херсон от нападения турок. Под звуки канонады сотни десантных лодок направились к косе. Суворов, несмотря на полученное донесение, не остановил богослужения. По рядам офицеров прокатился ропот. Офицеры недоумевали, зачем главнокомандующий позволяет врагам высадиться, окопаться и закрепиться на плацдарме?

Соотношение сил было явно не в пользу русских. Против пяти тысяч отборных турков-головорезов они могли выставить только тысячу семьсот штыков и сабель. Прекрасно ведая об этом, полководец богослужение не остановил… Но ведь недаром Суворов говорил, что воевать надобно не числом, а уменьем.

В планы Александра Васильевича входило не отбить десант, а уничтожить его, заманив в ловушку!

Во время первой атаки турки приблизились к крепости на расстояние не более двухсот шагов. Но наверняка в их сердцах уже поселилась радость от предвкушения победы. Загремели барабаны. Развернулись знамёна, и ветер трепал зелёные полотнища. Дико завыли дервиши-бекташи, призывая к бою.

Но именно в этот момент литургия закончилась, и Суворов, едва переступив порог походной церкви, взмахнул выхваченной шпагой – словно выпустил на волю молнию! Вслед за этим ударил гром – с крепостных батарей грянул залп такой мощи, что бывалые солдаты открыли рты, чтобы не полопались в ушах перепонки.

С криками и молодецким посвистом слева на турок ринулись козаки полковника Иловайского, а справа – Орловский пехотный полк без единого выстрела бросился в штыковую атаку. В смертную атаку. «Пуля – дура, штык – молодец», – так говорил Суворов. Его не посрамили верные ученики – первые ряды турков были изрублены и переколоты. Но и доблестные солдаты Орловского полка остались лежать в обнимку с врагами.

Смерть примиряет всех…

Следующая атака дважды могла стоить генералу Суворову жизни. И дважды он обманул примирительницу. Вернее, как и следовало ожидать от великого полководца, – он её победил, но «был от смерти на полногтя», как позднее сам же написал.

Два батальона Козловского полка бросились в бой…

Суворов успел почувствовать сильный удар, лошадь под ним рухнула как подкошенная – пушечное ядро снесло ей голову. Чёрная тень накрыла генерала, он только успел заметить, что над его головой блеснули две молнии – длинная и короткая: ятаган янычара наткнулся на вовремя подставленный штык гренадёра.

«Как зовут тебя, спаситель?» – осведомился Суворов, пока ему спешно седлали нового коня. Гренадёр белозубо улыбнулся и отрапортовал: «Степан Новиков, ваше превосходительство!»

Вспрыгнув на коня, Суворов не успел оглядеться, как бок ожгло, словно тысяча ос вонзила свои раскалённые жала… Рядом разорвалось ядро, и заряд картечи нашёл свою жертву. Гренадёр Степан, не успевший сделать и полшага в сторону, метнулся к генералу, падающему с коня, и секундой позже их обоих накрыл толстый слой песка от взрыва ядра.

Небольшая заминка, не перешедшая в панику благодаря другому солдату. Немолодой ветеран бросился к куче, под которой покоились генерал и гренадёр. Голыми руками он принялся раскапывать песок, последовавшие его примеру воины вскоре откопали Новикова и Суворова, подмятого бравым защитником. Генерал, хоть был и ранен, но находился в сознании и быстро стал отдавать приказы. Солдаты получили передышку, но и десант турков, изрядно потрёпанный, вернулся в свои окопы.

До самого вечера Новиков и его старший приятель не отходили далеко от Суворова. Обессиленные турки устраивались на ночной отдых. Но они не знали Суворова, недооценили его смелость и волю к победе. Незадолго до полуночи русские, согласно приказу генерала, начали наступление, сбросив турков в воду и добив из пушек.

Но от пули, догнавшей Суворова, не успел главнокомандующего спасти даже верный Новиков, хранитель генерала. Первая пуля свалила гренадёра, а вторая ранила генерала навылет…

Среди погибших, как и среди выживших победителей, ни Новикова, ни второго гренадёра найдено не было, хотя согласно приказу Александра Васильевича поиски велись тщательнейшим образом. Гораздо позже, на излёте жизни угодив в локосианский проект «Вечная Война», лучший русский полководец всех времён генералиссимус Суворов припомнит двух гренадёров. Только благодаря их старанию выжил он в судьбоносном, ключевом Очаковском сражении, итоговым результатом коего было присоединение к великой России края, впоследствии нареченного Новороссией, – Древней Киммерии, богатейшей страны, помнившей скифов и эллинов, частью пребывавшей под татарами и турками, частью – остававшейся вольной козацкой степью.

Победоносная виктория свершилась в день Чудотворца Николая, святого покровителя всех странствующих и путешествующих, а следовательно и воинов, что были выхвачены локосианами и отправились в небесный Вечный Поход. Одним из далеко идущих последствий сей победы было основание в устье Южного Буга града его имени, ставшего колыбелью Черноморского флота, южным «Санкт-Петербургом», оплотом восточных славян в Северном Причерноморье, впоследствии – одним из мировых центров кораблестроения, гражданского и в особенности военного.

…Совпадений не бывает. Случайность – крайнее звено цепи закономерностей.

И всё же, наводя исторические справки и глазами очаковского мальчика рассматривая Лёху с его боевым дядюшкой, она подивилась слаженной, будто согласованной параллельности движения обеих спарок. Словно ими руководили из одного штаба…

Тич вспомнила, что иноземные, перед тем как отправиться в перестроечный период накануне падения Советской империи, ключевой для истории восточных славян Земли, были в армии легендарного полководца, даже имя и «фамилия» которого за тысячи лет стали синонимами войны. Маршал когда-то уже общался с ним в штабе Объединённой земной армии на Локосе, но Алексу сообщить об этом почему-то не удосужился. Утаил факт знакомства в целях воспитательных, не иначе. Она поняла это, углядев, какой именно отрезок биографии легендарного царя избрал Сидоркин. Тот самый, который отмечается датой, что в энциклопедиях проставляется второй, после тире, в скобках рядом с именем исторического лица.

Леденящий душу свист стрел, лязг и гром оружия, ударяющегося о щиты, клинки и доспехи, крики ярости и боли, дикое ржание коней, трубный рёв боевых слонов…

Сухой жар земли Кемт и влажная духота Индии, бессонница, жажда и голод, утомительные переходы и жаркие битвы…

Всё это было, было. И было не с кем-нибудь, а с ним!

Лисимах Коринетид вступил в Македонскую армию восемнадцатилетним юношей. Ещё при покойном Филиппе .

В битве при Херонее Лисимах был простым всадником в коннице правого фланга, которой командовал восемнадцатилетний тогда Александр .

Битва при Гранике, когда сам царь едва не погиб, осада Галикарнаса, сражение при Иссе, штурм Тира и Газы, степи Бактрии и скалы Согдианы, Индийский поход…

Возвратясь в Вавилон, Лисимах уже командовал сотней гетайров .

И вот ныне тридцатитрехлётнего царя, железной рукой раздвинувшего пределы Ойкумены , не стало…

Александр всю жизнь гнался за славой. С детских лет и до самой смерти он желал первенствовать везде и во всём. В спортивных ли состязаниях, в «потешных» ли сражениях, на охоте и на войне – он всегда был первым. Вся его жизнь была вызовом. Вызовом окружающему миру и самому себе!

Образованный и жестокий, терпеливый и решительный, безудержный в желаниях и способный удержать в узде свою огромную империю.

В армии царя всегда любили. Он был поистине неутомим! После любых тягот и суровых испытаний он всегда был впереди. В любом деле. Подобно Ахиллу из гомеровских песен, был и по личному мужеству, и по безумной храбрости первым в рядах своего войска. Настоящий лидер и непобедимый полководец…

Хотя за последнее время в войске накопилось достаточно много недовольных. И всё больше из ветеранов. Македонян раздражало то, что он уравнивал в правах побеждённых и их победителей, стал принимать в ряды гетайров «варваров», носил персидские одежды. Даже женился, при живой жене Роксане , на двух персидских царевнах – младшей дочери Оха и старшей дочери Дария Третьего – во время «бракосочетания в Сузах ».

Лисимах-то, в отличие от них, понимал великие замыслы царя. Александр стремился объединить завоёванные копьём народы, создать из них единый народ – эллино-персов. Для того и стремился приобщить «варваров» к эллинской культуре.

В смерти царя виновен был Антипатр . Едва ли не последний из оставшихся в живых соратников Филиппа, все десять лет походов просидевший наместником в Македонии, постепенно стал рассматривать Македонию и Элладу как свою вотчину, не подчинённую царю и сохраняющую традиции Филиппа. И не удивительно! Александр на родину возвращаться не собирался. Лишь время от времени требовал оттуда пополнения для армии.

После подавления бунта македонян в Описе и последовавшим за этим примирением, Александр решил отправить ветеранов на родину. А командовать над ними поставил Полисперхонта и Кратера , который должен был сменить Антипатра на его посту. Поэтому, получив повеление царя прибыть к нему в Вавилон, старый македонский ворон увидел в этом приказе покушение на свою власть.

На празднестве, устроенном в честь царя, Иоллай – царский виночерпий и сын Антипатра – поднёс Александру «кубок Геракла», отличавшийся внушительными размерами, куда предварительно всыпал яд, присланный отцом. И через десять дней покорителя Ойкумены не стало…

Бросив прощальный взгляд на покойного царя, Лисимах купил в первой же попавшейся лавке кувшин терпкого финикового вина, и побрёл куда глаза глядят, медленно набираясь «по-скифски ».

Лишь боги знают, сколько он так бродил и в каком краю города находился, когда его слуха коснулся возглас на полузнакомом наречии.

– Да будет тебе! Заладил, великий царь, великий полководец… Homunculus unus e multis [19]19
  Человечишка один из многих. Простой смертный (лат.).


[Закрыть]. Всего лишь стечение обстоятельств.

– Пусть так, но всё же, – возразил второй голос, явно принадлежавший человеку постарше.

– Ну, а не было бы этого стечения обстоятельств? Пусть даже Филипп бы так рано не погиб! Что было бы тогда, а?

Лисимах с трудом сосредоточил свой стремящийся разбежаться в стороны взгляд на паре мужчин, проходившей мимо него.

На вид – ничего особенного. Старшему за сорок. Длинные, почти полностью седые волосы заплетены в толстую косу. Аккуратно подстриженные усы и борода. Спокойные серые глаза. Одет персидским купцом немалого достатка. Опирается при ходьбе на крепкую палку в пяток локтей длиною. Младший, лет, наверное, двадцати пяти, высокий, широкоплечий, приятное, открытое лицо и поразительно горящие серо-синие глаза. Этот был одет в эллинские одежды. Хитон из тончайшего льняного полотна, широкий, расшитый серебряными бляшками пояс воина с заткнутым за него небольшим кинжалом в ножнах, украшенным несколькими довольно крупными каменьями. Богатый гиматий с золотым узором едва скрывал наличие меча на левом боку.

На первый взгляд, вроде бы и ничего подозрительного. Но у обоих кожа слишком светлая для местных и даже для эллинов, и разговаривают на странной смеси фракийкого с каким-то другим наречием.

– Вот и я говорю, ничего из ряда вон выходящего, – отрубил младший в ответ на возражения своего спутника. – Раззвонили, тоже мне, Великий, Великий!.. Ну, что он сделал-то такого ВЕЛИКОГО?

– Не скажи, – отвечал старший. – Всё же за десять лет походов он сумел завоевать огромную территорию: от Дуная на западе до Инда на востоке и от Нила на юге до Амударьи на севере. И при этом, говорят, не потерпел ни одного поражения.

Лисимах понял, что речь идёт о покойном Александре, и невольно, не совсем твёрдо переставляя ноги, отправился вслед за ними.

– Как же! – хмыкнул молодой. – Держи карман шире. А скифы?

– А что скифы?

– Так и не разбил он их на Сырдарье.

– Их попробуй разбей, при их-то тактике. Вступят в бой и тут же спину показывают, в засады заманивают. Александра же там вообще не было. Он пришёл с подкреплением и попытался организовать преследование Спитамена . Просто… не рискнул заходить в глубь скифской территории.

– Ага! Добавь сюда ещё тридцатитысячный отряд Зопириона, не вернувшийся из-под Ольвии.

– Эк хватил! Там царя и близко не было.

– А Фивы? – горячился младший. – Так ли уж необходимо было устраивать кровавую бойню, всех выживших, поголовно, продавать в рабство, а город разрушать?

– Ну, они же подняли против него восстание, и это была акция устрашения в чистом виде. Александр, таким образом, не только искоренил очаг сопротивления, но и заставил присмиреть потенциальных бунтовщиков во всех остальных греческих полисах.

– Хорошо! – легко согласился младший. – Фивы опустим. Но ты же не станешь отрицать, что он был… гм-м.. ну, скажем так, был не совсем в ладах с головой.

– Это невозможно утверждать однозначно! – воскликнул его собеседник. – Нет достоверных данных, позволявших бы…

– Согласно учению дедушки Фройда, таких родителей, как Одноокий Фил и Олимпиада , вполне достаточно для того, чтобы получить постоянную прописку в шестой палате, – заявил молодой и добавил с язвительностью в голосе: – Это, конечно, если верить тем «достоверным данным». По крайней мере, то, что он объявил себя богом, уже говорит о многом.