Текст книги "Прав ли Бушков, или Тающий ледяной трон. Художественно-историческое исследование"

Прав ли Бушков, или Тающий ледяной трон
Художественно-историческое исследование
Сергей Юрчик

© Сергей Юрчик, 2016

ISBN 978-5-4483-1705-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия. Маятник качнётся…

Помните, сколько было написано в годы перестройки и сразу после падения СССР о Сталине? Сколько опубликовано из ранее написанного, что давилось и запрещалось цензурой? Каким откровением было это для многих из нас? Сейчас модно среди людей моего поколения стало изображать из себя эдаких Василиев Аксёновых. Дескать, мы всё знали ещё до того как… Не надо преувеличивать, господа! В начале восьмидесятых казалось, что те времена уже поросли быльём, и даже рассказы родителей оседали где-то в подсознании. Тем сильнее был эффект информационного взрыва во второй половине восьмидесятых. И мы не заметили, как обличительство стало перехлёстывать пределы разумного. Это как маятник – дошёл до предела вправо и устремился обратно влево, набирая скорость. Ахнуть не успели, как обличительство сменилось оправдательством. Появились книги Мухина, Калашникова, С. и Е. Рыбасов (любителей обходить острые углы и бездоказательно оправдывать сталинские преступления) и, наконец, Бушкова (в его толстых книгах в первую очередь бросаются в глаза грандиозные умолчания). Молодёжь, которой не довелось прочесть ни Солженицына, ни Варлама Шаламова, ни Льва Разгона, которые нынче уже не в моде, почитывает творения Бушковых-Мухиных (если она вообще что-нибудь почитывает) и проникается идеей величия нашего советского прошлого. Что ж, не без этого. Как сказал Симонов – был культ, но была и личность. И не сыскать в истории другой личности, в чьих руках сошлось бы столько возможностей. Товарищ Сталин не был сумасшедшим, садистом, кровавым маньяком. По крайней мере, в начале своей политической карьеры, дальше уже напрашиваются подозрения… Не был он и бездарностью, и «выдающейся посредственностью», как называл его Троцкий. Напротив, это был весьма талантливый государственный деятель. И как знать, не сделай он своей главной ошибки, быть может, мы жили бы сейчас в совершенно другом государстве. За примерами далеко ходить не надо – Франко, Хуан Перон… И всё-таки именно он подтолкнул нас к тому краху, который мы пережили в конце 20 века. От ран, полученных в его» царствование», страна так и не смогла оправиться. Да, он создал нашу промышленность. Но это – лишь побочный результат его драконовской внутренней и тупо-агрессивной в конечном итоге внешней политики. Все его созидательные достижения выглядят таковыми лишь по сравнению с почти полным отсутствием созидательных тенденций в эпоху новейшей российской истории, эпоху либерализма и демократии. На фоне нынешней российской элиты не мудрено выглядеть политическим и экономическим гением. Цель этой книги – снова привлечь внимание читателя к стратегической ошибке, совершённой Сталиным. Напомнить о той страшной цене, которую заплатили за неё страна и народ. О тех странных, порой необъяснимых, совершенно иррациональных действиях, которые усугубляли её последствия. И о тех альтернативах, которые, на мой взгляд, очевидны каждому вдумчивому исследователю сталинского периода нашей истории. Не исключено, что в будущем нас ожидает чьё-то авторитарное или даже диктаторское правление. Так что нам всем не помешает, отбросив эмоции, сделать из своей истории кое-какие прагматические выводы.

Глава 1. Главная ошибка Сталина

Итак… Почему же лилось столько крови? А если не крови, то горьких слёз. А если не слёз, то солёного, едкого пота. Почему сгорело столько нервов, сломалось столько судеб? Не стану интриговать читателя, исподволь подводя его в течение всей книги к давным-давно известному выводу. Наоборот, дерзко выношу его в начало. Всё потому, что мы на протяжении советского периода нашей истории только и делали, что воевать собирались. (И воевали.) А война, как известно, дело дорогое. Она требует не только жизней и крови, но и денег. Много денег. Кто-то сказал: чтобы воевать, нужны, во-первых, деньги. Во-вторых – нужны деньги. И в-третьих – нужны опять таки деньги. А ради того, чтобы добыть денег, нужно проливать кровь, слёзы и пот. Вот такая вот взаимообусловленность и закольцованная причинность. Да и не просто воевать мы собирались, а завоёвывать мир (или, в раннесоветском варианте, совершать Мировую революцию). А это ещё дороже, чем просто защищаться, гораздо дороже!

Может, кто-то сомневается, что именно стремление к мировому господству двигало нашими вождями? Что ж, перенесёмся мысленно в розовые, рассветные годы молодой республики Советов. Не станем считать актом агрессии денонсацию Брестского мира осенью 1918 года, хоть она и сопровождалась пропагандистской трескотнёй на тему мировой революции во всём диапазоне тогдашних СМИ. Брестский мир был вынужденным, грабительским и несправедливым, по нему были отторгнуты от России многие её исконные земли, и любое правительство на месте тогдашнего ленинского воспользовалось бы поражением Германии и Австро-Венгрии, чтобы восстановить статус-кво на западных границах. Но вот «польский поход» 1920 г. можно считать с полным на то основанием первой попыткой «разжигания мирового пожара». Советское правительство напрягало разорённую Мировой и Гражданской войнами страну не только чтобы отвоевать занятые польской армией территории Белоруссии и Украины. Целью первого этапа наступления была Варшава. Дальше планировался рывок к Берлину, а передохнуть предполагалось аж на Рейне. А там – кто знает?.. Может быть, Париж, Мадрид… Лондон! «Сталин был, пожалуй, единственным, кто в 1920 г. страстно протестовал против ввода Красной армии в Польшу. Зная народ не из книжек, он был уверен, что никакой революции в Польше не будет, никто войска Красной армии там не поддержит, и они бесславно погибнут». (Ю. Мухин. Убийцы Сталина. См. примеч. 1.) Что ж, может, и был он единственным, не буду оспаривать. Но если Сталин даже и протестовал против вторжения в Польшу, даже если знание реальной политической и экономической обстановки делало его скептиком в отношении польской революции в 1920 году, это ещё не говорит о том, что он был принципиальным противником мировой революции и стремления к мировому господству. Напротив, он был горячим сторонником этой идеи и всей своей последующей жизнью доказал это. А во время «польского похода» он в основном просто резвился всласть, будучи комиссаром при командующем Юго-Западным фронтом («командюгозапе») Егорове. В пику ненавистному товарищу Троцкому Сталин всеми силами мешал сосредоточению войск для штурма Варшавы. Главной ударной силой Юго-Западного фронта была Первая конная армия Будённого. Прямыми и недвусмысленными указаниями главкома Каменева и предреввоенсовета Троцкого от 11 и 13 августа 1920 г. Первая конная переподчинялась командующему Западным фронтом Тухачевскому и разворачивалась на север, к Варшаве. Сталин же с Егоровым науськивали Будённого и Ворошилова к югу, на Львов, а от Каменева с Троцким отругивались, пытаясь оправдать открытое неподчинение тем, что «… вывести из боя такое крупное соединение, как армия, далеко не просто». (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 2.)

Так ведь понятное дело. Где гражданская война, там и лихая партизанщина. Джигитовал кавказец, славы хотелось! Как же, Троцкому да Мишке Тухачевскому Варшава, а ему чего?

В результате Первая конная повернула на Замостье – Люблин – Варшаву только 20 августа. Это и стало одной из причин разгрома красных под Варшавой (так называемого «чуда на Висле»), хотя потом свалили всё на Тухачевского. А ещё сыграли свою роль толковые распоряжения французского советника генерала Вейгана, да отчаянная храбрость польских добровольцев, уже ездивших на позиции на варшавском городском трамвае…

К этим событиям мы вернёмся чуть позже, а пока пойдём далее. Здесь только заметим вскользь, что товарищу Сталину и всем нам впоследствии, словно по некому историческому заклятью, ещё неоднократно суждено было спотыкаться на польском вопросе.

Итак, отгремела Гражданская война, поросли травой могилы погибших в польском походе, расцвёл НЭП, страна Советов переводила дух после семи лет войны и смуты, как человек после тифозной горячки… И вот опять не стало у страны более важной задачи, чем мировая революция! Момент, надо сказать, был самый подходящий. К 1923 году чрезвычайно обострилась социально-политическая ситуация в Германии. Причиной тому послужила варварская политика стран Антанты в лице их репарационной комиссии. «Проклятых бошей» решено было обобрать так, чтобы отнять у них малейшую надежду на восстановление германского военного потенциала. Репарационные платежи оказались непосильными для немцев, но победители истолковали их прекращение как злостный саботаж. В наказание 11 января 1923 г. французские и бельгийские войска приступили к оккупации Рурского промышленного района. Вслед за оккупацией начались широкие репрессии – из области было выселено в другие районы Германии 130 тысяч человек. В стране нарастало общенародное возмущение, даже командование слабенького германского рейхсвера планировало военные акции против оккупантов. При этом оно рассчитывало на помощь Красной армии, рассматривая коммунистическую Россию как единственного потенциального союзника.

А у коммунистической России были свои виды на Германию. В понимании советских лидеров новая германо-французская война прекрасно сочеталась бы с немецкой пролетарской революцией. Григорий Зиновьев набросал тезисы «Грядущая германская революция и задачи РКП», которые были одобрены на специальном пленуме ЦК 23 сентября 1923 года. Поскольку германские коммунисты не обладали достаточным влиянием среди народа (хоть и старались выпрыгнуть из штанов), потихоньку решено было привлечь к делу в качестве их союзника молодую, но борзую Германскую Национал-социалистическую рабочую партию, возглавляемую неким А. Гитлером…

Каша заваривалась нешуточная. «Через Профинтерн был выделен для поддержки бастующих германских рабочих 1 млн. золотых марок и объявлен сбор пожертвований». (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 3.) Готовилась и продовольственная помощь немецкому народу в размере 60 миллионов пудов зерна. Для финансирования всей затеи Наркомторгу было поручено создать дополнительный, как сказали бы сейчас, «внебюджетный» фонд в размере 200 миллионов рублей золотом. В недрах «министерства мировой революции» – пресловутого Коминтерна – формировалось будущее правительство новой Германии. Готовились к нелегальной переброске в Германию тысячи коммунистов (организаторов и агитаторов) для усиления германской компартии. К польско-советской границе выдвигались значительные силы Красной армии, в первую очередь кавалерия.

Товарищ Сталин и тут понимал ситуацию лучше, смотрел на проблему шире и мыслил глубже, чем всякие политические попрыгунчики типа Троцкого и Гриши Зиновьева. Вот что писал он в своих «замечаниях» к «тезисам» последнего. «Нужно сказать в тезисах прямо и отчётливо, что рабочая революция в Германии означает вероятную войну Франции и Польши (а может быть, и других государств) с Германией, или в самом лучшем случае – блокаду Германии (не дадут подвозить хлеб из Америки и проч.), против чего должны быть намечены меры теперь же. Этот вопрос затушёван в тезисах.

Нужно сказать в тезисах ясно и отчётливо, что революция в Германии и наша помощь немцам продовольствием, оружием, людьми и проч. означает войну России с Польшей, и, может быть, с другими лимитрофами, ибо ясно, что без победоносной войны, по крайней мере с Польшей, нам не удастся не только подвозить продукты, но и сохранить связи с Германией (рассчитывать на то, что при рабочей революции в Германии Польша останется нейтральной и даст нам возможность транзита через польский коридор и Литву – значит рассчитывать на чудо; то же самое нужно сказать о Латвии, а ещё больше об Англии, которая не даст подвозить с моря). Я уже не говорю о других основаниях военной поддержки революционной Германии с нашей стороны. Если мы хотим действительно помочь немцам – а мы этого хотим и должны помочь, – нужно нам готовиться к войне, серьёзно и всесторонне, ибо дело будет идти, в конце концов, о существовании Советской Федерации и о судьбах мировой революции на ближайший период. (Курсив мой. – С. Ю.) В тезисах этот вопрос тоже затушёван». (И. Сталин. Сочинения. См. примеч. 4.) Комментарии, на мой взгляд, излишни.

Но не срослось что-то, не забурлило, не разгорелось. Германский пролетариат проявил необъяснимую пассивность, и ни дерзкий мятеж Гитлеровской национал-социалистической партии в Мюнхене, получивший впоследствии наименование «Пивного путча», ни бои на баррикадах в Гамбурге не привели к общегерманскому восстанию. Советская верхушка тоже не то заколебалась в последний момент, не то опоздала вмешаться. Главнокомандующий рейхсвера генерал-полковник фон Сект, воспользовавшись полномочиями, полученными от президента и канцлера, легко подавил разрозненные выступления. И с Францией, несмотря на её оскорбительное поведение, германское правительство тоже предпочло искать соглашения, а не военного конфликта.

При написании этой главы и некоторых других я широко пользовался материалами из книги Святослава и Екатерины Рыбас «СТАЛИН. Судьба и стратегия». Надо сказать, фактура в ней собрана богатейшая, и позволяющая делать совершенно определённые выводы. Но авторы с упорством, достойным лучшего применения, регулярно преподносят нам умозаключения такого вот рода: «Нажав в последний момент на тормоза, Сталин и его союзники предпочли не рисковать. Хотя по инерции коммунистический бронепоезд ещё долгое время шёл в направлении „Всеевропейского Союза Советских Социалистических Республик“, среди его командиров стала созревать мысль о другом пути». (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 5.) Что подвигло авторов к такому оптимистическому выводу, для меня так и осталось тайной за семью печатями. По крайней мере, товарищ Сталин никогда не сомневался, что «другой путь» ведёт в тупик…

Но погодите, погодите! Ведь не зря же говорят, что лучший способ обороны – наступление. Может быть, это вопрос немедленной жизни и смерти – ну вот не может СССР выжить, не подмяв под себя хотя бы Европу, иначе европейские страны сами его сомнут. Рассмотрим же наших соседей по Европе. Вот Германия и Франция с Англией, каково же их состояние после четырёх лет взаимного истребления? Ну, Германия противником быть никак не может. Она лишена армии и ввергнута в нищету и хаос. Это скорее политический партнёр. Или поле для политической игры, о чём было сказано выше. А Франции и Англии ну очень уж неудобно воевать против нас. Как-то в девятнадцатом веке уже пробовали – и что получилось? При помощи итальянцев и турок еле-еле после длительной осады взяли Севастополь – крохотный краешек земли русской, импровизированную крепость с наскоро возведёнными земляными бастионами. Совались зачем-то на Камчатку – ну что они там забыли? Какие такие стратегические цели преследовали за многие тысячи вёрст от Москвы и Санкт-Петербурга? Ну а в Петербург и соваться не стали. Понимали прекрасно, что по зубам получат. Так, помаячили на горизонте, действуя на нервы государю Николаю Павловичу. В общем и целом, Крымская война принесла нашим противникам скорее моральное удовлетворение, нежели какой-нибудь осязаемый материальный эффект.

В двадцатом веке военно-техническое оснащение слишком мало изменилось, чтобы поразить Россию, не имея общей границы с ней. Да ещё Первая мировая война подействовала оглушающее не только на проигравших, но и на победителей. И французы, и англичане выступали на мировой арене как-то вяло, больше стараясь удержать занятые позиции, чем стремясь к новым «аннексиям и контрибуциям». Франция на всякий случай усиленно отгораживалась от Германии линией Мажино, придерживаясь чисто оборонительной стратегии. Французская колониальная политика потихоньку заходила в тупик. Всё труднее становилось сдерживать силами «иностранного легиона» постоянные мятежи полудиких племён в Северной Африке. Внутриполитическая обстановка определялась рискованными социальными экспериментами, такими, как снисходительное и даже поощрительное отношение к возникновению легальной массовой коммунистической партии, а там и создание правительства Народного фронта (какая уж тут агрессия против Советской России!).

Англия всегда была нашим недоброжелателем, но ей тоже по большому счёту не до нас после мировой войны. Англичан тоже заботили проблемы в их огромных владениях, разбросанных по всему земному шару. Эксплуатация зависимых территорий всегда была делом непростым, да, они приносили прибыль, но они же требовали и долгосрочных капитальных вложений. Несмотря на все усилия, росли сепаратистские тенденции в «белых доминионах» – Канаде, Австралии и Южной Африке, не отставала от них жемчужина британской короны Индия, а ведь были ещё Египет, Центральная Африка, Ближний Восток, Юго-Восточная Азия. Управление империей, над которой никогда не заходит солнце, требовало постоянного внимания, гибкой политики, умелого сочетания военных угроз и подачек местным элитам. В таких условиях противоборство с Советской Россией постепенно сводилось к словесным заявлениям. К тому же англичане с их колониально-островной психологией совершенно не думали о развитии сухопутных сил своей метрополии. Ну а с одним флотом против России много не навоюешь…

Заглядывая в будущее, видим, что такое положение сохранялось до конца тридцатых годов. Правда, когда разразился советско-финский конфликт, французы и англичане озаботились-таки военными планами, даже обсуждали горячо возможность бомбардировки бакинских нефтепромыслов. Это что-то сродни величайшему подвигу захвата Севастополя. Но серьёзная часть планов строилась на том, чтобы попытаться в очередной раз втянуть в войну гитлеровскую Германию и дальше уже привычно загребать жар чужими руками.

Господин Бушков обычно начинает свои логические построения от государственного положения России при царе Горохе, «от крещения Руси при Володимире Святом», или хотя бы от комплиментов Иосифу (Юзефу) Пилсудскому, противнику Иосифа Сталина в давнем польском походе 1920 года. Да позволено будет и мне уделить немного места этому государственному деятелю и созданной им державе! Ведь именно Польша на раннем этапе существования СССР была его главным противником на западе. Страна была, мягко говоря, своеобразная. Очень древняя, с очень богатой историей и традициями. И в то же время очень молодая. Дело в том, что история польского государства временно прекратилась в конце восемнадцатого века, ибо её правящие классы оказались бессильны создать и поддерживать в работоспособном состоянии какую бы то ни было государственную структуру. В результате буквально разложившаяся заживо страна была поделена между соседями – Россией, Австро-Венгрией и Пруссией. Россия, кстати, до последнего пыталась её спасти. Екатерина Великая посадила на польский престол своего фаворита и оказывала ему всемерную поддержку, но личность (фаворит, разумеется) была настолько ничтожная, что все усилия не увенчались успехом. Австрия и Пруссия алчно настаивали на разделе, и Екатерине пришлось уступить… Как легко догадаться, поляки впоследствии обвинили во всём Россию, кого ж ещё, ну сами посудите! Дальше стало ещё интереснее. Польское шляхетство (дворянство), доведшее свою страну до полного краха, после раздела вдруг озаботилось возрождением её государственности и былого величия. Историки подозревают, что причиной воскресшего патриотизма явилась политика новой немецкой и русской администрации, позволявшей шляхетству драть с крестьянства не семь шкур, как было раньше, а только три-четыре, и пресекавшей наиболее уродливые проявления милой польскому сердцу анархии. Деятели польского «национально-освободительного» движения почему-то именовали себя социалистами, хотя их революционное учение (если оно было) отличалось полным пренебрежением к «хлопському проблемату», т. е. к проблемам крестьян, которых господа польские революционеры именовали «холопами», а ещё «быдлом». Это движение скорее можно было бы назвать шляхетским национал-социализмом.

Неоднократно восхваляемый господином Бушковым Пилсудский как раз и был эдаким национал-социалистом от шляхты. Социалист-бомбист-террорист-авантюрист, вдоволь насидевшийся в российских и немецких тюрьмах, пан Володыевский, князь Понятовский и Стефан Баторий (см. примеч. 6) в одном лице по мнению романистов, он к началу мировой войны оказался на территории Австро-Венгрии. Быстро сориентировавшись в переменившейся политической обстановке, наш пан Володыевский предложил имперскому правительству свои услуги по формированию польских легионов для борьбы с Россией. Однако поляки так и не оправдали надежд, возлагавшихся на них австрийцами, ибо новоявленный князь Понятовский категорически не хотел таскать каштаны из огня для Габсбургов. А там и вовсе кинул своих покровителей, организовав под эгидой Германской империи некое польское марионеточное государство. «Ни один чёрт не знал, кстати говоря, что в ней творится и что это за такая новая страна – Польша». (М. Булгаков. Белая гвардия. См. примеч. 7.) Вскоре и Германская, и Австро-Венгерская империи канули в небытие, и польское государство из марионеточного превратилось в самое настоящее. Пришлось оно весьма кстати для Антанты, планировавшей использовать поляков как пушечное мясо против красной России. Потому нашему Стефану Баторию быстренько организовали неплохую армию, вооружили, одели в красивые мундиры, обули в щегольские сапоги, нахлобучили на головы угловатые польские «конфедератки» с обширными козырьками. Но наш пан Володыевский энергично крутил носом вдоль и поперёк дуновений европейской политики, вынюхивая, откуда запахнет жареным, ибо был он последним рыцарем Жечи Посполитой (см. примеч. 8), ибо была у него Мечта… Мечта волшебная, мечта хрустальная! Как блестящий кавалер изящной глиссадой выводит прекрасную паненку на паркет бальной залы, под сиянье люстр и жирандолей, под восхищённые и завистливые взгляды, так он хотел вывести Польшу в ряд ведущих европейских держав! И потому наметившийся было союз с Деникиным новый Стефан Баторий, что называется, похерил. Тёмная злоба поднималась со дна души его при воспоминании о царской России. Пусть что угодно, только не воскресить прежнюю Россию! Да пусть лучше большевики! Схлестнёмся с ними один на один! Совершенно непонятно, что творилось в романтической башке последнего рыцаря Жечи Посполитой, какие мысли сталкивались в ней и вышибали друг друга, почему предпочёл он остаться один на один с большевиками… Понятно только, что очередной крах Польши в 1939 году предопределён был чудовищным авантюризмом и крайней русофобией последнего её рыцаря.

Но будущее, увы, сокрыто от нас. Весной 1920 года двинул он свои легионы по Украине и Белоруссии, чтобы восстановить, наконец, историческую справедливость, и вернуть польской державе её границы 1773 года – «от можа до можа»! («От моря до моря». ) Новоявленный польский Цезарь ориентировал легионеров следующим образом: «… глава государства и польское правительство стоят на позиции безусловного ослабления России… В настоящее время польское правительство намерено поддержать национальное украинское движение (Петлюру – С. Ю.), чтобы создать самостоятельное украинское государство и таким путём значительно ослабить Россию, оторвав от неё самую богатую зерном и природными ископаемыми окраину. Ведущей идеей создания самостоятельной Украины является создание барьера между Польшей и Россией и переход Украины под польское влияние и обеспечение таким путём экспансии Польши как экономической – для создания себе рынка сбыта, так и политической». (См. примеч. 9.) Ох, напрасно шептали своему главнокомандующему на ушко верные генералы Галлер, Скерский, Шептицкий, Ридза-Смиглый и прочие, что авантюра сия ничем хорошим кончиться не может. Последовавший со стороны красных ответный удар был воистину зубодробительным. Красные шли, чтобы напоить коней в Висле и вымыть сапоги в Рейне. Довольно быстро польская армия была отброшена от Березины и Днепра к стенам Варшавы. Антанта всполошилась. Смелости пану Володыевскому было не занимать, а вот военных талантов явно не хватало, хоть он к тому времени и успел произвести себя в маршалы. Французские покровители срочно прислали ему на помощь начальника штаба самого маршала Фоша генерала Вейгана с целой свитой опытных офицеров. «Восточный бастион Европы» должен устоять во что бы то ни стало! Но наш князь Понятовский оказался в щекотливом положении. С одной стороны, Польшу надо спасать, а с другой – смерть как не хочется отдавать лавры победителя какому то Вейгану. Потому оба спасителя Польши, по свидетельству современников, сидели в варшавском Бельведере (см. примеч. 10) по разным кабинетам и общались между собой дипломатическими нотами.

У красных между тем дела шли всё хуже и хуже. Слишком велики были темпы наступления, слишком растянут фронт и коммуникации. Брошены в бой последние резервы, на исходе боеприпасы. Первая конная, как уже было сказано выше, с большим опозданием повернула на Варшаву с Львовского направления. Уже нет надежды дойти до Рейна, взять бы Варшаву! Командующий Западным красным фронтом Михаил Тухачевский с трудом собирает к северу от Варшавы кулак из потрёпанных частей для решающего удара… Но мудрый генерал Вейган разгадал замыслы красного командования и расставил западню войскам Тухачевского. Вовремя нанесённый контрудар, подрезавший северную группировку, смешал карты азартных красных игроков. В штабах воцарилась паника, вмиг всё рухнуло, пали духом измотанные красные войска и побежали обратно на восток. Чудо на Висле! Спасена Польша! И спасена репутация новоявленного Стефана Батория, а ведь как недалёк был он от позора, уже варшавские газеты требовали его отставки, уже сам считал он дело всей жизни проигранным! А теперь – триумф. Весело понеслась на восток польская кавалерия, захватывая трофеи и пленных. Пленных было много – десятки тысяч, грозные пролетарские армии практически перестали существовать. За колючей проволокой лагерей беспощадно косил их сыпной тиф… Ясновельможные паны брезгливо воротили носы от этой копошащейся, оборванной и вшивой массы.

Наш Стефан Баторий, ещё видимо не совсем отойдя от шока, проявил рыцарское отношение к поверженному противнику и выдал такой вот мемуар: «Столь длинные марши, прерываемые к тому же боями, могут служить к чести как армии, так и её руководителей. Особенно же нельзя отнести к числу средних величин и посредственностей командующего, который имеет достаточно сил и энергии, воли и уменья, чтобы проводить подобную работу». (См. примеч. 11.) Но затем славный маршал поостыл слегка, приосанился, напыжился и изрёк следующее: «Основная слабость красных заключалась в неспособности Тухачевского руководить войсками, в его неумении увязывать свои мысли с повседневной жизнедеятельностью войск». (Цитирую по памяти, но за общий смысл ручаюсь.) На мой взгляд, ни то, ни другое не имеет никакого отношения к сути дела, ибо не могут быть приняты во внимание высказывания на подобные темы бездарного полководца, заварившего авантюрную военно-политическую кашу, расхлёбывать которую вынуждены были другие. Это может представлять некоторый интерес лишь как пара дополнительных штрихов к его портрету.

Но перевернём страницу истории. В начале следующего, 1921 года между Советской Россией и Польшей был заключён мирный договор, по которому к последней отошли немалые земли Западной Белоруссии и Украины. Славная Жечь Посполитая всё же возродилась, хоть и в несколько усечённом виде (до Чёрного «можа» не дотянули), и усталый, но счастливый пан Володыевский мог, наконец, скромно отойти в сторонку, чтобы не мешать соотечественникам наслаждаться вновь обретённой государственностью. И тут началось то, что наш Стефан Баторий мог бы легко предвидеть, будучи ещё подданным Российской империи, если бы имел хоть минимум непредвзятого отношения к историческим событиям. Обретя давно чаемые «шляхетские вольности», сливки польского общества впали в самую безобразную анархию. В возрождённом польском сейме «увлечённо бузили 112 (сто двенадцать!) политических партий». (А. Бушков. Красный монарх. См. примеч. 12.) Независимая Польша быстро погружалась в пучину исконного шляхетского беззакония, политического словоблудия, мздоимства и казнокрадства. Оторопело взирал наш пан Володыевский на дела рук своих. Неужели ради этого вот пускал он романтические слёзы, боролся, совершал теракты, отбывал тюремные сроки, воевал, терпел удары по самолюбию? Неужели Польша, горячо любимая Польша, едва успев народиться, уже нуждается в оздоровлении?! И, скрепя сердце, пришлось нашему Стефану Баторию признать крах своих политических идеалов, и пойти на самый примитивный военный переворот, и установить самую пошлую военную диктатуру, гордо поименовав её режимом «санации» («оздоровления»).

И возглашают ныне бушковы: браво политическому гению маршалу Пилсудскому, который героически ликвидировал тот бардак, который сам же и устроил!

Великий деятель скончался в 1935 году, осиротив своих подданных. Небывало пышные похороны достойно увенчали славный жизненный путь основателя новой польской державы. Его наследники оказались достойны заветов великого маршала и продолжили внешнеполитический курс на её расширение. В 1938 году, после начала германской аннексии Чехословакии, из-под самого носа Гитлера поляками был выхвачен лакомый кусок в виде Тешинского края. Так что, учитывая всё вышесказанное, я не могу не признать некоторой опасности, исходящей для нас от Польши. Что уж тут говорить, если даже Гитлер одно время её побаивался!

А ещё с нами соседствовала и угрожала нам Румыния… Это не смешно, однажды румыны всё же дошли до Сталинграда!

Да, Польша и Румыния – противники. Но был у них, как у потенциальных агрессоров, один небольшой недостаток. Как говорится, много амбиции, но мало амуниции. «Амуницию» – от английского ammunition – патроны, боеприпасы, в широком смысле слова – оружие этим странам поставляла Антанта (кстати, не бесплатно), но ни Англия, ни Франция, да и никто в мире в двадцатых и начале тридцатых годов не имел выдающихся результатов в разработке и производстве вооружений. К тому же, и англичане, и французы с удовольствием поставляли свои изделия и в… СССР! (Читайте Суворова! Особенно впечатляет то место из главы 8-й «Последней республики», где описывается, как в 1925 году министр авиации Франции Лоран Эйнек с букетом роз провожает на парижском вокзале советскую секретную миссию, закупавшую под видом чего-то там авиамоторы и даже готовые бомбардировщики…) Относительно Польши можно ещё сказать, что половину её населения (и, соответственно, армии) составляли «люди второго сорта» – угнетаемые по национальному и религиозному признаку белорусы и украинцы, которые, мягко говоря, недолюбливали «панов» и в случае чего не стали бы воевать с красной Россией всерьёз. Сами наименования, присвоенные дипломатами Антанты восточноевропейским странам, говорят об изначально оборонительной роли этих государственных образований. Вслушайтесь: «санитарный кордон»… «лимитрофы»… Поэтому, как бы ни усердствовали многочисленные сталинские адвокаты, как бы ни раздували они польскую и румынскую угрозу, пытаясь тем самым оправдать коммунистический милитаризм, всё-таки меня не оставляет ощущение, что Польша с Румынией для СССР – это как-то несерьёзно. По сравнению с Советской Россией им всегда суждено было оставаться военными и политическими карликами.