Текст книги "Прав ли Бушков, или Тающий ледяной трон. Художественно-историческое исследование"

Но можно было не только сэкономить. Можно было больше заработать – за счёт оптимизации экспорта. Дело в том, что валюты было нужно много и сразу. Это диктовала избранная советским руководством тупо-агрессивная военная доктрина. А «сразу» всегда вступает в противоречие с «много». Вот, скажем, взять пресловутую продажу музейных ценностей. Рынок антиквариата и без того крайне чувствителен и непредсказуем, а уж выброс такого его количества неизбежно вёл к обвальному падению цен. (Господин Бушков, автор трёх романов об антикварной торговле, подтвердит.) Не будем здесь рассматривать культурно-исторический аспект проблемы. Я далёк от интеллигентских стенаний по поводу якобы преступной распродажи культурного наследия. Бывают ситуации, когда приходится жертвовать накопленным народным достоянием, тем более, что накоплено оно было аристократами за счёт беспощадной эксплуатации того же народа. С моей точки зрения человеческие жизни дороже побрякушек и раскрашенных холстов. Поэтому рассмотрим только, так сказать, меркантильно-коммерческую сторону дела. За каждый проданный предмет можно было выручить гораздо больше, если бы не торопили планы покорения Европы. Принятие оборонительной военной доктрины способствовало бы осторожной, а значит более рациональной торговле антиквариатом, и даже, может быть, сделало бы её ненужной.

То же самое можно сказать и о торговле советским сырьём – хлебом, лесом, нефтью, углём и т. д. В тридцатые годы разразившийся на Западе кризис и последовавшая за ним Великая депрессия и без того привели к падению цен на сырьевые товары, а тут еще СССР буквально завалил мировые рынки этим добром. Большего экономического идиотизма и представить себе невозможно! Экспортная политика оказалась в порочном круге. Чтобы расплатиться за поставки импортной техники и промышленного оборудования, нужно было наращивать валовые объёмы экспорта сырья, а чем больше их наращивали, тем сильнее падали цены. А вот если бы не нужно было срочно и в огромных количествах производить наступательные вооружения, то и вал сырьевого экспорта можно было бы безболезненно сократить, при этом выручая значительно больше за пуд, баррель, кубический метр и тройскую унцию.

Как видите, даже беглый обзор наших капиталовложений, военного производства и внешнеторговой деятельности позволяет сделать вывод: не имей мы наступательной военной доктрины, не было бы и необходимости разорять крестьянство.

***

К концу «эпохи застоя» всё больше стал намечаться отход от тотального обобществления всякой сельскохозяйственной деятельности в сторону индивидуального труда на приусадебных участках. Колхозным трактором вспашут и засеют твоё картофельное поле – тебе останется обрабатывать его летом и выкопать урожай по осени. Раздавали поросят по дворам, обеспечивали кормами, откормленных свиней принимали на мясокомбинаты за наличный расчёт. Уменьшались колхозные молочные фермы, молоко от домашних коров сдавали на ферму и централизованно вывозили на городской молокозавод… В общем, намечалось как бы некое робкое реформирование не оправдавшей себя колхозной системы. Ну, в конце двадцатых понятно было, что темпы индустриализации надо поднимать по сравнению с периодом НЭПа. Понятно было, что налоги с крестьян придётся повысить, если нужно, привлечь силовые ведомства для их взимания и принять жесткие, вплоть до уголовных, меры против сокращения посевных площадей. Начиная с седой древности (Шумер, Египет, Греция, Рим, Византия) пашня была основным источником доходов всех государств. С крестьянина часто драли три шкуры, но ни средневековый феодал, ни российский помещик при крепостном праве не додумались согнать крестьян в колхозы, поделить на бригады и диктовать им на уровне района, а то и области, когда начинать посевную, когда уборочную, что, где и в каких количествах сеять! А потом издать постановление «о ликвидации и выселении в северные районы страны лиц, злоумышленно дискредитирующих колхозную систему высокой продуктивностью единоличных наделов».

Нечто подобное советской колхозной системе существовало в государственных и храмовых хозяйствах Шумера и древнего Египта. Историки утверждают, что после захвата Междуречья кочевниками-амореями около 2000 г. до н. э. крупные царские и храмовые хозяйства распались на множество мелких. Исчезли надсмотрщики, принудительно гонявшие крестьян на полевые работы, некому стало ссыпать зерно в огромные царские амбары. Исчезли бюрократы, ведшие долговые записи и бухгалтерию на глиняных табличках. Крестьяне сами стали решать, что им выращивать на своих наделах, например, пшеницу или финики, и урожай принадлежал им. С приходом кочевников увеличилось поголовье скота. Крестьяне стали пахать на быках, а не рыхлить землю мотыгой, и удобрять её навозом. Всё это спустя некоторое время, после налаживания торговых связей и постепенного восстановления оросительных систем, привело к невиданному подъёму экономики… Но вернёмся в более исторически близкие времена.

В тридцатые-сороковые годы сельхозтехника была сосредоточена в так называемых машинно-тракторных станциях. МТС не являлись частью колхозов, имели свои системы вертикального подчинения, материально-технического снабжения и оплаты труда. Это при Хрущёве МТС были расформированы, техника передана в колхозы. МТС – в принципе неплохая затея, на ней могла бы базироваться предлагаемая мной альтернатива коллективизации. Крестьяне могли бы оплачивать услуги механизаторов, в перспективе возможен был выкуп техники. «Почитайте „Экономические проблемы социализма в СССР“. В этой книге простые экономисты не боятся критиковать Сталина, и Сталин терпеливо объясняет им их заблуждения. В частности, в том, что нельзя навязывать крестьянам заботу о технике. Техника должна быть сосредоточена не в колхозах, а на машинно-тракторных станциях (МТС) у специалистов-механиков, которые по требованию специалистов-агрономов (крестьян) обработают землю и уберут урожай так и тогда, как и когда крестьяне укажут». (Ю. Мухин. Убийцы Сталина. См. примеч. 45.) Юрий Игнатьевич хоть и упоминает по привычке колхозы, но пишет ведь «как крестьяне укажут», а не как председатель колхоза или там главный агроном (или секретарь райкома партии) укажет. Уж не оговорка ли это по Фрейду, выдающая загнанные в подсознание мысли? МТС могли точно так же и с тем же (с гораздо большим!) успехом обслуживать не колхозы, а крестьян-единоличников. В уже неоднократно цитированной книге С. и Е. Рыбас «СТАЛИН. Судьба и стратегия» приводится один крайне любопытный, на мой взгляд, факт. Весной 1928 г. на Украине была создана «первая в СССР машинно-тракторная станция из 10 тракторов, которые за умеренную оплату обрабатывали поля в 250 крестьянских хозяйствах. Таким образом, государство обеспечивало сельскохозяйственному производителю… энерговооружённость, не сравнимую с раннефеодальной деревянной сохой…» (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 46.) Похоже, авторы так и не поняли (или сделали вид, что не поняли) значения упомянутого факта. Был, был совершенно иной вариант магистрального пути нашего развития!

Кстати, слово «единоличник» выше употреблено мной не как обозначение злобного, жадного и нелюдимого куркуля, ненавистника всех форм человеческого сотрудничества (каким и старалась представить крепкого крестьянина советская пропаганда), а в смысле – хозяин, владелец. Что касается объединения, кооперации хозяйств, то это движение началось и стало развиваться задолго до провозглашения политики коллективизации. И первыми в нём были как раз крепкие, состоятельные крестьяне, «справные» хозяева. Но крестьяне объединялись на тех условиях и в тех рамках, как им было выгодно, как и должны поступать все нормальные люди. Колхозы же создавались на «добровольно-принудительных» основах, и в первую очередь не для предполагаемого увеличения производства сельхозпродукции, а для повышения удобства её изъятия в пользу государства (то самое «ужесточение организации выкачивания средств»). К тому же – не забывайте! – перед коллективизацией происходило первоначальное ограбление, позволившее одномоментно вышибить крупные средства на постройку заводов-гигантов, в первую очередь танково-тракторных. Короче, для того чтобы на старте выиграть в темпах, зарезали курочку, несущую золотые яйца. А выиграть в темпах было для Сталина жизненно необходимо, ведь готовился блицкриг, война стоит дорого, завоевание мирового господства – тем более, тут, по сталинским представлениям, нужна большая численность войск, войска надо вооружить, тут требуются горы и горы разнообразного оружия, и его производство требует времени!

Представленная мной альтернатива прекрасно решала ещё одну, по выражению г. Мухина, общеэкономическую проблему – перемещения рабочей силы из деревень в города. Продолжим цитирование Юрия Игнатьевича. «Дело в том, что для создания промышленности были нужны люди, а 80% населения сидело в сельском хозяйстве у своих наделов. Причём загруженность их работой была всего 92 дня в году (1925 г.), и никакими кооперативами решить этот вопрос было нельзя, только коллективизацией. И действительно, по объединению крестьян в колхозы их загрузка возросла до 148 трудодней в 1932 г. и до загрузки в промышленности – до 254 трудодней – в 1940 г. Высвобождающиеся из сельского хозяйства люди шли в промышленность, в науку, в армию». (Ю. Мухин. Убийцы Сталина. См. примеч. 47.) Спорить с Юрием Игнатьевичем одно удовольствие. Может быть, он и вправду верит в то, что пишет. Тут перевёрнуто с ног на голову всё, что только можно было перевернуть. Во-первых, не так уж остра была эта проблема. Крестьяне ещё при царе-батюшке зимой подавались на заработки, скажем, в Донбасс на шахты. Занимались извозом, лесоповалом, строительством в городах. Это именовалось «отхожими промыслами». Некоторые мужики пропадали на заработках подолгу, годами. Помните, ещё у Гоголя: «Пробка Степан, плотник, трезвости примерной. А! вот он, Степан Пробка, вот тот богатырь, что в гвардию годился бы! Чай, все губернии исходил с топором за поясом и сапогами на плечах, съедал на грош хлеба да на два сушёной рыбы, а в мошне, чай, притаскивал всякий раз домой целковиков по сту, а может, и государственную зашивал в холстяные штаны или затыкал в сапог». (Н. Гоголь. Мёртвые души. Гл. 7.) А вот картина времён НЭПа. «Бросалось в глаза огромное скопление бедно одетого народа на улицах и вокзалах Москвы. Это тысячи крестьян, выдавленные из деревень скрытой безработицей, искали счастье. Они были рады любой работе…» (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 48.) Да и остающиеся дома зимой не просто «сидели у своих наделов», а заботились о скотине. Крестьянские семьи были, как правило, многодетными, а поскольку в дроблении наследуемых хозяйств не было никакого смысла, среди крестьянской молодёжи всегда хватало желающих перебраться в город.

Во-вторых, «по объединению крестьян в колхозы» проблема насыщения кадрами городской промышленности решилась с избытком, но возникла проблема жестокого дефицита рабочих рук на селе. Мало кто хотел работать в колхозах за галочки и палочки в табеле учёта рабочего времени (те самые трудодни), и бежал народ табунами куда глаза глядят, не считая принудительно высланных на погибель в холодные края (из которых тоже бежали). Тут уместно снова помянуть Беломорканал, поглощавший «высвобождающихся из сельского хозяйства людей» сотнями тысяч – надёжно и безвозвратно. Ну Юрий Игнатьевич, ну сколько можно прикидываться некомпетентным? Ну, почитайте хотя бы воспоминания родного брата Александра Твардовского, если уж на самом деле не представляете, что творилось. Разве вы не знаете, что была введена паспортная система, чтобы отлавливать беглых крестьян? Разве вы не знаете, что мечтой колхозника стало с тех пор любыми правдами и неправдами получить паспорт и слинять в город? Но и там жизнь не казалась мёдом. Миллионы крестьян, согнанных нуждой с насиженных мест, хлынули в города, стеснив и без того переполненные бараки и коммуналки…

В предложенной мной альтернативе проблема решалась сама собой. Механизация всегда избавляет людей от тяжёлого примитивного труда и высвобождает рабочие руки.

Но что мы всё о сельских проблемах, надо же уделить немного внимания и городам, которые буквально преобразились с приходом НЭПа. Люди проявляли естественное стремление удовлетворить потребности друг друга и заработать на этом. Все двадцатые безудержно плодились мелкие и средние частные предприниматели, кустари-надомники, процветала частная торговля. Да, были и большие недостатки. «Бессмертный „Золотой телёнок“ Ильфа и Петрова – это настоящая энциклопедия воровства и мошенничества, которые пронизывали Россию в те годы. Перечитайте эту книгу, коль забыли её антураж. А отец одного из нас, ещё в молодости листавший подшивки советских газет 20-х годов, рассказывал, что все они переполнялись материалами о преступности, о диких аферах, воровстве управляющих предприятиями, о сращивании организованной преступности и махинаторов с партийно-советским аппаратом, о массе ложных кооперативов, которые выкачивали деньги из заводов и фабрик в карманы беззастенчивых дельцов». (М. Калашников, С. Кугушев. Третий проект. Погружение. См. примеч. 49.) Весь этот бардак решено было свернуть, не разбираясь, кто мошенник, а кто честный предприниматель. А может, надо было всё же заниматься устранением недостатков, а не ликвидировать частного предпринимателя как класс вслед за кулаком? Ведь без любящего своё дело хозяина производство товаров народного потребления нежизнеспособно, как и торговля, и общепит, и сельхозпроизводство, о котором я уже писал. Воля ваша, но есть в сталинских методах оздоровления экономики нечто от рецепта врачевания головной боли путём отсечения головы. Основная цель была опять-таки одномоментно вышибить бабки, чтоб готовиться Европу завоёвывать. Вот как это делалось. Обратимся опять к бессмертному «Золотому телёнку».

«Жил на свете частник бедный. Это был довольно богатый человек, владелец галантерейного магазина …. Он безмятежно торговал бельём, кружевными прошвами, галстуками, пуговицами и другим мелким, но прибыльным товаром. Однажды вечером он вернулся домой с искажённым лицом. Молча он полез в буфет, достал оттуда цельную холодную курицу и, расхаживая по комнате, съел её всю. Сделав это, он снова открыл буфет, вынул цельное кольцо краковской колбасы весом ровно в полкило и, остекленело глядя в одну точку, медленно сжевал все полкило. Когда он потянулся за крутыми яйцами, лежавшими на столе, жена испуганно спросила:

– Что случилось, Боря?

– Несчастье! – ответил он, запихивая в рот твёрдое резиновое яйцо. Меня ужасно обложили налогом. Ты даже себе не можешь представить.

– Почему же ты так много ешь?

– Мне надо развлечься, – отвечал частник. – Мне страшно.

И всю ночь частник ходил по своим комнатам… и ел. Он съел всё, что было в доме. Ему было страшно.

На другой день он сдал полмагазина под торговлю писчебумажными принадлежностями». (И. Ильф, Е. Петров. Золотой телёнок. См. примеч. 50.)

Кстати… Вы не замечали, насколько жестоки и беспощадны к естественным человеческим слабостям эти книги – «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок»? Сколько зубоскальства – то над старушками, доживающими свой век в «советской богадельне», то над несчастным этим попом, то над Кисой Воробьяниновым, не вписавшимся в советскую действительность (я уж молчу про Паниковского), и вот – над «бедным частником». А ведь человек испытал жуткий стресс, предчувствуя, что его жизнь будет беспощадно искорёжена. И он тоже, подобно получившему «твёрдое задание» крестьянину, ещё не понимает отчётливо, с какой слепой и непреодолимой силой пришлось ему столкнуться, и пытается трепыхаться, несчастный…

А вот как это описано в романе Солженицына «В круге первом».

«Дед Наделашина и отец его были портные – не роскошные, но мастеровитые. … Ему с детства эта обходительная мягкая работа понравилась, и он готовился к ней, присматриваясь и помогая. Но был конец НЭПа. Отцу принесли годовой налог – он его заплатил. Через два дня принесли ещё годовой – отец заплатил и его. С совершенным бесстыдством через два дня принесли ещё один годовой – уже утроенный. Отец порвал патент, снял вывеску и поступил в артель (да уж какая там артель, ясное дело – одно название, читай госпредприятие – С. Ю.)». (А. Солженицын. В круге первом. См. примеч. 51.)

Обратите внимание на иезуитскую хитрость. Сколько раз платил бедняга! Знал бы, что принесут ещё два налога, так сразу бы патент порвал…

И с тех пор обречен был народ жить в убожестве. И с тех пор на покупку гнусных скороходовских ботинок уходило пол зарплаты, а пошив зимнего пальто по сложности сравним был с постройкой дредноута, как писал в «Московской саге» Василий Аксёнов. И до того надоел народу хронический дефицит всего и вся, что стало это едва ли не основной причиной крушения государства в 1991 не к ночи будь помянутом году.

***

И наконец, о Рузвельте, а может и о Гитлере. Да, Рузвельт и Гитлер, по сути дела, тоже строили экономику на правосоциалистических идеях (у Гитлера и партия была национал-социалистическая), но именно, что «право…» Они как-то обошлись без ликвидации бюргеров и без раскулачивания фермеров и бауэров, без голода и репрессий по принципу «бей своих, чтобы чужие боялись».

Как всегда, особо впечатляют успехи американцев. Деятельность созданной Рузвельтом Администрации гражданских работ и возглавленного ею «Сивил Констракшн корпс» («Гражданский строительный корпус» – о нём речь впереди) буквально преобразила Америку, реализовав тысячи инфраструктурно-промышленных проектов, при этом не возведя ни одного объекта на костях людей, обращённых в рабство.

«Венцом этой деятельности явилась техническая готовность США создать в короткое время ядерное оружие и вообще мобилизационная готовность к мировой войне». (С. и Е. Рыбас. СТАЛИН. Судьба и стратегия. См. примеч. 52.)

Вот так, не больше и не меньше.

Глава 3. Гулаг. Как это было и как могло быть

«Шёл Толя алмазным зимним вечером к чёрной сопке, под которой был его дом.

Попутно тянулся к санпропускнику длинный женский этап. Навстречу этапу маршировал из бани взвод японских пленных под красным флагом и с пением «Катюши»…

Как вдруг при встрече с женским этапом пение прекратилось.

– Мадама, русска мадама, – захихикали японцы.

– Ох, жёлтенького бы мне сейчас, – услышал Толя рядом глубокий женский вздох.

Колонна двигалась прямо по краю кювета, а конвоиры шли по тому же дощатому тротуару, что и Толя. Услышав вздох, Толя, конечно, не повернул головы, но краем глаза всё же увидел огромное отвратительное общество идущих женщин в разномастном тряпье, в продранных ватных штанах, с котомками на плечах и с котелками у пояса, иные в шляпках, прикрученных к голове вафельными полотенцами, некоторые со следами губной помады.

Яркие пятна этих ртов среди серых грязных лиц показались Толе полнейшей непристойностью. Он старался теперь дышать через рот, чтобы не чувствовать запаха этих женщин, и, естественно, с ужасом отгонял мысль о том, что ещё год назад мать его и тётя Варя ходили в таких же колоннах.

– Жёлтенького, чёрненького, полосатенького, – простонал с недвусмысленным всхлипом другой голос.

Женщины захохотали, а Толя вздрогнул. Вздрогнул и конвоир, идущий впереди Толи.

– Разговорчики! – рявкнул он с каким-то чуть ли не испугом.

– Эх, сейчас бы любую баклашечку между ног! – крикнул из глубины колонны отчаянный голосок.

– Эй, Ваня-вертухай, зайдём за угол, раком встану!

Хохот разразился ещё пуще, а конвоир только дёрнул плечом и промолчал.

Толя, тот вообще не знал, куда деваться. Что это значит – «раком»? Это нечто немыслимое! Что мне делать? Побежать, что ли, прочь?

– А вон этого, молоденького, не хочешь, Софа? Глянь, какой свежачок! Небось ещё целочка! Палочка розовенькая, сладкая! Эскимо!

– Ох, мамочка, роди меня обратно!

Толя понял, что говорят о нём, и покрылся холодным потом. Предательская краска залила лицо, загудело в ушах.

– Покраснел-то, покраснел-то как, девки!

– Иди к нам, пацан, всему научим!

– Оставьте ребёнка в покое, шалавы!

– И то правда, подруга! Попробуешь пальчика, не захочешь мальчика!

Не в силах больше сдерживаться, Толя с неосмысленным гневом повернул голову и увидел десятки старых бабьих рож, обращённых к нему. Сейчас я их обматерю, сейчас я их покрою четырёхпалубным матом, тогда они узнают, какие парни живут в Магадане!»

Да простит мне читатель эту длинную цитату! Хотя автору этих строк Василию Аксёнову («Ожог», часть 2-я) довелось заглянуть лишь краешком глаза в лагерную преисподнюю, во всей нашей обширной литературе на эту тему не найти, пожалуй, более пронзительных строк. Ещё как-то терпимо читать о том, как в лагерях мешали с грязью и оскотинивали нас, мужчин и мальчишек, но не у всякого хватит смелости вообразить себе, что же творила жизнь лагерная с нашими дочерьми, жёнами и матерями. В особенности с теми из них, кто не блистали молодостью и красотой, или не могли переступить моральные запреты. Были времена, когда мужчины и женщины в лагерях содержались совместно, да и начальство лагерное состояло в основном из мужчин, так что этот путь позволял иным представительницам прекрасного пола довольно удобно устроиться в лагерной жизни. Остальным никто не делал скидок на их слабую женскую сущность, и работа им доставалась по большей части истинно мужская. Именно женщинам довелось коснуться самого дна лагерной бездны. Причём товарищ Сталин позаботился, чтобы общей участи не избегли даже жёны его ближайших соратников – председателя президиума Верховного совета («всесоюзного старосты») Михаила Ивановича Калинина и главы советского правительства Вячеслава Молотова. По заведённым правилам игры вельможные мужья ставили свои согласующие подписи на постановлениях об аресте жён, а сами оставались на воле кушать кремлёвский паёк. Михаил Иванович блудил с балеринами Большого театра, может, с тоски по супруге…

Страна воздвигала военную промышленность и ковала оружие, пожирая свою плоть и кровь. Страшные, иррациональные, людоедские исправительно-истребительно-трудовые лагеря были наряду с колхозами основным орудием строительства социализма. Иногда грань между этими злокачественными хозяйственными новообразованиями и вовсе стиралась. Почему создавались так называемые сельхозлагеря (в просторечии – сельхозы)? О них упоминает Солженицын в своём «Архипелаге…». Не потому ли, что народ в деревнях частенько завидовал даже лагерной «пайке»? Не потому ли, что замордованные поборами крестьяне в конце концов разбегались, как во времена Петра или Анны Иоанновны, и приходилось привлекать заключённых к обработке пустующих земель? Лично я другой причины не вижу. Если сравнить колхоз с хозяйством помещика в эпоху крепостного права, то сельхозлагерь тогда – нечто вроде хозяйства античного рабовладельца. Шаг назад – от феодального строя к рабовладельческому. Но что я слышу? Мои оппоненты кричат мне: «Да как вы смеете! Да как можно сравнивать!! Ведь колхоз – это высшее достижение цивилизации в области аграрной политики! Это самое передовое, СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЕ хозяйство!» Хорошо. Готов согласиться. В таком случае переход от колхозов к сельхозам это три шага назад, от социализма, минуя капитализм, затем феодализм, прямо на загородную виллу древнеримского патриция.

Политическая установка на мировую революцию, агрессивная военная доктрина, необходимость в кратчайшие сроки вооружить огромную армию лучшими образцами военной техники по мысли наших вождей делали применение рабского труда неизбежным. Да пожалуй, временами оно и было так на самом деле. Насчёт этого глава правительства товарищ Молотов браво доложил какому-то там съезду: «Мы делали это раньше, делаем теперь и будем делать впредь. Это выгодно для общества. Это полезно для преступников». Во как. Выгоднейшее предприятие для общества, а уж для государства и подавно. И для преступников полезно. Ну, преступники свой взгляд на это дело имеют, а вот насчёт пользы государственной мы порассуждаем.

Лагеря необходимы были как завершающая ступень террора (донос – арест – следствие – трибунал – расстрел или лагерь). Но не роль политического устрашителя была их главной ролью. Они должны были возместить неготовность экономики к великим скачкам, рывкам и прочим обновлениям народного хозяйства. Это потребовало тяжкого ручного труда (с помощью топора, лопаты, лома, кайла и тачки) в суровых (морозы, иногда жара) климатических условиях, в отдалённых диких местностях (север европейской части России, Сибирь-матушка, Чукотка, Колыма и т. д.), где накладно обустраивать какую-либо социальную сферу (нормальные квартиры, школы, больницы, кинотеатры, рестораны). Ну, кто ещё, кроме людей подневольных, принудительно лишённых семьи и собственности, сможет выполнять подобные работы? Представьте сибирский зимний лес. Кстати, иногда, до него и дойти надо несколько километров от лагеря, поднявшись задолго до рассвета, а вечером вернуться обратно. А в том лесу снега по пояс, который заключённым приходится утаптывать своими ногами, прежде чем вручную, топором (бензопилы были в ГУЛАГе редкостью!) свалить дерево. А потом надо обрубить все ветви и сучья, опять же добираясь до них в глубоком снегу, распилить хлыст и сложить брёвна в штабель. Обрубленные сырые ветки надо сжигать, и дым огромных костров постоянно окутывает место вырубки, сбивая дыхание, разъедая глаза (правда, летом где-то даже и хорошо, отгоняет мошкару и комаров, от которых житья нет) … Кажется, и восемь часов отработать невозможно в таких условиях, а смена длится десять, а то и двенадцать! И норма в день – где три с половиной, где пять кубометров. Уже вечно скрючены, не разгибаются пальцы, не поднимаются руки, не переступают ноги. Но стране нужна валюта! А во время невиданной войны стране было нужно неслыханное количество пироксилиновых порохов, для которых нужна целлюлоза, добываемая из древесины.

А кто ещё, кроме людей подневольных, сможет разгружать голыми руками кирпичи, так, что с ладоней и пальцев быстро сдирается кожа? (См. примеч. 53.) Ведь у страны не хватает средств на брезентовые рукавицы!

А кого ещё вы послали бы в медные рудники на сухое бурение, где нужно двенадцать часов в сутки дышать пылью? Четыре-пять месяцев такого труда – и человек умирает от силикоза лёгких. (См. примеч. 54.) Но ведь страна не может позволить себе расходовать средства на внедрение более передовых методов! Даже на противопылевые маски у страны не хватает средств!

А кого ещё, кроме заключённых, вы заставите в колымский мороз кайлом долбить золотоносную породу, лопатой нагружать её в тачку и тачкой отвозить куда следует? А ведь стране нужно золото!

И всё это – на тощем лагерном пайке, беспощадно урезаемом за невыполнение нормы, с жалкими надбавками за её выполнение и перевыполнение…

А сколько всего построено, проложено, прорыто заключёнными!

Про Беломорканал я упоминал уже. А кроме него был ещё Волгоканал, по объёму работ превысивший Беломорский примерно в семь раз. И тоже обошлись без средств механизации. Правда, этот канал в народном хозяйстве был нужен.

А железнодорожное строительство? Железные дороги Котлас – Воркута, Тайшет – Лена, Комсомольск – Совгавань, Караганда – Моинты – Балхаш, достройка вторых путей Великой сибирской магистрали… Это из нужных. А были ещё ненужные, знаменитые «мёртвые» дороги, начатые и брошенные ввиду полной бессмысленности всей затеи, такие, как Игарка – Салехард, Лальск – Пинюг… А шоссейные дороги? А плотины электростанций? Все эти ГЭС – Куйбышевская, Нижнетуломская, Усть-Каменогорская. А промышленные комбинаты? Магнитогорский, Кузнецкий, Березниковский химический, Балхашский медеплавильный, Соликамский бумажный, да что там комбинаты, целые города – Молотовск (Северодвинск), Воркута, Дудинка, Норильск, Совгавань, Магадан, порт Находка… А Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова на Ленинских горах, устремлённый ввысь, в будущее? В его строительстве тоже принимали участие заключённые… И под строительство уже упомянутого Дворца Советов на месте снесённого храма Христа тоже был организован лагерный пункт.

Не забудем также вклад заключённых в реализацию советского атомного проекта. Почти все объекты атомной промышленности возведены их руками.

Но не только строительством, лесоповалом и добычей ископаемых занимались советские рабы. Так называемые промколонии имелись почти в каждом городе, это были обычные заводы и фабрики, даже оборонные, вот только трудились на них зэки. Это широко практиковалось во всех отраслях промышленности, кроме, пожалуй, пищевой и вино-водочной.

Архипелагом назвал Солженицын ГУЛАГ (Главное управление лагерей ОГПУ – НКВД – МВД, обобщённо говоря – лагерную систему). Очень точный художественный и, вместе с тем, хозяйственно-географический образ. Лагеря, густо разбросанные по всей территории страны, выключенные из обычной жизни, живущие своим, непредставимым на воле бытом, действительно больше всего напоминали острова. Как бурная вулканическая деятельность образует на поверхности океана острова дымящейся лавы, так продолжающаяся в стране революция порождала острова «исправительно-трудовых» лагерей. Некоторые из них держались недолго, как временные лесоповальные лагпункты, исчезавшие навсегда после вырубки ближнего леса, или лагпункты, передвигавшиеся вдоль строительства магистралей. Другие укоренялись на десятилетия. Иные разбухали и захватывали целые области (Устьвымьлаг, Потьминские лагеря). Ну, а Колыма превратилась в целый материк, почти сплошь заселённый зэками. Тут островки «вольной» жизни тонули в лагерном море, причём почти все вольные были отбывшими сроки заключёнными. Нарисовать карту архипелага в пространстве и отследить её изменения во времени сейчас уже не представляется возможным, да и не нужно никому. Достаточно помнить, что повсюду трудились бессловесные, покорные, безотказные и дешёвые заключённые, словно неким волшебством способные воплотить в металл, в железобетон, в гранит или кирпич любую фантазию нашего руководства.

Мы уже выяснили, что дешевизной своей лагеря могли кого угодно одолеть в конкурентной борьбе, если бы такое понадобилось. Но и это ещё не всё. Мало всего этого, так лагеря ещё были на самоокупаемости. В начале тридцатых систему исправительно-трудовых учреждений перевели на хозрасчёт. Что это понятие применительно к лагерям обозначает? А вот что. Содержание рабской рабочей силы дёшево, но всё же не бесплатно. Эту шелупонь за колючей проволокой кормить надо? Надо, а то ноги протянут, кто работать будет? И одевать иногда надо, и позволять им бараки для себя строить, иначе вымерзнут нахрен, кто работать будет? А охранять их мороки сколько? А надо, куда денешься, разбегутся – опять же, кто работать будет? Понятное дело, и с голодухи мрут, и замерзают, и бегут иногда, но и расходы нести приходится, а то никакое ГПУ-НКВД не управится сажать-присылать новых. Ну, а доходы откуда берутся у лагеря? Это по-разному. Если лагерное начальство само ведёт производство, как, например, на лесоповале, то государство примет лес у лагеря по цене, которой левая пятка чиновника где-нибудь в Госплане захочет. А если лагерь отдаёт работяг-зэков на стройку, на завод, сторонней организации, одним словом, то за каждую пару рабочих рук, за каждый нормо-час в бухгалтерию лагеря будет перечислено столько, сколько правая пятка у другого чиновника захочет. И хватит ли этих перечислений на покрытие лагерных расходов, Бог весть! Если не хватит, то придётся несчастным зэкам производительность труда повышать без всякой дополнительной механизации, и в сутках имея всё те же двадцать четыре часа. Самый безболезненный и выгодный путь – завести в лагере высокодоходное подсобное производство. Мастерскую там портняжную или сапожную, коровник, свинарник, курятник, тепличку… Заодно господам офицерам из лагерной администрации подспорье в их нелёгкой жизни. А ежели главный начальник не совсем зверь, то и зэкам кое-что достанется.